Текст книги "Двое"

Глава 8

Вовчика на исходе третьей недели выписали. Он дождался Ларису в коридоре, экипированный в выходную одежду. Попросил уединения в отдаленной части коридора.

«Возвращается домой, будет видеть ее окна. Он хочет с ней общения и желает знать, насколько велик его шанс на ее благосклонность», – готовил Вовчик свою речь, долго мучаясь подбором слова «благосклонность».

Лариса не отказала, подошла, улыбнулась, спокойно выслушала его доводы.

Она не хотела оттолкнуть его откровенно, а в устах застряли слова: «Мне кажется, ты немного опоздал. Я увлечена другим». Лариса не сказала этого – оставалось свежим в сознании ее дикое одиночество.

А сказала ободряющее:

– Пути Господни неисповедимы. Приходи в себя – не забывай ходить в поликлинику на перевязки, устраивайся после армейских ограничений. К бабушке я зайду обязательно. Будь здоров!

Ей был понятен его посыл, а он, озадаченный неопределенной концовкой, наклонился и поцеловал ей руку.

– Я исключение из правил и хочу быть не только благодарным, – прошептал он ей вслед.

От Виктора четырнадцать дней сообщений не поступало.

Это случилось в утро воскресенья, в ее выходной раздался звонок. Тихий голос Виктора, несвойственный его эмоциональности, поприветствовал ее.

– Я помню в деталях нашу ночь. Она главное, что у меня осталось от той жизни. Сантиментов у меня нет, позитива – тоже немного. Обычная работа… – В трубке замолчали. – Прости, не удалось поговорить – вызывают в госпиталь, целую…

Волнение охватило Ларису. С его звонком она воспряла, вспыхнула готовность признаться в тоске по нему, и в тот миг она не погрешила бы перед истиной. Не юные годы, к тому же чрезмерная рассудительность мешали быстро избавиться от основ прагматизма. «То, во что мне лучше верить, – истинно. Он промчался, словно ветер, но как-то без урагана».

Давно собиралась к Сергеевне – сегодня самое время, но звонок переворошил все ее планы. Посещение решила отставить и села к телевизору. С отъездом Виктора приблизилась к политике, старалась не пропускать сводок с места боевых действий. Узнала о Дебальцевском котле, увидела в хронике разрушенные мирные дома, погибших людей, детей и не могла взять в разум, как такое могли допустить политики.

До прямого соприкосновения, через отъезд туда Виктора, военные элементы новостной программы слушала краем уха. Отныне сводки оттуда воспринимались с пристрастием. Лариса умозаключала, удовлетворяясь со временем пониманием тяжелой обстановки. После сводок новостей вышла на балкон, нашла глазами балкон Сергеевны – он пустовал. Отсутствие условного знака о помощи охладило пыл. По уговору с Сергеевной в случае срочной помощи та вывешивала на перила красный плед. Зашла на кухню, поставила разогревать гарнир, перелистала записи своего женского цикла. Сбои у нее ранее происходили: в записях отмечались отклонения с профессиональной скрупулезностью. Последний год сбоев цикла не происходило. Задержка в неделю… Лариса ухмыльнулась себе: «А что ты еще, Ларочка, ждала от неконтролируемой близости?»

Лариса могла лишь догадываться о происходящем у Виктора, надеялась впоследствии узнать причину. В стыковке со своим состоянием не придала срыву разговора особого значения.

Виктор в это самое время оперировал раненого ополченца. В отсутствие активных боевых действий работа в операционной разбилась по дежурствам. Одна операционная бригада справлялась с нагрузкой. Группа разведки народной милиции под огнем выходила в проход на минном поле – трех человек из шести посекло осколками, одному оторвало ступню. Из-за большой потери крови требовалось срочное врачебное вмешательство.

Перед ним на столе лежал юный боец, по сути, мальчик. Правая стопа превратилась в месиво, наложенный жгут сдерживал кровь, но грозил некрозом тканей. В подобных случаях медпротокол прописывал, без сомнения, ампутацию. Юное лицо бойца располагало Виктора к борьбе. Операция длилась три часа. Он включил весь арсенал знаний и умений. Из месива ткани он выделил живые участки и провел одновременно косметическую операцию – сохранил некоторые пальцы и часть стопы. К завершению операции освободился дежурный хирург Егорыч, отставной военврач. Боец с блаженной мимикой спал под наркозом.

– Витёк, ты вроде сноровистее меня – я сладил за это же время с троими, один, правда, легкий. Помощь требуется? – Он взглянул на работу Виктора. – Ну ты, батенька, затеял себе гемор. О последствиях догадываешься? Работай, работай, понимаю, молодого пожалел! Будь я на твоем месте, засомневался бы. Скрепочку сюда и сюда – здесь шейте. Справляешься сам, вижу.

Глава 9

…Минуло полгода штатской жизни. Матвея по протекции старого друга отца взяли на работу в МФЦ оператором. Шесть месяцев работы, и он затосковал. Бумагомарание – преимущественно женский коллектив. С его неоконченным высшим – мизерная зарплата. Отцу и маме Матвей не сказал ни слова – предвидел сопротивление, тихо рассчитался, а по утрам уходил, как обычно, в поисках новой работы. Помыкался по разным конторам, едва не взяли менеджером в Строй-торг – после написания резюме почему-то отказали. Город не ахти какой величины, опасаясь быть раскрытым родителями, в оставшееся время стал заходить к Нельке. Посидят, попьют чайку, поболтают ни о чем, и вся недолга. Она принимала его с радостью и, очевидно, ждала чего-то большего, Матвей же не загорался желанием участия в ее судьбе. Не будоражила его Нелька. Его удовлетворяло общение с ней на почве дружбы. Внутренняя организация Матвея не позволяла обидеть ее. Он не исключал обнять ее по-дружески. Чтобы лечь в постель, надо лгать. Он не хотел тела Нельки без одежды. Неделя пролетела в поиске подходящей работы.

В один из вечеров его встретили возбужденные родители.

– Только что слушали президента: объявлена частичная мобилизация, – апеллировал к нему отец. – Дорогой ты наш, любимый сынок, что творится на белом свете, думалось, хотя бы вашему поколению не придется нюхнуть настоящего пороха, ан, дорогой, видится мне и твое участие в войне. Знаю, дружок, не подведешь.

– Не мучьте меня, патриоты несчастные, – прослезилась мама, – за что воевать – не за свою ведь Отчизну? Дай-то Боже, отведи от сына беду.

На следующий день Матвею принесли повестку из военкомата. Он с особым подъемом подписал ее. Через сутки предписывалось прибыть к месту сбора. Из городского призыва сформировалось три автобуса. Матвей простился с родителями дома, не позволив им провожать себя до места. Наблюдал за проводами со стороны: за слезами, объятьями, пожеланиями, – похвалил себя за правильное решение. По ходу движения сопровождающий капитан доложил о ближайшем плане командования. Везут в соседний район, где есть полигон для отработки стрельбы и танкодром для боевого слаживания. Раньше чем через месяц на фронт большинство направлять не станут, будут обучать, натаскивая под тактику противника. В доверительном разговоре капитан открыл и другие возможные сроки.

– Ныне вы военные и жить вам по уставу. На фронтах делишки не очень – не хватает войск для прикрытия сплошного фронта. Многие из вас недавно мобилизованные, чему вас учить, все свежо. Месяц – минимум для кого-то, а кому-то в оперативный резерв. Из средств информации пришла осведомленность о некоторых просчетах в планировании операций по Харьковской, Сумской и Киевской областям.

В слабость армии Матвею не верилось. Байка с легким сарказмом гуляла у них дома: «Расшевелить медведя в спячке сложно, но уж если вырвется, берегитесь!». Матвей следил за тактикой вооруженных сил, понимал планы, надеялся на скорое окончание конфликта – с отцом не раз вступал в полемику. Бандеровщину, отказ от русского языка, от связей с Россией оба осуждали. Пришли к единому мнению: «Хотелось быстро – сроки поджимали, пошли на опережение при существующей вероятности неудачи. Шапкозакидательство не получилось. С экрана вещалось об организованном отходе. Такой ценой? Слухи о потерях распространились мгновенно. Делалась ставка на ностальгирующую по прошлому Украину, на массовое негодование, на отказ от мобилизации. СБУ сработала профессионально и на опережение – старое мышление рушили изощренной мощью западных разведок долгие годы – выросло целое поколение живущих в затянувшийся переходный период. Под воздействием массированной идеологии лимит доверия исчерпал себя быстрее, чем ожидалось. Немногие оставшиеся в абстрактном ожидании не могли составить доминирующую силу. Издержки и неповоротливость прежней системы толкали к противодействию. «Прежде думай о Родине, а потом о себе» – легло экспонатом в анналы музейных хранилищ. Там мы уже побывали, а до того блеска так и не дотянулись. Соблазн попробовать что-то новое при вялом течении старого всегда велик. Для Матвея оставалось очевидным: руководство надеялось на мирное решение конфликта, благо был яркий пример с Крымом. Глупо недооценивать ум противника.

С начала локальных боевых действий на Донбассе прошло долгих восемь лет – у пропаганды противника времени было в достатке, и перепрошить мышление на фоне топтания в ступе одного и того же содержимого не составило большого труда. Нации блазнилось вступление в НАТО, в ЕС, в безбедную жизнь, в демократическое поле – кого не смотивирует любой выход из болота? Как пошатнулись моральные ценности, даже в собственной армии, Матвей знал не понаслышке. В деталях повседневности споры с отцом случались, иногда до серьезного противостояния, но выдержка и аргументы отца всегда превалировали над допустимыми смягчениями Матвея.

Знакомых лиц среди мобилизованных Матвей не увидел. Откровенный молодняк, вроде него, был сильно разбавлен взрослыми мужиками. Рядом с Матвеем сидел такой из них, с виду далеко за тридцать. Из знакомства по ВУС оказался механиком-водителем танка, отслужил срочную пятнадцать лет назад. Познакомились ближе: семья – двое детей, жена, престарелые родители. Матвей обратил внимание на эту семью еще на проводах. Девочка лет тринадцати откровенно рыдала: «Папа, не уезжай! Нам будет плохо без тебя!» При посадке в автобус ее едва оторвали от него: мальчик лет четырех лупал большими мамиными глазами, не понимая всего трагизма. Девочка у многих вышибла слезу – у самого Матвея защипали глаза. Пожилая женщина, провожающая внука, тихо рядом произнесла – Матвей стоял рядом и запечатлел ее слова четко:

– Ребенок с даром предвидения, как бы в семью не пришло большой беды. Все мы под Богом!

Дима, отец девочки, сидел с Матвеем рядом, рассуждая о технике в бытность своей службы. Матвею говорить не хотелось – он думал о словах женщины, о Нельке, Галине, Эльвире. Как-то все получилось не по-человечески. Отчаяния в том не было – нахлынула слезливая пустота. Матвей тешил себя греющими душу воспоминаниями, парил в их навязчивом воздействии, пока вакуум окружения не заполнился выплывающими из действительности далекими словами соседа:

– Едва поднял голову, через скрип пошел бизнес, наметились какие-то планы на будущее. Жена у меня выросла без родителей, не успел им дать…

Автобусы остановились. Место сбора было заполнено другими прибывшими.

– Выходи строиться! Равняйсь! Смир-р-рно! По порядку номеров рассчитайсь! – прозвучал зычный голос капитана. – Товарищ полковник, сводный отряд мобилизованных в количестве… построен.

Глава 10

Вовчик устроился в бригаду каменщиков – посодействовал одноклассник, работающий в ней. Вначале денежка капала неплохая: обновили с бабулей телевизор, холодильник, приобрел бабуле ортопедический матрас, но с началом СВО заказы покатились на нет. Неделями сидели без нагрузки, перебиваясь мелкими ремонтами. Двое из бригады записались на фронт добровольцами. Дружок по службе позвонил из Тюмени, между общими фразами намекнул на мобилизацию, спросил о его отношении к ней. Друг не попал под официальную раздачу – в роте он считался лучшим разведчиком, оторвила и с фантазией в голове.

– Созрел мой фрукт: собираюсь примкнуть к Вагнерам – они на самом острие, – сказал он в заключение разговора.

Не призвали пока и Вовчика. После работы он обычно вырубался под работающий телевизор – на исходе восьми месяцев СВО со сном стало неладно: он мог не спать далеко за полночь. Напряжение достигло такого состояния, что пробуждение по утрам больше напоминало реанимацию. Вовчик стал вспоминать Бога и просить: «Господи, направь меня куда нужно, ведь я сам могу влезть куда не нужно». Осечка с Ларисой стегала по самолюбию: ей под тридцать – она все еще молода и красива, но уже не дура. Что он может ей дать? Отсутствие денег, неопределенность в будущем подтолкнули к решению сокровенного. Непонятная тревога взяла в оборот все его существо. Боязнь? Осознание трагизма положения? Нет, признаки не были страхом, он знал себя – это чувство не по его душу. «Бабушка, милая бабушка, сколько на тебя свалилось испытаний», – мучился Вовчик. Убеждение родилось далеко за полночь. Он любил репортажи Вар-гонзо, мысленно видел себя там, не здесь, не в рабочей робе – видел в «разгрузке» с калашом наперевес, в милитари, среди экипированных ребят, делающих нужное дело. Молодость и тщеславие взяли свое. Он хотел стать профессиональным военным – подкачала слабая школьная база. Может быть, из-за боязни потерять Галину? С годами приходят опыт, мудрость и другие вредные привычки.

«Завтра в военкомат с заявлением», – сказал себе Вовчик. Внутренняя борьба прекратилась, вскорости он отключился без тревожных мыслей.

Проспал часа три, услышал, как поднялась бабуля, зашебуршила на кухне. Как же он раньше любил понежиться в полудреме. Вышел на балкон и увидел Ларису. Вовчик в последних ночных бдениях определился: Лариса – его единственный спаситель, пусть будет у него не она, но женщина с опытом. Вовчик привлек ее внимание, жестами давая понять: я хочу к тебе прийти. «Лариса, ты человек – такой должна быть настоящая подруга жизни, умной, тонко чувствующей». Она ответила, показывая понятными всему миру жестами: иди, я жду!

Пока шел, Вовчик обдумывал, как он обоснует свой спонтанный визит. «Сделать попытку к сближению в других тонах и тут же повесить на нее бабушку?! Тебе же ответили, тупарек: у нее другие виды».

В домашнем одеянии, в другой обстановке, она увиделась ему далекой от больничной Ларисы – в его желанном образе: в простом байковом халатике – своя, домашняя, только что поднявшаяся с постели, в первозданном виде, без прикрас, без тени официоза. С ходу, увидев ее такой, он захотел кинуться к ней и обнять, прижать к себе и сказать: «Я хороший, нежный, я хочу тебя не на час – навсегда». Встречного порыва Вовчик не ощутил. Она стояла перед ним, доброжелательная, но далекая от урагана, пронесшегося в его груди.

Начал Вовчик с чужой мысли, он заучивал афоризмы в попытке побороть свое косноязычие, уйти от придыханий и хмыков:

– Я хочу стать оптимистом, понять другую часть жизни, хочу перестать верить тому, что говорят и пишут, – понаблюдать самому и вникнуть.

Лариса приятно удивилась – она обнаружила в нем хорошие предпосылки. «Как непросто складывается личность. Вот так, от задиристого начала улицы, приходят к развитию других начал. В независимом ли от обстоятельств стремлении или включением функций в многоходовой комбинации завоевания?»

– Ты, Лариса, обрываешь мою мысль, – после заминки продолжал Вовчик, – то, зачем я пришел к тебе.

– Но ведь я не сказала ни слова?

– Эти слова у тебя на лице, в твоем удивлении. Я не могу скрыть: мне хочется обладать тобой.

– Вла-ди-мир, как дерзко – это больше, чем признание… Так мы скатимся к уличной фамильярности.

– Прости меня! Имей я, Лариса, в поле своего зрения несколько девушек, смог бы судить и планировать другое. Желания для поиска нет, в этом весь тормоз, на первых же фразах каждой слышу их фальшь. Ты такая сейчас, да и всегда, естественная, без избитого, подхваченного на стороне. Боюсь признаться тебе в разгорающейся большой любви. Я не пришел услышать еще раз о твоем выборе. Помоги моей бабульке – она тебя боготворит. Много думал, чаще ночами, смотрел на твои окна и снова думал. А толку! Стану сам собой: не здесь мое место – я уезжаю добровольцем на СВО. Адреналин – это одно, а следующее и самое важное: не хочу жалеть о том, что мог бы сделать и не сделал. Есть желание вдолбить кое-кому на той стороне, кто недооценивает психологию русского пацана.

Своими идущими от сердца словами он смягчил Ларису – порыв спонтанного отторжения сник.

– У меня недавно появился мужчина, он врач, и он по той же причине очень близко к месту, где взрываются снаряды, спасает таких, как ты. И кто знает, Вова, появись ты на моем горизонте месяцем раньше, возможно, мы смогли бы стать больше чем друзьями.

Вовчик глубоко вздохнул.

– Я ухожу, – он подошел к ней близко, – обнимаю тебя как друга. Понадоблюсь, станет трудно – дашь знать. – Вовчик через усилие улыбнулся. – Позволь мне тайно вздыхать по тебе. Ты пахнешь домом, уютом, семьей – я запомню этот твой запах. Прощ… нет, нет, до свидания, Лариса.

Он вышел, некоторое время стоял на лестничной клетке, смакуя ощущения от объятия ее трепетного тела. Он сохранит себя обязательно ради ее последних слов: «Мы будем ждать тебя с Сергеевной целым и невредимым».

Глава 11

Отношение к войне – он называл ее так, а не иначе – у Василия Никаноровича, как и у большинства, сложилось из веры в слова президента, из духа патриотизма, от правоты принятого решения. Вначале спешил к телевизору в получении новостей оттуда, потом погрузился в интернет, выбрал себе порядочных блогеров, слушал и сопредельную сторону, отсюда выводил собственное резюме. Взаимоотношения с Маргаритой Ивановной затмились созревшим в голове решением. Так сложилось в их взаимодействиях: каждый принимал личное решение, а уж потом, по обстоятельствам, доводил до сведения противной стороны. Василий Никанорович шел к своей цели без ее участия всегда, поневоле наблюдая изменения в ее пристрастиях. Тематика замыслов будущих произведений склонилась к актуальным событиям. Он думал так: «С повальным интересом современники и великих классиков не читали, только время ставит ценности на свои места – шелуха отсеивается самой жизнью». Василий Никанорович поднял старые рукописи, заметки к ним – получилась неплохая повесть о Великой Отечественной войне, да еще с реальной родственной привязкой. Василий Никанорович держал данный материал без практического рассмотрения дольше всего – все думалось: о войне столько написано, не попрать бы подновленной подачей историческую память о ней, не реставрировать под деградирующие моральные устои. Родившийся после войны, Василий Никанорович хорошо помнил послевоенную атмосферу, помнил живые рассказы отца-фронтовика, своего родного дяди-партизана. Рассказ дяди лег в основу. Родилась повесть о войне, о первой любви дяди Миши, о самом интимном, без новомодных прикрас, поведанных ему с глазу на глаз, мужчиной мужчине. Да, да, и об интимном, обычно не разглашаемом в обиходе. Моральное право открыть всему миру его личную тайну, похожую на исповедь, Василий Никанорович разрешил себе в отголосок бытующих россказней: «Раньше любили и чувствовали по-другому». Чувствовали и любили совсем не иначе – чище были мысли, не загаженные инородным развратом. Своя жизнь отошла на второй план.

Праздники превратились и для Маргариты Ивановны в обычные дни с легким от повседневного отклонением в оформлении стола.

– Вот уж эти классики, – восхищался Василий Никанорович, – каково такое: «Наступите вы на хвост кошке, у которой болят зубы, и она забудет о них».

Роль кошки никак не умаляла достоинства Василия Никаноровича. Он посматривал на депозит, положенный в лучшие времена, как у всех дальновидных людей, на всякий пожарный случай. Он снял его со счета, оставив какую-то мелочь, доискался до предприятия, выпускающего коптеры. Съездил за трешкой таких в неблизкий путь, присовокупил десять комплектов камуфляжа, спальных ковриков, термобелья – на оставшиеся купил ящик шоколада. Осталось ждать условий для возможности отправки к месту боев. Как писателю ему было крайне важно получить ощущения с места при прямой передаче закупленного. Хотелось увидеть прямое целевое использование, подышать тем воздухом, прочувствовать психологию непосредственных участников боев. Груз неделю ждал, уложенный в своей машине. В военкомате на вопрос о справке на допуск в зону СВО посмотрели практически.

– У вас там сын, родственник?

Василий Никанорович открыл правду о зове сердца, о своем зове души и о своей печали, о невозможности внести более ощутимую лепту. Военком, полковник, по возрасту его сын, безотлагательно позвал секретаря, приказал «нарисовать» со слов Василия Никаноровича документ, дающий какой-то доступ в зону боевых действий. Василий Никанорович показал удостоверение с многообещающим тиснением PRESS – его принадлежность к Союзу российских писателей.

– Присовокупите к документу, – добавил военком секретарю. – Василий Никанорович у нас офицер запаса, капитан 3-го ранга – видел вашу учетную карточку. Поймите, официальной формы пока не разработали. Пусть в том криминал прокурор поищет – беру на себя. Документ завизируем! В добрый путь!

Военком вышел из-за стола и пожал ему руку.

– С такими людьми мы никогда не пропадем как нация. Мое почтение, Василий Никанорович, и мой поклон.