Текст книги "Двое"

Глава 26

Магазин предстал пустыми полками с разбросанным по полу галетным печеньем. На почте, кроме брошенной корреспонденции месячной давности, пустых посылочных ящиков и банки с сургучом, как выразился Колёк, побывал Мамай.

Оставалось состыковаться со встречными группами и начать подбирать место для ночлега. Вовчик послал двоих доложить ротному о выполнении работы. Сами расположились на деревянной верандочке домика из штакетника. Домик почти не пострадал – двор захламлен ящиками – у баньки притулен отработанный американский транспортно-пусковой контейнер «стингера» с демонтированным оптическим прицелом. За домиком при тщательном осмотре обнаружили еще два таких же.

– Отсюда нехорошие люди шмарганули по нашей вертушке, – прервал молчание Якут.

– С разных точек били, сам свидетель, – откликнулся худосочный боец по имени Эммануил, отвергаемый всеми командирами за высокий рост и неуклюжесть.

Отзывался на короткое – Эмма. Вовчик взял парня в группу, зная о его феноменальном слухе. Парень мобилизован из Краснодарского края, Вовчика земляк. Кроме этой привлекательности Эмма обладал острым обонянием. В дозоре равных ему не было. Он мог распознать на расстоянии принадлежность табака. Напарники знали об этих качествах и частенько игнорировали собственную бдительность, подремывая рядом с ним.

Скрипнула дверь. Дедуга лет восьмидесяти прошаркал мимо. Возвращаясь назад, спросил, хотят ли они поесть.

– З хлібом важко, є сальцо, галет трошки.

Вовчик сглотнул слюну – с утра во рту никто из них не имел маковой росинки. Сухпаек держали в резерве, по негласному правилу его съедали перед сном либо сразу после окончания опасной работы. Поблагодарив деда, Вовчик отказался от предложения.

– Ел бы сам, дедушка.

– Не гребуйте, хлопці. Свій я. Старший мій під вашим прапором у народній міліції ДНР, під Макіївкою перепихуються скоро три місяці. Молодший, той з гнильцем народився, до ляхів потягнуло.

Когда дед удалился, Вовчик спросил у своих:

– Кусок бы полез кому в горло? – И, увидев молчание: – Так вот и я о том же – не густо у самих.

Совсем рядом хлопнули два пистолетных выстрела – группа рассредоточилась, заняв позиции. Вовчик, оставив за себя Колька, отправился на разведку с Эммой. Миновав две улочки, услышали крики. В ряде уцелевших домов оставались люди, они, как правило, принимали у себя соседей, лишившихся крова. С затишьем в боевых действиях жильцы выползали из подвалов на божий свет. Перед крыльцом дома толпились несколько человек, в основном женщины – человек десять. Среди них два крепеньких, вполне боеспособных мужичка в годах. На крыльце сидел боец из подразделения Вовчика – женщина перевязывала ему руку. Другой боец прижал к земле пацана, по виду лет тринадцати.

Женщины, перебивая друг друга, пытались заступиться за пацана. Одна, самая напористая, бойкая молодка, оттягивала бойца от него.

Вовчик растолкал задних и предложил освободить пространство. Кто-то посторонился, но бо́льшая часть продолжала наседать на бойца. Вовчик повысил голос до срыва.

– Разойтись! Забыли о законах военного времени, мать ваша женщина?!

Толпа отпрянула. Оказалось, активная молодка – мать пацана.

– Эт-тот сопляк возомнил из себя мстителя. Пульнул в нас из пистоля – Женьку цыплянул. В меня – вторым выстрелом – хорошо, промазал. У-у, гитлерюгенд, без малого не пристрелил. Жалко, что недоросток. А эта квочка поцарапала мне всю шею, – в возбуждении доложил ему боец, – убери ее. Надо было раньше глядеть за чадом. По этапу его, звереныша, на излечение от бандеровской заразы. Затих, гаденыш?! Пока болевой не применил, все прыгал да матерился в изощрении. Даже я так не смогу. Мать моя ему дорогу перешла, видите ли.

Вовчик подошел к раненому.

– Как ты, Жендос?

– По мышце прошлась. Промедольчик ширнули на всяк. Накулемала баба повязку – надо бы в санбат. Вроде бы кровь остановилась.

– Эмма, давай с Жендосом – пацана в штаб и сам по светлому шустро назад. Назад возьмешь с собой Чахлика. Маманька, двигай с ними.

Поиски жилья не увенчались успехом.

– В развалинах без сугрева гемор невзначай прихватишь, – встрял Колёк и предложил их первый дом.

– Украинская красавишна приглянулась? – съехидничал Вовчик. – А ты прав, лучшего не найти. Там места хватит. Айда, пацаны. По двое на стреме, по паре часов. Мы с Якутом первые бдим.

Вовчик заметил, что хозяйка встретила, в отличие от первого посещения, более приветливо.

Поужинали пайком, запили хозяйским чаем. Через полчаса все угомонились.

Подстывало, небо вызвездило. В стороне Часова Яра работала артиллерия. Расположились с Якутом в противоположных сторонах – в пределах видимости не получалось, мешали хозпостройки. Вовчик оставался с обзором входа в дом. Взопревшие в берцах ноги в бездействии начали остывать. Вовчик притулился к стене баньки, и полетели мысли. «Бабуля, Лариса – там мир, тишина».

В дверях дома обозначилась тень.

– Эт-т я, Колёк. Не пульни невзначай.

Он подошел к Вовчику.

– Ты, это… не бушь возбухать? Переморгнулся я с Олесь-кой. В баньке мы того-этого, перетремся? Все полюбовно, без насилия. Жжет у бабы, муж-то был козел, угнетал ее со своим богатством. Расцвела парниковым пустоцветом без него. Рада на любого кинуться. А я ж красавец писаный – ко мне бабы так и липнут. Не артачься, Вован, все будет чики-рики.

Вовчик подумал и не нашел опасения к отказу.

– Двигай, пока я на посту. И чтобы без сюрпризов.

Следом из дома вынырнула женская фигурка.

При таком раскладе Вовчик почувствовал, что и он мужик. Посмотрел на небо. С астрономией он не дружил, но Большую Медведицу нашел без труда. «Ковшом вниз – слякоть в этом месяце ожидай».

Рыпнули половицы крыльца – в сторону баньки мелькнул силуэт. Раздался выстрел – заголосил женский голос. Вовчик рванул туда, но не добежал – хлопнул второй выстрел, правую сторону груди обожгло. Он начал задыхаться. Теряя сознание, пытался представить картину и не успел.

Очнулся на носилках. В груди хрипело, не хватало воздуха. И опять провал. Пришел в себя от качки, машину переваливало сбоку набок. Рядом что-то лежало – мацнул рукой – чьи-то захолонувшие пальцы. Дальше слышал в отрывочном беспамятстве:

– Принимайте, двое трехсотых.

Вовчик почувствовал, как его понесли. Кто-то басовито сказал:

– Кровопотеря большая – этого на стол срочно, док на месте, второго – к двухсотым, отмучился парняга.

Глава 27

На теряющем дневные краски небосводе обозначился след самолета, немного позже донесся его натруженный гул.

– Высоту набирает – пошел на Сирию, – поднял лицо вверх Василий Никанорович, отвлекая внимание Матвея от заигравшегося поплавка. – Перебрось или наживку посмотри – мелочь терзает.

Матвей последовал совету – наживка сползла на конец крючка, держась на пустой шкурке.

– Меняй наживку и старайся бросить в то же место, – наставлял Василий Никанорович. – Гарантирую, нужный экземпляр наблюдает из толщи воды, на свежак ринется, растолкав мелочовку.

С подогретым азартом Матвей выполнил наставление: бросил удачно в нужное место. Не прошло и нескольких секунд, поплавок резко повело в сторону.

– Не рви на себя, подтягивай, наслаждайся мгновением, – подсказывал Василий Никанорович.

Рыба повела влево, затем вправо – Матвей увлекся. Он в самом деле получал наслаждение, сродни чувству древнего добытчика в те далекие палеолитические времена.

– Мужская страсть особенна в трех составляющих: в любви, охоте и войне, – как будто вторил ему Василий Никанорович.

По поверхности воды протянулись зигзаги от борющейся рыбы, и на берег выплеснуло серебристое тело огромного чебака. В моменты бездействия внимание Матвея переключалось на больное плечо, оно поднывало при каждом неудобном положении. В противостоянии с рыбой он о нем забыл, а когда вспомнил, боли не ощущалось. Матвей приподнял руку – боль исчезла.

Василий Никанорович улыбнулся ему.

– И я так, при всяком увлечении забываю о тяготеющем в сознании. Есть в организме людей совершенные механизмы – заложенные в нас космические технологии, что говорит о нашем неземном происхождении. Давай, дружище, готовиться к ухе. На ночь поставим донку на щучку – случится удача, моя несравненная Маргарита Ивановна угостит всех фаршированной щучкой. Еврейская кухня, но вполне приемлема.

Димыч с отцом Матвея о чем-то вполголоса переговаривались.

– Не будем им мешать. Тащи из багажника котелок, треногу, картошку, лук – все, что нужно для доброй ущицы. Вода из водоема по качеству не очень – бутылки с водой притащи, а я за топляком, видел при подъезде.

В стороне донесся стук его топора. Бросив к месту костра охапку дров, Василий Никанорович заглянул за плечо Матвея и, удовлетворившись подготовкой составляющих ухи, тронул Матвея за руку.

– Теплая рука – достаточное сердце, чистые сосуды без тормозящих бляшек. Знаю я древнее средство от суставной боли, проще пареной репы – компресс из соды. Спасаюсь при метеоперепадах. Рекомендую не впадать в зависимость от химиопрепаратов. Нурофены, анальгетики всякие убивают сердце – маму мою привели туда преждевременно, могла бы еще пожить. Но мама – женщина, все женщины слабее духом, хотя не без исключений. Пока мы в технической части трапезы, послушай – именно тебе необходимо об этом знать. Я о нашем возможном происхождении, в противовес теории Дарвина.

Глава 28

Лариса стала чаще оставаться у Сергеевны. Они вместе столовались. Оставаться дома после работы все больше не хотелось. При виде залегшей на полках пыли ее посещало уныние от мысли о предстоящей уборке. Собственное состояние с периодической тошнотой, связанной с беременностью и перепадами настроения, располагало к людям. С Сергеевной она отвлекалась. За ее состоянием в эпизодических бросках давления собственное казалось штатным естеством. В этот раз она решилась на уборку. Предупредила Сергеевну о своем решении и сразу после ночной смены поднялась к себе. Кот ее давно перекочевал к Сергеевне и, по всей видимости, был удовлетворен новыми условиями жизни. Лариса дала себе установку поспать, ибо те два часа, что смогла прикорнуть на смене, слыша все вокруг, не дали ощущения отдыха. Она легла, почти сразу провалилась, но, открыв глаза, ужаснулась: прошло всего двадцать минут. И, о чудо, пришла бодрость! Сняла все покрытия: накидки, салфеточки, покрывала, вынесла на балкон для проветривания. Глаза мелькнули по противоположному дому – на балконе Сергеевны полоскался условный сигнал. Не раздумывая, сбежала вниз, не дожидаясь лифта, поднялась пешком. Пахло уксусом и валерианой. Старушка лежала на диване со скрещенными на груди руками.

– Ох, милая, что-то совсем плохо, не могу сладить с мыслями. Грудь сковало. Без тебя никак не обойтись. Странный звонок поступил из военкомата. Чувствую, с Вовочкой что-то нехорошее произошло. Сама не осилю, сходи, милая, узнай, что им надобно. Сказывают, не для телефона разговор.

Лариса вышла на кухню и позвонила. Ответил дежурный по КПП – переадресовал звонок военкому.

– Вы кто ему, милочка? Понимаю нетерпение, жду вас завтра, сразу с утра, к 9:00. Правильно догадываетесь, речь о внуке и, извиняюсь, вашем муже. Упрежу события: волноваться не стоит, жив, жив – все, что могу сказать.

Лариса напряглась пружинкой. После жизнеутверждающих слов почувствовала прилив слабости, физическое напряжение отпустило, и ей захотелось сесть. Она подняла перед собой руки и увидела, как они дрожат. Прежде чем пойти к Сергеевне, Лариса, закрыв глаза, спросила у неба: «Сколько еще для нее отпущено надежд и ожиданий, потерь и страданий, поисков и находок?» И сама себе ответила: «Бог отпускает нам ровно столько, сколько мы в состоянии преодолеть».

Сергеевне она не стала распространяться загадками, успокоила сообщением о второстепенных вопросах. Детали пообещала назавтра рассказать.

К 9 часам Лариса стояла у КПП. Военком вошел следом. Дежурный доложил ему о ней.

– Прошу, сударыня, в кабинет.

Лариса села на предложенное место. Пыталась сдерживать себя, но страх исподволь наползал. Военком не спешил: долго перебирал на столе бумаги, наконец что-то нашел.

– Кстати, о вашем родстве. Здесь обращение к бабушке.

Лариса замялась.

– Муж он мой… гражданский. Ребенок у нас будет, – солгала она, понимая, что лишь в этом случае с ней смогут общаться официально. – Бабушка болеет, и надо понимать, чем может для нее стать плохое сообщение.

– Ну да ладно. Детали ясны. Ваш муж после выписки из госпиталя должен отправиться домой, но он этого не хочет. У меня просьба от начальника госпиталя выяснить причину и, если есть возможность, как-то повлиять на ситуацию.

Ларису пронзила мысль: «Он стал инвалидом?» Она так прямо и спросила.

– Да нет же, в том и загвоздка. С руками, с ногами, со всеми своими достоинствами. Было ранение в легкое – часть его удалена. Живут с этим люди, вполне возвращаются к нормальной жизни. Пока, естественно, тяжеловато – требуется социализация. Глупит парень. Он у нас в добровольцах, а этот пунктик на госуровне в стадии решения. Понимаете, о чем я? Инвалидность, пенсия, госгарантии. Нужно поехать в госпиталь, поговорить с ним и с врачом, словом, начальник госпиталя просит помочь вернуть психику парня в нужное русло.

Лариса как медсестра быстро все поняла: «Депрессия у парня в связи с частичной потерей трудоспособности». Она взяла адрес и пообещала в ближайшую возможность съездить к нему.

Часть 7
Королева Шантеклера

Дим Димыч с отцом пошли подремать в машину, а Василий Никанорович с Матвеем, загрузив в костер коренья топляка, проговорили до самой зорьки. При очередной закладке корневище, недостаточно высохшее, приглушало огонь – их силуэты на какое-то время пропали в сумраке ночи. Василию Никаноровичу доставляло огромное удовольствие наблюдать за выражением глаз Матвея. При возгорании пламени в них отражались блики огня, добавляя к природному огню большей страсти. При таком откровенном внимании Василий Никанорович загорался страстью рассказчика, уходя в реальности в то далекое время. Как хотел он в это время увидеть рядом таким же своего сына. Случай подарил ему счастье слушать и быть услышанным. Он видел в этой встрече мистическую закономерность. Не всякому дано дважды пересечься с идеальным для тебя человеком. Он рассказал Матвею случай из своей ранней мистической практики, когда находился в том же любвеобильном возрасте, что сейчас Матвей.

«…А Находка от Москвы далековато…» – пел баритон из транзистора на шее у зачуханного мужика. Я почувствовал себя внезапно сиротливо, свело горло – на глаза навернулись слезы. Представилось, как же далеко отсюда до родного, тихого курортного городка. Очень далеко: за двумя океанами, за тремя материками, за многими морями, на берегу Чёрного моря, в зеленом местечке выплакала все слезы старушка мама, дожидаясь очередной лаконичной радиовесточки: «Меня все хорошо идем Чёрное море».

Усилием воли сорвал скованность, проглотил слезу и повернулся к Лёхе, в прошлом сокурснику, а теперь товарищу по работе. Кроме неухоженного мужика нас, ожидавших попутку в город, было четверо. Одна пухленькая, но без лишнего девушка до двадцати в супермини-юбке. Девушка вертелась на отполированном множественным сидением бревнышке, посверкивая розовыми трусиками. Смазливое круглое личико с деловито отрывистым взглядом располагало к себе. Учтем сорок шесть с Лёхой на двоих плюс восемь месяцев, лишенных свободного общения с большим миром, – где тут до глубокого анализа. Лёха был по другой части: балагур, мот и выпивоха, но и он встал в стойку.

Сверху как на ладони открывался вид на сопки, круто сбегающие к морю, в них врезалась подковой впечатляющая бухта. У одинокого причала замер наш теплоход, большой и неуклюжий, рядом с выглядящим отсюда миниатюрным причалом и игрушечными на его фоне постройками. В кристальную чистоту воздуха из трубы теплохода вырвался черный дымный шар – это кочегар Твердохлебов по прозвищу «Булька» пустил «шапку», разжигая котел. Грибовидный шар выхлопа растягивался потоком воздуха в зловещую черную змею. Все время растворения она вещала всем осведомленным в тонкостях внутренней жизни теплохода о приличном подпитии кочегара.

Лёха Кузя – острослов и говорун, поджарый и высокий, похожий на борзую на охоте, сделал резкий маневр, присоседившись к пухленькой девушке. Он был врожденный психолог и уже через пять минут обминал покрытые пупырышками, подсиненные холодом полненькие ножки девушки, чему она ничуть не противилась. Подняв пыль, тормознул, словно поднятый со дна морского, ржавый задрипанный вахтовый пазик – нам оказалось не по пути. С водителем шальной «Волги», бросившей зад на юз, сговорились. Втроем расположились на заднем сиденье. После Сингапура экипированные с иголочки: я – в зеленые джинсы под змеиную кожу, голубую, с экстрамодным орнаментом рубашку, Лёха – в двойку «Блю Колорадо». По преобладанию прикидом мы могли побить всякую конкуренцию и на материке. Лёха сыпал треп. «Пончик», как я ее про себя прозвал, представилась Надечкой. Переиграть Лошкарёва (так называл его только я) в словесном жанре не мог никто, да и не хотелось мельчить, а на значительное не хватало вдохновения высокого порядка. Надечка с первых минут магнитила мой взгляд. Украдкой поглядывая на нее, я, как мог, гасил признаки вожделения. В разговоре Надечка предстала образованнее, чем показалась в начале знакомства. Кривя губы в улыбке на двусмысленные шуточки Лёхи, старался остаться в струе. Надечка, уже освоившись, отрывистыми короткими фразами гасила Лёху. В игре наших перекрестных взглядов чувствовалось нарастающее напряжение. Нетрудно догадаться, какой могла быть цель вояжа парней после восьми месяцев пуританства. Конечно, нехитрой: размагнититься, посетить местную кулинарную достопримечательность – снять легких девочек. Сакраментальные планы, кажется, претворялись в жизнь. Надечка попросила остановить машину в скоплении стандартных двухэтажек. Наша попутчица без особых усилий согласилась составить компанию на вечер и пообещала скоро вернуться. Спроси у меня позже, как мы осмелились внедриться в темные лабиринты сомнительных дворов, ответить бы не смог. В состоянии томного ожидания присоседившихся в веренице собачьей свадьбы «бобиков» головы не рождали критических мыслей.

Оставив нас у сомнительного, со сквозным проходом подъезда, Надечка растворилась в хитросплетении строений.

Ждали долго. Лёха курил и всякий раз, когда нервничал, бросал папироску из одного угла рта в другой, брюзжа от нетерпения. Кроме обычного недовольства Лёха заряжал, казалось, не только меня, а и все пространство вокруг предположением: какие они лохи и как примитивно попались на элементарное кидалово. Убедительность его рассуждений заставила поверить в появление амбалов, которые потрясут нас, богатеньких Буратин, за ножки, отберут кровные накопления.

Надечка появилась вдруг – Лёха от неожиданности икнул – и совсем не одна.

– Королева Шантеклера, – представилась броско красивая улыбчивая девушка в донельзя откровенном газовом платье. Не возникло даже предпосылок к обвинению ее в саморисовании: внешне она вполне тянула на сказочную королеву – в сознании не возникло ни малейшего противоречия. Косыночка с символами Гибралтара эксцентрично прикрывала красивую шейку. Она была выше и стройнее своей подруги. Легко, по-дружески «королева» прихватила меня рукой под талию. Каблучками белых туфелек задавая ритм, увлекала вперед. Лёха и Надечка отставали. Помню как сейчас ее необыкновенно искрометные, горящие глаза. Непринужденным мотыльком она порхала вокруг меня, задавая в беспорядочном ритме вопросы, не дав высказаться до конца, суматошно рождала очередные вопросы. От такого сумасшедшего старта я быстро устал. Стал отбиваться отдельными репликами. В конце концов я замолчал, предоставив ей полное право упиваться собой. В общении красота ее перестала доминировать, и я с усмешкой представил ее квакушкой, старающейся «из кожи вон» быть заметной среди «говорливых» придворных болотного королевства. За спиной открывалась картина противоположная: здесь Лошкарёв извивался в пантомиме, спутница же кидала печальные взгляды в мою сторону. В состоянии молчаливого диалога с ней я плыл во взвеси, одурманенный нескончаемыми посылами «королевы».

Когда под сенью двух вековых деревьев открылся фасад ресторана, я понял: планы, рожденные в период тропического ожесточения, чудесным образом претворяются в жизнь. И, если бы не «королева» со своей никчемной для меня картинностью в лице, банальные на земле и такие магнетические в далеких морях мысли могли преподнести мне сиюминутное счастье.

Подиум-сцена для оркестра – «на товсь». Все замерло в ожидании вечернего блюза. У технических столиков суетливо колдовали официанты.

Ели и пили медленно, смакуя каждый свои мысли. В память о далекой малой родине остановились на всем грузинском. «Мукузани» оказалось отменным, тропическая жажда нашла лучшее свое утоление – девочки тянули «Хванчкару». После второй бутылки Лёха начал сникать, его паузы сделались длинными. На шутовски искривленном лице светилась неприкрытая зеленая тоска. Общение с Надечкой у него не ладилось. Зная его хорошо, я ждал срыва. Для меня продолжало работать негласное правило первенства Лёхи: Надечка обязана была разделить этот вечер с ним. Ее необъяснимая, но влекущая притягательность работала лучше глянцевой внешности «королевы». Лёха терзался, ощущая свое вызревающее фиаско. В таком состоянии он обыкновенно надирался. Все, на что мог решиться я, – тихо вздыхать, принимая к сведению любой сценарий. Подняв специально оброненную под стол салфетку, мелькнул взглядом – между смятыми от сидения аппетитными ляжечками Надечки узкой розовой полоской светились трусики.

Дикий рев заставил вздрогнуть и быстрее прервать таинство.

– Музыки, графин водки, зрелищ! – взрычал Лёха. – Соленых огурцов! Шевелитесь! Двойной тариф!

Лёха – прирожденный артист. Роль Кисы ему удавалась, особенно из-за невероятного сходства внешностей. Лёха родом из Молдавии, с нетрадиционной биографией. Благодаря своей бесшабашности и известной склонности тайну семьи знали все.

Мать, таборная цыганка, нагуляла его от горячего молдаванина. Родив, оставила под воротами городской больницы. Стареющая бездетная чета врачей усыновила Лёху. Цыганка с этим именем в записке и оставила его, по-видимому, в память о том самом молдаванине Лёхе. Промеж друзей Лёхи не было – был друг с именем Цыган. С блеском окончив школу, Лёха разрушил планы приемных родителей. Он поступил в мореходку на противоположном конце земли и пошел скитаться – цыганская кровь брала свое, только вместо кибитки – теплоход, а бескрайние просторы земли заменил Мировой океан.

После стакана водки, выпитой залпом, мой друг стал похож на усталого путника, бредущего к миражу в пустыне. Крупная голова его с оттопыренными ушами стала головой молодого бойцовского петушка, сбитого с ног наскоком неприятеля, но пока не смирившегося с тем, что он уже не боец. Я почувствовал что-то в перегляде подруг, но понял смысл только тогда, когда Лёху к такси пошла препроводить «королева».

– К-хо, – выразительно кашлянул неустойчивый на ногах Лёха.

– Вам нужен пьяный король, ваше ресторанное высочество? – Он коснулся двумя пальцами плеча попутчицы. – Рекомендую на анализ мою кровь – там вы увидите все, на остальное… ваш бродь, я делаю пас-с… – Он, юродствуя, козырнул.

– А ты, М-морозец… (Морозцем меня больше никто, кроме него, не называл). Ить, знаете: я н-немножко не в форме, но я борюсь с этим… методом его у-уничтож-жения. Морозец, сделай что-нибудь, в апартаменты мне надо с другой.

Таксист хладнокровно выжидал его словесную тираду. Увлекаемый «королевой» Лёха упал рядом с ней на сиденье. И они укатили.

После проводов Лёхи сделалось не по себе: осталась горечь – радость победы смазывалась его последними словами.

Смеркалось. Ползучая прохлада возвращала на землю. Кроны вековых деревьев шумели листвой.

– Ты этого хотел? – вкрадчиво шепнула Надечка. Голова от выпитого приятно подкруживала, но мысли складывались в трезвый финал.

– Тебе жаль друга? Нарушаешь морской закон обладания? Я тому виной! Иначе не могла: я слишком долго летела к тебе. Лёху отвезут куда надо, проспится и размагнитится с нужной ему девчонкой.

Она прижалась к моему боку, увлекая назад, в играющий мерцанием света просвет ресторана. Стоило Надечке повернуть голову в сторону официанта, он тут же учтиво приблизился к ней.

– С выпивкой нам хватит, – резкой ноткой Надечка показала, кто правит здесь балом. – Подай-ка, Антоша, – потеребила она рукав официанта, – нам легкий десерт… И вот расчет.

Она сунула ему в руку несколько купюр. Официант, не считая, сунул их в карман передника.

Я в противодействии дернулся к своим карманам.

– Все, Антоша, мы тут сами…

И уже после отошедшего официанта обратилась ко мне, пылающему страстью негодования:

– Есть лишние? Спрячь, пригодятся еще.

Голова включилась в анализ обстановки: «Надечка здесь завсегдатай?!»

Она как будто услышала мои мысли.

– Да, я бываю здесь, но все это время ждала только тебя.

– И в порту? – попытался съязвить я.

– И в порту… – обласкав взглядом мое лицо, ответила она с загадкой в голосе. Тут же Надечка выразительно приложила палец к губам, показывая на сцену.

Ресторанный гул как по команде стих. Осоловевшие взгляды ресторанных завсегдатаев устремились на сцену.

Среди музыкантов легкой волной прокатилась суета перестановки, из-за кулисы вынырнули две скрипачки. Зал зааплодировал. Оркестр проникновенно вступил. Два дюжих мужика под несмолкающие аплодисменты и наяривающие скрипки вынесли на сцену объемное кресло с женщиной в блестящем черном купальнике. Стройная фигура в неглиже открывала классические прелести. Загадочно закрыв лицо веером, женщина игриво поднялась. Зал мертвенно молчал. С первым же куплетом песни я узнал удачно схваченный образ. Красавица Черита, вылитая Сара Монтьель из кинофильма «Королева Шантеклера»! Черные очки-маска искусно скрывали ее глаза, но в моей груди завибрировало: «Знакомый тембр. ”Королева“?» Надечка таинственно улыбалась.

– Ты все еще желаешь быть со мной?

Недоумение мое сменилось страстным взглядом.

– Верю. Пошли прямо сейчас?

Мы обогнули ресторан. Всецело подчинившись ее воле, пробитой тропинкой пересекли глубокий овраг, в конце которого, минуя краем разлившийся ручеек, по корявым бревнышкам вытащились наверх. Во время пути усердно помогали друг другу, хотя это не помешало промочить и ей, и мне ноги. Однажды рука моя скользнула по ее талии, и я удивился, насколько она тонка. Проверяя ощущение, даже озирнулся, но передо мной был все тот же приятный мне «Пончик» почти без талии.

Заброшенный парк сокращал путь. Гуськом, протиснувшись в рваный лаз в заборе, пересекли промышленную зону, натыкаясь на груды строительного хлама. К нужному домику подошли в потемках, продравшись задами через колючие кусты малинника. Под заветным камнем Надечка нашла ключ – не включая свет, упали куда-то, обнявшись. Я хотел ее уже так долго, что не осталось воли раздеться совсем. Дотронувшись до ее трусиков, я сник. Надечка искусно вывернулась и произнесла, продолжая читать мои мысли:

– Все не совсем так. Хочу, чтобы наша близость выглядела дополнением к содержанию. Мы не ошибаемся никогда.

«Мы – это вся Вселенная», – успел подумать я.

– Появилась я перед твоим взором такой, какой ты предполагал меня своим воспаленным воображением. Лица менять не стану, оно тебе понравилось, да и не хочу обескуражить. Дотронься до моей талии – ты ее ощущаешь не такой, какой видишь, и попка формами круче, чем ты видишь. Поверь в себя, ты заслуживаешь большего.

Едва справившись с санитарией, я сидел на полу, разбитый и опустошенный.

– Я скажу тебе то, отчего ты вздрогнешь. Я – с далекой звезды Аэлиты, я – плод твоих воображений и внутренней тоски.

Одуревший от смысла ее слов, я продолжал сидеть на полу в расстегнутых брюках. Надечка – инопланетянка?!

– Я изучила много ваших мужчин, – продолжала Надечка, поглаживая меня, – а выбрала тебя. Ты такой же, с классическими мужскими особенностями, но это внешнее – я вижу большее. Мне доступны твои нервные импульсы. Я вижу зарождение будущей жизни, могу распознать конец противоречивого начала. Ты нестандартен: в одном теле живут фантазер и фанатик, мечтатель и пессимист – немногие из вас подолгу смотрят на звезды и совсем немногие так страстно хотят улететь в неведомое далеко. Ты – идеальное воплощение мужчины моей мечты, но мы остановились в поступательном процессе, нам нужна свежая кровь. Моя миссия здесь – быть одной из продолжательниц жизни там… И землян ждет подобная катастрофа, при данном общественно-политическом устройстве вам не справиться с грядущей бедой. Ген памяти обрастает новыми неизлечимыми болезнями. В глобальном масштабе старт вашего конца уже видят ваши мудрые одиночки.

Мне удалось справиться с собой, и я переместился на край широкой кровати.

– Ты расстроился, дурачок? Я знаю: ты уже думаешь, как скоро я растворюсь в той звездной пыли, – она посмотрела в окно на мерцающее звездами небо, – а ты, как прежде, останешься один, в своих нескончаемых грезах. К несчастью, все именно так, но впереди у нас целая ночь, и я понесу в себе крохотную частичку тебя…

Прошли годы и годы, я помню ее во всех мельчайших подробностях той ночи. С ясного неба вдруг налетела гроза: порывы ветра кидали в стекло водопады дождя, а мы под аккомпанемент грома хотели друг друга снова и снова. Под утро стихло – мы забылись, казалось, на мгновение…

Когда я открыл глаза, в капельках влаги на окнах играло солнце. Ее не было рядом. На взбитой подушке идеальной стопкой лежала ее одежда – под моей рукой покоились еще теплые, смятые розовые трусики. Я не стал себя тешить надеждой. «Ее больше нет!..»

– Я принял вашу правду. – Блеснули удвоенные искорки затухающего костра в глазах Матвея. – Мне стало грустно, идемте подремлем, и пусть мне приснится продолжение от Надюши.

На зорьке вытащили донки, поставленные на ночь, – на каждой сидело по щуренку. Подготовив надувную лодку, Василий Никанорович и Матвей поплыли к камышам. Облюбовав тихую заводь, забросили удочки. Накативший ветерок тронул рябью поверхность воды, разгоняя стелющийся над водой туман. Над метелками камыша замалиновел небосвод. Василий Никанорович посетовал, что не в силах повлиять на природу. Большей идиллии, чем поплавок на нетронутом зеркале поверхности, он не представлял. Как по волшебству вихорок прокатился к центру водоема и пропал. Установилось то состояние, где ничто не мешало потребностям души. Вода стала зеркальной сферой: на ней, как на холсте художника, рождались новые уверенные мазки. Заиграли поклевкой поплавки, но они оба бездействовали, завороженные одним чувством.