Текст книги "Двое"

Глава 16

– До передка, дядечки, пять километров. Дальше и незачем, и чрезвычайно опасно. ДРГ шныряют, сопредельно миномет работает. Привезли волонтеры подарки: письма, сладости, хрень всякую, может быть, и нужную, но в другом месте, – нам бы коптеров парочку, посшибали все.

Василий Никанорович протянул ему руку.

– Кто вы? Нам бы целевым назначением. Есть коптеры. Парочка совсем на «товсь».

Не успел он окончить – в воздухе прошуршало. Военный сбил их наземь. Над ними просвистели осколки.

– Лежать, будет еще прилет, почерк знакомый. Зверюга против нас, шакал подленький. Стрельнет, а через несколько минут туда же.

Через минуту грохнул еще взрыв, поодаль в ложбине, в стороне, где оставили машины. И тут же еще два, рядом.

– Вы, дедки, заговоренные, слышь, жужжит, с коптера наводят. А ну по сторонам. Лежать, головы в задницы засунули. Передок, он такой же, как у бабы охочей, сколько ни дай, все мало.

Военный приложился к рации.

– Вижу стрекозу, сними ее, Милок.

Хлопнул неподалеку выстрел, и жужжание затихло.

– Вот так их всех мы и будем иметь. Поднимайсь, паханы. Слепые они сейчас. Так что, вы говорите, привезли? Коптеры? Да я вам Героя Советского Союза дал бы. С командиром полка, того, что держит оборону впереди, имеете дело. Дайте ваши мужественные руки. Полковник Мухин. В Рязань, в гости ко мне, как иродов побьем.

Издалека они видели разгружающих их машины военных.

– Прости, папаша, – обратился один из военных к подошедшему Василию Никаноровичу, – не уберегли твою машину. Что посечена – это бы наладилось, блок цилиндров пробит – осталась годна только для музея СВО. Уазику хоть бы хны, стекло боковое рассыпалось, а так – ничего.

В другое время Василий Никанорович расстроился бы за свое автодетище – в этом случае пропустил реплику как должное, он вспомнил о шоколаде, что приткнул под ноги пассажирского сиденья.

– Шоколад там, в ногах, для подслащения суровостей жизни.

Боец достал коробку – в ней зияли две дыры.

– Ну ты и спец, дядя, с зарядкой коптеры привез.

Два бойца удалились в укрытие настраивать к запуску один из них.

Уазик не получил сколько-нибудь существенных повреждений. Кроме высыпавшегося стекла отметина в двери да парочка мелких царапок.

– Ты прикрыл меня своей тачкой, Вася, – жалко, бросить придется, так получилось… А твои коптеры сразу в дело пойдут. Я не дотепал. Подсказать некому было.

Военный показал желательное направление назад – указал на низинку, по бездорожью.

– Этот зверь пройдет, – кивнул он на уазик, – где хошь…

И Дим Димыч тронул. На выезде из поселка их догнал бронеавтомобиль.

– Еду в том направлении, – улыбнулся им полковник, – за мной держитесь, ребята благодарят за все, а медсанбат поблагодарит за шоколад. От себя денежку оторвали, небось? Адрес ваш давайте, пишу… «Рено» нулевый с меня лично.

Вдали хлопнуло несколько разрывов мин.

– Пацаны ударили по бесноватым, приятно делать, особенно своевременное добро, – со злостью процедил сквозь зубы Дим Димыч, усердно вращая баранкой.

Бронеавтомобиль понесся по грунтовке к лесополосе – им указали двигаться по прямой. Проехали часа два в молчании. Договорились возвращаться без остановок, управляя попеременно.

Выехали на асфальтированную трассу – за руль сел Василий Никанорович. Мысли его были разбросаны в беспорядке, тянулись куда-то по прямой линии, среди потемок и, ничего не осветив, не прояснив потемок, исчезли где-то далеко за старостью.

Глава 17

Лариса работала в смену – зазвонил телефон. Приятный тенорок спросил ее имя.

– Не ошибся – Лариса? Я коллега Виктора, просил меня, если что – дал ваш телефон. На меня упала самая печальная миссия – передать вам привет с того света. Виктора в Макеевке накрыло – нет больше Виктора, мужайтесь. Хороший был парень, отличный хирург. Просил передать привет и вспоминать его добрым словом. Женой своей он вас видел. Вы медик, но трагедия для всех людей одна, у всех нас обычное человеческое сердце. Простите заблудшего врага за подлость, и вам воздастся…

Она держала телефон у уха и надеялась услышать: все сказанное «может быть» – может быть, его спасут, может быть… но телефон молчал. С присутствием в ее жизни Виктора Лариса включила в обиход фантазию, мечтала, строила планы – жила ожиданием будущего, в безысходности житейского лабиринта едва увидела забрезживший впереди свет. А что дальше? Она слепо, как бесчувственный механизм, выполняла свою работу до конца смены. Лариса не сказала о сообщении никому – узнают сами, знала, куда могут загнать пусть сочувственные, а по сути не облегчающие слова. Весь мир вокруг нее, но он сам по себе, он ограничен своей бедой. Она, гусеницей в своем коконе, не предполагала возможного полета, другой жизни. После смены Лариса побоялась остаться в квартире одна и сразу пошла к Сергеевне. Старушка вышла, держась за стену, пахнущая уксусом, с полотенцем на лбу.

– Ты, милая, почувствовала мою боль на расстоянии, ты Человечище. Голова раскалывается, с трудом передвигаюсь, перед глазами пелена, подумала сегодня о нашей условности и не нашла красной ткани. После отъезда Вовки все хуже, не могу никак себя угомонить – трое суток глаз не сомкнула.

– Давление какое у вас, измеряли?

– Да я уже боюсь смотреть на тот прибор. С утра показал двести – совсем убил. Хорошо, вспомнила народное средство – уксус вот, в голове полегчало, думаю, снизил на каких десяток единиц. Появился страх – не все я успела: Вовку не довела до ума – от страха оно выше давит.

Лариса взялась за тонометр, забывая о своем. Цифры ее ужаснули – пульс мерцал. Попросила лежать, не подав виду, прошла к шкафу, где оставляла лекарства. Сделала инъекцию, накормила таблеткой.

– Я посижу рядом, расслабьтесь, ни о чем плохом не думайте.

Полчаса она сидела рядом. От наступившего облегчения Сергеевна затараторила, слова лились потоком обо всем, начиная от юности и заканчивая проказником Вовкой. Так случается у недомогающих, когда уходит кризис, появляется удвоенная тяга жить, отчетливее обозначается свое место в возвращенном мире людей. Лариса не мешала ей, но думала о другом. Просто, находясь рядом, слушая отдаленный голос, спонтанно, независимо от нее самой, отпустила скованность, и она сама себе уже не казалась безнадежно несчастной. В конце концов, обозначилось пусть не самое идеальное, не радужное, но будущее. У нее будет ребенок, а значит, и реальная цель, не есть ли в этом главный смысл только что попираемой жизни?

Лариса улыбнулась Сергеевне, похлопала по ее руке:

– Будем жить дальше?

– Прости Вовку, если он что-то не так сделал, улица сманила, недообразовала я его. А душа у него добрая. Я в военкомат ходила, услышав о войне, справки все отнесла – пообещали не брать, война-то, сказывают, не совсем война, СВО обзывают. Как же не война, если солдатики тысячами гибнут. Каждый день слышу. Взяли-таки, обманул их главный… военком. В звездах, под одеколоном – культурный весь, а лгун.

Лариса хотела сказать правду, известную ей, – вовремя одернула себя.

– Мы вдвоем, как прежде, Сергеевна, вдвоем и дождемся Вовчика.

Глава 18

Группа Вовчика шла в эту ночь в дальний дозор. Выдвинувшись в серую зону на километр, они вчетвером рассредоточились на расстоянии десяти шагов. На своих позициях оставался пятый – сиделый айтишник, в инфракрасном изображении с коптера держал местность под контролем. Периодически давал о себе знать условным сигналом на телефон старшего группы, тот, в свою очередь, передавал по цепочке остальным. Вперед ушла ДРГ отвязных ребят, одна из заговоренных групп; скоро год, оставаясь без потерь, она кошмарила укров. Последний раз притащила языка чрезвычайной ценности – польского наемничка. Смеху было, Вовчик тогда в карауле стоял, когда на допрос к ротному привели. КП ротного находился на взгорке, в перевязи кустарника с молодой порослью подлеска. Естественный овражек накрыли маскировкой – лучшего КП не придумать. Чтобы пройти туда незаметно, приходилось делать крюк среди полуразрушенных построек. Сопровождали пленного двое, еще на подходе почувствовали что-то неладное с ним. Всю дорогу пшекал по-своему, хотя по-русски явно кумекал.

Вели его к ротному для уточнения языковых возможностей и знаний оперативной обстановки.

Не прошло и пяти минут, ротный выскочил к ним.

– Вы кого ко мне привели? Не могли шлепнуть эту псю крев при попытке? Он же уделался, прет от него невыносимо. Организуйте помывку в ручье, он левее от нас – там дозор. Штанцы ему из реквизита возьмите. Не захочет в холодной водичке – заставить, жо… его туда, если надо, мордой. Жидкий, такие с гнильцой, дернуть может, нашумим только. Такие пад… славны особой жестокостью. Унитаз ему европейский подавай. А ненецкий не хочешь – палку, чтобы шубу повесить?!

Пугнули пшека дулом: ловко залопотал по-русски. Назвал слабое звено – прошли в тыл без шума и пыли, без приказа взяли укрепрайон.

Вовчик к тому времени освоился, университеты двора давали свои плоды. На войне, как на ладони, – вошел в доверие после первого контакта. В первом же бою взял огонь на себя, прикрывая товарищей. Две царапки схлопотал: за ухом чиркнуло – закровенило всю шею, смеялись: «Канаточку отбили, к парикмахеру не надо» – да на плече, не коснувшись мякоти, продырявило камуфляж.

Сырость лезла во все щели, хваленое термобелье вызывало зуд. Двинул рожком между лопаток – еще хлеще занудило. На том и притих. Состояние атмосферы – самый случай совершать вылазки. Вовчик лежал замыкающим, на краю уклона возвышенности. Низинка сбоку просматривалась им одним – Колёк, за десять метров от него, не имел бокового обзора, надеясь на него. Накануне ночью упала пороша – днем растаяла. Под коленки подоткнул поролон, что скаточкой у пояса носил – наработка из армии. Получив по цепи оповещение оставаться бодрствовать, не увидел, кожей почувствовал в низменной части, метрах за тридцать от себя, присутствие. Присмотрелся – действительно движение. Вжался в землю насколько смог, сдвинул с ушей связанную бабулей шапочку. В низинке в зоне его обзора полз человек, временами вставая на четвереньки, делал бросок и вновь полз, отдаляясь от Вовчика. Огневое воздействие исключалось – впереди группа на задании, условный сигнал может вспугнуть. Инструкция обязывала оповестить соседа.

– Как вы, скажите мне, вашу м… – матернулся сквозь зубы Вовчик на свое положение, – рекомендуете мне поступить? Что же ты молчишь, коптермейстер, ты его не видеть не мог.

До рези в глазах всматривался в темноту, взяв автомат наизготовку. В направлении своих позиций могла действовать противоположная ДРГ. Разведка давала зеленую улицу остальной группе. Сколько Вовчик ни всматривался, других движений не определялось. Единственно правильное решение – не дать одиночке отдалиться, похоже, лазутчик один. Как ранее условились с Кольком, кинул два камушка в его сторону – условный сигнал предостережения. Его реакция должна передаться по цепочке. Ответного сигнала не поступило, следовательно, сделал он вывод, выдавать себя нельзя. Свою ДРГ встретили на подходе – Колёк дал знать.

По возвращении на позиции вызвали в схрон к комбату.

– Боец, ты растешь на глазах – углядел, не проворонил крысу. Навык разведчика имеешь, по всему видно. Будем формировать группу под твоей командой. В совокупности позже отметим наградой. Будешь иметь свой позывной – Гриб.

Разведчики сделали дело тихо, не обнаружив себя, собрали нужные сведения. Лазутчик оказался перебежчиком – он дополнил. Следующей ночью поселок обошли безопасной стороной, ударили во фланг, огнем танкового орудия сняли лобовой опорный пункт, а утром позавтракали брошенной впопыхах укровской теплой еще пшенкой с обильной мясной добавкой.

Глава 19

Димыч подвез Никанорыча к самому дому. По дороге, в рыбном поселке, купили два приличных толстолобика – свежего и вяленого. Маргарита Ивановна смотрела свой женский канал; как обычно, без особой страсти встретила его.

«Жалуешься все на скверную жизнь, сидишь в тепле, уюте и не представляешь, каким бы увидели твое положение в разрушенных войной городах. При больших запросах можно остаться, как та чванливая старуха, у разбитого корыта. Надо находить и удовлетворяться тем счастьем, что отпускается тебе судьбой. Кому-то фартит без заслуг, а кто-то бьется рыбешкой об лед, не вырвется из нищеты. Для кого-то счастье в суммарном коллекционировании увиденного – это удел моральных утроб с запросами моллюска, а для кого одна-единственная в жизни вылазка остается в памяти как пустая потеря времени. Желание служить благу, если в этом потребность, – основное условие личного счастья. Женский мозг – потемки даже для ученых», – не сказал, но подумал Василий Никанорович, опускаясь в кресло.

– Как я, оказывается, устал. Навари картошечки к вяленой рыбке. Завтра в гости на жареху придет мой новый фронтовой друг, прошу любить и жаловать. Машины, извини, у нас пока не будет. Есть тележка, достану из консервации – для рынка сойдет, а задницы свои повозим на маршрутке. Дойти до убеждений мы можем только путем личного опыта и страданий, так-то, милая Маргарита, – произнес он, посмотрев на нее с болью в глазах, в полном удовлетворении прикрыв усталые веки.

Маргарита Ивановна, имея дотошный склад ума, непонятное никогда не откладывала на потом. Она собралась выяснить не вяжущиеся в сознании определения: «фронтовой друг», «машины у нас нет», особенно – «тележка», которую отвергла несколько лет назад. Она пожалела уставшего мужа, может быть, впервые за последний десяток лет так искренне.

Она спустилась в гараж и не увидела в нем машины. Ее раздирало любопытство, периодически она выглядывала из кухни посмотреть на спящего Василия Никаноровича и удивлялась его спокойствию. Нелегко пришли к ним материальные блага. Как все люди, добившиеся успехов многолетним трудом, они переживали случающиеся неоправданные потери. Лишь на закате лет смогли позволить себе первую поездку в санаторий. В отличие от мужа, Маргарита Ивановна никогда не планировала и практически не участвовала в претворении его задумок в реальность, разве что, находясь рядом, достаточно исправно исполняла хозяйственные обязанности. О глобальной части, как ее называл муж, зреющей в его голове задумки она узнавала из отрывочных намеков – он еще задолго до начала осуществления плана вынашивал оптимальный вариант. Она прекрасно знала его способности в достижении цели, не понимая в очередной раз необходимости нового достижения. А ведь действительно на время Василий забывал о блуждающих в сознании годах. Маргарита Ивановна, как обычно, вспыхивала от очередной затеи недовольством, а внутренне успокаивала себя: «Василий полноценно живет, пока имеет стимул жить». И выпивала она, чтобы отвлечься от такой однообразной жизни, просто окунаясь в иллюзорную. После употребления спиртного, особенно после перебора, когда при падении она получала видимые синяки, ее какое-то время глодала совесть. Проходило время, его идеи не заканчивались, и все, как в замкнутом круге, продолжалось сначала. В состоянии опьянения она хотела досадить всем, особенно мужу, и за стороной пролетевшую молодость, и за безнадежно блекнущую красоту. В минуты затмения теряла управление собой, не осознавая глубины наступающей деградации. Более того, она желала вслух, чтобы его наконец разбил паралич – смерти его она не хотела, желала не до критического исхода, чтобы разбил частично, для остепенения.

«Тряхнуло бы его, осадило от желания работать…» – изощрялась она, полагаясь на сложившийся союз с темными силами.

Видя его убитое горем лицо, она вместо уместного здесь сострадания взвинчивалась до предела озлобления: вопреки здравому смыслу злорадствовала, подпитывая его пылающий костер порцией обвинительных фраз.

К Маргарите Ивановне, случалось, приходило просветление. Спешим предостеречь удивленного читателя от вспышки удовлетворения, потому что никогда сие не приходило в форме понятного человеческого чувства – оно проявлялось расположением к возможности приласкать себя. Маргарита Ивановна присела на диван рядом с мужем, переполненная желанием узнать неведомое, стоило ему свесить с дивана ноги. И она услышала историю его приключений, его свойство удивлять было ей знакомо в других проявлениях. Она не вспыхнула негодованием, как нередко бывало: поднялись из недр ее гражданские качества, давшие повод для размышлений.

Глава 20

Матвей шел на поправку. Вследствие раздробления плечевого сустава двигательная функция руки полностью не восстановилась, но хорошая перспектива оставалась. Левый глаз потерял остроту зрения – слух, на его радость, пришел в достаточную норму. Он насел на учебу, собираясь использовать время реабилитации на устранение отставаний в учебе, – принял для себя волевое решение: закончить учебу экстерном.

Однажды вечером он увидел Эльку – не одну: по виду очень состоятельный мужчина, по манерам – интеллигент из руководящего звена, в возрасте под пятьдесят, свежий еще, разве что слегка низковат – он подсаживал Эльку в «ленд крузер».

«Что ж, я искренне порадуюсь за тебя, если ты удовлетворилась желаемым», – подумал Матвей, невольно провожая свое отвергнутое продолжение.

Он продолжал жить у родителей, безмерно счастливых им. По традиции они обсуждали с отцом ход военной операции. В сравнении с прошлым преобладанием отца в спорных заключениях ныне Матвей брал лидерство. Теперь отец по-иному относился к его доводам. С самого начала конфликта они выступили в роле оракулов: в их предположениях держался приоритет варианта двух Корей. В комментариях Матвея, окунувшегося в полымя армии, теперь вырисовывалась другая, политически обоснованная, версия единой Украины.

Победа обязана стать бесспорной и очевидной, не дающей попыток рвать ее на досталинские принадлежности. Такую Россию станут уважать. В разумных подходах сойдут на нет санкции, суды озвучат и разрулят все преступления, и воцарится уже в многополярном мире новый взаимовыгодный формат общения.

– Ты стал рассуждать не как мальчик, но как зрелый политический деятель, – похвалил Матвея отец, нескрываемо гордясь им.

– И тем не менее у меня нет амбиций, – ответил Матвей, – я в сути своей в преобладании технарь. С тобой могу систематизировать знания, не думая о трибунной подаче, – на публику все обстоит сложнее. Этому учат: и голос ставят, и фактор зала скрадывают манерами – не мое это. Мной решено: набраться базовой специфики – попасть в серьезную строительную структуру. Финансы, учет, банкирство – мне тоже претят.

– Мальчик мой, у тебя ни слова о будущем нашего рода.

– Будущее, оно не за горами. Как Бог даст! Встречал вот Эльку – для нее будущее, похоже, определилось.

…И снегу – срок, и таянью – пора. Отчаянию и чаянью – пора, – вывел для нас Мирза Абдулкадир Бедиль. Или вот это: Проживешь ты сто лет или один день, все равно придется уйти из этих чертогов, радующих сердце.

А каков Лев Николаевич?

Важно всегда было и будет только то, что нужно для блага не одного человека, но всех людей.

Если подвести черту под высказыванием мудрецов, то заключение, по моему предположению, выглядит так:

Трудитесь, чтобы процветать, и довольствуйтесь малым, чтобы быть богатым.

Спасибо, папа, ты дал мне хорошую платформу для старта личного прогресса. И хорошую генетику для желания идти всегда вперед.

– Я приятно и неприятно удивлен – тебе всего двадцать четыре, – заглянул ему в глаза отец, – без собственных шишек до критической глубины никогда не познать коварных сторон времени. Открывать надо сейчас, перегореть и познать непознаваемое в практической реальности через пробы и ошибки.

– Дорогой папа, я не знаю совсем производства, знаю на бумаге перспективные технологии – вот и буду этому учиться на пробах и ошибках. Ты, как всегда, прав, а от всего остального только дураку необходимо получить несколько зуботычин – по одной я уже во многом получил. Ты ведь не считаешь меня идиотом?

– На данный момент я понимаю одно: бежать впереди паровоза должен тот, у кого кишка толще твоей. Сохранить империю – не поле вспахать. Имперские амбиции у нас в каждом политическом заключении. Империя – это пример для подражания, в нашем многонациональном составе сие особенно важно. Сам видишь, как постепенно скатываемся с рельсового пути. Культуру надо держать, мораль, понятную для всех и не искаженную под низменные потребности. А ты учись науке, морализуй добрые примеры. Разошелся я, прости. Слишком много бросков по сторонам. А не съездить ли нам на рыбалку? На лиманы, в камыши на лодочке, на зорьке, в дымке тумана ощутить себя посланцем Андромеды, открывшим мир простых человеческих чувств?

Наша мама довольствуется элементарными прелестями в тик-токе, претворяя в жизнь старое под новым соусом. Она удовлетворена своим местом и не пытается оспорить его. А и зачем ломать божественное, давшее вековой результат: храни очаг – и да будет очаг. Ты видел ее уныние, как у современных начинающих хозяюшек?! Смирись с природой и не гневи Всевышнего – ни один и ни одна потеряли, а впоследствии ожесточились потерей.

О сроках готовности к рыбалке я тебе сообщу, а там наложим твои занятости на мои возможности и, надеюсь, придем к общему знаменателю. С нами обещал быть очень интересный человек, в одном лице предприниматель и писатель, романтик с прагматическим умом. Нечто редкое для понимания: в одном теле два человека. Знаком с ним не близко, но давненько, виделись на уровне «здравствуй – до свидания». Наш аквариум – его возвращенное мне увлечение детства. По случаю читал его издания – захотелось мне, старому казуисту, кое в чем не согласиться с ним, не в главном – по мелочам. Итак, обещаю рыбалку с рыбой в нужном для тебя общении.