Текст книги "Двое"

Часть 12
Остров сокровищ

Горе! Горе! Иссякает светлый ключ.

Глава 1

Прошедшее знойное лето если не полностью, то в большей мере усыпило бдительность в неизбежности грядущих катаклизмов. Долгожданная прохлада взбодрила, и пока не действия, но мысли Ларисы понеслись за пределы возможностей. Вялое существование запросило новых горизонтов. И скорее не климат, а задремавшая в связи с обстоятельствами ее человеческая суть просила выхода в следующий временной простор. Ежегодная последовательность для оракулов очевидна, но в двадцать восемь стараешься жить по своему принципу: «Сегодняшние ощущения только для меня, а все остальное старо – оно до меня, и эта история для другого приложения». Каждый человек – неудавшееся произведение природы, единственными представителями человечности являются философы, художники и святые. Философы и художники – от Бога, а святости можно достигнуть воспитанием ее в себе.

«Во мне зреет плод, у меня будет ребенок – приземляйся, Лариса! Ницше в голове с его философией – от не заполненных в сознании пустот. Святость, совесть…

В голове сумятица от прошлого, от настоящего, а теперь и от будущего.

Что я могу изменить? Катись колобком, куда катится. Живи по совести, а совесть – действия твои, которые расцениваются как добро».

И, усмехнувшись себе: «Совесть – это предчувствие доступной человеку истины. Если дрессировать совесть, то и, кусая, она будет целовать вас».

Принесший прохладу северо-восточный свежак трепал короткую стрижку, а бутылка «пепси», скорее дань памяти, чем сезонная потребность, оттягивала легкую сумочку на ее плече.

«Наш союз, наше гнездышко, наш остров сокровищ распались, еще не ощутив зловещего дыхания трудностей. И как же дальше? Пресловутое – время лечит?»

Лариса шла по набережной, мгновениями задерживая внимание на лицах, на редких мелькающих взглядах нараспашку.

Благодарите Бога, если вы на протяжении всей своей жизни испытали только один взгляд, который закончился искренней любовью. Критерий душевной глубины не так благозвучен сегодня – он растратил свою силу за последние двадцать лет. Нынешний взгляд – сомнительная основа времяпровождения.

Лариса мечтала о том единственном взгляде, что способен озарить будущее, придать ей новые силы, подточенные социальным несовершенством, случайными встречами, завистливым окружением.

Пришедшая прохлада спешно поработала охрой в зеленом буйстве листвы. Исполины платаны, казалось, еще вчера скрывавшие лавочки густой тенью, сегодня сквозь изреженную крону светились ситом искрящихся зайчиков. Лето навязало надежду в бесконечность райской жизни. Все хорошее обладает пакостным свойством быстро становиться прошлым, перемещаясь в дальние закоулки памяти.

В одежде, скрадывающей поплывшие формы, Лариса неспешной походкой шла по набережной. Кроме готовности открыться первому встречному, пожелавшему тебя услышать, никаких других тайных устремлений она не преследовала. Как короток путь, когда никуда не спешишь. Присела на свободную лавочку. Вероятней всего, для того чтобы занять не нашедшие своего применения руки, чем от жажды, сорвала крышку с бутылки. В нос ударил бодрящий запах ореха кола. Едва пригубив, она забросила бутылку назад в сумочку. Сбоку присоседился чистенький паинька-мужичок под шестьдесят. Не скрываясь, слащаво окинул с головы до ног, будто раздел, намереваясь что-то сказать.

«Все не так плохо. Только не этот…»

Предвосхищая его действия, встала и пошла дальше. На лавочках маячило по одной фигуре.

– Видно, немало таких, желающих уединения и сочувствия к себе.

Лариса брела по набережной с мыслями, далекими от места нахождения. Возвращаясь в реальность, она удивлялась способностям организма: не задумываясь обходить преграды, не сбиваться с намеченного пути, схватывать чужую мимику и даже успевать оценивать взгляды. Пройдя какое-то место, оборачивалась, вспоминая, как миновала ту или иную особенность после городской реконструкции.

Матвей в это же самое время под парами «букета Васхарая», в благостных мыслях от всего, что произошло, сокращал свой путь по набережной. «Борода» чудесным образом откатилась за перевал, что случалось крайне редко – ветер почти стих. Производственный день был неоправданно потерян. Матвей не состоял в плеяде людей, думающих о работе как о волке, что мог бы убежать в лес, однако сегодня ни о чем не жалел. Он парил в своих мыслях, улыбаясь полученным впечатлениям, – прохожие отвечали ему, не зная причины его состояния. Матвей не был похож на блаженного, и улыбки, со всей очевидностью, таились в содержании его взгляда.

Так складывается из житейских мироощущений: нас ведут небесные силы к нашему будущему – в возможностях каждого поймать тот миг или проигнорировать его.

Лариса и Матвей шли пересекающимися курсами навстречу друг другу. Он улыбнулся ей, а она, опередив его на много шагов, обернулась назад и тоже улыбнулась.

…Я обернулся посмотреть, не обернулась ли она, чтоб посмотреть, не обернулся ли я. Как в словах этой песни, обернулся и Матвей.

«Удивительный человек, – подумала Лариса, – он улыбался мне».

«Интересная девушка», – успел подумать Матвей.

И их пути разошлись, как расходятся в море корабли.

Глава 2

Вагон покачивало, поезд набрал ход. За окнами мелькали постройки, наползал и отдалялся лесной массив – пейзаж менялся, а они, все четверо, или двое и двое, смотрели туда, внешне оставаясь безразличными, думали каждый о своем.

Снял оцепенение голос Василия Никаноровича.

– В случае для Саши – он «Златоискр», для вас, Лилия, он на этом этапе – «Авантюрин». У вас есть время подумать, какое оставить ему определение. В омут с головой при прагматизме времени способны избранные или дураки.

У меня был друг – его уже нет – единственный настоящий друг. Незадолго до смерти, ему бы еще жить и жить, сейчас понимаю из его некоторых фраз: он чувствовал назревающую в себе катастрофу. В то время писательство и известность мои находились на уровне стартовой книжонки. Друг рассказал мне о мгновении в масштабе жизни как о ярком всполохе, который оценил только много лет спустя. После того случая он имел все: благополучную семью, высокие достижения в работе, – а вспомнил и попросил описать именно этот случай, с первого взгляда из разряда пустячковых встреч. Услышьте миниатюру от первого лица, так, как он рассказал ее мне. Поверьте, мой друг был редкого качества и одаренности человек.

Из горных ущелий, стремительно ниспадающих к морю, струилась утренняя прохлада. Остатки ночной сырости до самого полуденного солнцестояния противились наступлению жары, безнадежно пытаясь сохранить нерешенные загадки прошедшей ночи.

Зной на открытых склонах принялся за полуживые головки отцветающих ромашек, а глубокие расщелины слепой настойчивостью отвергнутого любовника пытались погасить пожар чужой страсти. Последние ватные клочки влаги, выплывающие из полумрака ущелий, с яростью жаждущего отмщения беспощадно проглатывались солнцем.

Мне всегда нравился этот уютный, спрятавшийся в зелени горных склонов городок. Наверное, и в сотое посещение он бы не разбудил во мне иного чувства, чем тихое умиротворение. Сколько их, городов и городков, осталось нестираемым пятном памяти. Они, как цветные и черно-белые слайды, отпечатались в сознании, каждый со своей особенностью, но редко – с тоской. Похожий внешне, в череде других именно он запал тоскливыми нотками, но не теми, от которых бережешь сердце, – здесь другое, вроде бурной «Поэмы экстаза» в камерном звучании большого органа. Ни дать, ни взять, ни удивить в материальном измышлении, а лишь перелопатить жерновами мыслей несдуваемый пепел сознания. Иногда удовлетворения от того больше, чем от иного настоящего, осязаемого, обоняемого и, более того, довлеющего навязчивой бесполезностью…

Содержательный чемоданишко неприятно занимал руки, но близкие вокзалы быстро решили проблему ручной клади. По неширокой улице с шапкой деревьев, напоминающей голову великого революционного мыслителя, в новом импортном прикиде, я косился в зеркальные витрины проплывающих по сторонам многочисленных магазинов и кафе. Изощряясь, сквозь труднопробиваемую броню листвы солнце ласкалось на лице. Степенные, больше молодые, никуда не спешащие люди добродушно отдавались его воле, находя в его бликах каждый свой ответ.

– На счастье, – хохотнула она, сыграв свою очень маленькую, но такую магическую роль.

Сделалось обидно, почему именно она, так удачно схватившая унисон, не захотела иметь продолжение в сценарии с моим участием. Замершая во мне, пока никак не обоснованная тоска вдруг удвоилась несвоевременной желтизной подаренного листа. Обернулся по сторонам, пытаясь найти ответ новоявленной магии очарования, и… нашел его в примитивном решении, уподобившись плеяде незадачливых умов.

На взгорке, среди густоты реликтовых посадок, бликовало множество маленьких солнц – со мной откровенно флиртовало оконце знакомого ресторанчика. Среди прочих слепленных на круче миниатюрных строений оно напоминало собой гнездо ласточки. При виде знакомого и обыденного сердце, увы, не сжалось в приятной истоме ожидания, что случается обычно в находке приятного продолжения, хотя и екнуло под ребром тривиальностью очевидного последствия. Сработал эффект магнита, подпитываемый непреходящей, не объяснимой по качеству, необыкновенной тоской.

И вот уже доброжелательная официантка зависла в ожидании начала твоего падения. Лица как-то вдруг обезличились – совсем не обозначилась ее внешность, помнится одно замысловатое белое пятно ее передника.

С хладнокровностью наблюдал за сервировкой стола, не преминув в промежутках запрокинуть голову. Жгучее тепло и кондиционированный воздух, как два яростных антагониста, с трудом сдерживали безумство провала в никуда.

Даже большие промежутки посещений этого ресторанчика оставляли приятное воспоминание послевкусия без халтуры – здесь всегда крепко держали каждого посетителя за высокого гостя.

С определенной последовательностью размытое белое пятно передника маячило по сторонам. Временами расстояние до его крахмального содержимого казалось катастрофически близким: за нечетким пятном стали угадываться некоторые формы. Сознание плыло куда-то, но реальность оставалась в глазах. Из окна с блуждающей в нем чайкой открывался поверх бульвара вид на бесконечное море, на теплоход, скромно замерший у причала, так опрометчиво отпустивший тебя из-под опеки родной стихии.

– Все очень красиво, дорогой?! – выплыла из глубины зала кудрявая черная как смоль голова.

Фокус был пойман не сразу, и все же очевидность нарисовалась на классическом кавказском лице.

– Я бываю здесь, мне нравится вид именно отсюда, и не желаю менять свои привычки.

Моя голова оставалась способной к анализу, а руки не успели задрожать тиком негодования – я с грустью посмотрел по сторонам и не нашел ни малейшего основания слепо подчиниться, уступив свое законное место. Сбоку насунулось еще одно чернявое, больше первого больное нетерпением лицо.

Не знаю, отчего: состояния ли залегшей в сердце тоски, взыгравшей ли природным противоречием крови – но я не поднялся, а лишь попросил у вычурного белого пятна, маячившего неподалеку, три бокала шампанского.

Откуда-то сзади мои плечи кто-то охватил руками и горячим наконфеченным дыханием сразу в оба уха прошептал:

– Он наш, и стол этот – тоже наш, – звонко засмеявшись в пространство на два голоса.

Я опешил, содрогнувшись масштабу возможной баталии. В этом городке ничто не могло быть заштатным, если сама мадам Тоска и та имела свое отличительное свойство. Я не смог удивиться ответу – его не последовало. Три бокала пришлись кстати: мы отпраздновали тихую победу, поцеловавшись троекратно, в назидание шваркнув оземь патентованное стекло бокалов.

– Мариша, – съюродствовало красное облако с алым сердечком вместо губ.

– Гюльнара, – спрятало улыбку голубое облако в блюдцах синих озер вместо глаз.

– За смелых мужчин!

За окнами давно сменились декорации с ночной подсветкой, а я все колебался в усилиях выбора между искрометной Маришей – буфетчицей с соседнего с моим теплохода – и загадочной восточной скромницей Гюльнарой – ее подругой. Их скромный праздник – 20-летие Мариши, плавно растворился во мне.

Наши состояния не блистали пуританством, однако оставались стабильно одухотворенными. Мы вполне вписывались в фон вечернего праздника, заливающего горячительной жидкостью вприкуску с двусмысленным общением своеобразную тоску. Выбросы холодных мыслей напоминали мне бесполезные утренние усилия природы. Чрезмерная страсть солнца безжалостно сжигала свое же порождение – не для того ли, чтобы в новом обретении сотворить прежнюю оплошность.

Всегда ли побеждает скромность?! В противостоянии красного с голубым победила Гюльнара. Затуманенный парами заведения мозг смог решить по-своему эту философскую задачу: «Не всегда внешняя скромность – чистота, но абсолютно всегда – загадка».

Наутро в милом сердцу зеленом городке все повторялось сначала: влага ущелий противодействовала засилью солнца, а зной продолжал испепелять красоту.

Я спускался по кривой горной улочке с высокого склона, оттуда, где спрятались под шапкой густых каштанов уютные домики, – вниз, к вокзалам. Нескоро нужный автобус принял меня в свою набитую утробу. Оставшиеся замерли в завистливом ожидании своего удачливого продолжения. Бегающие голубые глаза стройной девушки в голубом, с восточным лицом в нервной суетливости, безнадежно пытались найти меня в зеркальном отражении стекол отходящих от вокзала автобусов.

Возвращаюсь к вам двоим. Пусть никого из вас не озадачит подобный миг, в масштабе вашей жизни много лет спустя оставаясь ярким всполохом.

Глава 3

Рабочий день начался с реплик в адрес Матвея, они не отличались сарказмом, напротив, каждый шутник нес следующий ко вчерашнему элемент позитива.

Вошла секретарь.

– Матвей Егорович, к вам посетитель по поводу работы.

Матвей согласно кивнул. С порога Матвей узнал Вовчика – своего подопечного сослуживца. Вовчик некоторое время стоял без слов – молчал и Матвей.

– Эт-та, как обозначить, Матюха? Ты в этой конторе командир?

– Если перенести на армию, примерно так: командир роты в составе полка, – парировал Матвей.

Они оглядели друг друга с головы до ног – обнялись.

– Чтобы я жил сто лет и не подозревал о встрече, шел по объявлению о работе. Такая лотерея, не знаю, выигрышная ли? – пыхнул воздухом возбужденный Вовчик. – Не буду форсировать прямым вопросом по поводу работы. Как ты, семья, дети?

Матвей усадил Вовчика за столик.

– Кофе, чай? Извини, спиртное не держим. Не женат я и с подругой сердца не определился.

– Матюха, я ведь совсем не потребляю. Удивишься, но это так. Много мутной водички утекло за время без тебя. Ты сам оперируешь кофемашиной? А секретарь?

– Если у тебя упал глаз на нее – так она свободна. Кивни, я и ее к процессу подключу. Стараюсь излишне не барствовать.

– Матюш, у меня есть бесценная женщина. Как я вовремя нашел тебя! В этом месяце расписываемся. Свадьба у нас без помпы, по-домашнему. Голову сломал, кому дружком быть. А ты посерьезнел. Твое наставничество мне во многом дало нужную инерцию. Не откажусь послушать наставления твои и сейчас. Где-то я остепенился, но ведь и ты не стоял на месте.

– Вовчик, ты зрелый мужик, у тебя другой набор слов, совсем другой взгляд на личный фронт. Словом, обстоятельный, положительный мужик. Я, знаешь, не во всем преуспел, иногда простой работяга такую мудрость выдаст. Не игнорирую, прислушиваюсь, наполняю копилку знаний. Коллектив у нас не маленький – сто двадцать человек: в одной конторе больше десятка, молодые – на укладке плитки, основной костяк – за пятьдесят. На большую стройку удваиваем силы, договоры заключаем. Для сезона формируем новые бригады.

– Подчиняются, слушают? – поедал Вовчик глазами Матвея.

– Прошу извинить, Матвей Егорович, – заглянула в дверь секретарша Любаша, – звонят, просят с объекта вашего участия.

Матвей извинился и вышел. Когда вошел, хлопнул Вовчика по плечу.

– За учебой да суетой мирской потерял тебя из виду. А думал найти. Вот так и живем, такой порядок: ответственный всегда ты. Учредитель нашей фирмы – турок, стандарты европейские, через мат проблемы не решаем, – продолжал Матвей, держа руку на его плече. – Ты правда совсем другой. Где тот бесшабашный ночной ходок Вовчик? Далеко-далеко, в глубине тебя, боль вижу.

– Ясновидящий, да и только, действительно пережито немало. Подружка невесты у нас уже есть – свободная, кстати. Симпатичная, не серость, что по злачным местам в поисках шныряют. Там, правда, все неоднозначно – закручено похлеще телесериала. Приглашаю, Матюха, допрежь домой. Попла́чусь, порасскажу о приключениях своих, а ты мне – о своем. Эт-т вне зависимости, возьмешь меня на работу али нет.

– Я помню, у тебя колледж за плечами, – взял его руку Матвей, перевернул ладонью кверху, положил сверху свою, сжал ее. – Возьму без сомнения. Чего не знаешь, научим. Порядок производства далекий от родных строительных стандартов. Поработаешь месяц, сам увидишь, примешь к беспрекословному исполнению – будем работать и дружить. Прошу простить, по инерции чуть не назвал тебя Свистуном. Владимир…

– Борисович, – подсказал Вовчик.

– Привыкай не как к издевке какой – двигаемся через заслугу к уважению. Когда выйти на работу сможешь?

– По такому случаю – сейчас.

– Давай петуха – я на объект. Не суетись, подготовь все нужные документы – в отделе кадров дадут перечень. Я их уведомлю о приеме. Первое ознакомление через действующего мастера. Он введет в курс основных событий – дальше сам в деталях обрисую.

Вовчик на крыльях слетел во двор. Оглянулся по сторонам на солидный растворный узел, многочисленную технику, цеха, склады и подумал: «Чертяка Матюха, серьезное производство тянет».

Домой вернулся жизнерадостный. С Валерией встретился во дворе – она возвращалась с покупками. Он схватил ее сумки и предложил соревнование:

– Ты на лифте – я пешочком. На старт, внимание…

– Вовчик, побереги себя, зачем такое мальчишество?

– Не поверишь, кого я встретил и кто мне дал работу! Там придется побегать не так. Это Матвей, слышишь, Ма-тю-ха, сослуживец мой и некоторым образом наставник. Он в конторе главный.

Вовчик стоял у квартиры, когда лифт с Валерией только подходил. Запыхавшийся, но счастливый, он пропустил ее вперед.

– Бабуля, – позвал Вовчик с порога, позабыв, что подобные встряски бабуле ни к чему.

Сергеевна отозвалась из своей комнаты. Вовчик сел к ней на кровать.

– Суеверным становлюсь, бабуля, боюсь, не много ли свалилось на меня счастья?

Сергеевна попыталась встать, приподнявшись на локте.

– Никуда не годное сердце, внучек, все ждет чего-то худого. Весь светишься – теперь вижу. А сердце сковало в груди, отпускать будет долго.

Вмешалась Валерия.

– Вот ваши капельки, радость у нас – Вовчик нашел работу.

– Да где ж, как же? Хорошая, вижу?

Вовчик обнял ее и троекратно звонко поцеловал в голову.

– В строительную контору мастером берут. Матюху помнишь? Как ты боролась со мной, как я хотел бросить учебу? Спасибо тебе, бабуля, за те уроки.

Глава 4

Такое случается, пессимист может не решиться, а оптимист скажет: «Живу, брожу по улицам и не теряю надежды на тот миг». А ведь миг может так и остаться мигом, если ты именно в этот миг не был озарен нужной мыслью! Пессимист перемнет гнущейся ложкой густой кулеш своих сомнений и, увязнув на третьей попытке, скажет: «Живу, брожу по улицам и не забываю, как жизнь коротка, – соблазнительней идти по обкатанной дорожке». Обсосет не спеша ту ложку и найдет выход в обход по проторенному пути, усомнившись в позыве к революционному решению. Существуют категории личностей, что в тридцать, казалось бы, на сознательном рубеже, не могут сделать шаг в сторону. Есть и другие, впадающие в крайность, когда за плечами шестьдесят – эти все еще ищут обновлений, не страшась разрушить старый уклад в поиске нового пути.

В городке, где развернулись основные события вокруг наших разноликих пар, существует «бродвей» – место прогулок, лучшее место для смотрин и праздношатаний – он есть в каждом мало-мальски населенном образовании. Живущим в нашем городке повезло больше против тех остальных, у которых возможности ограничены широтой выбора. Здесь хочешь посмотреть на мир с высоты птичьего полета – пожалте, перед вами горы: красотища, развели руки и полетели; желаешь упорядочить размышления, не нашедшие логического конца в бессонной ночи, – в вашем распоряжении бульвар: длинная набережная с обзором на море; любителям поймать экстрим в глухих дебрях, дополнив его помимо душераздирающей песни серого дрозда находкой сногсшибательной семьи опят, – перед вами смешанный лес. Прогулялись, осмотрелись, нашли искомое сопровождение и вернулись домой без неотвеченных сомнений. Василий Никанорович, как всегда в одиночестве, шагал по набережной, определяясь по ходу: углубиться ли в людную ее часть или найти уединение в малопосещаемой вотчине уставших от шумных скоплений либо обиженных на само определение «современная цивилизация» и, конечно же, определившихся в благотворном окружении, где можно поставить многоточие вместо вопроса. После поездки на Байкал и встречи в поезде – его первый выход, как он его обозначил: выход в натуральный цвет. Не ослышались – натуральный цвет. Голубое небо, бирюзовое море, все оттенки хвойных, контрастные в цветах горы – все такое родное, умиротворяющее, распростертое твоему участию. На разделе водного и земного миров, на границе господствующих северных и южных ветров, на самом краю обрыва Василия Никаноровича привели в умиление кусты терна, набрякшие бутонами спешащих в обновление цветов. По затончикам устремилась в рост несмелая щетка ярко-зеленой змеиной травки. Василий Никанорович много раз вдохнул и выдохнул полной грудью – он почувствовал, как воплотился в терн, в травку, в оживающие почки деревьев, во все, ощутившее приближение весны. Он выбрал отдаленный маршрут: за время отсутствия скопилось несколько сомнительных обоснований – погода и состояние души просили подвести под ними черту. Он прошел весь путь, встретив лишь двух велосипедистов, не помешавших завершить умственную баталию. А когда финал, на крайней точке обзора двух миров, обещал удовлетворить логическим окончанием, увидел одинокую пару – Его и Ее. В ней Василий Никанорович признал Василису Петровну. Пара расположилась в редком слиянии рук на поясницах друг друга; не замечая подошедшего, отрешились простором. Василий Никанорович помнил ее пристрастие к поиску рифмы, не забыл и уход в никуда. Он не стал навязывать свое присутствие, хотя очень хотелось узнать сюжет очевидного увлечения без отвергнутого себя. Он повернул назад, насильственно дожимая финал личной кульминации. Но нет, у него ничего не получалось – все скомкалось в переплетении противоречий. У них так, у тебя этак, а у третьих – вот колясочка с младенцем и задумчивой мамочкой с началом их начал. Мамочка бросилась в глаза неординарностью поведения и внешности. Василий Никанорович встречал здесь многих – все как под копирку подражательства в манерах и одеянии, кроме этой женщины, не вызвали у него такого желания внедриться в их внутренний мир, испытать свои психологические возможности. Резко менять курс он не стал, но нашел решение: присел на лавочку, наблюдая за удаляющейся фигуркой. Он знал, этот маршрут обычно заканчивался поворотом назад, и это вскорости произошло. Мамочка, не юная, без обычного в подобных сочетаниях смартфона в руках, осмысленным взглядом мелькнула по нему и остановилась.

– Извините, я могу ошибаться, – обратилась она к нему, – у меня появилась возможность для продолжения самообразования, но совсем нет возможности читать книги, я слушаю их в аудиоформате. На фото автора всегда обращаю внимание. С некоторых пор не кидаюсь на рекламные предложения, копаю, ищу ископаемое, не обращая внимания на навязываемое предложение. Как правило, в каждой рекламе есть желание получить отдачу в денежном эквиваленте. Не все, что блестит, – золото, ведь так? Вы – писатель?

Она остановилась перед ним, ожидая ответа, а Василий Никанорович интриговал: это первый человек, узнавший в его призвании по лицу. Месяц назад он дождался первого публичного отзыва на свое произведение, причем от человека, давно наблюдавшего его путь в литературе, незнакомого, неизвестно где живущего. Тот отзыв поразил искренностью и понятным русским добродушием, но заочно, этот – устным признанием в лоб. Он не смог ответить быстро из-за вдруг возникшего мальчишеского стеснения. Так когда-то застеснялся он своим первым сочинением на тему о матери. Сдал листки с рукописью без подписи. На следующий урок литературы учитель вошел улыбающийся, постоял, обвел класс долгим взглядом и произнес запомнившиеся ему главные для него слова, даже не взглянув в его сторону.

– Правдивые чувства вслух – не всегда оправданная мера. Этот человек, – он держал в руках его работу, уголок одного листка был загнут им для какой-то своей памяти, – открыл свой внутренний мир, а люди порой коварны, особенно дети. Никто из вас не был так искренен и так красноречив, даже вы, мои отличники.

Он зачитал сочинение вслух, оглядел притихший класс.

– И в сложностях ваших взаимоотношений надо хотя бы раз вот так рискнуть, обозначить себя миру. Так мы ставим границы между добром и злом. А всех тех, кои негорячи и не-холодны, еще Господь обещал изблевать из уст своих.

Класс зашушукал, слышались реплики о возможном авторе – его не предположил никто, а учитель не выдал.

– Спасибо за выбор произведений. Они противоречивы, как вся наша жизнь, – ответил Василий Никанорович и заглянул в коляску. – Мальчик?

– Василий Никанорович! Девочка! Почему в голубом? Меня одевали в розовое, а жизнь получилась сиреневой в разводах…

– Может быть, к вам обращаться с двойным смыслом? – возликовал Василий Никанорович внутренне, ибо не принял мотылька за моль. – Люди изобретательны: Евгений – Евгения, Александр – Александра, Ярослав – Ярослава…

Лариса откровенно рассмеялась.

– Я однозначна, я – Ла-ри-са.