Текст книги "Двое"

Глава 2

Ночная бездна над головой открылась сказочным куполом, мириадами мерцающих звезд.

«До чего же красиво, не в раю ли я?»

Событие последнего часа болезненно медленно возвращалось в память. С трудом запахнула разорванный халат, движение ног отозвалось тупой болью во всем теле. Закрыла и открыла глаза: правый глаз высвечивал искрящуюся радугу. В голове звон, а в груди застрявший ком. Сделала попытку подняться – ее затошнило. Рвотный позыв с разрешением облегчил состояние. Лариса вспомнила, как ее терзали руками, потом били за сопротивление, пугали молотком, тыкали его металлическим холодом в плечи. Удар в голову отключил ее сознание. И он взял ее, беззащитную, безвольную. Глаза произвольно закрылись – в голове плыла детская карусель, расцвеченная множеством разноцветных флажков под тренькающую пищаль сопровождения.

«Когда это было», – зависло на взлете прыгающего сознания.

Борясь с сонливостью, села. Поляна у лесной заросшей дороги, пугающие заросли кустарника, шумит на перекатах ручей. Встала на колени, с усилием поднялась на четвереньки, попыталась встать на ноги – поросль кустарника мягко спружинила, царапнув лицо. Удержалась, добрела до ручья. Что-то путалось в ногах, мешая движению…

Вспомнила, как накануне зашла в торговый центр. Захотелось обновления – купила там себе новое белье. Собираясь ко сну, едва успела покрасоваться свежей шелковой изощренностью, как у калитки заголосил мужской ломающийся басок.

– Сестрица, Лариса Батьковна, выгляни в окошко, дам тебе горошка.

Обычно калитка оставалась открытой – на ночь она закрывалась.

Накинула в спешке халат и вышла. Перед изгородью перетаптывался полупьяный мужик.

– Маме скверно. Помоги, сестрица. Домчу за речку и назад верну.

В медицинской помощи она не отказывала никому, хотя и имела в амбулатории нормированный день. Она являлась для всех в селе той самой скорой медицинской помощью.

«Кажется, отсидел недавно да нетрезв», – мелькнуло в голове.

Знала его старушку мать, мучающуюся букетом болезней. Поверила – отказать не смогла. Села в машину, и он увез ее туда, где она претерпела все пытки ада, – в лес, который опоясывал поселок со всех сторон…

Стянула с себя полуоторванные рюшечки, выполоскала и обмыла саднящие места. Тело просило окунуться в стынь ручья, а сознание – смыть, унести в забвение испачкавшую грязь земли. С отвращением отбросила прочь недавнее шелковое вожделение и побрела в сторону белеющей суглинком дороги.

Глава 3

Который уж день собиралась прибраться на приусадебном участке, с тоской окидывала взглядом вымахавший после дождей травостой. «Завтра, нет, лучше в субботу» – и так до очередной субботы. Всю субботу пролежала, в воскресенье поднялась. У Ларисы не зародилось и мысли обратиться с жалобой, жаром окатывало от одной мысли об этом – узнают все. Первое, что пришло на ум: как скрыть свое падение – она так назвала насилие. Заглянула в зеркало: красная царапина пролегла через всю щеку. «Это могло произойти в саду, на лбу ссадина – можно скрыть косынкой, отметины на руках и теле – остаются с ней». Она решила исчезнуть: продать любимую вотчину, память родителей, свою детскую память и бежать в город. Тогда культура города казалась ей иной цивилизацией.

Отвлекаясь от тяжелых мыслей, вышла в сад. Наклонилась вырвать вымахавший в пояс осот.

– Дочечка, Ларисочка, – стучала палочкой о штакетник калитки баба Груня – инвалид от рождения, – допоможи, милая, моченьки нету, шось кидает больно сегодня, в глазах туман, еле дотелепала. Той скорой не дождешься, помрешь раньше.

Пригласила бабулю в дом, выслушала, измерила давление.

– Не предельно высокое, обойдемся таблеточкой.

Баба Груня, забыв о недуге, внимательно, со старческой непосредственностью откровенно рассматривала ее.

– И чтой-та, милая, с тобою сделалось?

Лариса махнула рукой, на ходу осмысливая ответ. В тон ее простоте и ответила:

– Да чертанулась я с груши той, сухую ветку обрезая.

– Нужна ты нам, милая, без тебя жизни не буде-ет. Бережь себя. Мне б наливочки отой, шось у прошлый разок соседушка Фая поднесла. Так стало свежо у голове…

Превозмогая наплывающую на лицо краску, Лариса объяснила о последствиях наливочек.

– Так и ты ж мне чтой-та сладенькое давала?!

– Микстурку я вам успокоительную давала, сейчас нужно другое.

И так изо дня в день бабушки, дедушки, рваные раны трактористов. Не отказывала никому, приходилось держать роль психолога и банального слушателя и утрясать семейные разборки – доверяли ей, видели в ней спасительницу от всего. Никто никогда не видел ее мрачной – всегда доброжелательная улыбка, белоснежный, пахнущий свежестью халат. Годы позволяли пока улыбаться и ждать. Случай встряхнул ее, кошмарная ночь определила ее выбор. Однажды ее силой вытащили школьные подруги на пикник. На втором часу общения Лариса заскучала, почувствовала себя среди них, состоявшихся, удовлетворенных жизнью, лишней. Тихохонько ретировалась, очередной раз убеждаясь в правильности своего выбора.

Глава 4

Проснулась от лая дворовой дворняжки Бульки. Потявкав, собачка прислушивалась, ожидая движения в доме. Лариса взглянула на часы и ужаснулась – 7:30, так поздно она еще не вставала никогда. Булька виновато стелилась по земле, хвостом выказывая непомерную радость. Прохлада утра охватила тело, сон, если это был он, растворился вместе с недавней иллюзией о своей исключительности. Распахнула окно. С нависающего за садом зеленого амфитеатра, с выглянувшим из-за горы солнцем, как по взмаху дирижерской палочки, зазвучал хор пернатых. Лучше всех старался серый дрозд, второй год живущий на старой груше. Душераздирающие трели, сопровождаемые дробным стаккато дятла, поглощались раструбом открытого окна. Под понукание пастуха, дедка Иосифа, с улицы донесся перестук множественных ратиц парнокопытных. Под блеяние ягнят защемило в груди. Лариса подняла глаза к небу, пытаясь на его голубом пергаменте прочитать свое продолжение, но его бездна, отливая красками наступающего дня, не откликнулась ни единым намеком на зарождение чудодейственного начала.

«Печально отрывать от себя часть себя. Годы уходят, ползучее будущее не радует, а человеческая неблагодарность живет в обнимку с развращенностью. В городе или здесь, годы все равно принесут свои плоды». Лариса решилась: пусть лучше станет жалеть о том, что испытала, чем о том, что могло быть, но прошло стороной.

Она подошла к туалетному столику, из косметических средств достала грим и пудру – замаскировала следы насилия.

«Если животное арестуют, старушка-мать помрет в тот же день. Никакая тюрьма его не исправит, был бы в том смысл. Пусть чья-то лотерея окажется выигрышней», – умиротворила свои мысли Лариса.

Подошла к тумбочке с пластинками, на верхней полке – ее настольные книги. Подержала в руках Штрауса – раньше он бодрил ее. Томик стихов Есенина, Александр Блок, сборник сочинений Джека Лондона, «Воскресенье» Льва Толстого. Все уедет и останется с ней. Она представила высотное здание в городе, где она станет не личностью с душой и возможностью, а существом большого муравейника. Лариса гнала от себя продолжение мыслей, отдельным чувством понимая – это начинающийся невроз. Прочь, прочь, прочь, как от нечистой, отмахнулась она. У зеркала покоилась иконка Николая Угодника. Лариса взяла ее в руки, глаза в глаза обменялась взглядом, прочитав заученную молитву:

– О, всесвятый Николае, угодниче преизрядный Господень, теплый наш защитниче и везде в скорбех скорый помощниче…

После прочтения выученной молитвы мысли Ларисы успокоились до обычного их течения. В одиночестве Лариса часто прибегала к помощи Всевышнего, часто корила себя, а не просит ли она более того, что может отдать сама. Изредка Лариса посещала церковь, ставила свечи, нередко ловя себя на мысли о своем иждивенчестве у Бога.

Не привили ей с детства глубокого почитания религии, приобретенное же, разбавленное материализмом медицины, носило неустойчивый, преходящий характер. Так она и жила – ожиданием единоличного чуда, с ощущением присутствия сверхъестества, с верой в Высшее небесное благолепие.

Часть 3
Бархатный сезон

О, любимая моя, снизойди ко мне – я слаб.

Будем снова мы вдвоем и по-прежнему близки.

Глава 1

Шел сентябрь. В полдень все еще плавился асфальт, а разомлевшее тело просило прохлады, еще угнетенные палящим солнцем, обвисли экзотические листочки китайской акации, но по едва уловимым признакам началось пробуждение духа осени. Осень напомнила о себе сегодня впервые так ощутимо, разбавив в распахнутое настежь окно просочившимся откуда ни возьмись прохладным дуновением застоявшийся парной воздух. Засеменившиеся цветы, пожелтевшие стручки акации и безнадежно скукоженные листья огромной груши с большей уверенностью заявили о скорой смене сезона. Не все в полной мере ощутило эту переходную грань, лишь небо явно обозначило Василию Никаноровичу эту переходную грань. На пике обостренных чувств организм становится единым с природой образованием; вблизи моря, наблюдая за небом, он открыл, как ему показалось, одним из первых переходную грань бархатного сезона в следующее состояние. За три последних дня небо из выцветшего, бледно-голубого стало насыщаться фиолетом, достигнув сегодня отчетливого максимума. Он любил осень, и не только понятными всем яркими красками увядания – любил как сущность, как эталон своих чувств, со всеми проявлениями от начала и до конца. Восприятия людей разнятся, и сие больше плюс, чем минус, мы дополняем друг друга, не впадая с оголением растительности во всеобщую унылость. Василий Никанорович ощутил неизбежность переходного рубежа в аналогии с собой, с собственным наметившимся увяданием. Уходил сезон подрумяненных на солнечной сковороде торсов, сезон воспаривших в нем новых чувств, и начинался другой, где архаизмы боролись с неологизмами.

«Устои старого, пережитые тревоги, устремления в прошлом, зачем все это было? – задавал он себе вопрос. – Не впустую ли сгорело время?»

В это время с уверенностью вам не скажет никто, какая ждет зима, не углубляясь в науку, и сомнения Василия Никаноровича ложились грузом на чашу весов прошлым и будущим. Так случилось, что именно в бархатный сезон, возможно, под магией этой любвеобильной поры, он решился на кардинальную перемену. Резкий поворот от семьи в никуда, как бросок костей в азартной игре. Отличия между игрой и новым выбором никакого – и там, и здесь растраченная энергия сердца.

Плескалось неподалеку море – он представлял некую общность с ним. Море, как и Василий Никанорович, предполагало в будущем штормовую участь. Не готовил он тылы, не имел запасных отходов, и уехал, по сути, в никуда в надежде навсегда отрешиться от безнадежного старого, полагаясь лишь на господина Случая. Все то, что угорало на солнце и играло бедрами, как последней возможностью к обновлению, не прельщало примитивностью. Лет тридцать назад оно могло стать актуальным, тогда вера и сомнения только открывали мир, обретая направление. А сегодня, зная последствия, трудно сделать какой-то осознанный шаг. В пятьдесят три в омут с головой – не для всякого.

Глава 2

Полупустое прибрежное кафе с кухней, распространяющей запах сдобы, поневоле привлекало внимание. Из открытой мансарды кафе в распахнутой двери на протяжении недели пребывания здесь появлялась женская фигурка в непомерно объемном фартуке. Очевидно, с идущей на спад летней запаркой появлялась минутка-другая для общения с миром, у которого на первом месте не одно чревоугодие, а что-то кроме того.

Василий Никанорович не любил скопления людей и был рад тому, что выбрал именно это затерянное в горах поселение на берегу моря. Он слышал от психолога: «Жизнь в течение месяца вдалеке от цивилизации успешно выхолащивает голову от бытовой шелухи и пагубных следствий стремительного прогресса».

У одинокой пожилой женщины оказались все условия для независимого существования, но, отобедав однажды в том самом кафе, кухня поразила чистой деревенской простотой. Лишенная прозападной маскировки, где в приоритете доход, она претендовала на оригинальность. Василий Никанорович обедал там каждый день – случалось, и ужинал. Планы и заботы отпустили – ел не спеша, с чувством, любовался искрящимся на солнце морем. Бывая вечером, восхищался тем же солнцем, раскаленным колесом скатывающимся в воду. Казалось, сейчас вода закипит и пойдет пар. Купался, предавался всем прелестям курортной жизни. Однажды поймал себя на мысли: он начал вновь мечтать. Минула неделя с того дня, как разговорчивый таксист привез его на крутой склон среди ущелий, к старенькому, но ухоженному домику, утопающему среди экзотических растений. Хозяйка – агроном-цветовод на пенсии, крепкая еще в ногах – создавала здесь рай цветов, удачно скрывающих возраст жилища. Первые дни для Василия Никаноровича после суеты и забот прежней жизни казались невыносимыми от безделья. Дорога к морю стала знакома до малейшей рытвины в асфальте.

«Тоска зеленая», – думал он, вспоминая недобрым словом психолога, популиста деревенской идиллии. Только на исходе недели мысли упорядочились до местных скоростей. С тихой, щемящей душу радостью он начал ощущать подвижки в, казалось, застойном мире. Цепной заколтуненный кавказец перестал провожать его свирепой неподкупностью; пожилой мужчина, торгующий персиками и овощами на перекрестке улиц, перестал приставать с обычными здесь предложениями – он уже знал: свою покупку Василий Никанорович сделает на обратном пути. Биоритмы устоялись, а из головы вместе с отходами улетали в мусорный бак тревожные мысли.

На восьмой день пребывания Василий Никанорович уснул и проснулся в одном и том же положении под щебетание вездесущей синицы на подоконнике. Бодрой, жизнеутверждающей походкой он спустился к морю. Пляж заметно опустел, вода у берега осветлилась до идеальной прозрачности – стайка мальков мирно паслась на границе прибоя. Он прыгнул головой вперед – морская вода сняла все оставшиеся глубинные противоречия, Василий Никанорович перевернулся на спину и поплыл, не оставляя без внимания сквозь призму брызг текущие на берегу события. Из кафе, в котором он сиживал, вышли двое – заносчивая, знающая себе цену, нафактуренная кассир Лена и за ней, словно извиняясь за свое решение, знакомая фигурка поваришки. Василий Никанорович стал наблюдать за развитием действий. Кассир, ловко выскользнув из халатика, с разбегу бросилась в воду – короткая стрижка позволяла ей нырнуть, не опасаясь последствий, и мастерски вынырнуть через несколько метров впереди. Было очевидно: она здесь абориген, и море для нее – знакомая стихия. Второй объект его внимания, помешкав несколько минут, раздевалась медленно. Василий Никанорович лениво перебирал руками, продолжая наблюдать. Цветастый веселенький сарафанчик аккуратной стопочкой лег в сторонке. Она вначале присела, повела по сторонам головой и, вероятно, удостоверившись невниманием к себе, поднялась. Перед Василием Никаноровичем неожиданно открылось само совершенство. От того, как пристально он остановил на ней свой взгляд, пронзенная им, она почувствовала неловкость. Он же, завороженный, забыв о приличии, все смотрел на нее. В ее поведении угадывалась неловкость. Она аккуратно вошла в воду и легкими саженками поплыла в его сторону. Совсем рядом, сквозь призму воды, сучили ее ловкие ножки. Лучшего момента не придумать – Василий Никанорович хотел с ней заговорить, но, прокрутив в голове несколько стандартных обращений, не отважился вступить. Кассирша вернулась к берегу.

«Сейчас или никогда», – подталкивал он себя.

Вспомните случай из своей жизни, когда вам говорили: «Что ты нашел в этой пигалице?». Вы же готовы были в драке отстаивать право своего выбора. Что-то в ее смуглости, большей, чем мы привыкли видеть при обычном загаре, в особенной скромности, ни в коем случае не забитости, захватило Василия Никаноровича цепкой хваткой – разволновалась грудь: вот оно – достойное внимания. Он плыл рядом, но так и не сделал попытки к знакомству.

Глава 3

Перед сном Василий Никанорович провел мысленную полемику. Оказалось, в его арсенале таилось множество подходов к знакомству. Скованность в действиях, потеря своего слога свойственна большинству зрелых людей – особенно эмоциональных, с аналитическим складом ума, каким и являлся наш герой. Утром Василий Никанорович пришел в кафе, на прежнее облюбованное место – в первый раз на завтрак. До сих пор он потчевался блинчиками от своей хозяйки с чередованием наполнителей. Кассир Лена постреливала своими с наглецой глазками. Василий Никанорович цедил свой кофе и ждал появления в двери предмета своего внимания. И она мелькнула, а увидев его, мгновением пропала. Хотелось сотворения чуда – не врываться же в служебное помещение со словами: «Я ваш герой, мое внимание к вам – не праздный шаг!» Ничего иного не пришло на ум, как спуститься улочкой ниже, купить самый большой арбуз и пригласить всех желающих отведать его. Когда вернулся с ягодой в добрых десять килограммов, его встретил пустой зал. Василий Никанорович подмигнул Лене и показал головой на задний двор, дескать, войду. Получилось не так откровенно, как если бы прозвучало простое признание. Он водрузил арбуз на хозяйственный стол.

– Подайте мне нож! – ломающимся от волнения тенорком выкрикнул он.

– Поубиваете тут нас?! – прозвучал сдержанный голосок из-за спины. Поваришка неслышно подошла и положила на стол нож.

Кассир Лена с любопытством зависла в дверях.

– Вам нужен повод?! – замялся Василий Никанорович. – Есть желание угостить вас, заодно и ближе познакомиться.

– Давайте, давайте, – подбодрила Лена, – будьте мачо, Василий, а то все жметесь, как вьюнош.

– С Леной мы как бы уже знакомы, а вас как величать?

– Виктория…

– Вика? – раззадорился Василий Никанорович, с чувством вонзая нож в арбуз. Арбуз коварно хрустнул и развалился – сахаристая сердцевина давала повод предположить редкое качество.

Через минуту-другую все трое держали в руках по огромной скибе арбуза и улыбались. «Как все же мало надо, чтобы ощутить радость!» Между радостью и счастьем абсолютно всегда есть следственная связь. Беседа лилась в благоприятном русле, похожая на ручеек, что рядышком втекал в море. Василий Никанорович хотел бы остаться здесь дольше, но появившаяся хозяйка кафе расставила все по своим местам.

Дождавшись окончания рабочего дня, Василий Никанорович присел у дороги в поселок, имея теперь некоторое основание. В пятьдесят три года знакомство – особое событие, сродни целому ритуалу. Более юный читатель мог бы подвести иное, не настолько круто замешанное, обоснование и при анализе действий Василия Никаноровича вполне откровенно рассмеяться. Поделом ему, извращения зрелости часто смешны примесью осторожности.

Ожидая, Василий Никанорович не на шутку разволновался. Прошла мимо кассир Лена, издевательски хмыкнув и сделав ему прощальный реверанс. Вика появилась ниоткуда. Вдруг выросла из-под земли – Василий Никанорович даже вздрогнул от ее внезапного оклика.

«Откуда?» – означало его удивление на лице.

Вика ответила на молчаливый вопрос:

– Знать надо здешние места и весь тут нехитрый иллюзион. Желаете проводить, не зная моей подноготной? Не страшно? А вдруг муж ревнивый? Настойчивость должна вознаградиться, только не волнуйтесь так откровенно, – коснулась она его локтя, – я не принцесса какая, – произнесла она, двинувшись в сторону от дороги к поляне. Тропой уводила в заросли орешника.

– Так, во-первых, короче, во-вторых, срезаешь подъем, ну и, в-третьих, успеваешь среди леса отойти от кухни. Прихожу с работы, как из похода, притомленная, но счастливая.

Тропа привела к руслу сезонной речушки, там только местами проблесками струилась вода. Виляя, тропа привела к другому, более глубокому, почти сухому руслу основной речки. Вдоль обрывистого берега дошли до подвесного мостка и углубились в лесок. Ветви разросшихся за лето молодых грабков цеплялись за одежду.

– Ускорься по тропе, – произнес Василий Никанорович, – исхлестает по лицу, можно и глаз лишиться.

Вика шла рационально, не спеша, не бросая встречную ветвь, как эстафету, перекладывала ее в его руку, оберегая от случайности. Василий Никанорович любовался ее фигуркой сзади, ее размеренной, неспешной походкой. Мелькающие в движении смуглые уверенные ножки ловили солнечные зайчики, пробивающиеся в прогалинах деревьев.

«Смуглая кожа, – с сомнением подумал Василий Никанорович, – ведь это не загар?»

Грань в оттенке кожи едва угадывалась, и, не зная о ее занятости и приверженности к другому времяпрепровождению, можно было принять ее за завсегдатая пляжной полосы.

Василий Никанорович спросил, слукавив:

– Вика, когда вы успели так классно загореть?

Судя по тому, насколько отрывисто она произнесла ответ, он смекнул: тема для нее неприятна.

– Это природное, мой отец – латиноамериканец.

Впереди проявился просвет, и они вышли на выгоревшее под солнцем плато – в нескольких метрах от него грунтовая дорога вела в поселение.

– Парочка небольших кварталов, и я дома, – улыбнулась она ему.