Текст книги "Посмертно подсудимый"

Итак, как было отмечено, состав военного суда сформирован. 3 февраля состоялось его первое заседание. Из протокола видно, что «презус объявил, для чего собрание учинено, предупредил о тайности процесса». Все в точном соответствии с требованиями статьи 10 петровского «Краткого изображения»: «И как скоро суд учрежден, и для чего сие собрание учинено, и они созваны. Потом уговаривает всех обретающихся особ в суде и просит, чтоб при отправлении начинающегося дела напамятовали свою совесть, и что при суде случится хранили б тайно и никому б о том, кто бы он ни был, не объявляли». Важной процедурной особенностью первого заседания было и принятие от членов суда присяги («клятвенного обещания»), что оформлено в деле письменным протоколом, в котором приводится полный текст такой присяги и сделана памятка о том, что к ней (присяге) членов суда приводил священник Алексей Зиновьевский. Вот этот текст:

«Мы к настоящему Воинскому Суду назначенные Судьи клянемся Всемогущим Богом, что мы в сем суде в прилучающихся делах, ни для дружбы, или склонности, ни подарков, или зачем, ни же страха ради, ни для зависти и недружбы, но токмо едино по челобитию и ответу, по ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Всемилостивейшего Государя Императора Воинским пунктам, правам и уставам приговаривать и осуждать хощем право и нелицемерно, так как нам ответ дать на страшном Суде Христове, в чем да поможет ОН ВСЕМОГУЩИЙ Судия».

Кроме процедурных вопросов, на первом заседании Военно-судной комиссии решался и содержательный вопрос. Комиссия обратилась к командиру кавалергардского полка с просьбой уведомить ее, где содержится под арестом Дантес. Если он находится под арестом непосредственно в полку, то предписать ему явиться для дачи показаний на заседание суда 5 февраля в 9 часов утра. Суд запросил также находящиеся в том же полку формулярный и кондуитный списки Дантеса, отражающие как успехи, так и недостатки в прохождении им службы.

3 же февраля следователь по делу Галахов произвел первый допрос Дантеса и Данзаса. Дантеса, ввиду его ранения, он допрашивал у него на квартире. Следователь предложил Дантесу ответить на следующие вопросы:

«…Предлагаю Вашему Благородию на обороте сего объявить, точно ли Вы участвовали в сей дуэли, когда и где она происходила, какие лица и кто именно находились свидетелями при оной, и кроме их не знал ли еще кто-либо из посторонних лиц о имеющем быть между Вами поединке, и сколь велика прикосновенность их по сему предмету».

Из показаний Дантеса, записанных с его слов Галаховым, было установлено три интересующих следствие и суд обстоятельства. Во-первых, что 27 января поручик де Геккерен действительно дрался на пистолетах с камергером Пушкиным, ранил его в правый бок и сам был ранен в правую руку. Во-вторых, что секундантами при дуэли были инженер-подполковник Данзас и чиновник французского посольства виконт д’Аршиак. И в-третьих, что кроме секундантов о дуэли знал нидерландский посланник барон Геккерен, т. е. приемный отец Дантеса. Помня об особом внимании императора к иностранным подданным, прикосновенным к дуэли, Галахов на следующий же день уведомил об этом командира бригады Мейендорфа, что зафиксировано в протоколах дела.

Аналогичные вопросы были заданы и Данзасу, на которые были также получены аналогичные ответы. На следующий день командир полка кавалергардов Гринвальд (непосредственный начальник Дантеса) письменно ответил на запрос суда, что «…Барон Геккерен считается арестованным и по случаю раны, им полученной на дуэли, живет у себя на квартире на Невском проспекте в доме Влодека под № 51. Формулярный и Кондуитный Списки его вслед за сим будут доставлены».

5 февраля комиссия вынесла решение об освидетельствовании Дантеса. В этот же день полковой военный врач Стефанович освидетельствовал Дантеса и нашел, что, несмотря на ранение, «больной может ходить по комнате, разговаривает свободно, ясно и удовлетворительно… От ранения больной имеет обыкновенную небольшую лихорадку, вообще же он кажется в хорошем и надежном к выздоровлению состоянии, но точного срока к выздоровлению совершенному определить нельзя».

5 же февраля командир кавалергардского полка направил в Военно-судную комиссию требуемые формулярный и кондуитный списки Дантеса о прохождении им службы (о содержании этих списков будет сказано чуть позже). На следующий день, т. е. 6 февраля, Дантес и Данзас впервые предстали перед судом лично. Им, во-первых, было официально объявлено «о произведении над ними военного суда». Во-вторых, от них была взята подписка на предмет того (выражаясь современным языком), не имеют ли они отводов в отношении кого-либо из судей: «…при чем спрашиваемы: не имеют ли оне на Презуса, Асессоров и Аудитора какого показать подозрения…» Далее презус суда, обращаясь к подсудимым, указал им, чтобы те «с пристойным воздержанием дело свое доносили вкратце». После этого они и были допрошены.

Из протокола допроса Дантеса мы узнаем, что ему 25 лет, что воспитывался он во Французском королевском военном училище, веры он римско-католической, «у святого причастия был 7 января 1837 г.», что он из французских дворян, что присяга им была «учинена только на верность службе» (а не России), что имеет имение «за родителями недвижимое в Альзасе» (Эльзасе).

Судей, естественно, интересовал главный вопрос – о причинах и обстоятельствах дуэли. Дантес на допросе объяснил это следующим образом:

«Дуэль учинена мною с Камергером Двора ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА Пушкиным… причина же, побудившая меня вызвать его на оную следующая: в ноябре м-це 1836 года получил я словесный и безпричинный Камергера Пушкина вызов на дуэль, который мною был принят; спустя же некоторое время Камергер Пушкин без всякого со мной объяснения словесно просил Нидерландского посланника Барона Д’Геккерена передать мне, что вызов свой он уничтожает, на что я не мог согласиться потому, что приняв без причинный вызов его на дуэль полагал, что честь моя не позволяет мне отказаться от данного ему мною слова; тогда Камергер Пушкин по требованию моему назначенному с моей стороны Секунданту… Д’Аршиаку дал письмо, в коем объяснил, что он ошибся в поведении моем и что он более еще находит оное благородным и вовсе не оскорбительным для его чести, что соглашается повторить и словесно, с того дня я не имел с ним никаких сношений кроме учтивостей. Генваря 26-го Нидерландский посланник Барон Геккерен получил от Камергера Пушкина оскорбительное письмо, касающееся до моей чести, которое якобы он не адресовал на мое имя единственно потому, что считает меня подлецом и слишком низким. Все сие может подтвердиться письмами, находящимися у ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА».

Далее Дантес вновь подтвердил уже ранее данные им показания о секундантах и о том, что об обстоятельствах дуэли знал Геккерен-старший, а также о том, что «реляция всего учиненного нами дуэля вручена вышеупомянутым Секундантом моим (т. е. д’Аршиаком. – А. Н.) при отъезде его из Санкт-Петербурга Камергеру Князю Вяземскому, который до получения оной о имеющейся между нами дуэли ничего не знал».

Нас конечно же более всего интересует искренность показаний Дантеса, его собственная версия о причинах и событиях, предшествовавших дуэли. Не может не интересовать и то, как военный суд отнесся к его показаниям, согласился ли с ними или отверг их. В связи с этим мы считаем необходимым сопоставить с его версией накопленный историко-литературный материал по следующим вопросам:

1) о «беспричинности» вызова Пушкиным на дуэль Дантеса в 1836 году;

2) о решении Пушкина отказаться от этого вызова и об уступке его в отношении оценки поведения Дантеса и чуть ли не извинении по этому поводу;

3) о том, что Дантес после этого вел себя в отношении Пушкина чуть ли не ангелом.

По всем этим вопросам русскими дореволюционными и советскими пушкинистами собран огромный материал. В связи с этим, исходя из свидетельств современников поэта, мы очень кратко напомним действительное положение, начисто опровергающее показания Дантеса, данные им на допросе. В 1836 году назойливые и откровенные ухаживания Дантеса за женой Пушкина привлекли внимание петербургского света и породили всевозможные толки в его гостиных. Встречаться с Натальей Николаевной и преследовать ее своими ухаживаниями Дантес мог только на светских балах и в гостиных близких Пушкину людей (в первую очередь Карамзиных и Вяземских), куда был вхож и Дантес. Вот, например, как (в пересказе современника) относилась к этому жена П. А. Вяземского В. Ф. Вяземская (чуть ли не поверенная в личных делах поэта): «Оберегая честь своего дома, княгиня-мать напрямик объявила нахалу французу, что она просит его свои ухаживания за женой Пушкина производить где-нибудь в другом доме. Через несколько времени он опять приезжает вечером и не отходит от Натальи Николаевны. Тогда княгиня сказала ему, что ей остается одно – приказать швейцару, коль скоро у подъезда их будет несколько карет, не принимать г-на Геккерена».

4 ноября 1836 года Пушкин получил по почте гнусный анонимный пасквиль (диплом рогоносца) с издевательскими намеками в адрес его самого и его жены. Аналогичные письма, хотя поэт этого еще не знал, были получены и близкими Пушкину людьми. Все они были написаны на французском языке и имели следующее содержание: «Кавалеры первой степени, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в Великий Капитул, под председательством высокопочтенного магистра Ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина заместителем великого магистра Ордена рогоносцев и историографом Ордена. Непременный секретарь граф И. Борх». С этого дня для Пушкина начались нестерпимо мучительные дни.

Удар был тем сильнее, что он был безымянным, а следовательно, и ненаказуемым. Произошло неизбежное объяснение Пушкина с женой. По словам П. А. Вяземского, «эти письма… заставили невинную, в сущности, жену признаться в легкомыслии и ветрености, которые побуждали ее относиться снисходительно к навязчивым ухаживаниям молодого Геккерена… Пушкин был тронут ее доверием, раскаянием… но, обладая горячим и страстным характером, не смог отнестись хладнокровно к положению, в которое он с женой был поставлен…» Тем не менее доверие жены и ее верность помогли ему выдержать первый удар анонимов.

Однако положение оказалось более трудным. Кроме самого поэта такие же анонимные послания, как стало известно Пушкину, получили еще и Карамзины, Виельгорские, В. А. Соллогуб, Е. А. Хитрово, братья Россеты. При этом у Пушкина не было уверенности в том, что адресатами этих дипломов не оказались и другие из его знакомых. Для него супружеская верность Натальи Николаевны была очевидной, но честь требовала поступков, и он в тот же день в письме вызвал на дуэль Дантеса. Так обстояло в действительности с тем, что Дантес в своих показаниях военно-судной комиссии назвал «безпричинным вызовом» Пушкина, который был им «принят».

Далее. Что же на самом деле крылось и за показаниями Дантеса о том, что «спустя некоторое время Камергер Пушкин… просил (разрядка автора. – А. Н.) Нидерландского посланника… передать мне, что вызов свой он уничтожает, на что я не мог согласиться… тогда Камергер Пушкин по требованию моему назначенному с моей стороны Секунданту… Д’Аршиаку дал письмо, в коем объяснил, что он ошибся в поведении моем и что он более еще находит оное благородным». Со слов Дантеса все ясно: вызов был плодом воображения безобразно-ревнивого Пушкина, затем он одумался и отказался стреляться и, более того, по требованию Дантеса удостоверил благородство последнего. Здесь и откровенное выпячивание собственной храбрости, и недвусмысленный намек на будто бы не совсем достойное поведение Пушкина. В действительности же искренностью эти показания и не пахли. Более того, на самом деле они от начала до конца являются ложными, хотя и построены на будто бы правдоподобной основе.

Правдоподобность здесь в том, что Пушкин свой вызов и в самом деле отменил, что и подтвердил письменно. Причины же и обстоятельства этого в действительности были совершенно иными. После пушкинского вызова первая просьба поступила как раз от противников. Геккерен-старший опешил от вызова, поскольку представлял себе, что скандал, который неизбежно поднимется вокруг дуэли, сильно повредит как карьере его усыновленного питомца, так и его собственной дипломатической. Письмо Пушкина с вызовом было доставлено в дом нидерландского посланника 5 ноября утром, когда Дантес был на дежурстве в полку. Геккерен-старший распечатал его и, как опытный дипломат, определил первое и самое главное, что он должен был делать в своих и Дантеса интересах, – это обязательно добиться отсрочки поединка, а уже потом как-нибудь уладить этот вопрос, т. е. добиться отмены дуэли вообще. Геккерен-отец посетил Пушкина с официальным визитом. Он объяснил, что по ошибке распечатал письмо, адресованное его приемному сыну, сказал, что от его имени принимает вызов, но просил отсрочки на 24 часа. Через сутки барон вновь посетил Пушкина и просил у него отсрочки уже на неделю. Вначале Пушкин был непоколебим, но потом хитрый дипломат все-таки сумел разжалобить поэта, и тот согласился отсрочить дуэль на две недели.

Расстроить поединок пытались с двух сторон. Помимо Геккеренов самое деятельное участие в этом принимали домашние Пушкина – Наталья Николаевна, ее сестры, а также их покровительница – фрейлина Екатерина Ивановна Загряжская, которая через брата Натальи Николаевны И. Н. Гончарова привлекла к этому делу Жуковского. Последний немедленно выехал из Царского Села, где он в это время находился, в Петербург и уже 6-го вечером был у Пушкина. В тот же вечер он советовался по этому поводу со своими и Пушкина наиболее близкими друзьями – Виельгорским и Вяземским. На другой день при встрече с Геккереном-отцом Жуковский услышал от него ошеломляющую новость о «любви» его приемного сына к Екатерине Гончаровой (сестре Натальи Николаевны) и о их предполагаемой свадьбе. Геккерен сообщил, что Дантес давно влюблен в Екатерину, что просил его дать согласие на этот брак; но он не соглашался на это, находя этот брак неподходящим. Теперь же, видя, что его упорство может привести к непоправимым и печальным последствиям, он признал свою неправоту и дал такое согласие. Конечно, все это было лишь уверткой от дуэли. Геккерен рассуждал так: если даже Дантесу и придется жениться (хотя от объявления о браке до его заключения он по каким-либо соображениям может и расстроиться), то этот вариант для них обоих все же лучше последствий дуэли. То, что никакой любви со стороны Дантеса к старшей сестре Натальи Николаевны не было и не могло быть, для всех было ясно.

Нидерландский дипломат умело плел сети своих интриг, в которых неизбежно оказался и Жуковский. Барон просил его сочувствия к ситуации, в какой оказался его приемный сын. Теперь, после того как Дантес принял вызов Пушкина, он не может просить руки Екатерины Гончаровой, так как это сочтут предлогом для избежания дуэли. Другое дело, если Пушкин возьмет свой вызов назад. В этом случае Дантес сразу же сделает предложение невесте, и тогда честь обоих соперников не пострадает, а дуэль сама собой расстроится. Жуковский признал доводы посланника убедительными и вновь поехал на Мойку к Пушкину, надеясь и его убедить закончить дело примирением.

Однако Пушкин обо всем этом был совсем другого мнения. Он разгадал всю низость и коварство поведения обоих Геккеренов. В своих «Конспективных заметках о гибели Пушкина» Жуковский так записал события этого дня: «7 ноября… Открытия Геккерена. О любви сына к Катерине… о предполагаемой свадьбе. – Мое слово. Мысль (дуэль) все остановить. – Возвращение к Пушкину. Les revolutions.[228]228
  Откровения, разоблачения (фр.).


[Закрыть] Его бешенство… – Свидание с Геккереном. Извещение его Вьельгорским. Молодой Геккерен у Вьельгорского».[229]229
  Так у Жуковского. – Примеч. авт.


[Закрыть]

Пушкина привело в бешенство именно стремление Геккеренов (а теперь уже и Жуковского) убедить его в том, что Дантес давно влюблен в Екатерину. Ему стала ясна вся низость поведения Геккеренов. Он понял, что этот ход его противники изобрели для того, чтобы избежать дуэли.

Как вытекает из записей Жуковского, вечером состоялась его вторая встреча с Геккереном, во время которой он сообщил тому, как воспринял новый ход событий Пушкин, и о его непримиримости. Форсируя события, Геккерен на следующий день посвятил в свою выдумку о любви Дантеса к Екатерине и Загряжскую. При этом нидерландский посланник постарался убедить ее (как это сделал раньше в отношении Жуковского) в том, что официальное предложение Дантес сможет сделать либо после дуэли, либо в случае отказа Пушкина от нее.

Жуковский и Геккерен продолжали искать выход. Пушкин же был непримирим и твердо решил не отказываться от поединка. По инициативе посланника был придуман новый ход. Необходимо было устроить свидание противников при свидетелях. Во время него Пушкин бы мотивировал свой вызов, а Дантес объяснил бы свое поведение «глубоким» чувством к старшей сестре жены Пушкина – Екатерине. Все это, по замыслу Жуковского и Геккерена, должно было бы закончиться миром. Но старания их были напрасными. Поэт был не умолим и категорически отказался встретиться с Дантесом. Более того, Пушкин 10 ноября заручился согласием В. Соллогуба быть в случае необходимости его секундантом.

Видя, что события могут привести к трагическому исходу, друзья Пушкина взяли инициативу в свои руки. Во время очередной встречи с посланником (11 или 12 ноября) Жуковский предложил ему самому официально объявить Пушкину о том, что Дантес собирается жениться на Екатерине Гончаровой, и о его согласии на этот брак. Сам Жуковский пообещал, что при этом история с вызовом будет сохраняться в тайне и, таким образом, в соответствии со светскими приличиями честь его сына не пострадает. Геккерен вынужден был согласиться, но потребовал, чтобы при этом Пушкин подтвердил свой отказ от вызова официальным письмом. Кроме Жуковского к примирению призывала и чуть ли не вся семья поэта, умоляя не разрушать такое неожиданное счастье Екатерины. Пушкин был вынужден уступить друзьям и родным. Через посредничество Загряжской он дал согласие на встречу с Геккереном-отцом, которая состоялась у нее на квартире 14 ноября. Посланник подтвердил сообщение Загряжской о том, что оба семейства дали согласие на брак Дантеса с Екатериной, Пушкин же ввиду этого просил считать, что вызова на дуэль не было. При этом Геккерен требовал от поэта письменного отказа от вызова. Жуковскому пришлось приложить немало сил, чтобы добиться этого. 16 ноября Пушкин написал следующую записку: «Господин барон Геккерен оказал мне честь принять от имени своего сына вызов на поединок. Узнав случайно, из общественных толков, что господин Геккерен решил просить о браке его с моей свояченицей, м-ль Е. Гончаровой, я прошу господина барона Геккерена-отца благоволить рассматривать мой вызов как несостоявшийся». Как видно, никакие интриги Геккерена на смогли заставить поэта отклониться от избранной лично им линии поведения. Геккеренов, разумеется, такое письмо не устраивало, и они стали добиваться от Пушкина другого письма. Через своего секунданта д’Аршиака Дантес передал поэту письмо, в котором настаивал на том, чтобы Пушкин изменил свою мотивировку отказа от дуэли. Пушкин категорически отказался это сделать и сказал д’Аршиаку, что на следующий день пришлет своего секунданта для переговоров уже о месте и времени дуэли. 16 ноября у Карамзиных на торжественном обеде в честь дня рождения Екатерины Андреевны (вдовы писателя и историка) Пушкин сказал Соллогубу: «Ступайте завтра к д’Аршиаку. Условьтесь с ним только насчет материальной стороны дуэли. Чем кровавее, тем лучше. Ни на какие объяснения не соглашайтесь».

На следующий день Соллогуб встретился с Дантесом, который сообщил ему о своей любви к Екатерине Гончаровой. Соллогуб по молодости и неопытности поверил в его искренность и поехал к Пушкину, чтобы убедить того в правоте и «благородстве» Дантеса по отношению к своей невесте. Пушкин вновь потребовал, чтобы его секундант отправился к д’Аршиаку и договорился об условиях поединка. Выполняя волю поэта, Соллогуб встретился с секундантом Дантеса, который предъявил ему документы, относящиеся к предстоящему поединку. Среди них были: 1) экземпляр анонимного диплома на имя Пушкина; 2) вызов Пушкина Дантесу после получения диплома; 3) записка Геккерена-отца с просьбой о том, чтобы поединок был отложен; 4) записка Пушкина о том, что он берет свой вызов назад на основании слухов о предстоящей женитьбе Дантеса на его свояченице Екатерине. Д’Аршиак настаивал на том, чтобы Пушкин отказался от вызова без каких-либо объяснений, так как они (по вполне понятным причинам) выставляли Дантеса в не совсем выгодном свете. По предложению д’Аршиака переговоры были прерваны до трех часов дня с тем, чтобы за это время Соллогуб передал поэту предложения секунданта Дантеса. Однако Соллогуб, помня непримиримость поэта, не решился на это. Пушкин, не получив никаких известий от своего секунданта, пытался найти нового (Клементин Россета, молодого человека, брата близкой приятельницы Пушкина А. О. Россет, человека из окружения Карамзиных), но тот отказался.

Секунданты же, как и условливались, в три часа возобновили переговоры в нидерландском посольстве и наконец выработали условия поединка. Он должен был состояться 21 ноября на Парголовской дороге в 8 часов утра. Противники должны были стреляться на десяти шагах (вспомним пушкинское – «чем кровавее, тем лучше»), Покончив с формальной стороной дела, секунданты вновь вернулись к поиску способа примирения обеих сторон. После долгого обсуждения этого вопроса Соллогуб в присутствии д’Аршиака написал Пушкину следующее письмо, в котором сообщал о выработанных условиях поединка и вновь возвращался к возможностям примирения: «…г-н д’Аршиак добавил мне конфиденциально, что барон Геккерен окончательно решил объявить свои намерения относительно женитьбы, но что, опасаясь, как бы это не приписали желанию уклониться от дуэли, он по совести может высказаться лишь тогда, когда все будет покончено между вами и вы засвидетельствуете словесно в присутствии моем или г-на д’Аршиака (что, считая его неспособным ни на какое чувство, противоречащее чести, вы приписываете его), что вы не приписываете его брака соображениям, недостойным благородного человека…

Не будучи уполномочен обещать это от вашего имени, хотя я и одобряю этот шаг от всего сердца, я прошу вас, во имя вашей семьи, согласиться на это условие, которое примирит все стороны. Само собой разумеется, что г-н д’Аршиак и я, мы послужим порукой Геккерена. Соллогуб».

Д’Аршиак, прочитав письмо, согласился с его содержанием, и оно было отправлено Пушкину. Получив его, поэт понял, что, по сути дела, это была едва ли не полная капитуляция его противника.

17 ноября Пушкин в письме на имя Соллогуба подтвердил свое согласие с просьбой секундантов, но ни на шаг не отступил от своей оценки предсвадебно-дуэльного дела:

«Я не колеблюсь написать то, что могу заявить словесно. Я вызвал г-на Ж. Геккерена на дуэль, и он принял вызов, не входя ни в какие объяснения. И я же прошу теперь господ свидетелей этого дела соблаговолить считать этот вызов как бы не имевшим места, узнав из толков в обществе, что г-н Геккерен решил объявить о своем намерении жениться на мадемуазель Гончаровой после дуэли. У меня нет никаких оснований приписывать его решение соображениям, недостойным благородного человека».

После получения этого письма секунданты сочли дело о дуэли оконченным и поздравили Дантеса как жениха, а Дантес с Геккереном-отцом отправились к Загряжской, где посланник от имени сына сделал официальное предложение Екатерине Гончаровой. 10 января 1837 г. состоялось их бракосочетание. Следовательно, и в части примирения противников показания Дантеса на суде были от начала и до конца ложными. Не Пушкин по своей инициативе отказался от поединка, а Геккерены вынуждены были пойти на все требования поэта и согласиться с формулировкой Пушкина об отказе от дуэли в связи с предстоящей женитьбой Дантеса.

С действительным положением дел следует сопоставить и утверждение Дантеса о том, что с момента примирения он не имел с Пушкиным «никаких сношений кроме учтивостей». На самом деле вовсе не Дантес не имел с Пушкиным «никаких отношений», а Пушкин, несмотря на навязчивость Дантеса, отказался принимать его у себя, а письма возвращал нераспечатанными. Таким образом, не было «учтивостей», так как не было для них какого-либо повода, при котором они могли бы быть высказаны. Но кроме Пушкина была еще его жена, в отношении которой Дантес после своей свадьбы вновь возобновил прежнее поведение. Графиня Фикельмон так, например, пишет по этому поводу в своих записках: «Вскоре Дантес, хотя и женатый, возобновил прежние приемы, прежние преследования». Это подтверждали чуть ли не все свидетели происходящего, в том числе и представители пушкинского окружения (П. А. Вяземский, Н. А. Смирнов).

События неумолимо шли к развязке. Сохранилось свидетельство, что особо вызывающе Дантес вел себя по отношению к Наталье Николаевне 23 января 1837 г. на балу у Воронцовых. Д. Фикельмон в своем дневнике сделала такую запись об этом вечере: «…на одном балу он (Дантес. – А. Н.) так скомпрометировал госпожу Пушкину своими взглядами и намеками, что все ужаснулись, а решение Пушкина было с тех пор принято окончательно». 25 января Пушкин направил нидерландскому посланнику столь оскорбительное письмо, что оно не позволило на этот раз его врагам уклониться от поединка.

Так факты опровергают и ложь Дантеса относительно его «учтивого» по отношению к Пушкину поведения. Напротив, допрошенный почти одновременно с Дантесом Данзас совсем по-другому объяснил поведение обоих Геккеренов и их роль в наступлении трагической развязки:

«Г. Геккерены даже после свадьбы не переставали дерзким обращением с женой его… давать повод к усилению мнения, поносительного для его чести так и для чести его жены» (забегая вперед, скажем, что эта формулировка Данзаса была принята судом и легла в основу многих официальных документов дела).