Текст книги "Посмертно подсудимый"

Дальнейший процессуальный ход военно-судного дела о дуэли заключался в том, что оно вместе с мнениями военачальников опять поступало к командующему Отдельным гвардейским корпусом Бистрому (согласно правилам должно было поступить к великому князю Михаилу Павловичу, но тот находился за границей) и уже через него направлялось дальше по инстанции в Ауди ториатский департамент военного министерства. В деле есть специальное отношение Бистрома, где он делает заключение по делу в целом. Оно представляет известный интерес в связи с тем, что командир корпуса обнаружил целый ряд пробелов следствия и суда. Вот наиболее важные в доказательственном плане выдержки из этого заключения:

«…имею честь уведомить, что при ревизии сего дела в Штабе Гвардейского Корпуса замечены упущения: 1) что не спрошена по обстоятельствам в деле значущимся жена умершего Камергера Пушкина; 2) не истребованы к делу записки к ней Поручика Барона Геккерена, которые, между прочим, были начальной причиной раздражения Пушкина; 3) не взято надлежащего засвидетельствования о причине смерти Камергера Пушкина и 4) что не истребован был в суд особый переводчик для перевода писем и записок с французского языка, а сделаны те переводы самими членами суда, с многими ошибками, посему хотя бы и следовало возвратить означенное дело для изъясненных пополнений, но как главные преступления подсудимых достаточно объясняются, то, дабы не замедлить в дальнейшем его представлении, я решился препроводить оное в таком виде, в каком есть».

Это отношение датировано 11 марта и подписано не только Бистромом, но и начальником штаба корпуса генерал-адъютантом Веймарном. Выявленные пробелы в военно-судном деле, по крайней мере за исключением третьего, являются достаточно значительными. При этом следует отметить, что их значение заключается в том, что, в случае устранения этих пробелов, вина Дантеса безусловно выглядела бы еще более убедительной. Таким образом, возвращение дела для дополнительного следствия и судебного рассмотрения могло бы только усугубить положение Дантеса. Кроме того, знающий светские приличия генерал-адъютант по вопросу об этической стороне допроса вдовы Пушкина солидаризуется с далеким от этих правил мелким судебным чиновником аудитором Масловым. Не может не привлекать наше внимание и то, что в основу обвинения Дантеса Бистром кладет оценку преддуэльных событий, данных поэтом в его письме Геккерену-отцу. Однако он (как и другие представители генералитета) не заметил или не захотел заметить такого существенного пробела, как отсутствие в деле экземпляра анонимного диплома, полученного Пушкиным и его близкими знакомыми в ноябре 1836 года. Думается, что этому может быть лишь одно объяснение – содержащийся в нем намек «по царственной линии» был понят и Бистромом, и другими военачальниками, а может быть, и судьями.

Анонимный диплом не просто оповещал Пушкина об избрании его «коадъютором великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом Ордена». При этом назывался и сам великий магистр – граф Д. Л. Нарышкин, муж известной красавицы, находившейся в интимной связи с Александром I. Здесь был явный намек (хотя и клеветнический) на связь Натальи Николаевны с императором. К тому же поведение самого царя в этом отношении было небезупречным: о его назойливых ухаживаниях за Натальей Николаевной хорошо знал и сам Пушкин; в пересказе его близкого друга П. В. Нащекина известны его слова, что царь, как офицеришка, ухаживает за его женой: «нарочно по утрам по нескольку раз проезжает мимо ее окон, а вечером на балах спрашивает, отчего у нее всегда шторы опущены». По всей видимости, Пушкин и его друзья так и поняли гнусные намеки анонимного пасквиля (это предположение обосновано видными советскими пушкинистами П. Е. Щеголевым, М. А. Цявловским и другими).

В намеке «по царственной линии», по нашему мнению, заключалась как сверхчувствительность удара, нанесенного Пушкину и его жене, так и едва ли не полная безопасность для составителей диплома их действий по отношению к H. Н. Пушкиной. Их логика примерно такова: «Ты отвергла Дантеса? но как ты отвертишься от такого обвинения? для света безразлично, кто наставил рога твоему мужу». О том, что поэт понял этот намек и то, что так могут понять его и другие, свидетельствует и его стремление любым образом освободиться от финансовой зависимости от царя. Уже через два дня после получения анонимного диплома Пушкин обратился к министру финансов Е. Ф. Канкрину с письмом, в котором в уплату своего долга в 45 000 рублей казне (царь разрешил ему погашать его за счет годового жалованья) предлагает свое имение, но просит разрешить это дело, не сообщая об этом царю. Разумеется, что эти ноябрьские дни для поэта были не совсем подходящими в плане холодно-трезвых денежных расчетов. Кроме того, и финансовые дела поэта к этому времени были как нельзя плохи, если не сказать безнадежны. С. Л. Абрамович считает, что такое традиционное толкование письма Пушкина к Канкрину, а также его мотивов требует пересмотра, поскольку намек на связь царя с H. Н. Пушкиной был явно клеветническим:

«В петербургском обществе все знали, что отношения государя» с женой поэта «не выходят за рамки самого строгого этикета» и что «царской семье текст шутовского диплома стал известен лишь после смерти поэта».[251]251
  Абрамович С. Л. Указ. соч. С. 96–97. Абрамович С. Л. Указ. соч. С. 96–97.


[Закрыть] Однако, по нашему мнению, традиционная версия улаживания поэтом своих денежных отношений с казной в преддуэльные события остается непоколебленной именно потому, что намек на связь царя с женой поэта был клеветническим и в таком случае клеветников мало волновало, что в действительности подобного не происходило. Клевета потому и называется клеветой, так как связана с распространением именно заведомо ложных, позорящих другое лицо измышлений. В связи с этим достоверность традиционного толкования содержания анонимного диплома связана не с подтверждением или отрицанием фактической основы намека «по царственной линии», а с оценкой этого поступка поэта (письмо министру финансов) в цепи преддуэльных событий и его психологического и иного объяснения.

В какой-то степени подтверждением того, что диплом содержал намек «по царственной линии» и намек этот был понят императором, может служить и последуэльное отношение к нидерландскому посланнику самого царя. Когда после дуэли дипломат уезжал официально в отпуск, он просил у царя аудиенции. Николай отказал в этом и передал ему бриллиантовую табакерку, что по установившимся при императорском дворе обычаям означало, что Геккерен должен был уехать из России навсегда. Справедливости ради следует сказать, что до этого нидерландский посланник был на хорошем счету у царя и вряд ли такая перемена в отношении к дипломату была вызвана смертью Пушкина. П. Е. Щеголев убеждает, что если до дуэли император мог и не знать всех обстоятельств преддуэльных событий, то после нее он потребовал от Бенкендорфа полный отчет по делу и, по всей видимости, должен был ознакомиться и с дипломом. А раз так, то провести параллель связи Александра I с Нарышкиной и собственной коронованной особы с H. Н. Пушкиной ему было вовсе не трудно. Какого-либо вмешательства в его личные (царские) дела он, разумеется, не мог потерпеть, и поэтому-то нидерландский дипломат должен был навсегда оставить Россию.[252]252
  См.: Щеголев П. Е. С. 395–397. Правда, П. Я. Эйдельману удалось установить, что Геккерен вызвал раздражение Николая I еще до конфликта поэта с нидерландским дипломатом в связи с тем, что тот в своих депешах позволял себе сообщать о семейных делах императора. (См.: Эйдельман Н. Пушкин. Из биографии и творчества, 1826/1837. М., 1987. С. 406.) Однако это не противоречит трактовке намека авторов диплома как последней капли, переполнившей терпение царя.


[Закрыть]

Имелась ли, однако, у следствия и суда возможность восполнить указанный пробел и приобщить важнейший документ к военно-судному делу? Думается, что на этот вопрос можно ответить вполне утвердительно. После революции в архивах III Отделения был обнаружен экземпляр пасквиля, полученный Виельгорским (второй экземпляр чуть раньше оказался в музее Царскосельского лицея). III Отделение – это Бенкендорф, а всемогущий шеф жандармов не отчитывался перед полковым судом. Однако из упоминавшегося письма (оказавшегося опять-таки в архивах III Отделения) Геккерена Дантесу, написанного во время следственного и судебного производства по делу, мы знаем, что один экземпляр диплома был у Нессельроде. Из воспоминаний В. Соллогуба мы знаем о существовании еще одного экземпляра диплома у д’Аршиака. Как уже отмечалось, когда Соллогуб по просьбе поэта приехал к секунданту Дантеса для переговоров об условиях дуэли, то среди прочих документов показал ему и «Экземпляр ругательного диплома на имя Пушкина». Мы решительно отделяем сообщение Соллогуба о дипломе от его же информации о печатных образцах этого диплома: «Перед отъездом я пошел проститься с д’Аршиаком, который показал мне несколько печатных бланков с разными шутовскими дипломами на разные нелепые звания. Он рассказал мне, что венское общество целую зиму забавлялось рассылкой подобных мистификаций. Тут находился тоже печатный образец диплома, писанного Пушкину». У Соллогуба прочная репутация «тонкого мемуариста», верно излагавшего не только события, но и незначительные детали, и у нас нет никаких оснований считать, что в первом случае речь шла не о самом дипломе, а о его печатном образце. Таким образом, объективная возможность приобщить к делу экземпляр диплома была. Однако содержащиеся в нем намеки «по царственной линии» абсолютно исключали это, судьи не вправе были обсуждать вопросы, связанные с личностью императора. Другое дело, каким образом экземпляры диплома оказались у Нессельроде и д’Аршиака? Представляется, что выяснение этого заслуживает самого пристального внимания.

III Отделение вообще всячески старалось скрыть наличие в его архивах пушкинских документов, относящихся к роковой дуэли. Даже спустя много лет для одного судебного процесса (ответчиком в котором был П. В. Долгоруков) III Отделение выдало официальную справку следующего содержания: «Из дел 3-го Отделения видно, что по смерти Александра Сергеевича Пушкина бумаги, находившиеся в его кабинете, разбираемы были Начальником Штаба Корпуса Жандармов генералом Дубельтом и покойным Василием Андреевичем Жуковским: все они, как относившиеся до литературных трудов Пушкина, переданы были, по высочайшему повелению, Жуковскому. Затем, в 3-м Отделении писаных бумаг Пушкина не осталось, и не имеется даже в виду ничего такого, что относилось бы к дуэли». Дело в том, что посмертный обыск в кабинете поэта был не единственным источником получения III Отделением бумаг, относящихся к дуэли, и обнаруженные уже в советское время в его архивах экземпляры пресловутого диплома опровергают эту официальную справку.

Аудиториатский департамент военного министерства функционировал для того, чтобы осуществлять подготовку военно-судных дел для их ревизионного рассмотрения в генерал-аудиториате. Идея создания такого органа военной юстиции и ее первое практическое воплощение принадлежали еще Петру I. В главе XXIV его Устава воинского сформулированы требования, которым должен отвечать генерал-аудиториат (при Петре это была единоличная должность генерал-аудитора): «Генерал-аудитору, понеже он при войске почитай правителем Военной Канцелярии (и судит все преступления, каковы б звания не были), надлежит быть не токмо ученому и в военных и прочих правах, но притом осторожному и благой совести человеку, дабы при написании и исполнении приговору преступитель оным отягчен не был». Естественно, что на генерал-аудитора выпадала неимоверно большая нагрузка, и одному ему справиться с возложенными на него обязанностями было не только нелегко, а по сути дела просто невозможно. В связи с этим Александр I учреждает генерал-аудиториат как коллегиальный ревизионный орган. При Николае I функции генерал-аудиториата расширяются. Он осуществляет уже не только ревизию военно-судных дел. На аудиториатский департамент Военного министерства возлагались как делопроизводство по ревизии военно-судных дел, так и подготовка законопроектов в области военно-уголовного законодательства.

Следует отметить, что генерал-аудиториат занимал в Военном министерстве несравненно более высокое место, чем аудиториатский департамент. Так, структурный состав министерства на 1 января 1837 г. выглядел следующим образом: военный министр; военный совет, генерал-аудиториат; канцелярия министра; военно-походная его императорского величества канцелярия. Далее шли департаменты министерства, их было 12, и аудиториатский занимал лишь 9-е место (после медицинского и перед военно-ученым комитетом). Непосредственно генерал-аудиториат состоял из председателя (генерал от инфантерии, шеф Екатеринославского гренадерского полка князь И. Л. Шаховской 1-й) и восьми членов (все генералы, а один из них, Б. Я. Княжнин 2-й, был даже сенатором). Порядок производства, в соответствии с которым осуществлялось прохождение военно-судного дела в аудиториатском департаменте и генерал-аудиториате, регламентировался специальной главой («Делопроизводство в генерал-аудиториате») Положения о порядке производства дел в Военном министерстве 1836 года. В соответствии с этим документом все военно-судные дела, подлежащие рассмотрению генерал-аудиториата, поступали в аудиториатский департамент. Там они распределялись по отделениям и столам.

Итак, военно-судное дело о дуэли поступило в аудиториатский департамент. Первый документ этого судебно-канцелярского учреждения военного ведомства датирован 16 марта 1837 г. Это – отношение директора департамента генерал-аудитора Ноинского в Придворную контору. Документ очень краткий, но в то же время и не менее любопытный:

«Аудиториатский Департамент покорнейше просит оную Контору уведомить с сим же посланием: какое имел звание умерший от полученной на дуэли раны Пушкин, камер-юнкера или камергера Двора ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА». В тот же день из Придворной конторы ((оперативно же работали царские канцелярии!) был получен ответ, гласивший, что «умерший титулярный советник Александр Пушкин состоял при Высочайшем Дворе в звании камер-юнкера».

Следует отметить, что если к званию титулярного советника (9-й класс из 14-ти, соответствовавший званию капитана военного ведомства) Пушкин был довольно равнодушен, то придворное звание камер-юнкера его попросту раздражало. 1 января 1834 г. он записывает в своем дневнике: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове». Об этом же свидетельствуют и мемуаристы – современники поэта. Так, H. М. Смирнов писал: «Это его взбесило, ибо сие звание неприлично для человека 34 лет, и оно тем более его оскорбляло, что иные говорили, будто оно было дано, чтобы иметь повод приглашать ко двору его жену». Материалы же военно-судного дела свидетельствуют о том, что авторитет поэта был настолько велик, что и в глазах судей и в глазах далеко не близкого (по духу) Пушкину николаевского генералитета он не камер-юнкер, а камергер и, соответственно, Наталья Николаевна – камергерша. Почти во всех процессуальных документах (от, так сказать, возбуждения уголовного дела до приговора и мнений генералитета по этому делу включительно) Пушкин именуется камергером. Таковым его титулуют и Дантес, и командир корпуса, и другие военачальники (в том числе, как отмечалось, и приближенные к императору) – люди, прямо скажем, не новички и не профаны в придворной геральдике. Даже приговор военно-судной комиссии вынесен в отношении камергера Пушкина. И лишь генерал-аудитор уже 16 марта, т. е. почти через месяц после вынесения приговора по делу, усомнился в столь высоком придворном звании поэта. Таким образом, можно сделать вывод, что Пушкин был камер-юнкер лишь в глазах царя, определившего ему это звание.

Следующим документом ревизионной инстанции явилась выписка из дела, формально аналогичная той, которая была сделана в военно-судной комиссии перед вынесением приговора по делу. Однако составление этого документа в аудиториатском департаменте регламентируется более тщательно. В соответствии с указанным уже Положением о порядке производства дел в Военном министерстве «выписка из дела должна быть составлена так, чтобы в ней не было выпущено никакого важного обстоятельства; чтобы с краткостью соединялась надлежащая ясность и правильность и чтобы сохранено было прямое существо всех обстоятельств дела, которые в развязке его нужны, как-то: случай, по коему дело началось, ответы подсудимого, доказательства, обвиняющие его или оправдывающие, происхождение, лета, служба и отличные заслуги подсудимого, сентенция Военного суда, мнения начальников войск, дело расследовавших, и приличные обстоятельствам законы».

В качестве юридической основы для рассмотрения дела к «приличным» законам были отнесены артикулы 139 и 140 Артикула Воинского Петра I. Артикул 142 по справедливости был исключен из «приличных» как не относящийся к делу, о чем мы уже говорили, так же как и Указ 1702 года о запрещении поединков и Манифест о поединках 1787 года как устаревшие законы в связи с вступлением в силу Свода законов Российской империи 1832 года. Кроме того, к «приличным» законам были отнесены соответствующие статьи Свода законов уголовных (рассмотренных нами ранее), мимо которых прошел полковой аудитор, а вместе с ним и военно-судная комиссия в целом. Выписка, подготовленная в аудиториатском департаменте, была составлена и подписана начальником отделения департамента и помощником столоначальника. Разумеется, что их юридические знания были выше, чем те, которыми обладал полковой аудитор.

17 марта генерал-аудиториат вынес по делу следующее определение (приводятся наиболее важные его фрагменты):

«Генерал-аудиториат по рассмотрении военно-судного дела… находит следующее: „Поводом к сему, как дело показывает, было легкомысленное поведение Барона Егора Геккерена, который оскорблял жену Пушкина своими преследованиями, клонившимися к нарушению семейного спокойствия и святости прав супружеских… Егор Геккерен и после свадьбы не переставал при всяком случае проявлять жене Пушкина свою страсть и дерзким обращением с нею в обществе давать повод к усилению мнения, оскорбившего честь, как Пушкина и жены его; кроме того, присылаемы были к Пушкину безымянные равно оскорбительные для чести их письма, в присылке коих Пушкин тоже подозревал Геккерена, что, впрочем, по следствию и суду не открыто… Генерал-аудиториат полагает, его Геккерена за вызов на дуэль и убийство на оной Камер-юнкера Пушкина, лишив чинов и приобретенного им Российского дворянского достоинства написать в рядовые, с определением на службу по назначению Инспекторского Департамента… Хотя Данзас… подлежал бы лишению чинов, генерал-аудиториат (принимая во внимание дружеские отношения[253]253
  Имеются в виду дружеские отношения с поэтом.


[Закрыть] и боевые заслуги), вменяя ему в наказание бытность под судом и арестом, выдержать сверх того под арестом в крепости на гауптвахте два месяца и после того обратить по прежнему на службу. Преступный же поступок самого Камер-юнкера Пушкина, подлежавшего равному с подсудимым Геккереном наказанию за написание дерзкого письма к Министру Нидерландского двора и за согласие принять предложенный ему противозаконный вызов на дуэль, по случаю его смерти предать забвению. С сим заключением представить Государю Императору от Генерал-аудиториата всеподданнейший доклад“».

После этого определения в деле помещена записка о мере прикосновенности к случившемуся (дуэли и ее трагическому исходу) иностранных лиц, по сути дела повторяющая аналогичную, вышедшую из-под пера полкового аудитора военно-судной комиссии.

Таким образом, выводы военно-судной комиссии и генерал-аудиториата совпадают: Дантес приговаривался и там (к смерти) и здесь (к лишению российского дворянского звания и разжалованию в солдаты) к строгому наказанию. В основе обвинения в обоих случаях лежит трактовка преддуэльных событий, изложенная поэтом в его письме к нидерландскому посланнику. Вместе с тем в определении генерал-аудиториата есть, на наш взгляд, две заслуживающие внимания особенности. Во-первых, если сентенция военно-судной комиссии о равном наказании обоих дуэлянтов вытекала из требований тех уголовно-правовых актов, которыми руководствовались судьи и которые были подобраны полковым аудитором, то вывод генерал-аудиториата о равенстве наказания Дантесу и Пушкину уже формально противоречил тем законам, которыми руководствовались ревизионная инстанция. В соответствии со ст. 352 Свода законов уголовных (а определение генерал-аудиториата было вынесено с учетом содержащейся в этой статье уголовно-правовой нормы), Пушкин должен был отвечать за нанесение Дантесу легкого ранения. Согласно же ст. 361 этого Свода за причинение легких ран «смотря по степени вреда» полагалось применение наказания в виде кратковременного заключения в тюрьме или денежного штрафа (т. е. совсем иного по строгости наказания). Таким образом, вынесенная посмертно поэту мера наказания даже формально-юридически была незаконной и явно завышенной.

Вторая особенность вытекает из первой. В определении генерал-аудиториата в вину поэту, кроме принятия им вызова на дуэль и участия в ней, поставлено новое обстоятельство: «написание дерзкого письма к Министру Нидерландского двора». Здесь уже, по нашему мнению, чувствуется несомненное влияние близости военного министерства (Чернышевых, Клейнмихелей) к царю и формулирование обвинения, не основанного на материальных уголовных законах. Вина, по их логике, видимо, заключалась в том, что «как смел всего лишь камер-юнкер и титулярный советник беспокоить столь высокопоставленную особу». Это тем более странно, что на всех уровнях (военно-судная комиссия, мнения войсковых начальников по делу, анализ доказательств в выписке для генерал-аудиториата, обе записки о мере прикосновенности иностранных лиц) сводническая роль нидерландского посланника в отношении сближения своего сына с женой Пушкина была вполне установлена и зафиксирована. Налицо тот случай, когда юридические выводы по делу не соответствуют установленным фактическим данным.