Текст книги "Неверная. Костры Афганистана"

– Хаджи Хана я бы простым не назвал.

– Ну да, ты снова прав… – сказала Джорджия. – Но у него, хоть он и не бедняк, все равно доброе сердце. И намерения добрые, я это знаю… просто иногда… впрочем, туда мы лезть не будем.

Джорджия потянулась за сигаретами, и я решил, что «туда», как она выразилась, мы лучше и впрямь не будем лезть – вдруг «там» хранятся какие-то нехорошие воспоминания.

Она закурила, выпустила дым изо рта, и тут к нам вернулся Исмераи.

Убрав телефон в карман, он перевел дух, улыбнулся нам и сказал:

– Пойдемте. Мы должны вам кое-что показать.

* * *

Мы забрались в пикап, и Залмаи минут пятнадцать вез нас куда-то прочь от дома Хаджи Хана.

Потом, свернув с главной дороги, он остановился возле наполовину построенного дома, где еще суетились рабочие, выкладывая стены и нагружая тачки строительным мусором.

Когда мы вышли из машины, на пороге показался Хаджи Хан. Он разговаривал с каким-то мужчиной, державшим большой блокнот, но, увидев нас, пожал ему руку и двинулся, улыбаясь, в нашу сторону. Выглядел он намного веселее, чем тогда, когда я видел его в последний раз, и одет был, как обычно, нарядно – в шальвар камиз бледно-голубого цвета с серым жилетом, в тон пакулу.

Я решил, что, если мне когда-нибудь надоест носить джинсы, нужно будет обязательно выяснить, кто его портной.

– Ну, как вам это нравится? – спросил Хаджи Хан, подойдя поближе. Заговорил он по-английски, и я понял, что он не хочет, чтобы рабочие слышали разговор.

– Место прекрасное, – сказала Джорджия. – Значит, ты строишь еще один дом?

– Да, строю, – ответил он, – но это дом – для тебя… Захочешь ты его принять или нет – твое дело.

Услышав это, я несказанно изумился и почувствовал, что рот у меня открылся сам собой – столько в нем скопилось вопросов, рвущихся на волю, выпустить которые я не смел.

Джорджия ничего не сказала.

– Посмотри на него, – продолжил Хаджи Хан. – Войди и позволь мне все тебе показать.

И, не дожидаясь, пока Джорджия ответит отказом, он повернулся и пошел к дому. Пришлось пойти и нам.

Перешагнув через мешки с песком, мы зашли внутрь и оказались в квадратном холле, цементно-сером, где со стен свисали какие-то провода. При виде его вряд ли кому-нибудь захотелось бы воскликнуть: «Как тут мило!»

– Это гостиная, – сказал Хаджи Хан, обведя рукою комнату и взглянув на Джорджию. – Здесь ты будешь принимать своих друзей. Стены, когда закончится строительство, выкрасят в очень красивый зеленый цвет, как луга Шинвара, – я придумал это, чтобы даже зимой вокруг тебя была весна.

Не дожидаясь, пока Джорджия ответит, Хаджи Хан шагнул налево, где поджидали дверей две дырки в стене.

– Тут будет кухня, – объяснил он, – а там могут ночевать твои гости. Я сделаю здесь очень красивую ванную, вместе с туалетом, в одном помещении. Что скажешь?

– В комплекте, – пробормотала Джорджия.

– Да, – кивнул Хаджи Хан, видимо, не расслышав, – конфетка. Думаю, неплохая идея. Очень по-европейски. Пойдем дальше.

Он прошел через холл к тому месту, где от земляного пола на второй этаж поднималась лестница. Она была еще недостроена, и к балкону верхнего этажа была прислонена приставная лестница – для рабочих.

– Тут будет лестница, – сказал Хаджи Хан, и я, не выдержав, рассмеялся – что мы, сами не видим? – А наверху – твои комнаты. Спальня, большая гостиная и еще одна комната… может быть, детская.

Хаджи Хан бросил из-под своих густых бровей взгляд на Джорджию. Я заметил напряжение в этом взгляде и понял, что Хаджи Хан сам знает, как рискует, напоминая ей о том, что практически убил их ребенка.

– Здесь ты можешь отдыхать и любоваться чудесным видом на горы, и мысли твои будут оставаться светлыми, – добавил он, и Джорджия улыбнулась, в ответ Хаджи Хан тоже улыбнулся, и, поскольку оба они улыбались, это заставило улыбнуться и меня.

Пока все шло очень хорошо, и я подумал, что, если этот новый дом, обещающий так много, даже детей, не сумеет удержать Джорджию в Афганистане, то ее уже ничто не удержит.

– Ну, и что же ты об этом думаешь? – спросил наконец Хаджи Хан.

Джорджия огляделась по сторонам:

– Я думаю, это прекрасно, Халид, но…

– Пожалуйста, Джорджия, – быстро перебил он и нахмурился, и в глазах у него появилась печаль. – Не торопись говорить «но». Разреши мне сначала показать тебе еще кое-что.

Он направился к выходу и, едва выйдя за дверь, снова заговорил:

– Посмотри, от дороги до самой реки тут будет сад – твой сад. Мы построим вокруг него стены, чтобы не заглядывали нескромные глаза, и посадим самые красивые розы – здесь, – он указал на левую сторону будущего сада, – и здесь, – он показал направо, – и здесь, – он показал прямо перед собой. – И целый день со всех сторон ты будешь окружена цветами и красотой…

Джорджия медленно огляделась, представляя себе, видимо, мысленно сад, сияющий красотою под солнцем, и каково ей жилось бы в этом месте, в окружении цветов в саду и вечной весны в доме.

Хаджи Хан тем временем отошел в сторону от нас, низко опустив голову и сцепив руки за спиной.

Он и впрямь старался, это всякий бы понял, и мне казалось, я почти чувствовал ту надежду, что переполняла сейчас его сердце. Если Джорджия любила его на самом деле, не было на свете силы, которая могла бы заставить ее отказать ему, в этом я не сомневался. Но когда я заглянул ей в лицо, то в глазах ее увидел тревогу.

Джорджия смотрела куда-то вдаль, подняв руку, чтобы защититься от солнца.

– Черт! – воскликнула она вдруг, и я посмотрел туда же, куда она, и заметил что-то темное и шевелящееся на крыше дома неподалеку.

Повернулся к Джорджии, но ее рядом уже не было – она летела к Хаджи Хану, крича ему:

– Ложись!

Он только взглянул на нее, как она уже толкнула его собственным телом и повалила, и он едва успел, падая, развернуться и подхватить ее, и тут над нашими головами защелкали и засвистели пули.

Я бросился на землю. В тот же миг открыли огонь и телохранители Хаджи Хана, и уши заложило от невообразимого грохота.

Перепуганный до смерти, я приподнял голову, ища взглядом Джорджию, – и увидел ее, лежавшую на земле в объятиях Хаджи Хана. Одежда ее была в крови, и Хаджи Хан, прижимая ее голову к своей груди, пытался докричаться до охранников, паливших вокруг из автоматов.

– Машину сюда! – требовал он, но за грохотом стрельбы его голоса почти не было слышно.

– Джорджия! – крикнул я и, вскочив, бросился к ней.

Как только я подбежал, Хаджи Хан схватил меня и с силой пригнул к земле.

– Ложись, Фавад! – крикнул он. Глаза у него были расширены от боли, и по плечу сбегала красная струйка крови.

– Джорджия, – прошептал я. Подполз к ней ближе и обхватил ее лицо своими руками.

Ее жизнь красной рекой вытекала из тела, лицо, в брызгах крови, становилось на глазах все белее. Я чувствовал, как она дрожит у меня под руками, словно вкруг нее задул вдруг ледяной ветер зимы.

Верить в это я не хотел, и зажмурился что было силы, и взмолился Богу что было силы, но я знал, что она умирает. Мы ее теряем.

– Пожалуйста, Джорджия, пожалуйста, – попросил я, – времени совсем мало, а ты должна произнести слова… должна поверить в Бога!

Вокруг по-прежнему летали пули – свистели и щелкали над нашими головами и впивались в землю сада, которая ждала роз Хаджи Хана.

Я слышал, как где-то позади меня он отдает охранникам приказы и опять требует машину, но видел я только лицо Джорджии, услышавшей мой голос, ее темные глаза, обратившиеся ко мне.

У нас была всего одна возможность, одна-единственная, а время утекало так быстро…

– Джорджия, поверь, пожалуйста, – прошептал я, и слезы покатились из моих глаз, и лицо ее затуманилось. – Ты должна поверить, иначе пропадешь. Джорджия!

– Фавад, – моего лица коснулось тепло ее дыхания, но голос был так слаб, что мне пришлось приблизить ухо к ее губам, – Фавад, не волнуйся… я верю, правда, верю.

– Этого мало, – прикрикнул я на нее, потому что не до вежливости мне было – на вежливость времени не оставалось… истекали последние секунды. – Ты должна произнести слова, Джорджия! Пожалуйста, произнеси слова!

И, когда на ее губы упали мои слезы, я увидел, как она собирает все свои последние силы и взгляд ее, обращенный на меня, становится твердым.

– Ля илляха… – сказал я, отбрасывая влажные волосы с ее лица и вновь приближая ухо к ее рту.

– Ля илляха… – повторила она.

– Иль-Алла… – сказал я.

– Иль-Алла…

– Мохаммед-ур-Расулляха.

– Мо… Мохаммед-ур-Расулляха.

Нет Бога, кроме Аллаха, и Мохаммед – пророк Его.

И, когда, подняв облако пыли, рядом с нами остановилась машина Хаджи Хана, глаза ее закрылись, и Джорджии не стало.

31
Год спустя

Летом в Хелманде был убит предводитель талибов мулла Дадулла. Это была мерзкая гадина, которая давала деньги всяким инвалидам и психам, чтобы они совершали в нашей стране самоубийственные взрывы. А еще он убил тысячи хазарейцев – просто потому, что не любил их. И когда он получил наконец по заслугам, люди даже верить в его смерть отказывались, и губернатору пришлось распорядиться, чтобы тело его показали по телевизору, и все убедились, что это правда.

Меня больше всего удивило то, что у него была всего одна нога.

– Казалось бы, одноногого человека можно поймать гораздо быстрее, – сказал я Джеймсу, когда тот отослал свою статью в Англию по компьютеру.

– Фавад, целых пять с половиной лет никто не мог найти муллу Омара – малого росточком в шесть футов и четыре дюйма, одноглазого и разъезжающего на мотоцикле. Так чему удивляться? А Усама бен Ладен, если верить слухам, таскал с собой по Вазиристану аппарат для почечного диализа. Да его, скажу тебе, догнал бы и Стивен Хокинг!

– Кто такой Стивен Хокинг?

– Один умный человек в инвалидном кресле, который общается с людьми через компьютер.

– Правда? Как профессор Чарльз Хавьер из «Людей-Икс»?

Джеймс опустил на пол штангу, которую силился поднять к груди, – это был один из последних его планов по завоеванию руки Рейчел, – и, уперев руки в бедра, уставился на меня.

– Ты, мой мальчик, многовато смотришь телевизор, – сказал он, тяжело дыша.

И, наверное, был прав.

Сандвичевый бизнес Пира Хедери не принес никаких денег, и старик, забросив его, превратил половину магазина в склад компакт-дисков. Успех, на удивление, был фантастический, и теперь я не расхаживал по Вазир Акбар Хану, рекламируя «каксы», а просматривал фильмы перед продажей, чтобы к старику не явились с визитом из департамента порока и добродетели.

Это была лучшая работа из всех, что я имел.

Джамиля нововведению тоже радовалась, поскольку могла теперь хоть каждый день мечтать на работе о Шарук Хане, что, правда, порою страшно выводило из себя Пира Хедери.

– Этот человек прекратит когда-нибудь петь? – возопил он однажды, ибо даже Пес отказался войти в магазин, где звучала музыка.

Джамиля звук выключила, но фильм смотреть не перестала. Ведь ее – если я хоть что-то знал о Джамиле – в первую очередь интересовало в Шарук Хане вовсе не его пение.

* * *

Чтобы добраться до магазина Пира Хедери, мне приходилось теперь проезжать через полгорода, но у меня был велосипед, и поэтому я по-прежнему работал у старика. К тому же, закончив свои дела в интернет-кафе, к нему заезжал обычно Шир Ахмад и забирал меня домой.

Как я и предполагал, их совместный с Хаджи Ханом бизнес шел хорошо, так хорошо на самом деле, что Шир Ахмад уже водил собственную машину, в доме у нас появился генератор, а у матери на кухне – холодильник.

По афганским меркам мы стали довольно богатыми людьми. Но к Пиру Хедери мне ходить все равно нравилось, потому что, помимо прочего, это давало мне возможность повидаться с Джеймсом и Рейчел, которые теперь жили вместе в нашем старом доме и притворялись женатыми. «Приличий ради, да и готовить она умеет», – так объяснил мне Джеймс.

Врун он был еще тот.

Я-то знал, что на самом деле он хочет на ней жениться. Рейчел рассказала, что всякий раз, когда он напивается – а это случалось уже не так часто, как в те времена, когда мы жили вместе, – он встает на колени и делает ей предложение.

– Почему бы тебе однажды не взять и не сказать «да»? – спросил я.

– Знаешь, Фавад, – ответила она, повернувшись ко мне и подмигнув, – однажды я именно так и сделаю.

Я виделся с Джеймсом самое малое раз в неделю и поэтому знал все новости и о Мэй, уехавшей из Афганистана из-за будущего ребенка.

– Мальчик! – однажды воскликнул Джеймс, когда я привез ему фильм, который он просил, «Четыре свадьбы и одни похороны», – наверняка то была еще одна часть плана по заманиванию Рейчел замуж.

– Какой мальчик?

– Дитя любви Мэй, Джери и Филиппа! – засмеялся он, подняв меня над головой и чуть не уронив, поскольку это было до того, как он начал развивать мускулы.

– Они хотят назвать его Спанди, – поведал Джеймс. – Что ты об этом думаешь?

Я задумался и тщательно взвесил все хорошие и плохие стороны того, что именем моего лучшего друга назовут мальчика, который, скорее всего, будет иметь нездоровые пристрастия, не достигнув и пяти лет.

– Не стоит, – сказал я наконец. – Идея, конечно, неплохая, и все такое, но Спанди был хорошим мусульманином, и память его может быть обесчещена. Пусть лучше назовут ребенка Шарук.

– Шарук. – Джеймс кивнул. – Ладно, напишу им и скажу, что ты против Спанди, но Шарук тебя порадует.

– Да, очень, – согласился я.

Потом представил, как взбеленилась бы Джамиля, узнай она об этом, и мне стало еще смешнее.

Джамиля была выше меня уже на целую голову и все больше думала о такой чуши, как губная помада, но мы по-прежнему оставались с ней друзьями.

К счастью, ей стало житься намного лучше в последнее время – отец уже не оставлял на ее лице столько синяков. Я заподозрил было, что он боится испортить ее красоту, поскольку думает все-таки продать дочь однажды, но Джамиля ответила, что наркотики начали действовать скорее на его разум, чем на кулаки. И что большую часть времени он имени своего не помнит – где уж там помнить о детях, которых нужно побить?

И хотя никто ничего не говорил об этом, у меня сложилось такое впечатление, будто Пир Хедери собирается завещать Джамиле свой магазин, потому что жена Пира начала вдруг давать ей уроки счетоводства.

Меня это сначала обижало немного – ведь в математике я был ничуть не хуже Джамили, да и кто, в конце концов, нашел ей работу у него в магазине?.. Но потом, видя, сколько радости это ей приносит, я успокоился. К тому же мне предстояло на самом деле унаследовать когда-нибудь интернет-кафе Шир Ахмада – а нет, так я мог сделаться журналистом, как Джеймс.

Его работа казалась мне лучшей из всех возможных, не считая просмотра фильмов, ибо я долгое время с большим интересом наблюдал за деятельностью Джеймса и пришел к выводу, что, будучи журналистом, можно почти весь свой рабочий день проводить в постели.

В последнее время в постели проводил почти все свое время еще один человек, и это была моя мать.

Я знал, конечно, что все силы у мамы отбирают мои брат и сестра, подрастающие у нее в животе, только никому не мог о них рассказать, ибо это было бы неуважением к матери. Дети в Афганистане просто появляются, а уж откуда они берутся – о таких вещах хороший мусульманин не говорит. Поэтому, не считая Шир Ахмада, единственным человеком, который знал о маминых новостях, была моя тетя. Сама уже нянчившая новое дитя.

Как ни странно, на этот раз она принесла в мир девочку, отчего по ночам мне стали сниться кошмары – ведь в один прекрасный день меня могли попросить жениться на ней.

Правда, она была довольно смышленой – для младенца и для девочки, и глаза у нее, по крайней мере, смотрели в одном направлении. Как и нынешние глаза Джахида.

За моей спиной он пошел и поговорил о своем блуждающем глазе с доктором Хьюго, и, поскольку тот уж никак не мог прописать ему в качестве лекарства немного покоя, он послал его к другому врачу, который знал, как лечить блуждающие глаза. И Джахид после нескольких встреч с ним получил наконец свое лекарство – ужасающих размеров очки, за стеклами которых глаза его казались большими, словно блюдца. Но Джахид все равно был счастлив, потому что впервые в жизни, глядя на окружающие его предметы, видел их не в тройном количестве.

– А потом я разберусь и с зубами, – сообщил он мне.

– Как ты с ними разберешься? – спросил я, сомневаясь, что даже сам Аллах сумел бы привести их в порядок.

– Я читал об этом в Интернете. В Америке у всех искусственные зубы, и у меня такие будут.

– Думаешь, ты сможешь себе это позволить?

– У меня есть деньги – копил на свадьбу, – тихо признался он. – Но теперь, когда глаза в порядке, осталось только улыбку исправить, и девушки сами будут за мной гоняться, мечтая узнать, каков на вкус Джахидов петушок!

С этими словами он двинул в мою сторону бедрами, что, при его ленивой ноге, выглядело отнюдь не так сексуально, как ему, вероятно, казалось.

Ну и ладно, зато он перестал хотя бы фантазировать насчет моей сестры.

После свадьбы матери мы виделись с Миной еще пять раз, в основном – в Кабуле, но однажды и сами съездили к ней в Кунар. Дорога была сущим адом, однако все эти скачки на ухабах и рытвинах стоило терпеть, чтобы видеть, как сестра моя становится все красивее с каждой нашей встречей.

Печально, конечно, что столько времени нам пришлось провести в разлуке. Но Мина, несмотря на все свои злоключения, теперь казалась вполне спокойной и, только когда ее охватывали какие-то воспоминания, слегка мрачнела.

Муж ее, к счастью, был так добр, что привозил ее к нам всякий раз, как сам ехал в столицу, чтобы передать свои деревянные поделки партнеру. Но настоящим светом лицо Мины озарялось лишь при виде ее сына Дауда, крикливого, толстого, веселого малыша – который был бы вполне на месте в доме Хомейры.

Конечно, ни мать, ни сестра никак не могли смириться с тем, что после стольких лет, проведенных врозь, на них висит теперь проклятие разделяющего их расстояния, и поэтому по мобильному они болтали почти без перерыва. Я опасался, что скоро эта болтовня – и ее стоимость – Шир Ахмаду начнут надоедать. Когда он не был у себя в кафе, он был на улице и покупал карточки. По правде говоря, сейчас маме очень пригодился бы Спанди, будь он жив, – ведь он мог бы продавать ей карточки со скидкой или научил кое-каким фокусам, какими пользуются мальчишки, чтобы звонить бесплатно. И, думаю, Хаджи Хана это не взволновало бы, потому что в последнее время его вообще мало что волновало – кроме его новой жены.

К всеобщему удивлению, когда пришла весна и взломала льды зимы, Хаджи Хан женился на Айше Хан.

Хотя некоторые его знакомые и ворчали, что она недостаточно хороша для него, – не надевает перчаток, выходя на улицу в чадаре, как приличествует женщине ее положения, работает временами на кабульскую компанию и, что еще хуже, принимает у себя в доме мужчин, которые не являются ее родственниками, – Хаджи Хан не обращал внимания на это ворчание, потому что он ее любил.

Кроме того, большинство его друзей любили ее тоже, потому что она сделала Хаджи Хана таким счастливым, каким он, по общему мнению, быть уже не мог – ибо его брата посадили в тюрьму за попытку убийства.

Никто не стал бы думать о Хаджи Хане хуже, всади он пулю в голову своего брата Хаджи Джавида, когда поймал его на вывозе наркотиков из Шинвара и узнал, что тот еще планировал убийство людей, которые пытались ему помешать. Хаджи Хан, однако, настоял на том, чтобы его брата судили и наказали – в пример другим.

А потом он женился на своей невесте, и все радовались, несмотря на то что она не могла подарить ему детей из-за поврежденных внутренностей, – потому что любовная история их стала легендой, и они прославились на всю провинцию.

Узнайте же, что Айша Хан не только рискнула собственной жизнью, чтобы спасти жизнь своего будущего мужа, но и обратилась в ислам и заслуженно получила имя жены пророка Мохаммеда (да пребудет с Ним мир).

Для меня, конечно, она осталась прежней милой Джорджией.

КОНЕЦ