Текст книги "Один триллион долларов"

18

Когда они с Марко вышли в лондонском аэропорту Хитроу, Джон заметил, что нервничает. Он снял маскировочные очки с простыми стеклами, которые Марко выдал ему из своего арсенала, и сунул их в нагрудный карман. Пока они скользили по бесчисленным движущимся дорожкам, он высматривал в толпе лица, выискивающие кого-то среди прибывших, но это был аэропорт, и тут все встречающие кого-то выискивали.

Мужчина, оказавшийся прямо перед ним, протянул ему руку и голосом, который Джон тотчас узнал, произнес:

– Мистер Фонтанелли? – Он был на полголовы выше Джона, навскидку лет пятидесяти, с густыми темными волосами и выправкой боксера. – Меня зовут Маккейн. Малькольм Маккейн.

Они пожали друг другу руки, и Джон представил ему Марко.

– Мой телохранитель, Марко Бенетти.

Маккейн был слегка удивлен, услышав фамилию телохранителя, но пожал руку и ему.

– Идемте, моя машина здесь. Поговорим по дороге в мой офис.

Он зашагал впереди в темпе, который Джон едва способен был держать, не переходя на бег, и большинство людей инстинктивно расступались перед ними, давая дорогу трем рвущимся вперед мужчинам. Перед главным входом, в месте, абсолютно запрещенном для парковки, стоял «Ягуар». Маккейн открыл машину, сорвал из-под дворника квитанцию на штраф, смял ее и пренебрежительно бросил под ноги.

Вел машину он сам. Джон наблюдал за ним – незаметно, как он надеялся. Маккейн был в дорогом костюме, но, несмотря на это, казался одетым небрежно, почти неряшливо. Как будто подчинялся кодексу одежды, но ни во что ее не ставил. Галстук был завязан неаккуратно, рубашка сбилась складками и вылезла из брюк; только туфли блестели, как новенькие.

– Немного предварительной информации, – сказал Маккейн, воинственно вперившись взглядом в транспортный поток. Он использовал малейшую возможность перестроиться в соседний ряд и кого-нибудь перегнать. – Мой офис расположен в Сити. Мне принадлежит инвестиционная фирма Earnestine Investments Limited. Эрнестина – это второе имя моей матери, кстати сказать. Я не особенно изобретателен в названиях моих фирм, – всегда называю их именами членов семьи. Стоимость нашего фонда составляет ровно пятьсот миллионов фунтов, что по размеру не много, но достаточно, чтобы быть серьезным игроком в бизнесе.

Джон почувствовал, как вытянулось его лицо. И это все? Простой финансовый делец. Единственное отличие состояло в том, что ему хитро удалось вызвать к себе интерес. Он поглубже погрузился в сиденье и мысленно вычеркнул этот день из жизни. На все, что предложит ему этот Маккейн, он скажет «нет», будь то контракты на пшеницу, свиную грудинку или ипотека, и как можно скорее вылетит назад. И дома тут же заменит все свои телефонные номера.

Мимо проплывали высотные дома, старинные особняки, сияющие фасады. Он едва смотрел на все это. Наконец они нырнули в светлый, просторный подземный гараж, там прошли несколько шагов от машины к лифту, и он поднял их на бесконечную, казалось, высоту. Когда сверкающие дверцы лифта разъехались в стороны, перед ними открылся просторный, светлый офис с длинными рядами пультов с телефонами и компьютерными экранами. За пультами сидели мужчины и женщины всех цветов кожи, говорили сразу по нескольким телефонам, ни на секунду не сводя напряженных взглядов с движущихся на экране диаграмм.

– Мы работаем преимущественно с акциями, – объяснил Маккейн, прокладывая путь сквозь гул голосов. – Часть моих людей занята валютными операциями, но в принципе мы не располагаем достаточной финансовой силой, чтобы по-настоящему делать деньги в этом бизнесе. Мы занимаемся этим, скорее, чтобы оставаться в форме.

Джон кисло улыбнулся. Так вот откуда ветер дует. Торговля валютой означала, насколько он успел за это время изучить, по-крупному скупать валюту какой-то страны или продавать ее, получая прибыль от крошечных колебаний обменного курса. Чтобы зарабатывать на этом деньги, надо инвестировать громадные суммы, сотни миллионов за сделку и более. Нетрудно догадаться, какое предложение сделает ему Маккейн.

Они дошли до бюро Маккейна – помещения, отгороженного от зала брокеров стеклянной стенкой. Бюро оказалось лишь вдвое меньше зала, и из его окон открывался ошеломительный вид на город. На полу лежал несколько вытертый персидский ковер, огромный стол с могучим кожаным креслом выглядел дорого, но безвкусно, и ни стулья перед столом для переговоров, ни полки для книг по стилю не подходили друг к другу.

– Пожалуйста, садитесь, мистер Фонтанелли, – предложил Маккейн, указывая на мягкий диван. – А вас, мистер Бенетти, могу я попросить подождать в приемной? Мисс О'Нил сделает вам кофе или что вы захотите.

Марко вопросительно посмотрел на Джона. Тот кивнул; долго эта встреча все равно не продлится. Телохранитель без лишних слов переместился во владения секретарши перед кабинетом, там стояли несколько стульев для посетителей. Маккейн закрыл за собой дверь, и плотный гомон голосов смолк, как отрезанный. Стеклянная стена, судя по всему, была звукоизолирующей.

– Так, – сказал он и принялся опускать жалюзи на стене. – Теперь забудьте об инвестиционной компании. Это всего лишь игрушка. Моя тренировочная площадка, так сказать. И уж точно я пригласил вас сюда не для того, чтобы предлагать вам выгодные инвестиции. Если у кого на этой планете и есть достаточно денег, так это у вас.

Джон удивленно поднял голову. Тогда что бы это могло быть?

– Я знаю о вас очень много, мистер Фонтанелли, как вы, без сомнения, уже заметили. Только ради приличия я расскажу вам кое-что о себе. – Маккейн уселся на край своего письменного стола и скрестил руки на груди. – Я родился в 1946 году здесь, в Лондоне. Мой отец, Филипп Кэллам Маккейн, был высокопоставленный офицер королевских ВВС, что имело следствием то, что я к пятнадцати годам сменил четырнадцать городов в восьми странах и сносно владел пятью иностранными языками. Сколько школ я посещал, я уже не знаю, но худо-бедно я ее закончил, и поскольку образ жизни моей семьи – то есть меня и моих родителей, братьев и сестер у меня нет – не выработал у меня чувства принадлежности к какой-то определенной национальности, меня влекло к международным концернам. После нескольких телодвижений туда и сюда я оказался в IBM и выучился на программиста. Это была середина шестидесятых, тогда еще штамповали перфокарты и возили взад-вперед магнитные ленты, а большие, громоздкие компьютеры стоили миллионы долларов. Кстати, я и по сей день не оставил программирование; мои брокеры, – он кивнул головой в сторону стеклянной стены с опущенными жалюзи, – работают частично с программами, которые написал я. В этом бизнесе все решает качество программного обеспечения; некоторые крупные брокерские фирмы на Уолл-стрит, которые ворочают миллиардами долларов, до одной трети из них инвестируют в обработку данных! Но, кажется, ни в одной из них нет босса, который мог бы сам приложить к этому руку.

Джон с удивлением глядел на этого заряженного энергией человека. С виду нельзя было представить, что он способен найти кнопку включения компьютера, не говоря уже о программировании.

– Я понимаю, – вяло сказал он, чтобы хоть что-то сказать.

– Ну, хорошо, вернемся к началу, – продолжил Маккейн, сделав неопределенный жест рукой. – Благодаря моему знанию языков я получал международные задания, и меня посылали в командировки по всей Европе. Бельгия, Франция, Германия, Испания… я бродяжничал повсюду и писал коммерческие и финансовые программы для клиентов IBM. Компьютерные системы, которые выходили за пределы государственных границ, принадлежали в основном банкам, и вскоре я стал этаким специалистом по транснациональным компьютерным проектам. Поэтому выбор пал на меня, когда в 1969 году из Италии поступил особый заказ, с большими запросами. – Маккейн посмотрел на него пронизывающим взглядом. – Заказчиком была, против всяких ожиданий, адвокатская контора из Флоренции.

Джон поперхнулся.

– Так это вы?.. – вырвалось у него против воли.

– Да. Первоначальную версию программы, которая управляет вашими счетами, написал я.

Марко листал неинтересный журнальчик, боковым зрением не упуская из виду своего подопечного, которого он видел в щелку жалюзи. Он настороженно поднял голову, когда Джон Фонтанелли вскочил и принялся ходить по просторному бюро, горячо жестикулируя. Маккейн тоже быстро ходил взад-вперед, что в его случае больше походило на то, как по арене топчется разъяренный бык. Но не походило на то, чтобы они вцепились друг другу в горло, и телохранитель расслабил мускулы, автоматически напрягшиеся в готовности к прыжку.

– Еще кофе? – спросила секретарша, очаровательная молодая женщина с рыжими волосами и бледной кожей, которой он, очевидно, нравился.

– Нет, спасибо, – улыбнулся он. – Но, может, я бы выпил стакан воды?

* * *

– Этот заказ стал поворотным пунктом моей жизни, – сказал Малькольм Маккейн. Теперь они оба сидели в креслах в уголке для переговоров, Маккейн – подавшись вперед, упершись локтями в колени. Он не сводил с Джона глаз. – Вакки с самого начала повели себя очень таинственно, никак не хотели говорить мне, в чем, собственно, состоит задача программы. Некоторое время я даже подозревал, что они хотят отмывать деньги мафии через систему, которую я должен был спрограммировать. Но когда разрабатываешь компьютерную программу, все выходит на свет божий. Программист – он ведь как исповедник, ему вы скажете все, что утаиваете от финансовых органов и прокуратуры – в противном случае система не будет работать. Мне пришлось тестировать написанную программу, и когда на экране возникла сумма в 365 миллиардов долларов, у меня глаза на лоб полезли, это вы, наверное, можете себе представить.

– 365 миллиардов? – эхом повторил Джон, ничего не понимая.

Маккейн кивнул:

– За прошедшие с того времени двадцать пять лет ваше состояние почти утроилось.

Джон раскрыл рот, но так и не придумал, что сказать, и снова закрыл его.

– Им пришлось открыть мне чистую правду, – продолжал Маккейн. – До того времени Вакки тщательно следили за тем, чтобы все двери в конторе были заперты. Но я сказал им о своих подозрениях насчет денег мафии или наркоторговли, и им волей-неволей пришлось показать мне архив и завещание Джакомо Фонтанелли, чтобы я не заявил на них в полицию. – Маккейн покачал головой. – Я был совершенно околдован. Это было самое невероятное дело, о каком мне приходилось слышать. И я был убежден – абсолютно убежден – в том, что нашел предназначение моей жизни. Я уволился из IBM, вернулся с моими немалыми сбережениями в Лондон и начал жадно учиться – изучал экономику, народное хозяйство, организацию производства, все вместе. Я жил в дешевой каморке без отопления, годами носил одни брюки и один пиджак, никуда не выходил, не курил, не пил, жил монахом – и грыз науки. Я всегда сидел в первом ряду, изводил преподавателей вопросами, все экзамены сдавал на отлично. Когда я закончил учебу, я пошел работать в банк, брокером, на практике закрепляя то, что изучил по активам, производным, торговле валютой и так далее. Потом основал собственную фирму, с моим собственным и заемным капиталом, и вкалывал днями и ночами. Понемногу все продвигалось вверх. И все эти годы, и в хорошие, и в плохие времена, я с нетерпением ждал этого момента, сегодняшнего дня, когда буду сидеть напротив вас, наследника состояния Фонтанелли, наследника триллиона долларов.

Джон заметил, что смотрит на этого человека широко раскрытыми глазами. От Маккейна исходила такая энергия, такая телесно ощутимая решимость, что казалось, будто сидишь перед клокочущей доменной печью.

– Боюсь, – медленно произнес Джон, – я не совсем вас понял.

– Моя миссия, моя жизненная задача, – объяснил Маккейн, мощно двигая челюстями, – состоит в том, чтобы поддержать вас и помочь вам исполнить прорицание Джакомо Фонтанелли. Не меньше и не больше. Все, что я делал до сих пор – учеба, основание этой фирмы, – было лишь подготовкой к этому заданию, тренировкой, упражнением, боем с тенью. Я должен был научиться обращению с деньгами, с большими деньгами. Уж если я решил быть вам полезным, я должен уметь вращаться в кругах финансовых магнатов. Это было единственной причиной. Богатство меня не интересует. Езжу ли я на «Ягуаре» или хожу пешком, мне все равно. Эту свободу я обрел тогда, двадцать пять лет назад. Ее дает человеку абсолютная одержимость одной-единственной целью. С тех пор я знаю, для чего родился на свет. Я так же твердо, как в утреннем восходе солнца, убежден в том, что не случайность, а Провидение привело меня во Флоренцию. Этот разговор между нами я уже тысячи раз проводил мысленно. Двадцать пять лет я работал на сегодняшний день, на этот час. Все, что у меня было, – контрольная дата, 23 апреля 1995 года – и телефонный номер. Телефонный номер гостевой комнаты, которая уже тогда была подготовлена на вилле Вакки. Я увидел этот номер в списке телефонного техника, который делал проводку. Я знал, что семья Вакки не изменит этот номер. И вот, – добавил он с почти оргиастическим удовлетворением, – это свершилось: вы здесь.

Джон сглотнул. Он не знал, что сказать. Этот человек был либо сумасшедший, либо гений. Либо то и другое вместе.

– Откуда вы знали, – спросил он, – что Вакки не сменят номер телефона?

Маккейн мрачно и коротко улыбнулся, его глаза не участвовали в этой улыбке.

– Ну, символическое значение числа 23 было явным. Контрольный день. И они не знали, что я знаю номер. Я следил за тем, чтобы не выдать себя. Мне было ясно, что я должен действовать втайне.

– Почему?

– Потому что мои намерения ставили под вопрос их компетенцию. – Он вдохнул так, будто не дышал с самого начала их разговора. – Я говорю вам это с нехорошим чувством, поскольку понимаю, как вы относитесь к семье Вакки. Они сделали вас богатым человеком, о чем вы и мечтать не могли, и они ничего не хотят за это взамен, даже благодарности. Они довольны уже тем, что выполнили обет своего предка. Поистине благородные люди, ничего не скажешь.

– Да, – кивнул Джон. – Именно так я это и вижу.

– Но на самом деле, – объяснил Маккейн, – есть теневые стороны и у них. Они осуществили неслыханное, этого у них не отнять. Но именно то, что сделало их способными к этому небывалому достижению, теперь будет тормозить их на этом пути. Вакки, мистер Фонтанелли, это люди, абсолютно фиксированные на сохранение, на поддержание, на традицию. Но если вы непредвзято спросите себя, что конкретно сделали Вакки, то обнаружите, что в части исполнения прорицания помочь вам они не смогут. Напротив, все надежды они возлагают как раз на вас. Что вам это удастся. Что вы, наследник, тот самый, кого Джакомо Фонтанелли увидел в своем видении, что вы вернете человечеству утраченное будущее. И вы остались с этой проблемой один на один, не так ли? Вакки отрезали вас от мира, отвлекли всеми этими игрушками, которые дает человеку богатство. Потому что в глубине души они не хотят, чтобы что-то было иначе, чем до сих пор. Это не злая воля. Вакки абсолютно неспособны к злу. Это свойство дало их семье возможность пятьсот лет производить на свет правоведов, которые никогда не были подвержены соблазну взять эти деньги себе. Однако те же свойства делают их неспособными помочь вам произвести необходимые превращения.

Он вскочил, ринулся в глубину помещения, остановился на полпути, развернулся на ковре и снова простер руки жестом ветхозаветного пророка.

– Теперь вы понимаете сакральный замысел судьбы? Она делает посвященным в эту тайну именно такого человека, как я, причем своевременно, чтобы провести все приготовления и оказать наследнику помощь и поддержку. Человека, который мыслит, чувствует и действует совсем иначе, чем те, кто сохранил состояние. Все идет именно так, как должно идти. Зубья одной шестеренки цепляют зубья другой. Я ждал, двадцать пять лет ждал вас, ждал и готовился, и вот вы здесь. Свершилось. Сегодня день, про который когда-нибудь скажут, что в этот день началось будущее.

Джон воззрился на него, но ему пришлось отвернуться, прикрыв глаза рукой.

– Многовато для одного раза, – признался он. Его сердце вело себя, как у старика, который с трудом переносит волнение. – А главное, я до сих пор не знаю, как выглядит ваш план на будущее. Прошлое – о'кей, это я понял. Но что бы вы стали делать? Совершенно конкретно, с триллионом долларов, чтобы спасти будущее?

– Минуточку, – сказал Маккейн, поучающе поднимая палец. – Это еще одна ошибка в образе мыслей Вакки. Верить, что кто-то якобы может проанализировать чудовищно сложное положение мира и прийти к новым идеям для разрешения всех проблем. Никто этого не может. Ни вы, ни я, ни Альберт Эйнштейн бы не смог. Но не забывайте – у меня было четверть века времени на размышления. А большой срок компенсирует недостаток гениальности. У меня было время размышлять и планировать, и у меня было время осмотреться, что думают на этот счет другие. И оказалось: целое воинство высокоинтеллектуальных ученых уже давно освещает эту проблему с разных сторон. И вовсе незачем приходить к какой-то гениальной идее – все необходимые идеи давно найдены, опубликованы и доступны. Проблема не в том, что никто не знает, что делать, – а в том, что никто не делает. Единственное, что было сделано, – это упущено время.

Джон смотрел, как Маккейн шагнул к своему книжному шкафу и стал в нем рыться. Во рту у него пересохло. Но Маккейну, судя по всему, не приходило в голову предложить ему что-нибудь выпить.

Видимо, он исходил из того, что все люди – во всяком случае серьезные – лишены бытовых потребностей, как и он сам.

– Вот, – Маккейн достал книгу, названия которой издали не было видно. – Эту книгу я бы поставил в самое начало. До нее были лишь смутные, пугающие исследования, которые по большей части противоречили друг другу, поскольку проводились публицистами, лишенными системного мышления. Потом появились серьезные исследования и реальные сведения. «Границы роста». Так называлась эта книга, увидевшая свет в начале семидесятых. Авторы – Денниз Медоуз и Джей У.Форстер. Форстер был профессор в области информатики и разработал теоретические основы системной динамики, составной части кибернетики, которая исследует поведение сетевых систем высокой степени переплетенности. Медоуз сделал из этого компьютерную программу WORLD2, которая была еще очень проста и ограниченна, но уже показывала, как будет выглядеть будущее человечества в общих чертах, и на основании этой программы можно было исследовать, как различные меры могли бы повлиять на это будущее.

Маккейн снова сел и положил книгу на стол. Джон в жизни не видел более затрепанной и зачитанной книги. Должно быть, Маккейн годами клал ее себе под подушку.

– Вы поймете, что мне, как программисту, это помогло на начальном этапе. Не забывайте, тогда компьютерное программирование было тайным знанием, окутанным легендами. Я переписал программу Медоуза, чтобы самому с ней поэкспериментировать. Тогда мне для этого требовалось время в вычислительном центре университета, перфокарты приходилось таскать за собой коробками и вставать в час ночи, поскольку студенты имели бесплатный доступ в вычислительный центр только с этого времени. Сегодня все это можно проделать на любом компьютере, купленном за тысячу долларов. Только сегодня этого больше никто не станет делать.

Он раскрыл книгу и подвинул ее к Джону, чтобы тот увидел диаграммы на странице. Джон спросил себя, почему Маккейну не пришло в голову купить новый экземпляр книги. Почти каждое предложение было подчеркнуто или помечено другим способом, некоторые страницы выпадали из переплета.

– Это так называемый стандартный ход, – сказал Маккейн и ткнул пальцем в примитивного вида диаграмму, в которой пять линий волнообразно поднимались и снова опускались. – Развитие пяти важнейших величин состояния: число населения, качество жизни, загрязнение окружающей среды, запасы сырья и инвестированный капитал при условии, что не последуют какие-то решающие меры. Заметьте, вот 1975 год. Сегодня мы знаем, что пока ничего не случилось, и эта диаграмма показывает, что с тех пор было действительно сделано. Вы видите здесь линии, которые я нанес в 1970-м и 1995 году? Если рассматривать только этот отрезок, выглядит неплохо. Легкий подъем загрязнения окружающей среды и сильный подъем числа населения, небольшое уменьшение сырьевых запасов и уровня жизни. Примерно то, что мы и наблюдаем, не так ли? Открылась озоновая дыра, население мира прирастает даже быстрее, приближается уже к шестому миллиарду. И тут вы видите, куда все идет: коллапс примерно в 2030 году, вызванный недостатком сырья.

– Но это же неправдоподобно, – сказал Джон. – Сырье становится скорее дешевле. Находят все новые источники и находят все больше заменителей. Я недавно читал, что для того, чтобы протянуть по всей стране кабели из стекловолокна, достаточно одного самосвала песка – по сравнению с тоннами меди когда-то.

Маккейн сложил ладони. Этот аргумент он и сам слышал неоднократно.

– Во-первых, это слишком простая модель. Под сырьем понимается все – и медь, и нефть. Эта линия слишком усредненная. Во-вторых, что касается цены сырья: да, можно многое заменить, и во многих природных веществах – например, в железе или алюминии – недостатка действительно нет. Но вы просмотрели, как и многие другие люди, что многочисленные вещества, о которых редко слышишь, но которые для многих промышленных процессов имеют решающее значение, становятся все более редкими и все более дорогими. Такие, как молибден или титан, палладий или гафний, германикум или ниобий и так далее. А в-третьих, – продолжал он, снова взял книгу и долистал ее до следующего графика – казалось, он знал ее содержание наизусть, как священник Библию, – речь идет о сетевой системе. Все факторы зависят от всех остальных. Ваш аргумент, мистер Фонтанелли, типичный аргумент линейного мышления. Возникает проблема, ее преодолевают, не замечая, что решение проблемы влечет за собой в других областях новые, порой еще худшие проблемы. Если устранить недостаток сырья – что программа позволяет легко проделать, если, например, взять запасы, в пять раз большие известных, – то скажутся другие перегрузки. Посмотрите на эту диаграмму: поднявшееся выше всякой меры загрязнение окружающей среды стало бы лимитирующим фактором, который в то же время привел бы к резкому крушению системы.

– Понимаю.

Джон листал книгу дальше. Одна диаграмма выглядела хуже, чем предыдущие. Что ни предпринимай, все кончалось катастрофой. Даже если уменьшить высвобождение вредных веществ, катастрофу можно было замедлить разве что на два десятилетия.

Однако: после катастрофы, различимой по резкому сокращению населения, что было равнозначно миллионам погибших, некоторые кривые снова возвращались в разумные пределы.

Как будто наступало время умиротворения.

Маккейн заметил его взгляд и, казалось, разгадал его мысли.

– Забудьте кривые после коллапса, как бы они ни выглядели, – сказал он. – В принципе, их нельзя рисовать дальше коллапса. То, что будет потом, не поддается подсчетам. Предположительно, это означает конец человечества как вида.

– Но это уже совсем безнадежно, – сказал Джон.

– Оттого это и происходит, что безнадежно, – сказал Маккейн. Он полистал книгу, раскрыл ее ближе к концу. – Вот чего бы мы достигли, если бы начали принимать решительные меры в 1970 году. Состояние равновесия. Следовало бы ввести постоянный контроль за рождаемостью, существенно понизить загрязнение окружающей среды, а с сырьем обходиться чрезвычайно экономно. Что это означало бы в деталях, тут не уточняется, но ясно, что условием для такого состояния – которое изображало бы долгосрочное уверенное существование на очень высоком жизненном уровне – должно было стать окончание роста экономики и населения.

Джон снова вспомнил статью Лоренцо. Его кузен точно указал пальцем на ту же самую проблему: постоянный, неудержимый, прямо-таки всеми обожествляемый экономический рост.

– Окончание роста, – задумчиво повторил он. – И как этого можно было достичь?

– Вопрос, почему это уже давно не достигнуто. Рост происходит, в конце концов, не сам по себе. Для этого надо напрягаться. Это требует пота и лишений. Вопрос, почему не останавливаются, когда уже всего достаточно.

– Ну, хорошо. И почему не останавливаются?

– Потому что никто не хочет начать первым. Это как в гонке вооружения – каждый боится сделать первый шаг, потому что боится отстать. Никто не останавливается, потому что никто не останавливается.

Джон смотрел на растрепанную книгу. У него разболелась голова.

– О'кей. И какое все это имеет отношение ко мне? И к вам?

– Разве это не лежит на поверхности?

– Нет. На поверхности я не вижу ничего.

– Хорошо, – сказал Маккейн, откинулся в кресле и скрестил руки на груди. – Мистер Фонтанелли, что вы знаете о том, как становятся богатым?

– Что-что? – Джон моргал, глядя на него. – Как становятся богатым?

– Да. Как это функционирует? Почему одни становятся богатыми, а другие нет? Наследство давайте исключим.

– Об этом я никогда не думал.

– Как и большинство людей. Но ведь вам ясно, что должны быть определенные взаимосвязи?

– Я думаю, во многом это случайность. Кроме того, я не вижу никакой связи между этим и тем, о чем мы говорили.

– Сейчас увидите. – Маккейн встал, внезапно погрузнев. – Расслабьтесь. Откиньтесь на спинку. Я вам объясню.

* * *

Ее звали Карен, и чем дольше Марко с ней перешучивался, тем больше она ему нравилась. Время от времени он поглядывал сквозь стеклянную дверь, но оба мужчины были погружены в разговор, и не походило на то, чтобы мистеру Фонтанелли что-нибудь угрожало. Рыжеволосая секретарша, казалось, была сегодня не особенно занята, несмотря на ее компьютер и солидное телефонное устройство связи.

– Бывают такие дни, – сказала она. – А в другие дни просто сущий ад. В зависимости от того, что происходит на бирже, понимаете?

– В этом я не особенно разбираюсь, – признался Марко.

Карен уговорила его еще на один кофе, принесла откуда-то печенье, и они принялись рассказывать друг другу о своей жизни.

– Я могла бы показать вам Лондон, – предложила Карен. – Когда вы приедете в следующий раз.

Взгляд Марко украдкой скользнул по ее фигуре.

– Это было бы интересно, – сказал он и с искренним сожалением добавил: – Но не знаю, когда я снова приеду в Лондон.

– О, вам придется приезжать сюда довольно часто, – заверила его Карен О'Нил с лукавой улыбкой. – Мой шеф хочет работать с вашим шефом, а он умеет быть очень убедительным…

* * *

– Богатство связано в первую очередь с приходом и во вторую очередь с расходом, – наставлял Маккейн, стоя темным силуэтом на фоне светлой панорамы Лондона. – Если вы больше тратите, чем получаете, то становитесь беднее, а если тратите меньше, чем получаете, то становитесь богаче. Что касается расходов, то их вы можете сократить лишь до известных пределов, по крайней мере если хотите оставаться нормальным членом общества. Итак, остается повысить приход. До этого места все понятно?

Джон скептически кивнул.

– До этого места, честно говоря, банально.

Маккейн, казалось, не слышал его.

– Достижимый приход следует определенной иерархии. На самой нижней ступени этой иерархии стоит просто работа. Вы что-то для кого-то делаете, и он вам дает за это деньги. Это может быть работа по найму или работа самостоятельного ремесленника, это не играет роли. В народе ее называют «честной работой», и приход, которого вы ею достигнете, никогда всерьез не превысит ваши расходы. Это связано с налогами. Государство хочет ваших денег, и оно предпочло бы забрать их все. Но тогда вы умрете от голода или откажетесь рождать на свет детей, то есть новых граждан и новых налогоплательщиков. Поэтому государство оставляет вам на жизнь. Но не больше. Никакое государство и никакое общество не заинтересовано в финансово независимом населении. Честная работа – то есть то, в чем большинство людей проводит все свое время, – приносит человеку только общий жизненный стандарт, не больше того.

Джон вспомнил времена своей работы в прачечной, потные ночи за паровой гладильной машиной. Недельного заработка хватало только на самое необходимое.

– Следующая по высоте ступенька достижимого прихода, – продолжал Маккейн, – это специализированная работа. Стоимость работы следует, как и все в экономической жизни, принципу спроса и предложения. Если вы учились тому же, чему и все, и можете то же, что и все, то вы заменимы, на вас легко надавить, поэтому достижимая плата скатывается на самый низкий возможный уровень. Плата повышается, если вы готовы делать то, на что готовы не все – вредить здоровью, физически перенапрягаться, работать ночами или в праздничные дни, – либо если вы можете то, что могут не все, при условии, что это умение востребовано.

Для этого вам сначала нужно найти на рынке эту востребованность – нанятый государством учитель всегда зарабатывает одинаково, независимо от того, насколько хорошо он преподает, но если он хороший преподаватель, он может в частной школе выторговать себе лучшую зарплату.

Профсоюзы, адвокатские конторы и объединения ремесленников заботятся о том, чтобы их членам был гарантирован уровень оплаты, ниже которого они опуститься не могут. Но это мстит ограничением оборота, поскольку исполнение за более высокую цену находит не так много клиентов, как за низкую. Как бы то ни было, чем специальнее услуга, которую вы можете предложить, если она востребована, тем выше она может взвинтить ваши доходы. Адвокат может зарабатывать пятьсот долларов в час, более-менее знаменитый певец – двадцать тысяч за одночасовое выступление. Но бесконечно эти доходы расти не могут – у адвоката возникают расходы на его бюро и секретариат, а певцу приходится нести расходы на поездки, на костюмы, репетировать, договариваться о концертах и раздавать автографы, не говоря уже о том, что ему годами приходилось выступать за бутерброд, когда он еще не был знаменитым.

Джон вспомнил Пола Зигеля, который когда-то был его лучшим другом. Пол уехал в Гарвард и выучился там кое-чему такому, за что его наниматель платит ему до тысячи долларов за час его работы. Джон хорошо помнил тот момент, когда Пол рассказывал ему об этом, и свое безграничное недоумение перед лицом той пропасти, которая разверзлась между ними.

– Теперь последует первый скачок. Так сказать, переход от наклонной плоскости к принципу рычага. Следующая ступень иерархии прихода – это торговля. Торговля означает: что-то дешево купить, чтобы продать дорого. Выражаясь менее банально, это означает, что торговец своей деятельностью выравнивает различия между спросом и предложением и тем зарабатывает. Принцип рычага кроется в том, что вознаграждение зависит от стоимости товара, а не от затрат на деятельность. Если вы продаете дыни, то торговля принесет вам десять центов с одной дыни, а если вы продаете опреснительные установки для фабрики, это принесет вам десять тысяч долларов с одной установки. Но собственные затраты времени и сил могут быть одинаковыми. Оплачивается не ваша работа, а ваша способность обнаружить потребность и удовлетворить ее. На этой ступени разница уже сравнительно высока – торговлей можно заработать и мало, а то и вовсе ничего, а можно и сильно разбогатеть. Книготорговец может иметь выручку тридцать–сорок процентов от продажной цены книги, а хозяин модного бутика набрасывает на отпускную цену своих товаров и двести, и триста процентов. Для торгового посредника обычные комиссионные – десять–пятнадцать процентов, что при торговле предметами стоимостью в несколько миллионов может составить изрядные суммы за каких-нибудь несколько телефонных звонков и за вечер переговоров.