Текст книги "Один триллион долларов"

– Боюсь, что да.

Она постепенно приходила в себя.

– Фуггер в городе Медичи. Насколько я понимаю, ты можешь себе позволить повести меня в одну из этих благородных лавок, к Гуччи или Ковери или к кому там еще. Возьми двадцать миллионов лир.

Он передал это мужчине за бронированным стеклом кассы и спросил:

– А сколько это в долларах?

– Тысяч десять, я думаю, – сказала Урсула и взяла его под руку. – Впрочем, мой богатый любовник, скажи-ка, почему у такого человека, как ты, собственно, нет кредитной карточки?

– Ну, нет, и все, – сказал Джон. Ему казалось неуместным объяснять ей, что все магазины присылают ему товары на выбор прямо домой, а рестораны он покидает, не затрудняя себя такими мелочами, как счет или оплата. – Нет, дайте мне лучше сорок миллионов лир, – сказал он кассиру, который торопливо отсчитал ему банкноты, а потом чуть не подобострастно попросил расписаться на квитанции.

– Ты считаешь это в порядке вещей, что люди ползают перед тобой на брюхе? – спросила Урсула, когда они снова вышли в сутолоку этого странного города, кажущегося средневековым.

– Нет, – сказал Джон. – Но я устал отучать их от этого.

Она скептически оглядела четверых телохранителей, которые снова окружили их.

– Мне только страшнее делается от их крутых темных очков, – шепнула она ему.

– Эй, угомонись. У меня в кармане все-таки сорок миллионов.

– Ну, ладно. Ты можешь посидеть со своими крутыми парнями в уличном кафе, пока я самостоятельно займусь шопингом и порадуюсь тому, что я снова нормальный человек.

* * *

Народу пришло гораздо больше, чем могла вместить маленькая деревенская церковь. Половине людей пришлось остаться снаружи и слушать отпевание через открытые двери.

Когда траурное шествие двинулось к кладбищу, люди стояли вдоль дороги. Кристофоро Вакки был погребен, как и полагалось, в фамильном склепе.

– Красивый вид открывается отсюда, – задумчиво сказал Альберто Вакки, когда все молитвы были прочитаны, все гимны спеты и все венки возложены.

На обратном пути Урсула шла под руку с Джоном и шепнула ему:

– Я хотела бы представить тебя моим родителям.

Джон широко раскрыл глаза. Это звучало многообещающе. В конце концов с каких это пор родителям представляют своих мимолетных партнеров?

– Когда угодно, – шепотом ответил он. – А я тебя своим.

– По дороге туда мы сможем остановиться в Аугсбурге.

– В Аугсбурге?

– Это город Фуггеров.

– Фуггеров? А я думал, их больше нет.

– Много ты понимаешь!

Он почувствовал порыв дикой радости. Это прозвучало, как призыв подумать, когда и как он организует сцену с красивым ужином и розой.

– Понял, – сказал он. – И когда выезжаем?

Она подозрительно огляделась.

– А что, если сегодня вечером?

– Я не против. – Он уже достаточно долго эксплуатировал гостеприимство Вакки.

– А как ты смотришь, – добавила она, – если мы оставим твоих горилл здесь?

Джон даже закашлялся.

– Ого. Ты хочешь…

– Только ты и я. Мы сбежим. Поедем вторым классом на поезде, как миллионы других людей, и на несколько дней забудем про весь этот цирк.

Отчетливый внутренний голос говорил ему, что этого приключения ему не избежать, если он не хочет ее потерять. Тем не менее он осторожно сказал:

– Это не так просто, как ты думаешь. Я постоянно мелькаю в газетах и по телевизору. Меня обязательно узнают. И кому-нибудь в голову придет дурацкая идея.

– Если ты в дороге без охранников, тебя никто не узнает. Спорим на что хочешь. Людям бросается в глаза не твое лицо, а то, что вот идет некто, окруженный охраной.

– Не знаю. Я уже настолько привык к этому, что чувствую себя голым при одной только мысли…

– О боже! – Она закатила глаза.

– Ну, хорошо, давай, – поспешно сказал он. – Но сначала надо узнать, когда будет поезд…

– Около десяти вечера отходит ночной скорый поезд на Мюнхен, – сказала Урсула и пояснила: – Я уже посмотрела, когда в понедельник разгуливала без вашей команды.

Джон вспомнил о своем «Феррари», который без пользы простаивал в Портесето, в гараже его дома, нежилого, но, без всяких сомнений, вполне ухоженного.

– И как же мы уедем незамеченными?

Она насмешливо окинула его взглядом:

– Ну, это просто.

Вечером они снова попросили отвезти их во Флоренцию, в канцелярию. Объяснили, что им еще раз необходимо порыться в книгах, и им выразили полное понимание, хотя невооруженным глазом было видно, что никто не верит ни одному их слову. Никому не бросилось в глаза, что Урсула прихватила с собой кое-какие вещи.

Охранники, как всегда, остановились перед дверью, удостоверились, что вокруг все спокойно, и тогда высадили их. Перед тем как дверь закрылась, Марко спросил:

– Сегодня мы вам еще понадобимся?

– Нет, – ответил Джон. И это была правда. – Спасибо. Я вам позвоню.

Они расположились, распаковали вещи Урсулы, и Джону пришлось облачиться в дешевую серую куртку из кожзаменителя, которую Урсула купила тоже во время своего одинокого путешествия по магазинам.

– Твой шикарный миллионерский пиджак во время поездки полежит в сумке, – заявила она.

– Однако, ты все основательно подготовила, – признал Джон и оглядел себя в старинном тусклом зеркале в прихожей. – Вид у меня ужасный.

– Как у нормального туриста, – поправила она.

Было уже темно, узкий боковой переулок был тих и пуст, когда дверь канцелярии Вакки открылась и оттуда вышли двое, один с дорожной сумкой через плечо. Они закрыли за собой дверь и услышали, как щелкнула задвижка. Через некоторое время они вошли в здание флорентийского вокзала Santa Maria Novella и купили два билета до Мюнхена.

Все это оставалось незамеченным до тех пор, пока на следующее утро человек из вахтенной службы не позвонил в дом Вакки.

– Вы ведь говорили, что сегодня здесь будут двое молодых людей? Но здесь никого нет. Только внизу рядом с замком висит бумажка, похожая на письмо.

Но к этому времени Урсула Фален и Джон Фонтанелли уже бродили по улицам Аугсбурга.

* * *

Здание было выкрашено в сдержанный красно-коричневый цвет, лишь отдельные контуры выделены золотом. «Частный банк князя Фуггера», прочитал Джон на табличке рядом со скромной стеклянной дверью. Позади них по мостовой катились машины, мимо шли прохожие, а в некотором отдалении катил тяжелый синий трамвай. Город украшали великолепные старинные фасады, стенные росписи и золоченые узоры, но улицы казались широкими и просторными после тесноты средневековой, напоенной историей Флоренции.

Он посмотрел на Урсулу.

– Что, значит, Фуггеров здесь до сих пор еще помнят?

– Нет. Но они еще живут здесь. Банк вроде бы принадлежит княжеской фамилии Фуггер-Бабенхаузен. Фуггеры все еще очень богаты, им принадлежат пивоварни, доли в промышленности и замки, но главным образом земля. Они считаются одними из десяти крупнейших землевладельцев Германии. При том, что со времен Антона Фуггера эта семья больше не зарабатывает деньги. Они проедают тогдашнее наследство, вот уже больше четырехсот лет. – Она указала на бистро поблизости: – Идем, позавтракаем.

Под фотографиями мотогонщиков и под развешанными по стенам ободьями колес, лавровыми венками и вымпелами «Формулы-1» они пили крепкий кофе и ели круассаны с ветчиной. Джон достал из кармана немного немецких денег, которые они наменяли в Мюнхене, и изучал купюры и монеты.

– А кто, собственно, такая Клара Шуман? – пробормотал он, повертев купюру и глянув на пианино, изображенное на другой стороне. – Что-то, связанное с музыкой? – Это были тщательно сделанные купюры, с водяными знаками, вплетенными блестящими нитями, и выпуклой печатью. Никакого сравнения с долларами. Которые, тем не менее, выглядели более впечатляюще, как ему казалось.

Между тем он уже привык к тому, что никто не обращает на него внимания. В принципе, его это радовало. И действительно, за всю поездку никто с ним не заговорил; ни разу никому не бросилось в глаза его сходство с этим Джоном Фонтанелли. Единственное, что его угнетало, была мысль, что Марко и остальные будут беспокоиться за него, мягко говоря, – наверняка они уже кровавым потом обливаются. Это было нечестно по отношению к ним – просто удрать без предупреждения.

– И что здесь есть посмотреть? – спросил он. – Какой-нибудь музей?

– Кое-что получше, – сказала Урсула, вытирая пальцы о крошечную салфетку. – Фуггерия.

Они прошли по кривым переулочкам, вышли на другую просторную улицу, миновали турецкую закусочную, еще раз свернули в переулок и очутились перед целым фронтом домов бледно-желтого цвета, каждый с двумя рядами окон и островерхой двускатной крышей, предполагавшей внутри себя еще один невысокий чердачный этаж. На арке ворот, выкрашенных в косую голубую и кремовую полоску, была высечена надпись по-латыни: MDXIX. IACOB FVGGERI AVGVST GERMANI. Узкая калитка в воротах стояла открытой, и они ступили в другой мир.

Тут из-за туч выглянуло солнце и залило широкий переулок и дома осенним золотым светом. Джону почудилось, что он снова переместился в Италию, таким средиземноморским показался ему поселок, в который они вошли.

– И где же Фуггерия? – спросил он.

Урсула сделала широкий жест рукой:

– Как раз в нее мы и вошли. Это и есть Фуггерия, старейший в мире социальный поселок.

– Социальный поселок? – Джон разглядывал простые, но изящно выстроенные дома, уютно увитые плющом стены, тут и там стоящие в нишах фигуры святых. Он вспомнил о том пользующемся дурной славой квартале Нью-Йорка, который сооружался как социальный поселок: выбитые окна, измаранные краской стены и опрокинутые мусорные баки.

– Удивительно. Фуггерия? Это, как я понимаю, построено Фуггером?

– Якобом Фуггером Богатым собственной персоной. В 1511 году он почувствовал себя обязанным выступить в качестве мецената, а поскольку он мало ценил искусство и не мог поддерживать его, как это делали Медичи и Гримальди, он вместо этого соорудил этот городок. Без всяких сомнений, гениальная идея, поскольку Фуггерия и по сей день приносит ему большую славу, чем было бы оправдано ввиду его деяний.

Джон кивнул. Все это и в самом деле имело такой уютный вид, что он уже был очарован своим предполагаемым предком.

– И кто живет здесь теперь? – спросил Джон. Хотя в каждом окне были видны гардины и горшки с цветами, весь переулок был погружен в тишину. Лишь одна скрюченная старушка в черном с трудом продвигалась с палочкой, неся в другой руке сетку с покупками.

– Фуггерия была основана как жилой поселок для безвинно попавших в беду граждан Аугсбурга католического вероисповедания. Если я не ошибаюсь, здесь всего сто шесть квартир, в основном трехкомнатные и по тогдашним временам исключительно комфортабельные. Весь поселок обнесен стеной и закрыт, маленькой городок в городе, – объяснила Урсула. – Ворота на ночь запираются, даже в наши дни.

– Когда, говоришь, он был построен?

– Между 1514 и 1523 годами. Это значит, что к тому времени, когда Джакомо Фонтанелли вошел с ним в контакт, в 1521 году, он имел дело с Якобом Фуггером, который уже несколько лет был озабочен тем, что станет с его состоянием после его смерти и в далеком будущем.

– Хм-м, – с сомнением покачал головой Джон. – Или подводил итоги своей жизни, спрашивал себя, для чего все это было. И тут вдруг возникает сын, о котором он доселе не подозревал, и просит помочь ему исполнить его видение. Это должно было явиться для него как Божья воля.

Урсула Фален отрицательно покачала головой.

– Я сомневаюсь, что Якоб Фуггер так думал, – сказала она и отвела со лба упавшие прядки. Она кивнула в другую сторону переулка: – Идем, я покажу тебе, почему я так считаю.

В конце переулка в череде домов стояла небольшая церковь, высокое помещение с великолепным алтарем и несколькими скамьями. В маленькой витрине перед входом в качестве информации для прихожан был вывешен текст, гласивший, что это церковь святого Маркуса и предназначена она для жителей Фуггерии – для ежедневной молитвы во спасение души основателей Георга, Ульриха и Якоба Фуггеров.

– Понятно? – спросила Урсула, переведя ему содержание четко отпечатанного листка. – Каждый житель Фуггерии с тех пор обязан исполнять две вещи. Во-первых, вносить годовую плату за квартиру в размере одного гульдена. Это и в те времена был скорее символический взнос, а сегодня они платят одну марку семьдесят два пфеннига, просто смехотворная сумма, на которую не купишь и буханки хлеба. Во-вторых – и это как раз то, что я хотела тебе показать, – каждый житель Фуггерии обязан ежедневно молиться за души основателей. Это договорное обязательство, и оно отнюдь не шуточное. В грамоте фонда строго определены вид и состав молитвы: Отче наш, молитва Богородице, Символ веры, Слава Отцу и Сыну и Святому духу. И церковь построена специально для этой цели.

Джон задумчиво разглядывал узкие церковные окна и пытался понять, что могло побудить Якоба Фуггера к такому предписанию.

– Много, однако ж, ходатайств за его душу было произнесено за пятьсот-то лет, а?

– Еще бы. Сомневаюсь, чтобы за чью-нибудь душу молились больше, чем за Якоба Фуггера и его братьев.

Джон был подавлен этим представлением.

– Странно, да? Что же такого он натворил, что ему потребовалось столько молитв за спасение его души?

– Не думаю, что им двигало это, – сказала Урсула. – Скорее всего, он и в религиозных вопросах мыслил как купец. Если одна молитва за тебя – хорошо, то много – лучше. И он нашел путь – и при жизни, и в смерти – получить того, что хотел, больше, чем любой другой. Якоб Фуггер хотел и на небе быть богатым человеком, все очень просто.

К вечеру этого трудного дня у Джона появилось чувство, что Фуггеры и до сих пор вездесущи в Аугсбурге. Они поднимались на башню, обходили исторические переулки и фрагменты городских стен, были в Золотом Зале ратуши, где в смежном помещении была устроена выставка, информирующая о невероятных размерах экономической империи, которую Фуггеры выстроили по всему миру, вплоть до только что открытой тогда Южной Америки. Они осмотрели бывший центральный штаб концерна, те самые дома Фуггера на Максимилиан-штрассе, мимо которых они уже проходили утром и вблизи которых завтракали. Теперь в них размещались Банк Фуггеров и роскошный отель, войти в который Джону показалось рискованным; переночевали они в другом, более скромном отеле, где никому не нужно было показывать паспорт и где они могли записать себя как Джон и Урсула Фален.

Когда Урсула еще раз выходила, чтобы позвонить своим родителям – для верности она звонила не из отеля, а из телефонной будки в безопасном отдалении, – Джон лежал в постели, смотрел в потолок и пытался навести порядок в хаосе своих мыслей, которые гудели в его голове, словно рой растревоженных пчел. Смерть патрона, не поколебленного в его вере в пророчество. Открытие, что деньги не увеличиваются и что он на самом деле никакой не спаситель, а величайший кровопийца человечества. Вторая часть статьи Лоренцо… Правда ли то, что написал его двоюродный брат? Могло ли быть так, что шестнадцатилетний юноша открыл то, что до сих пор ускользало от ученых экономистов, даже от лауреатов Нобелевской премии? Это казалось ему невероятным. Хотя статья показалась ему убедительной, ясной и логичной… Надо бы у кого-нибудь спросить, когда он вернется в Лондон. Какого-нибудь специалиста. Пола Зигеля, может быть. Он-то знает.

Он посмотрел на часы. Где же Урсула? Ну, раз уж он пошевелился, то можно и встать, и подойти к окну. Вся улица светилась яркой световой рекламой, и про половину надписей он знал, что это фирмы, полностью или частично принадлежащие Fontanelli Enterprises. Даже этот отель принадлежал к сети, в которой у него было тридцать процентов. Часть тех денег, которые он заплатил за две эти комнатки, через несколько этапов вернется к нему. То же самое и с черным платьем, которое он купил Урсуле. Все шло к тому, что в один прекрасный день ему будет принадлежать все, и тогда ему больше вообще не придется тратить деньги.

Тут он увидел, как Урсула возвращается, между припаркованных машин, сквозь сутолоку прохожих, и опустил штору. Он все еще не понимал, что с ними произошло, но надо ли это понимать? Он знал только, что чувствует себя в ее присутствии счастливым и что как только видит ее, все остальное отодвигается на второй план.

Может, сделать так, как она предложила? Деньги просто раздать – на небольшие, осмысленные проекты. Маленькие рефрижераторы для Филиппин и тому подобное. Акупунктурное лечение и оздоровление планеты. В этом он мог бы провести остаток своей жизни, и это была бы хорошая, приносящая удовлетворение жизнь. Покончить со всей этой безумной роскошью, со всем этим кичливым богатством и спесью. Неважно, действительно ли Якоб Фуггер был его предком или нет, он продолжит его дело там, где Фуггер остановился со строительством соцгородка. Он будет помогать людям, а будущее пусть побеспокоится о себе само.

Открылась дверь, влетела Урсула.

– Все в порядке, – объявила она, – мои родители ждут нас завтра к вечеру.

Он посмотрел на нее и почувствовал себя счастливым.

– А в конце недели полетим в Нью-Йорк, – предложил он. – И ты познакомишься с моими родителями!

Что-то в ее лице не совпадало с этим планом.

– Погоди, – сказала она с колебанием. – Погоди, пока не познакомишься со всей моей семьей.

* * *

То, что охранники доложили Маккейну в это ясное утро, совсем его не порадовало.

– Иными словами, вы не знаете, где он провел вчерашний день, – прорычал он.

– Мы выяснили, что девушка звонила своим родителям в Лейпциг, – послышался в трубке голос Марко Бенетти. – Они ждут ее и мистера Фонтанелли сегодня к вечеру на кофе.

– А вы будете ждать их обоих на вокзале, хотел бы я надеяться.

– Само собой разумеется. Крис как раз говорит с пилотом самолета, который доставит нас в Лейпциг.

– Молите Бога, чтобы они вас не обставили. – Он швырнул трубку на аппарат и схватил пульт телевизора, чтобы прибавить громкость, потому что рядом с дикторшей появился логотип Fontanelli. «…сенатор Драммонд высказался решительно против поглощения „Dayton Chemicals“ группой Фонтанелли. Он потребовал от Сената…»

Маккейн снова набрал телефонный номер.

– Уэсли? Я как раз смотрю новости. Кто такой этот сенатор Драммонд? – Некоторое время он слушал ответ. – Хорошо, так пошлите же к нему кого-нибудь, кто объяснит ему, что мы не обязаны когда бы то ни было что бы то ни было покупать у поставщиков из Огайо, если он не уймется. А если он не уяснит, предоставьте ему расчеты, во сколько рабочих мест ему это обойдется, расскажите ему, на каких телевизионных каналах и в каких газетах он предстанет в качестве главного виновника, и затем предложите будущему экс-сенатору работу упаковщика в рассылочном центре в Толедо. Что? Разумеется, еще сегодня. Сегодня вечером я хочу узнать из новостей, что мы купили «Dayton Chemicals».

Одни неприятности. Он потер виски, просматривая календарь сегодняшних встреч. Делегация из Венесуэлы уже дожидалась в приемной. Нефть по-прежнему составляла хребет концерна. Почти во всех нефтеналивных портах он пускал в ход все свое влияние, чтобы танкеры Cumana Oil подготавливались дольше всех и проверялись чаще всех. Из-за этого они пропускали сроки и теряли клиентов, остальное довершали штрафы за неисполнение условий договора, штурмом обрушиваясь на фирму, и вот сегодня он должен был ее купить. После этого – обед с шефом Mijasaki Steel Corporation, которого он должен принудить к пересмотру структуры его поставщиков в свете его напряженной кредитной ситуации.

И затем он должен поехать в Хартфорд, где профессор Коллинз скажет ему, как всю эту всемирную, сложную сеть могуществ и зависимостей, которую он сплел за два года, применить для того, чтобы исполнить прорицание Джакомо Фонтанелли.

* * *

Слишком много машин, желчно отметил он по дороге. Первой же мерой, которую он примет, как только достигнет долгожданного монопольного положения на нефтяном рынке: поднимет цены на бензин до такого уровня, при котором автомобильный транспорт станет экономически невыгодным.

Сплошная давка, гудки и обгоны, ужасно. Он подумывал о том, чтобы вызвать профессора Коллинза к себе в кабинет, но отказался от этой мысли. Он хотел увидеть собственными глазами его Институт изучения будущего, посмотреть, что из этой затеи получилось после того, как он бесконечно вкачивал туда деньги, и почувствовать, насколько надежны выводы, к которым пришел профессор. Все это можно было сделать только на месте.

Сегодняшние разговоры протекали неудачно. Наверное, он сам был рассеян. В другое время он сожрал бы венесуэльцев с потрохами за требование гарантии самостоятельности Cumana Oil, но сегодня он удовольствовался тем, что отослал их восвояси несолоно хлебавши и приказал ребятам в отделе инвестиций усилить заградительный огонь на бирже. Чего они о себе возомнили? Разумеется, по существу предприятие было здоровое. В противном случае он бы им и не интересовался. Но они были маленькие, а он большой; это было его естественное право – поглотить их.

И Касагуро Гато, должно быть, нашел кредитора, о котором Маккейн ничего не знал. Наверное, смог заполучить одного из этих старых японских миллиардеров в качестве негласного компаньона, только этим можно было объяснить его улыбчиво-неуступчивую позицию. Придется пока утереться с этой идеей – влиять на самого крупного работодателя южнояпонского региона и тем самым выиграть залог правительства.

Он чувствовал себя не очень хорошо. Слишком много поражений для одного дня. Ему не удавалось отодвинуть в сторону то, что произошло. Собственно, ему хотелось съездить в Хартфорд еще и поэтому – одному, без шофера, без охранников, – чтобы по дороге немного отойти от дневных дел, чтобы быть в состоянии видеть все вещи в их взаимосвязи. Но в нем все клокотало. Плохой день.

По небу тянулись темные тучи, что очень подходило к его настроению. Сегодня вечером будет дождь, возможно, даже гроза. В черноте облачного покрова лежали фиолетовые тени.

И все еще пробка, даже здесь, за городом, когда он благополучно покинул Лондон. Он душил руль своего «Ягуара», пока машины еле продвигались вперед, как при китайской пытке каплями воды. А, они там впереди удумали устроить ремонт, да еще на большом участке, и это в пятницу, к концу рабочей недели. Идиоты, свирепо подумал он.

Перед участком ремонта дорога сужалась в один ряд. Маккейн наблюдал ритм, в каком машины встраивались в единственный ряд, подобно застежке-молнии, пропустил вперед дребезжащий «Фольксваген» со сморщенной старушкой за рулем и только собирался последовать за ним, как слева подскочила грязно-коричневая машина и вклинилась перед Маккейном. Метнув гневный взгляд, он увидел за рулем широкоплечего громилу, который победно оглядывался на него, испытывая животную радость оттого, что обогнал «Ягуар». Рядом с ним сидела расфуфыренная бабенка и безмозгло скалилась.

Маккейн с недоумением глядел им вслед. И пока они медленно продвигались мимо ремонтного участка, на котором возились всего двое унылых рабочих, бабенка несколько раз оглянулась, явно восхищенная геройством своего спутника. Они говорили о нем. Насмехались. Чувствовали свое превосходство. Маккейн ощутил позыв к рвоте. Но у парня вместо мозгов были мускулы, так что, его не следовало таранить, выволакивать из машины и пытаться задушить или что-то вроде того.

Бесконечные минуты он полз позади них, пережевывая вопрос: а почему, к черту, он должен вкалывать, спасая человечество. Человечество? Разве оно не состояло в большинстве своем из таких вот олухов, как те, впереди? Тупая, бездуховная скотина, и на них он разбазаривает свое время? Эволюция – или слепая случайность, – может, и произвела на свет несколько человек, достойных его усилий, но большинство явно было браком.

Может быть, мрачно думал Маккейн, это не только неизбежно, но даже и своевременно, что человечество вымрет.