Текст книги "Один триллион долларов"

* * *

После первого хамского злорадства по поводу удара ниже пояса, нанесенного триллионеру Джону Фонтанелли, постепенно и другие начали понимать, что и их состояния уязвимы с точки зрения справедливости.

Возник новый вид давления. Адвокаты, обслуживающие богатых и сильных мира сего и до последнего времени хранившие молчание и нейтралитет, вдруг выяснили, что участие в выборах Всемирного спикера можно юридически приравнять к государственной измене. В конце концов, в большинстве уголовных кодексов предусмотрена строгая кара за такое деяние как вступление в иностранную армию: а разве голосование в глобальном референдуме по сути не то же самое? На эту тему в газетах, на телевидении и в публичных дискуссиях разгорелись устрашающие дебаты с правоведами, приверженцами другой точки зрения.

Многочисленные предприниматели бестактным образом вынуждали своих служащих дать подписку о неучастии в голосовании. «Ограничение прав!» – кричали другие адвокаты и подавали в суд на предпринимателей за учинение препятствий праву на свободное волеизъявление. Но процессы тянулись дольше избирательной кампании, и многие испытывали большие колебания.

Группировки, выступавшие против референдума, объявляли, что хотят направить на избирательные участки наблюдателей: не столько для того, чтобы наблюдать за ходом выборов, сколько для того, чтобы фиксировать избирателей и заносить их в списки. Что с этими списками будет дальше, об этом многозначительно умалчивалось, и это действовало сильнее, чем конкретная угроза. Организация We The People тоже не могла запретить им исполнение их намерений, ведь открытость процедуры выборов была основополагающим пунктом, а право наблюдать было гарантировано каждому гражданину, в том числе и тем, кто выступал против выборов.

Давление. Неуверенность. Запугивание. Опросы показывали резкое падение числа людей, готовых участвовать в выборах, а многие из этих опросов были к тому же сфальсифицированы, чтобы обескуражить энтузиастов.

* * *

Он ждал. Сидел на двуспальной кровати с темно-желтым бельем, отвратительным на фоне коричневых обоев, смотрел на дверь номера и ждал. Вскакивал каждые пять минут, бежал к окну и смотрел из-за занавески, провонявшей столетним сигаретным дымом, на подъездную дорогу и парковочную площадку. Машины подъезжали и отъезжали. Молодая пара усаживалась в машину, болтая по-французски, и по ним видно было, что они провели страстную ночь. Старые, одинокие мужчины в клетчатых рубашках и шляпах, в которых торчали крючки, выгружали удочки и холодильные боксы. Ребятня галдела на задних сиденьях, а матери кричали на них, чтоб замолчали. В выходные тут было очень бойкое место.

В мотеле был киоск, носивший название Super Marche, но размерами мало превосходивший развернутую газету, и Марвин то и дело бегал туда и покупал что-нибудь поесть, чипсы и шоколад и сэндвичи, которые лежали здесь с незапамятных времен, жесткие, как подошвы, с безвкусной курятиной или позеленевшей ветчиной с отвратительным запахом, но он съедал все. Не потому, что был голоден, а для разнообразия. Он старался тратить деньги так, чтобы на сдачу были четвертаки, четвертушки канадского доллара – это были единственные монеты, которые принимал телевизор. Один час стоил один четвертак, и чаще всего этот час кончался на самом интересном месте фильма, экран гас, возвращая его в действительность, которая наседала на него со всех сторон и изматывала.

В нем все дрожало. Как будто под кожей ползали мелкие насекомые, которые постепенно пожирали его рассудок. С этой дрожью он не мог справиться, она исходила из его костей. Он ждал, сидел на темно-желтой постели, полной крошек, пялился на входную дверь, и когда тот мужчина наконец пришел, он едва смог встать, чтобы пожать ему руку.

– Он у меня сорвался с крючка, – сказал Марвин еще до того, как был задан вопрос.

Мужчина посмотрел на него. Вначале он не хотел садиться, только отодвигал ногами в сторонку пластиковые пакеты и упаковки от печенья и смотрел на него, но потом все-таки сел.

– Что это значит? – спросил он, и Марвин рассказал ему все по порядку.

После телефонного разговора он думал, что, наверное, не надо было ему говорить про пришельцев и города на Марсе; Бликер об этом ему ничего не говорил, это он от себя добавил. В конце концов он ведь тоже кое-что читал и кое-что слышал и мог провести нехитрые параллели и установить причинно-следственные связи. Но для Джона это оказалось многовато, после этого он полностью закрылся. Но Бликеру незачем знать эти подробности. Незачем наводить кого-то на мысль, что Марвин сам не лыком шит и много знает.

– Что это значит? – еще раз спросил Бликер после того, как он описал ему ход разговора.

Марвин смотрел на него, тянул время, боясь произнести приговор.

– Они уже захватили его, – сказал он наконец. – Не знаю как. Обработали гипнозом, может. Но он… он тотально заблокирован, когда пытаешься ему объяснить. Тотально. Не прорваться.

Бликер побледнел при этих словах как смерть и смотрел на него в глубоком потрясении, глазами как колесные колпаки.

– Тогда судьба этого человека решена, – сказал он.

Он сказал это еще раз, и еще, как заклинание злых богов, и голос у него был низкий, как китайский гонг, который эхом отдавался в глубине души Марвина.

* * *

В пятницу, 26 июня 1998 года, в полночь по восточному нью-йоркскому времени, закончился десятинедельный срок выдвижения кандидатур на должность Всемирного спикера. Всего было подано 167 411 заявок, из которых лишь 251 отвечала установленным критериям. Большинство не сумели собрать достаточно подписей или вообще не собрали ни одной; многие подписные листы не отвечали требованию, чтобы имена на них можно было проверить; 12 подписных листов оказались с фальшивыми подписями, что привело к исключению заявителей. И все равно бюллетень для голосования в первом туре получался впечатляюще длинным.

Среди кандидатов было лишь 12 женщин, о чем все сожалели, но что нельзя было изменить как данность, которая, по словам руководителя выборов Лайонела Хиллмана «красноречиво свидетельствует о состоянии мира». Наряду с несколькими бывшими главами государств на пост претендовали знаменитые актеры, успешные бизнесмены, именитые писатели и известные спортсмены, среди которых был один южноамериканский футбольный идол (чьи шансы, судя по пари, заключенным у букмекеров, были на удивление высоки), затем вождь одной религиозной секты, одна бывшая порноактриса, один настоящий король (одного африканского племени), равно как и удивительное число неизвестных людей, и было загадкой, как они умудрились собрать необходимую поддержку. Только 34 кандидата были моложе шестидесяти лет, и ни одного моложе сорока. Была опубликована еще одна статистика, которая сортировала кандидатов по странам происхождения, других категорий не было.

В субботу 27 июня должна была состояться Генеральная ассамблея ООН по поводу церемонии начала избирательной гонки. Должен был выступить Генеральный секретарь Кофи Аннан – после своего гостя, руководителя выборов Лаонела Хиллмана, который должен был огласить и без того уже хорошо известные правила выборов, и камеры, которые разнесут это дальше по всему миру, должны были коротко остановиться на Джоне Фонтанелли, который был приглашен участвовать во всем этом в качестве зрителя.

Джон Фонтанелли и его штаб прибыли в Нью-Йорк накануне церемонии. Во время полета появились результаты последнего социологического опроса – на сей раз речь шла не о любительском обобщении любительских интервью с прохожими во всем мире, а об исследовании, проведенном известным институтом по заданию New York Times. Методы опроса были научными, подбор опрашиваемых – репрезентативным, число – обоснованное.

И результат был убийственный.

– Все пошло прахом, Джон, – сказал Пол, озабоченно изучая факс, как будто надеясь, что напечатанное черным по белому как-то изменится. – Если действительно на выборы придут только пятнадцать процентов, то про Всемирного спикера можно забыть. Он просто становится комической фигурой.

Джон взял у него из рук листки, прочитал их и молча вернул назад.

– Нет, – перебил он Пола, который хотел что-то добавить. – Никаких дискуссий. Мы доведем это до конца, кто бы что ни говорил.

Участникам пресс-конференции в вечер их прибытия в Нью-Йорк оказалось тесно даже в самом большом зале отеля. Журналистов были тысячи, они фотографировали и тянули свои микрофоны вперед, и все, все уже читали итоги социологического опроса.

– Опрос – это еще не голосование, – заявил Джон Фонтанелли. – Это лишь моментальный снимок. У нас впереди двадцать недель избирательной кампании, когда кандидаты на пост Всемирного спикера будут бороться за наши голоса. В ноябре и после подсчета всех голосов мы будем знать больше.

Крики, давка. Невозможно расслышать вопрос. Джон просто продолжал говорить дальше, он говорил, что приходило ему в голову. Он устал. Мысль о том, что проект может потерпеть крах, ужасала его больше, чем он готов был признаться.

– Мы стоим не просто перед выбором из двухсот пятидесяти одного кандидата, – говорил он. – Мы стоим перед одним из основополагающих решений, а именно: мы должны сделать выбор между новым этапом расширенной демократии и новой эпохой феодализма, на сей раз феодализма концернов.

Джон чувствовал только пустоту. Тихий внутренний голос подсказывал ему, что лучше остановиться, замолчать, чем сказать нечто такое, о чем потом будешь жалеть. Но он не мог замолчать, по какой-то причине, которая была сильнее всех разумных доводов и всей умудренности многолетней работы с общественностью.

– Если действительно Бог поставил меня на это место и дал это задание, – сказал Джон Сальваторе Фонтанелли, к ужасу своего штаба и к восторгу публики, – то он, несомненно, хотел, чтобы я сделал то, что я по совести и в силу своего разумения считаю правильным. Мы идем навстречу великим вызовам. Если мы не сможем справиться с ними приличным, человеческим способом, значит, мы и не заслуживаем дальнейшего существования.

Это звучало как разговор депрессивного пациента со своим психотерапевтом, сказал позднее Пол Зигель, которому удалось на этом месте резко закончить пресс-конференцию.

* * *

Участников церемонии пригласили на генеральную репетицию в два часа пополудни, чтобы уточнить процедуру – кто когда и откуда выходит – и дать возможность осветителям оптимально выставить свет. И Джон после тяжелой ночи и молчаливого утра поехал в своем лимузине, на сей раз один, лишь в сопровождении Марко и двух других телохранителей, потому что Пол проводил этот день в переговорах с представителями американских концернов. Судя по всему, первая фирма, которую он купил, станет первой же, которую он продаст: Mobil Corporation проявила интерес к приобретению Exxon.

Он чуть его не проглядел. Джон вышел, когда ему открыли дверцу, и зашагал по красной ковровой дорожке, как он это делал уже бесчисленное множество раз по всему миру, мимо охранников и прочего персонала, высматривая важных людей, как вдруг до его уха донесся, проникнув глубоко в его сознание, возглас:

– Хэлло, брат.

Джон вскинулся, пробежал взглядом по лицам на своем пути и увидел его.

– Лино?

– Не ожидал? – сказал тот с кривой ухмылкой. Он стоял среди прочих сотрудников безопасности, в униформе подразделения ООН, как будто служил здесь.

– Лино?.. Что ты здесь делаешь?

Лино похлопал по револьверной кобуре на поясе.

– Мне велели за тобой присмотреть.

– Тебе? – Джон потряс головой. – С чего вдруг?

– Приказ есть приказ. Еще в прошлую субботу я морозил задницу у Берингова моря и даже не помышлял о таком счастье.

– А где ты оставил свой истребитель?

Лино, растянув губы в улыбке, посмотрел вверх, на ряды мачт с флагами государств – членов ООН.

– Да, – сказал он, – тесновато для посадки.

Он постарел. Будто холод Крайнего Севера прорыл в его лице глубокие морщины, а в таких черных когда-то и густых волосах появились ледяные прядки. В глазах мерцала боль.

Джон схватил его рукав и повлек за собой, в фойе, где они нашли тихий уголок.

– Лино, ты меня прости, – сказал он с комком в горле, – что тогда все так получилось…

Он помотал головой.

– Тебе-то чего винить себя, Джон. Это я во всем виноват. Я… ну да, я думал, что я самый хитрый. А оказался полным идиотом.

– Они больше не допускают тебя к полетам, это так?

– Но не из-за тебя, не воображай. Просто там так холодно, и иногда приходится выпить жуткое количество виски, чтобы согреться. – Лино кусал губу, ну хоть это осталось от его застарелых привычек. – Я вконец распустился после того, как Вера вышла замуж за этого маклера по недвижимости. Они тогда чуть не выгнали меня из авиации. Немножко не хватило. Я думаю, загнать меня за Полярный круг показалось им более суровым наказанием.

– А после того, как ты еще что-то учинил, они заслали тебя сюда.

Лино расплылся в благодарной улыбке.

– Да, кажется, я немного переборщил в драке с командиром…

Они смеялись, а потом обнялись, неуклюже, как в детстве, и лишь на один благотворный миг.

– Это было действительно странно, – продолжил Лино с влажными глазами, украдкой их вытирая, – как я сюда попал. Всего один звонок моему командиру – и раз! – я уже лечу ближайшей машиной. Вначале я думал, что он так рад был от меня избавиться, а потом мне показалось, что кто-то дает нам с тобой шанс снова помириться? Не знаю.

– Очень может быть, – кивнул Джон и посмотрел на своего брата. – Ты был дома?

Лино важно кивнул.

– Был на сороковой годовщине свадьбы. Мать была очень огорчена, что какая-то фабрика в Болгарии оказалась для тебя важнее.

– Хм. В следующую пятницу, кажется, будет уже сорок вторая годовщина, если я не ошибаюсь? Я смогу остаться на неделю, когда здесь все закончится…

В этот момент к Джону подошла изящная женщина с азиатскими чертами лица.

– Мистер Фонтанелли? Извините, но вас уже ждут.

Джон виновато посмотрел на Лино.

– Но пока, как видишь, не кончилось.

– Приказ есть приказ, – сказал Лино и отдал честь. – Иди, а я пока тут присмотрю.

– Есть.

* * *

Зал Генеральной ассамблеи ООН – действительно самое впечатляющее парламентское сооружение, когда-либо возведенное людьми. Это единственный зал заседаний на всей территории, украшенный эмблемой ООН – окруженный оливковой ветвью стилизованный земной шар. Эмблема красуется на самом видном месте – на лобовой стене зала, поблескивающей золотом, – в окружении архитектуры, которая неподражаемым образом ведет взгляд наблюдателя и открывает перед ним картину, которая полностью передает дух устава. Две мощные, скошенные стены смелым взмахом окружают партер. За узкими окошками видны переводчики-синхронисты, неотделимые от происходящей здесь работы, но взгляд неудержимо устремляется дальше, вперед, на подиум, и вниз, на трибуну, и кто бы там ни стоял, в архитектоническом средоточии зала, его невозможно не заметить, хоть он и кажется маленьким, всего лишь человеком, зависимым от сообщества других людей и их сплоченности.

Зал вмещает восемнадцать сотен делегатов, за длинными изогнутыми столами, липово-зеленого цвета с желтой окантовкой и с микрофоном на каждом месте. С огромного купола над партером светят вниз лампы, словно звезды. У человека, впервые входящего в этот зал, пресекается дыхание, и если он не законченный циник, здесь он прозревает, какие возможности открываются перед людьми.

Во второй половине дня 27 июня величественный зал был почти пуст. Перед подиумом стояла горстка людей, разговаривая, двое из них таскали на плечах телевизионные камеры, а сверху то включали, то выключали прожектора. Человек с планшетом в одной руке и квакающим переговорным устройством в другой размахивал ими и отдавал команды. Мужчины в комбинезонах прокладывали силовые кабели и закрепляли их на полу черным скотчем. Генеральный секретарь стоял за пультом трибуны и терпеливо сносил, как осветитель водил перед его лицом экспонометром. Лайонел Хиллман ждал в некотором отдалении, скрестив на груди руки и внимательно выслушивая то, что говорил ему другой мужчина с другим планшетом.

Джону Фонтанелли, в отличие от них, нечего было делать, кроме как сидеть на месте, которое ему указали, и ждать того мгновения, когда камера направится на него, и тогда он должен сделать достойное лицо или хотя бы в этот момент не ковырять в носу. Единственное, что он должен был усвоить, – когда ему войти в зал и через какую дверь, а это ему объяснили быстро. И теперь он сидел, ублаготворенный неожиданным примирением с братом, поглядывал на других и наслаждался атмосферой этой аудитории.

От этого зала, казалось, исходила утешительная уверенность, терпеливое, почти упрямое упорство, как будто здесь витали души Махатмы Ганди и Мартина Лютера Кинга. И все-таки, нашептывали, казалось, эти стены, однажды, когда-нибудь, уверяли пустые столы. Это лишь вопрос времени. В один прекрасный день соберется мировой парламент, правительство всей земли, и людям, которые будут жить в те времена, это будет казаться самым естественным делом. Дети будут изучать по истории, что когда-то континенты были поделены на нации, что страны имели свои отдельные правительства, собственные армии и собственные деньги, и это будет казаться им таким же абсурдом, как в наши дни трудно поверить, что Северная Америка некогда была английской провинцией и в ней шла бойкая работорговля.

Джон поднял глаза к куполу. Может, именно здесь когда-то будет заседать мировой парламент, и это станет привычным и традиционным. Он почти физически ощутил это возможное будущее. Там, впереди он увидел стоящего президента мира или президентшу, отдающую руководящие указания. Он услышал невидимое, еще не родившееся беспокойство в рядах парламента, поскольку все еще будут существовать партии, расхождение мнений, споры за деньги и влияние или изменение курса. И так пребудет во все времена, пока на планете будут жить люди, это он увидел с отчетливой ясностью. И почувствовал мир за стенами, который будет в те времена – большой, сложный мир причудливой моды и изощренных технологий, многолюдный и полный мыслей и еще не родившихся идей, пульсирующий космос различных образов жизни, объединенных ошеломляюще сложной сетью зависимостей и разносторонних отношений, никому не оставляющих возможности для разделений и разрывов. Он почувствовал мир, в котором ни у кого не возникало желания тратить силы на сепаратизм, и это ему понравилось. Да, подумал он. Да.

Он с трудом вернулся из своего видения назад, в действительность, недоуменно огляделся, когда мужчина с переговорным устройством кричал в его сторону:

– Вы готовы, мистер Фонтанелли? Мы сейчас сделаем один прогон.

* * *

Вестибюль был неожиданно ярко освещен и полон беспокойства. Средства массовой информации устроили собственную генеральную репетицию, десятки прожекторов разливали свет, люди сновали туда-сюда, втыкали штекеры, устанавливали камеры на штативы. Джон огляделся, увидел свою машину, ожидавшую его, поискал Лино, но нигде не увидел его. Он кивнул Марко, который пробивался к нему сквозь толпу.

– Кто-то хотел с вами поговорить, – сказал тот, указывая куда-то через голову Джона.

Джон повернулся и тут же почувствовал удар, и еще один, и горячую боль, прожегшую его насквозь. Ноги его подломились, вокруг все забегали, поднялся крик, сплошной хор голосов и всеобщее движение, в то время как он, глянув вниз, увидел кровь на своем животе и на руках, которые он прижимал к нему. Кровь была ярко-красная, она вырывалась фонтаном, и он разом вспомнил то, что забыл и что все это время упускал из виду.

Завещание, хотел он крикнуть – тем, кто был вокруг, но они бегали и кричали наперебой и совсем не слышали его, да и ему самому показалось, что с губ его не слетает ни звука. Во рту у него был вкус железа, и горло наполнилось теплой жидкостью, затопившей его голосовые связки.

Теперь мир закружился вокруг него в медленном танце, он видел все, неужто они его не понимают? Завещание. Это был ключ ко всему. Огромная ошибка. Он истекал кровью, а они его не слушали.

Кто-то склонился над ним. Марко, со слезами на глазах. Завещание! Это было важно – успеть сделать. До этого он не имел права погрузиться в милосердную темноту, которая звала его, манила обещанием примирения и покоя. Сперва он должен им сказать то, что обнаружил, то, что он вспомнил – может быть, слишком поздно…

Завещание. У Маккейна осталось его завещание. Я забыл составить новое. Если я умру, он получит все…

* * *

Следственная комиссия под руководством Роберта А. Уилсона по завершении работы составила отчет на тысячу страниц, который впоследствии везде фигурировал как отчет Уилсона.

Из него следовало, что Марвин Копленд, родившийся в 1968 году в Нью-Йорке, 3 сентября 1997 года поступил на излечение от героиновой наркозависимости средней тяжести в клинику, расположенную в канадской провинции Квебек и был там зарегистрирован под именем Марвин Брюс. Следователи выяснили, что использование другого имени в этой клинике – обычная практика; поскольку туда часто поступают на излечение члены именитых фамилий, то гарантия анонимности – одно из основных правил заведения. То, что Копленд к этому моменту разыскивался криминальной полицией Франции, персоналу клиники не было известно.

Исчезновение Копленда, судя по всему, было связано со смертью итальянской безработной помощницы прокурора Константины Вольпе из-за передозировки героина в ночь на 31 августа в одном парижском отеле. Копленд был задержан – из-за того, что другие постояльцы отеля слышали крики из комнаты этой пары, и руководство отеля известило об этом полицию. К моменту своего ареста Копленд был не в себе, и его поместили в лазарет при следственном изоляторе. Оттуда он исчез в ранние утренние часы при невыясненных обстоятельствах.

Неясным осталось также и то, каким образом Копленд попал в Канаду. При поступлении в клинику его сопровождал мужчина средних лет, назвавшийся Брайаном Смитом. Стоимость содержания ежемесячно перечислялась на счет клиники из ванкуверского First Pacific Bank со счета некоего Рона Батлера. Этот счет был открыт 2 сентября 1997 года крупным взносом наличными, и единственные движения по этому счету составляли перечисления в клинику. Личность по имени Рон Батлер разыскать не удалось; оставленные в банке копии документов оказались фальшивыми, чего никто из сотрудников банка до этого времени не обнаружил.

Копленд оставался в клинике больше девяти месяцев и проходил там обычный курс лечения от наркозависимости, физического восстановления и психотерапии. 10 июня 1998 года, по свидетельству врачей, за три недели до запланированной выписки, Копленд сбежал из клиники. Исходя из хорошо наработанной практики охраны клиники, можно заключить, что совершить этот побег ему помогли со стороны. Его исчезновение было обнаружено через четыре часа. Тут же снаряженная погоня с собаками и принадлежащим клинике вертолетом вышла на его след в лесу, этот след обрывался на парковке у подъездной дороги. Оттуда Копленд, судя по всему, продолжил свой побег на машине, что лишний раз свидетельствовало о помощи со стороны.

Во второй половине дня 11 июня Копленд снял номер в мотеле Wooden Grizzly на трассе 113, где оставался до утра 14 июня. Судя по регистрации в мотеле, в это время он был на сером «Мицубиси Кольт», который числился в угоне в Торонто. По свидетельству персонала мотеля, Копленд снабжался из аптечного киоска, причем еду всегда уносил к себе в номер, из которого, кроме как за покупками, не выходил. Он провел два длинных телефонных разговора, первый – вечером 11 июня, второй – на следующий день. По данным телефонной станции, первый номер, по которому звонил Копленд, принадлежал лондонской резиденции Джона Фонтанелли, а второй номер – личный мобильный телефон Фонтанелли. Вечером 13 июня к Копленду приехал на черном спортивном автомобиле – предположительно на «Корвете» – мужчина, который пробыл у него около трех часов. Копленд покинул мотель на следующее утро.

Реконструировать его последующие передвижения можно было лишь приблизительно. Есть данные, что неподалеку от Лас-Санта-Джин, в местечке Ла-Доре, он купил на удивление большое количество фруктов, главным образом дынь. Свидетели могли наблюдать на берегу ближайшего озера, в стороне от трассы 167, мужчину, который упражнялся в стрельбе. Впоследствии на указанном месте гуляющие нашли множество расколотых на куски дынь, явно оставшихся от стрельбы.

По данным знакомых Копленда, у того никогда не было оружия, он никогда не стрелял и не имел никакого военного образования.

Осталось неясным также, где Копленд пересек границу. Один из пограничных служащих припоминал молодого человека безумного вида в сером «Мицубиси»; описание подходило к Копленду; пограничник обыскал его на предмет наркотиков, но ничего такого не нашел, тем более оружия.

Точно установлено, что утром 22 июня 1998 года Копленд приехал в Нью-Йорк, поскольку полицейский обнаружил его машину припаркованной в запрещенном для этого месте и идентифицировал ее как угнанную. Но Копленд так и не вернулся к своему транспортному средству. Не удалось установить также, где он провел неделю в Нью-Йорке. Никто из его знакомых не захотел его приютить; все предполагали, что он остановится у своей прежней возлюбленной.

То, что в субботу в здании ООН состоится церемония открытия Глобального плебисцита – официального начала кампании по выборам Всемирного спикера, было объявлено по всем средствам массовой информации. Нетрудно было узнать и то, что запланирована генеральная репетиция, для этого достаточно было просто звонка в хозяйственное управление. Вся территория ООН в этот день была закрыта для посетителей. На этом основании не проводилось обычного контроля безопасности (металлодетекторы, просвечивание багажа), ведь собственные силы охраны были существенно пополнены телохранителями мистера Фонтанелли, и такие охранные меры считались достаточными.

Особого упоминания заслуживают удивительные обстоятельства, которые привели в этот день к присутствию среди сотрудников безопасности Лино Фонтанелли, старшего брата Джона. Лино Фонтанелли, бывший летчик-истребитель военно-воздушных сил США, в мае 1995 года приобретший публичную известность в связи с так называемой «аферой Бликера», из-за психических проблем и систематического пьянства деградировал и был, в конце концов, откомандирован в службу охраны опорной базы Шактулик на заливе Нортон, Аляска. Оттуда он 20 июня был по приказу, переданному по телефону, отправлен в Нью-Йорк в распоряжение службы безопасности ООН.

Осталось неясным, как это могло произойти. Командир опорной базы, майор Норман Рид, готов был поклясться под присягой, что узнал по телефону голос лично знакомого ему вышестоящего начальника, полковника Джеймса Д. Бьюкенена. Тот же, в свою очередь, отрицает всякое свое участие в этом событии. Должно было последовать подтверждение приказа по факсу, но передача факса прервалась, что, по словам майора Рида, было скорее правилом, чем исключением, не дойдя до подписи полковника Бьюкенена. Поскольку майор Рид, по его собственному признанию, не сожалел о возможности избавления от проблемного Фонтанелли, начала факса ему хватило в качестве основания для отправки того в Нью-Йорк.

Лино Фонтанелли 27 июня 1998 года поступил в распоряжение охранной службы, отвечавшей за вход в зал Генеральной ассамблеи, время его смены началось в один час пополудни и должно было закончиться в одиннадцать часов вечера, с перерывом между пятью и половиной седьмого. Он был вооружен длинноствольным револьвером «смит-вессон».

Джон Фонтанелли появился перед залом Генеральной ассамблеи без десяти минут два. Выйдя из своего автомобиля, бронированного «Линкольна», он неожиданно встретил своего брата Лино и провел с ним короткий разговор. Около двух часов Джон Фонтанелли был уже на генеральной репетиции в зале заседаний, в то время как Лино Фонтанелли снова занял свое место на посту у входа. Генеральная репетиция длилась полтора часа и закончилась в половине четвертого.

Один из телохранителей мистера Фонтанелли, Марко Бенетти, родившийся в 1971 году в Риме, женатый, проживающий в Лондоне, дал для протокола показания, что незадолго до трех часов к нему обратился один из охранников ООН, Джордж Браун, родившийся в 1976 году в Альянсе, Огайо, с вопросом, не известно ли ему что-нибудь о предстоящей встрече мистера Фонтанелли. Тот ответил, что ему ничего такого не известно, но прошел за Брауном, по его просьбе, однако поставив об этом в известность своего коллегу Криса О'Хэнлона. Оба были снабжены мобильными телефонами и договорились, что О'Хэнлон сразу проинформирует Бенетти, как только окончится генеральная репетиция.

Оказалось, что охранники территории задержали человека при попытке войти в запретную зону. Этот человек, как обнаружил Бенетти, явившись туда, был Марвин Копленд, которого Бенетти знал лично. Копленд утверждал, что говорил с Джоном Фонтанелли по телефону, и тот попросил его о встрече после окончания генеральной репетиции. В ответ на выраженное Бенетти сомнение Копленд показал бумажку, на которой был записан мобильный телефон мистера Фонтанелли, знакомый Бенетти. Из этого Бенетти заключил, что разговор, на который ссылается Копленд, действительно состоялся, и предложил Копленду провести его в здание. Хотя он предполагал, что силы безопасности ООН уже обыскали Копленда, он обыскал его еще раз сам. Его бдительность усыпил разговор, в ходе которого Копленд выразил понимание всех мер безопасности.

Вскоре после трех часов они вошли в главный вход. В вестибюле уже начались подготовительные работы для вечерней телевизионной передачи, из-за чего Копленд предложил подождать снаружи. Бенетти согласился. Там они продолжали разговор. Копленд, по словам Бенетти, рассказал ему, что уже полгода как вернулся в Нью-Йорк, на потиражные доходы от продажи своего первого диска купил себе маленькую квартирку в Гринвич-Вилледж и с тех пор работает над своим вторым диском, для которого, однако, он пока не нашел фирму звукозаписи. Бенетти предположил при этом, что Копленд ищет встречи с Фонтанелли в надежде, что тот поможет ему заключить контракт на выпуск диска, как он уже делал это однажды.

Около половины четвертого Бенетти получил звонок от О'Хэнлона, что генеральная репетиция близится к концу. Копленд был взволнован и попросил Бенетти срочно сказать ему, где здесь туалет, что Бенетти и сделал.

Когда Копленд вернулся, Фонтанелли уже вышел из зала и находился в вестибюле. Копленд и Бенетти спешно устремились к нему, при этом, не дойдя до мистера Фонтанелли, с разных сторон обошли одно препятствие – буфетный стол, на который два флориста как раз аранжировали украшение из цветов, – так, что Копленд оказался за спиной Фонтанелли. В тот же момент, когда Бенетти обратил его внимание на присутствие здесь его друга, Копленд совершенно внезапно выхватил оружие, девятимиллиметровый «зиг-зауэр автоматик» и несколько раз выстрелил в Фонтанелли.