Текст книги "Один триллион долларов"

45

Temple Tomorrow Society проводил конгресс под названием «Управление планеты». Организация приглашала в Сан-Франциско лауреатов Нобелевской премии, бывших президентов США, поседевших в почестях и внимании бывших руководителей иностранных государств и в первую очередь именитых хозяйственных руководителей со всего мира, чтобы в течение трех дней в знаменитом Фермонт-отеле выявить и указать путь в XXI век, путь к новой цивилизации. То, что Джона Фонтанелли не оказалось среди приглашенных экономических светил и хозяйственных воротил, никого, казалось, не беспокоило.

– Я не задет и не обижен, – сказал Джон, когда Марко пришел к нему с результатами разведки, проведенной сотрудниками безопасности. – Я лишь хочу знать, что происходит.

– Разумеется, мистер Фонтанелли, – сказал Марко.

– Ведь вы мне верите? – Джон посмотрел ему в глаза.

– Да, – сказал телохранитель и зарядил проектор.

Temple Tomorrow Society был основан незадолго до Рождества 1997 года. Учредитель и почетный председатель был Брэдфорд С.Темпл, до того председатель правления Morris-Capstone, ушедший на покой и передавший дела Малькольму Маккейну. Темпл был толстобрюхий мужчина со Среднего Запада, которому, судя по имеющимся фотографиям, можно было приписать страсть разве что к скачкам или к молоденьким стриптизершам, но от которого никак нельзя было ожидать основания общества, в уставе которого записано: «Торить дорогу человечества в будущее».

– Значит, за всем этим стоит Маккейн, – понял Джон. Теперь стало ясно, почему его не пригласили.

Конгресс «Управление планеты» заседал за закрытыми дверями, в строгой изоляции от средств массовой информации. Лишь небольшая, ручного отбора, группа журналистов была допущена на некоторые полуоткрытые заседания, причем все сообщения перед публикацией подвергались проверке, равно как и каждая аудио– или видеозапись.

Одну из таких видеозаписей Марко и запустил. Так быстро доставить ее из Сан-Франциско в Лондон стоило немалых денег.

Профессор экономики говорил о свободной торговле и ее будущем развитии. Миллиардер высказывался об инвестициях в новые рынки. Никто не говорил дольше пяти минут, все излагалось чрезвычайно сжато. Топ-менеджер компьютерной фирмы изобразил, как разработчики программных продуктов со всего мира благодаря компьютерной сети работают у них круглые сутки – когда они хотят и сколько могут, без миграционных проблем и независимо от национальных правительств и их предписаний в части трудового законодательства. «Людей принимают на работу по компьютеру, они работают на компьютере и по компьютеру же их увольняют». Один торговый магнат из Юго-Восточной Азии предсказывал, что вследствие повышения производительности труда в будущем будет достаточно двадцати процентов работоспособного населения, чтобы держать на плаву все мировое хозяйство. Пятой части будет достаточно, чтобы произвести все товары и оказать все услуги, какие мир сможет себе позволить.

После него к трибуне вышел Малькольм Маккейн, мрачно оглядел всех присутствующих и задал вопрос, который не мог не возникнуть:

– А что мы будем делать с лишними людьми?

Джон не верил своим ушам. Маккейн действительно воспользовался понятием surplus peaple – лишние люди. И никто не сказал ни слова возражения. Даже шепот не прошел по залу.

* * *

Пол Зигель приступил к работе управляющего Fontanelli Enterprises в начале марта. За несколько дней перед тем он приехал в Лондон и сделал то, что Джон пытался ему отсоветовать как неисполнимую затею: с помощью маклера и «бессовестного везенья» нашел квартиру, и даже такую, которая отвечала всем его представлениям. Она поразительно походила на его предыдущие квартиры, только из окон открывался чудесный вид не на Гудзон или Потомак, а на Темзу.

Джон распорядился отремонтировать кабинет Маккейна и перебрался в него сам, а Полу отдал свои комнаты. Мысль посадить его в кабинет Маккейна, так сказать в качестве эрзаца, была ему неприятна.

Пол ввел на управленческом этаже новый стиль и новые порядки. Отныне было покончено с уединенными скудными обедами за столом конференц-зала. Зигель обедал вместе со всеми директорами в «Казино», не смущался распорядиться, чтобы сдвинули вместе несколько столов и заводил мужчин и немногих женщин обсуждением самых животрепещущих вопросов. Джон после некоторых колебаний тоже примкнул к ним и обнаружил, насколько это освежает – иногда покидать свою уединенную командную высоту.

Но Пол Зигель был не только общителен и открыт. Он немедленно доказал, что может действовать и решительно, когда нужно. До его слуха дошло, что трое из директоров увлеченно обсуждают так полюбившуюся Маккейну идею лишних людей. Детективы, которых он к ним приставил, нашли и другие доказательства их связи с Маккейном, после чего он уволил их со словами «Лишние люди – это вы» и подал на них в суд, обвинив в измене, подстрекательстве к нанесению ущерба имуществу и промышленном шпионаже. Впоследствии он выявил и других «кротов» на разных уровнях управления и уволил всех без исключения.

Джон в общей сложности трижды пытался позвонить Урсуле. Первый раз он начал набирать номер, но на половине набора положил трубку, сказав себе, что она сама объявилась бы, если бы что-то питала к нему. Несколько дней спустя он пересилил себя и набрал номер до конца, но услышал автоответчик и снова положил трубку, не оставив сообщения: то, чего он хотел, не улаживается при помощи автоответчика. И когда несколько дней спустя сделал еще одну попытку дозвониться, аппарат не отвечал, лишь тянулись длинные, бесконечные и тщетные гудки.

В один из этих дней секретарша принесла ему письмо, заметно выделявшееся на фоне прочей почты.

– Мы сперва решили, что это одно из тех писем, которые вам иногда пишут дети, – сказала она, – но оказалось, что это деловое письмо.

– Деловое? – удивился Джон, беря конверт в руки. Как все письма, оно было, естественно, просвечено и вскрыто. Конверт был оклеен яркими марками и подписан неумелым почерком, но корректно: Мистеру Джону С. Фонтанелли. С марками Республики Филиппин. Отправителем значился некий Мануэль Мельгар.

– Кто такой Мануэль Мельгар? – пробормотал Джон и тут же все вспомнил. Остров Панглаван. Мальчишка. Который выпросил у него триста долларов.

В конверте было письмо, в котором Мануэль описывал свои успехи и поражения – он купил и переоборудовал трицикл, через два месяца поссорился с мистером Балабаганом и уже нашел другого скупщика рыбы, дела идут, причем самым выгодным неожиданно оказалась продажа сластей детям. Он приложил фотографию: трицикл, весь увешанный и оклеенный рекламными стикерами, за рулем – светящийся от гордости молодой филиппинец. Вторым приложением был листок в клеточку с тщательно расписанным планом погашения долга. Мануэль сам установил срок кредита – пятнадцать лет – и процентную ставку – 6 процентов. По его расчетам, ежемесячная выплата выходила 2 доллара и 53 цента. За первые полгода он приложил чек на 15 долларов и 18 центов.

– Да, черт возьми, – пробормотал Джон. – Невозможно избавиться от денег.

* * *

Пол, казалось, не мог понять причину волнения Джона. Он пробежал письмо глазами, спокойно изучил план погашения, указал на одну из цифр и сказал, берясь за калькулятор:

– Думаю, здесь он ошибся в подсчетах.

– Дело вообще не в этом, – вскипел Джон.

– А в чем же? Ты дал ему в долг, он выплачивает. Естественнейшее в мире дело.

– С процентами! – Джон вскочил. – Проклятье, я дал ему денег, чтобы у него был шанс… а теперь еще и зарабатываю на этом! Когда это кончится? Я даю людям деньги, они мне возвращают больше. Должно же это где-то оборваться! Иначе в один прекрасный день все деньги соберутся у меня, и что тогда? Тогда мне будет принадлежать весь мир, так? Но это же не имеет смысла.

Пол откинулся на спинку и задумчиво смотрел на него.

– Я не думаю, что это зайдет так далеко. Что тебе будет принадлежать весь мир.

– Пол, ко мне притекает больше денег, чем я раздаю. Чем же это еще может кончиться, как не тем, что они однажды все соберутся у меня?

– До сих пор все крупные состояния в какой-то момент снова исчезали.

– До сих пор.

– Если бы все было так просто, как ты только что вывел, весь мир давно бы уже принадлежал семье Рокфеллеров, если не потомку Фуггера.

Джон даже вскрикнул:

– А я, по-твоему, кто? Я и есть потомок Якоба Фуггера!

– Так говорит некая Урсула Фален. Но что касается меня, то ты, в первую очередь, потомок Франческо Фонтанелли.

– О, да. – Джон опустился в кресло, прижал ко рту сложенные ладони и уставился в потолок. Некоторое время длилось молчание, пунктиром прочеркнутое щелканьем шариковой ручки, которой играл Пол. – А как же с прорицанием?

– А что с ним? – Судя по голосу, Пол был сейчас далеко отсюда.

– Но ведь наследник – я? Да. Я истинный наследник? Нет. Я не могу вернуть человечеству потерянное будущее. Я понятия не имею, как это сделать. Я даже не знаю, о чем идет речь. – Он начал двигать сложенные ладони из стороны в сторону. – Лоренцо бы знал. Если был бы истинным наследником. Но Маккейн его уничтожил.

– Джон? – позвал его Пол.

– Ну?

– Я не знаю, должен ли я почитать божественное провидение, которое допускает вмешательство таких, как Маккейн.

Джон удивленно поднял голову. Пол сидел за своим письменным столом, вертел в руках шариковую ручку и казался слегка раздраженным.

– Что?

– Все это просто bullshit, – сказал Пол. – Чушь собачья. Какая разница, чей ты потомок и что там кому-то когда-то привиделось или примерещилось. Считается лишь то, что есть на сегодняшний день. Ты получил себе на шею это состояние и этот концерн и должен теперь с ним управляться. Ну что другое могло бы прийти в голову твоему кузену? Ему же было шестнадцать лет! Что можно знать о жизни в таком возрасте?

– Что можно знать о жизни в таком возрасте? – Джон поднялся на ноги. – Я тебе сейчас покажу, что Лоренцо знал о жизни в этом возрасте. – Он бросился в свой кабинет напротив, порылся в своих ящиках, нашел обе части статьи для школьной газеты и их перевод и вернулся к Полу. – Вот. Прочти это.

Пол стал читать. Он читал, вначале усмехаясь, потом нахмурившись, а дочитав, хмыкнул.

– Ну? – выжидательно спросил Джон. – Гениально, нет?

– Не знаю. Немного похоже на те памфлеты, которые хотят доказать, что Эйнштейн был неправ или что теория эволюции ошибочна. Такую статью уместнее всего сунуть на Таймс-сквер в руку какому-нибудь сумасшедшему со свалявшейся бородой и безумным взглядом. – Он отложил листки в сторону, как будто они были заражены блохами.

– Почему? – приступил к нему Джон. – Скажи, что тут не так? Я это не раз перечитывал. Новая денежная эмиссия функционирует именно так. Через Центральный банк или через коммерческие банки. Лоренцо этого не объясняет, но я вижу перед собой пример моего собственного банка: кто-то кладет деньги, я отдаю их в долг другому, кто тоже размещает их у меня, так что я снова могу отдать их кому-то взаймы, и так далее. Так возникает все больше активов, вкладов, и они считаются деньгами. Ведь это так, нет?

– Да, – невольно кивнул Пол.

– Но то, что он говорит, не написано в книгах, которые я читал. При том, что это лежит на поверхности. Ведь вместе с активами должны возникать и долги. Всегда, неизбежно. Причем из-за процентов больше долгов, чем активов. Вся система необратима. Она тащит за собой, и чем больше напрягаешься, чтобы выплыть, тем глубже она затягивает в погибель. Эффект снежного кома.

Пол Зигель растерянно моргал.

– Ну, не знаю. Это очень нетрадиционный взгляд на вещи… Это противоречит всему, что я изучал.

– Это мне ясно. – Джон снова упал в кресло. – И я при всем желании не знаю, что мне со всем этим делать.

Зависло молчание. Легкий шорох за столом выдал, что Поль снова принялся за чтение статьи.

– У тебя есть только одна альтернатива, – сказал он наконец. – Либо денежное хозяйство, со всеми его преимуществами и недостатками, либо возврат к какой-то форме обменного хозяйства. У которой сплошь недостатки. В наши дни, с Интернетом, много чего осуществимо… Но у меня, честно говоря, не хватает фантазии представить все это в деталях.

– Как ты думаешь, – спросил Джон, – а если бы мы нашли гениальную альтернативу денежной системе, хватило бы у нас мощи повсеместно ввести ее?

– Нет, – сказал Пол без промедления.

– У самого большого концерна в мире? У самого крупного частного состояния всех времен и народов?

– Никогда в жизни. Весь мир объединился бы против тебя.

– Да, – кивнул Джон и запрокинул голову на спинку кресла. – Именно так я и думал.

В его виске бился пульс. Он чувствовал какое-то неудобство, как будто проглядел какую-то взаимосвязь, какую-то важную деталь, и не может вспомнить, какую именно. Но, может, он просто заболевает? Он потрогал лоб. Горячий. Ну вот, ничего удивительного после такой недели, полной стрессов.

Он встал. За окнами уже смеркалось.

– Поеду домой, – сказал он. Пол ошеломленно глянул на него. – Мне нехорошо. Выпью травяного чаю и вовремя лягу в постель.

– Давай, – сказал Пол. – Так и сделай. – Он поднял со стола перевод статьи. – Я могу подержать это некоторое время у себя? Вдруг мне что-то придет в голову.

– Конечно, не проблема. Мир мы спасем как-нибудь в другой раз.

* * *

Отвратительный снег с дождем встретил его, когда они подъехали к замку.

– Может, въехать в гараж, сэр? – спросил шофер. Оттуда можно было попасть в дом, правда, по многочисленным лестницам, которые сейчас страшили Джона больше, чем пять шагов под дождем.

– Нет, – сказал он. – Я выйду здесь.

В доме дворецкий взял его мокрое пальто, подал ему подогретое полотенце для волос, а когда Джон вытерся, подал гребень и зеркало. Джон попросил его распорядиться насчет чая от простуды и побрел наверх в свои покои.

Чай принесла горничная, Франческа, все эти годы такая же робкая, как и в первые дни, когда начала работать у него на вилле в Портесето. Она поставила перед ним поднос с фарфоровым чайником и чашкой, с лимоном, молоком, сахаром и маленькими песочными часами, оправленными в золото, которые показывали, когда пора вынимать ситечко с чаем. Поскольку время заваривания как раз истекло, она вынула ситечко и налила ему чашку чая.

– Grazie, – сказал Джон.

– Prego, – еле слышно ответила она, но вместо того чтобы бесшумно, как тень, удалиться, как это бывало с ней всегда, она с колебанием начала: – Scusi, Signor Fontanelli…

Джон вдохнул аромат чая и почувствовал себя больным настолько, что его череп мог лопнуть в любое мгновение.

– Si?

Она никак не решалась изложить ему свое дело.

– Я, эм-м… дело в том, что… эм-м, – каждое ее слово пульсировало в его слуховых путях так, что ему становилось страшно.

– Come? – прошептал он.

– CD, – выдавила она, загребая руками, как в спазматическом приступе. – Я купила CD и… хотела у вас спросить, не будете ли вы против…

Он слезящимися глазами смотрел на бледную горничную, с трудом соображая, как он может разрешить или запретить ей покупку компакт-диска.

– …если я послушаю его на вашей стереоустановке? – наконец договорила она и отпрянула, как будто ожидая побоев. – Конечно, когда вас нет дома, – шепотом добавила она.

Только и всего? Джон вымученно кивнул.

– Si. D'accordo. – И поблагодарил небо, что после этого она оставила его в покое.

Он пил чай мелкими глотками и с каждым глотком ощущение простуды проходило. Но в голове ворочались тяжелые, весом в тонны, мысли. Не вызвать ли врача? Или проглотить какую-нибудь таблетку?

Но он был не в состоянии принять какое-то решение. Без всяких сомнений, его голова сегодня ночью разорвется – ну и пусть. Он допил чай и лег в постель, тут же впав в беспокойный, полный кошмаров сон.

* * *

На следующий день ему было лучше, но ненамного: казалось, жестокая рана покрылась тонкой кожицей, в любой момент готовой лопнуть. Но сидеть дома он не хотел и поехал в офис. Там он нашел на своем письменном столе записку от Пола: тот желал ему скорейшего выздоровления, уезжая на один день – до вечера – на переговоры в Париж.

Джон отменил все назначенные встречи и читал отчеты Banco Fontanelli, Южноамериканского горнорудного общества и газеты. Маккейн, за последние недели выступавший на публике больше, чем за предыдущие два года в качестве босса Fontanelli Enterprises, постепенно превращался в идола инвесторов со всего мира. Он все чаще открыто высказывался за то, чтобы освободить «производительную элиту» от налогов, единственный смысл которых состоял в том, чтобы поддерживать жизнь «непроизводительной обузы». «Природа не ведает социальных налогов», – заявил он под аплодисменты на одном экономическом симпозиуме и потребовал отмены всех торговых барьеров, а равно и радикального освобождения рынков от регулирования.

Джон видел по телевизору сообщение о демонстрациях, проходивших перед закрытыми дверями центра симпозиума. Один пожилой мужчина в очках с толстыми, как бутылочное дно, линзами говорил репортерше:

– Я тяжело болен сахарным диабетом и уже семь лет безработный. Я пришел на демонстрацию, потому что вижу: Маккейн и ему подобные хотели бы загнать таких, как я, в газовые камеры.

Аналитический отдел сообщал о растущем числе объединений предприятий под руководством Маккейна, который заседал уже в одиннадцати наблюдательных советах, среди которых был и второй по величине после Fontanelli Enterprises производитель энергии. Биржевой курс акций предприятий, принадлежащих Morris-Capstone, если они попадали на биржу, поднимался до высот, которые доселе считались недостижимыми.

Джон принял все это к сведению и размышлял над этим, но, как ни вертел и ни крутил, чувство грозящей опасности не оставляло его, равно как и чувство бессилия.

* * *

В «Казино» царила полутьма, за окнами разливалось световое море Лондона. Они были единственными посетителями, и если бармен за стойкой и ждал, когда же наконец сможет уйти домой, вместо того чтобы полировать и без того чистые бокалы, то старался, чтобы по его виду это не было заметно.

– Раньше можно было просто посидеть в какой-нибудь пивной, – сказал Джон.

Пол пригубил свой напиток.

– Тем не менее мы никогда этого не делали.

– Но мы могли это сделать.

– Не могли. Потому что у тебя никогда не было денег.

– Вот всегда что-нибудь не так. – Джон смотрел в свой стакан. – После Мехико они пасут меня так, что мне иногда кажется, будто я в тюрьме.

– М-да. Ничто не обходится даром. Даже безграничное богатство.

От окон шла приятная прохлада. Вдали морозно поблескивала Темза. Внизу были видны проезжающие машины и крошечные пешеходы. Они возникали в световых конусах уличных фонарей и через несколько шагов снова сливались с темнотой.

– Что будет дальше? – спросил Джон.

– Что ты имеешь в виду? – поднял брови Пол.

– Мы забыли о предначертании. Мы погребли все амбиции повлиять на ход мировых событий. Мы делаем business as usual, покупаем, продаем, приостанавливаем кредиты, отпускаем их, считаем деньги. – Джон вертел свой стакан в руках. – А потом?

Пол откинулся на спинку.

– Никаких «а потом». Так будет продолжаться всю твою жизнь.

– Но какой это имеет смысл?

– Нет, ты все же не предприниматель, это видно. Дело не в том, чтобы считать деньги, дело в том, чтобы создать что-то. Такой большой концерн находится в постоянном развитии. Непрерывно где-то что-то происходит, меняются условия, приходится реагировать на эти изменения или действовать с опережением. Такова игра. Это как бейсбол. В конце концов, играют потому, что это доставляет удовольствие.

Джон поглядел на остатки в своем стакане, наконец опрокинул их в себя и жестом заказал новую порцию.

– Когда ты последний раз ходил на бейсбол?

– Ох, – Пол напрягся, вспоминая. – Давно уже. Я думаю, мы вместе были на матче в Нью-Йорке. Перед тем как мне уехать в Гарвард. – Он покачал головой. – Но убей меня, не помню, кто с кем играл.

– Я тоже не помню. – Подошел бармен, поставил перед ним новый напиток, а пустой стакан унес. Пол заказал еще раз то же самое. – Некоторое время следил за игрой лиги, а потом у меня долго не было телевизора, и я выпал из темы.

– Со мной то же самое. Готовился к экзаменам.

Джон кивнул и сухо засмеялся:

– Разве это не ужасно? Как быстро теряешь вкус к истинным ценностям?

– Просто трагедия. – Принесли новый напиток для Пола. Он принял его, благодарно кивнув, отпил глоток и подождал, когда бармен удалится. – А дальше будет вот что. От тебя пойдет новая финансовая династия. Семья вроде Рокфеллеров, Ротшильдов или Медичи. Или пусть хоть Фуггеров. Когда-то ведь ты найдешь женщину, которая выдержит деньги и роскошь, народишь кучу детей, которые будут учиться в лучших школах мира и постепенно входить в бизнес…

– Ты говоришь совсем как Маккейн. Он тоже все хлопотал об основании династии.

– Ну что ж, не все, что говорил Маккейн, так уж глупо. Судя по тому, что ты рассказывал и что я читаю теперь в газетах, он свихнулся совсем недавно. – Пол возил свой стакан по столу. – Просто так уж повелось, понимаешь? Это было хорошо заметно в Гарварде, все эти династические сыновья и дочери… При твоей жизни состояние вырастет, твои дети будут поддерживать его на стабильном уровне, а с поколением твоих внуков оно начнет убывать. Так случается со всеми большими состояниями. Но триллиона долларов хватит на много поколений, какими бы расточительными они ни были.

Джон отпил глоток и почувствовал желание набраться сегодня под завязку.

– Звучит обнадеживающе. Может, когда-нибудь они будут проматывать миллионы на последние ведра чистой воды, как знать?

– Эй, – спохватился Пол. – Но ты можешь тратить деньги и на благотворительность, если хочешь. Старый Рокфеллер так и поступал, когда испытывал кризис смысла жизни, и без его фондов теперь немыслимы ни медицина, ни образование, ни наука.

– Лучше я разыщу какого-нибудь ясновидящего. Положу ему на счет полмиллиона долларов сроком на пятьсот лет, и какой-то бедолага году этак в 2500-м унаследует жуткие триллионы долларов. Или какая тогда будет валюта. – Он залпом проглотил спиртное и наслаждался жжением в горле. От него утихала боль в душе, будто накрытая ватным одеялом. – Как знать, может, и состояние Фуггера возникло таким же образом? Я умру от смеха, если со временем это обнаружится. Эй! – крикнул он бармену, подняв пустой стакан. – Еще один. Двойной!

Пол критически оглядел его.

– Ты что, хочешь напиться?

– Угадал, – с похвалой кивнул Джон.

– Не надо.

– Надо. Иначе сегодня ночью у меня лопнет башка от мыслей. – Но все же махнул бармену рукой: – Отбой. Кока-колу, пожалуйста.

Пол вздохнул и сказал:

– Знаешь, может, сейчас мы переживаем куда более значительную фазу, чем нам кажется. Может, на наших глазах возвращается Средневековье.

– Средневековье? – В этот момент перед внутренним взором Джона почему-то возник строгий облик Якоба Фуггера, портрет которого так и продолжал висеть у него в спальне.

– Я где-то читал, не помню. О сходстве между сегодняшними концернами и структурами владычества в Средние века. Например, ты – король, я твой канцлер, наши директора – герцоги, которых ты назначил, и так далее вплоть до последних сотрудников, твоих подданных. – Он сделал жест от пола к потолку: – Это – твоя крепость, охраняемая храбрыми рыцарями, так? У тебя есть своя коммуникационная система, и если подумать, что во всех наших столовых, на всех фирменных бензоколонках и так далее можно расплачиваться карточкой фирмы, то даже собственная финансовая система. И в то время, как вокруг опустошаются ландшафты и рушатся нравственные устои, в то время, как варвары придвигаются к границам и повсеместно тлеют кризисы, ты и другие короли продолжаете строить свои королевства, нарастает ваше могущество, пока прежняя великая империя – тогда Рим, сегодня, возможно, Америка – приходит в упадок, и вы устанавливаете в мире новый порядок.

– А что, – зачарованно воскликнул Джон. – Не так уж и глупо! – Перед его внутренним взором возникли неприступные стены монастырей, рыцари в доспехах и многоцветные торговые караваны. Он прямо-таки ощутил на своих плечах горностаевую мантию.

– Да? – улыбнулся Пол и грустно добавил: – Но Средневековье – это значит мрачные столетия невежества, полные войн, эпидемий и страдания. Может, пока не поздно, нам надо основать ряд монастырей, в которых сохранится хотя бы сегодняшний уровень знания. Раз уж свобода и демократия после короткой поры расцвета снова обрушиваются в феодализм.

Джон кивнул, находясь под сильным впечатлением.

– Да, – сказал он. – Может, так мы и сделаем. – Его взгляд устремился вдаль над крышами города. Окружающие башни вдруг показались ему похожими на зубцы вражеских крепостей, улицы внизу были как бастионы и ходы вдоль крепостных стен. Туман казался дымом сражений. – Какая мысль…

Впоследствии он не мог сказать, что послужило толчком. Внезапно он закаменел, что-то внутри него судорожно сжалось, так, будто кожица поверх раны его души все-таки лопнула, и изнутри полилось то, что давно копилось, и этот поток затопил его валом видений, идей и чувств. Наверняка в том, что сказал Пол, скрывалось какое-то ключевое слово, которое толкнуло ассоциативную цепочку, неудержимую, как ряды падающих костяшек домино, и в то время, как это происходило, раскололось все его окружение, раскололо его самого и сложилось заново, из тех же частей, но упорядоченных по-новому, лучше, впервые правильно с тех пор, как он научился думать. Будто лавина из тысяч деталек паззла обрушилась на него, чтобы лечь готовой картинкой. Больше не нужно было напрягаться, потому что все усилия уже были давно сделаны, оставалось лишь втянуть голову в плечи под ударами лавины и задержать дыхание.

– Теперь я знаю, – горячо прошептал он. И продолжал окаменело сидеть, не сводя глаз с окна, с далекого здания, со светлой точки в нем.

– Что-что? – спросил Пол.

– Я знаю, что мы должны делать. – Он продолжал оставаться неподвижным, потому что малейшее движение могло спугнуть это видение.

Пол наклонился вперед и с опаской присмотрелся к нему.

– Что мы должны сделать? – повторил он.

– Чтобы исполнить предначертание.

– Джон, тебе не кажется…

– Это очень просто. Совсем просто. И как мы только раньше не додумались.

– О, – Пол озадачился. Некоторое время он смотрел в пустоту перед собой, тогда как Джон продолжал фиксировать дальнюю светящуюся точку в темноте. И, наконец, спросил: – И что же?

И Джон сказал ему. Сказал, что нужно сделать.

Когда он закончил, в зале была тишина, как будто воздух застыл. Джон очнулся из своего оцепенения, нашел взгляд Пола и заглянул в его большие, недоверчиво устремленные на него глаза.

Впервые в жизни ему удалось поразить Пола Зигеля.