Текст книги "Спаситель мира"

Услышав весть о дочери, хозяин разволновался. Он нашел терпеливого слушателя и не мог отказать себе немного поболтать о наболевшем:

– Вы только подумайте! Мойша Рамович стал дедушкой!

– Поздравляю. – Тимур привстал и пожал Раймовичу руку.

– Спасибо, молодой человек, вы принесли добрую весть. Да, мы дожили до того дня, что из России бегут люди. И виноваты в этом, как всегда, евреи. Вы можете мне сказать, что это значит? – И не дождавшись ответа, ответил сам:

– Это значит, что один еврей по фамилии Маркс на деньги другого еврея по фамилии Энгельс написал сомнительное утопическое учение, а третий полуеврей Ульянов решил этим воспользоваться. В конце концов, за коммунизм опять будут бить евреев. Знаете, почему? Не знаете? И правильно. Никто не знает. А я вам вот что скажу. В каждом народе есть пакостники. Поверьте, большинство евреев приличные люди, но нас будут судить за гнусности Маркса и его последователей… Вот и мой зять Абрам воюет за большевиков.

– Я никогда не обвинял людей по их национальному признаку, – пресек Тимур речевой поток хозяина.

– Вы разумный молодой человек, – заключил Мойша и наконец перешел к делу:

– Я помню, что вы намекнули на заказ и приличное вознаграждение? Так я вас внимательно слушаю.

Тимур полез в нагрудный карман жилета, достал кожаный футляр, раскрыл его и извлек мерцающий гранями белый камень. Старый еврей преобразился. Глаза его загорелись, а с лица исчезло жалобное, печальное выражение.

– Какая любопытная вещица! Это горный хрусталь. Но я впервые вижу этот камень такой чистой воды. Можно мне взглянуть на него поближе?

– Конечно. Вам же с ним работать, – ответил Тимур и вложил свой магический кристалл в ладонь мастера. – Я хочу, чтобы вы его скопировали.

Мойша мелкими шажками подбежал к рабочему столу, сдернул с него рогожу, зажег лампу и принялся изучать камень под лупой.

– Вы хотите иметь точную копию, молодой человек?

– Мне нужны две точных копии, – ответил Тимур.

– И вы желаете, чтобы я скопировал письмена на его обратной стороне? – прошептал Рамович.

– И письмена тоже.

– Это очень трудная работа, – шепотом сообщил Мойша.

И Тимур услышал в шепоте профессионала одновременно восторг и ужас.

– Сколько времени займет эта трудная работа, и во что вы ее оцените? – поинтересовался он.

Мастер погрузился в раздумье и засопел. Прошло несколько минут, прежде чем Тимур снова услышал его голос:

– Если я не буду спать ни днем, ни ночью, может, неделя, может, две, а может, никогда. Я подобного заказа не имел. Мне страшно назначать дату. Грани я могу скопировать быстро. Но письмена – это совсем другое дело. А цену я пока назвать затрудняюсь. Кстати, чем вы, молодой человек, собираетесь расплачиваться?

Заказчик расстегнул плащ, извлек из внутреннего кармана мешочек с золотом и протянул хозяину. Достав из мешочка монеты, старый ювелир выложил золотые кружочки на ладонь и, прикрыв глаза, кончиками пальцев проверил их подлинность.

– Полный порядок. Это таки настоящие деньги. Сейчас в Европе скверное время. А золото всегда золото. – Рамович убрал монеты назад в мешочек и протянул заказчику.

– Оставьте их у себя. Так вам будет спокойнее работать, – предложил Тимур.

Но мастер отказался:

– Нет, во-первых, брать деньги вперед – плохая примета. А во-вторых, если бы вы нашли возможность помочь дочери! Вы наверняка знаете, как ваш отец, пусть земля будет ему пухом, получил сведения о моей родной девочке. Если моя работа вас устроит, перешлите немного золота ей.

– Не уверен, что это в моих силах. Я не скоро вернусь в Россию.

– Как бы я хотел увидеть дочь и внука, – прошептал Мойша. – Вы не спросили вашего отца, как он узнал о Рути и что у нее родился сын?

– Я не мог спросить. Эти сведения отец мне передал уже после смерти, – печально сообщил Карамжанов.

Раймович вновь побледнел и уставился на гостя.

– Что вы сказали? Или я ослышался?

– Вы не ослышались. Ваше имя он мне тоже назвал после гибели.

В комнате ювелира наступила гробовая тишина.

– Вы смеетесь над старым человеком? – дрожащим голосом наконец изрек Раймович.

– Не удивляйтесь, мой отец обладал возможностями общаться с другим миром.

Его дух поборол утрату тела и явился ко мне с последним напутствием. Он и меня обучил этому.

– Я вам не верю, – прошептал хозяин.

– Сейчас поверите, – ответил Тимур и, скинув пальто, поднялся с кресла.

Вынув из кармана шелковый узелок, он на глазах пораженного еврея добыл из него бронзовые статуэтки тибетских божков, постелил шелковый платок на пол и расставил фигурки треугольником. Затем извлек из кармана плоскую кремневую зажигалку и поджег маленькую веточку. Рамович с недоумением следил за его действиями. Хвойная веточка наполнила воздух странным благовонием, и над комнатой поплыло розовое облако, обволакивая все вокруг. Мебель и предметы словно исчезали. Вместо них перед изумленным хозяином возник южный дворик, яблони, увешенные плодами, моросящий мелкий дождь и молодая женщина, укачивающая под навесом летней кухоньки малыша. Рядом на плите в кастрюле что-то кипело, и Рамович уловил из-под крышки запах чеснока и перца.

– Доченька, – прошептал он и шагнул вперед. Молодая женщина подняла голову и посмотрела в его сторону:

– Папа, как я часто думаю о тебе! Ты ведь даже не знаешь, что стал дедушкой. Внука мы с Абрашей в твою честь назвали Мойшей. Посмотри, какой он красивый. – И она подняла замотанного в одеяло малыша. Тот испугался и закричал. Молодая мама уселась на лавку и стала укачивать ребенка.

Постепенно розовый туман рассеялся, и комната ювелира вернула свои очертания. Рамович сидел, закрыв лицо руками, не в силах вымолвить ни слова.

Тимур собрал фигурки, снова завязал их в шелковый платок и спрятал в своем кармане.

– Я схаботаю вам копии этого гохного хусталя и напишу письмена на обхатной стохоне, – пообещал старый мастер, продолжая сидеть с опущенной головой.

Тимур не сразу понял, о чем ему толкуют. Он задумался и на минуту перестал исправлять для себя дефект речи собеседника. Но быстро включил мозг и, расставив букву «р» в нужных словах, с улыбкой направился к двери.

– Обязательно сработаете. Ведь отец сказал, что вы единственный ювелир на свете, способный это сделать.

Пораженный старик не смог проводить гостя. Переживание, связанное с мистическим видением дочери, отняли у любящего отца слишком много сил.

* * *

Слава Синицын шел по улице, вытянув шею. Мгновениями ему казалось, что он видит этого человека, потом тот словно растворялся среди прохожих, и старший лейтенант думал, что потерял преследуемого. Когда он уже решил повернуть назад, седая голова возникала снова. Слава шел быстро, переходил на бег, но расстояние между ними оставалась то же. Сколько времени длился этот марафон, Синицын не понимал. Он не знал, идет по следу пять минут или час, просто перестал ощущать время. Сидя в пельменной с коллегами, молодой следователь случайно глянул в окно и увидел темные глубокие глаза, взирающие на него с улицы. Это был тот же пожилой мужчина или очень моложавый старик, которого старший лейтенант видел из квартиры писателя Каребина в дверной глазок во время первого ночного дежурства.

Капитан Лебедев был прав. Не узнать этого человека Синицын не мог. Слишком уж поразила его тогда внешность незнакомца. Седой затылок опять мелькнул впереди, и Синицыну показалось, что его объект свернул в какое-то здание. Слава метнулся туда и оказался возле вахтерши. Бабка сидела на стуле и спокойно перебирала спицами. Вахтерша вязала носок. Увидев запыхавшегося незнакомого молодца, она быстро встала и преградила ему дорогу.

– Ты куда, мил человек?

Слава оторопело посмотрел на бабку. Потом до него дошел смысл ее слов, и старший лейтенант, достав служебное удостоверение, раскрыл его перед носом вахтерши. Та внимательно изучила удостоверение и подвинулась.

– Милицию не пущать нельзя. Тебе, мил человек, кого?

– А кто сейчас вошел через эту дверь? – вопросом на вопрос ответил Синицын.

– Да уж полчаса никого. Репетиция началась. Все на малой сцене. В большом зале маляры хозяйничают. Так что репетиции теперь где придется проводят.

Сегодня в малом зале. Там уже покрашено. А пришли все. Даже Трофимов сегодня опоздал всего на пятнадцать минут. А его, бывает, и по часу ждут. Народный артист все-таки…

– Так это театр? – удивился Слава и только теперь заметил афиши, веером расклеенные на стене. Афиши были разного цвета, и названия спектаклей тоже стояли разные, но фамилия внизу каждой была одна и та же: «Художественный руководитель Эраст Митрофанович Переверцев».

– Ты чего, милок, не в себе? – внимательно изучая растерянного работника милиции, заподозрила вахтерша.

– Нет, все нормально. Скажите, а ваш бухгалтер поправилась?

– Галина Бенедиктовна уже вчера на работу вышла. Ей сейчас болеть нельзя.

Ремонт – Вахтерша провела Славу в закуток под лестницей, где временно трудился выгнанный из своего кабинета рабочими финансовый мозг организации – Галина Бенедиктовна Лучинская, оказавшаяся молодой темноволосой пышечкой. Галя уже слышала, что ею интересовался следователь, и приходу Славы не удивилась.

– Чем могу помочь милиции? – деловито поинтересовалась она.

Синицын попросил вспомнить, какая фирма пятого июня снимала под свое мероприятие здание театра.

– Ой, это сейчас не просто. К шкафам не подойти. Я и сама без кабинета.

Там полы циклюют, – пожаловалась Галя. – Вам срочно?

– Да уж срочнее некуда, – ответил Слава. Он понемногу приходил в себя, хотя и не понимал до конца, как здесь оказался.

– Хорошо, я постараюсь. Вы посидите немного.

– А можно я поброжу по театру? – попросил следователь.

– Бродите, только не запачкайтесь. Везде краска и грязь, – предупредила его девушка и исчезла.

Синицын двинулся по театральным помещениям, которые по случаю ремонта меняли свои функции. В большем туалете для публики хранились костюмы и реквизит. Коридоры были завалены фрагментами декораций, а в актерских уборных громоздились банки и бочки с краской.

Вахтерша уверенно заявила, что через служебный вход последние полчаса никто не входил. Слава тем не менее заглядывал всюду, в надежде отыскать таинственного незнакомца. Он не подозревал вахтершу в обмане. Бабка могла его и не заметить. Но седоволосого пожилого мужчину среди костюмеров, гримеров и прочих служителей кулис молодой следователь не увидел. Заглянул он и в малый зал, где шла репетиция. Эраст Митрофанович сидел за маленьким столом, рядом со сценой и, наблюдая за артистами, делал в своей тетради какие-то пометки. Увидев Синицына, он сперва удивленно вскинул бровь, затем вспомнил молодого человека, махнул ему рукой и снова углубился в свои записи. Ни в малом зале, ни в креслах, ни на сцене среди артистов пожилого мужчины с темными глубокими глазами Слава тоже не обнаружил.

Он вернулся в закуток, временно служивший бухгалтерией, и стал ждать. Галя вкатилась словно шарик.

– Как же я могла забыть?! В тот день у нас было истинное столпотворение! В Россию приезжал внук великого художника Стерна. Сергей Юльевич Стерн здесь выступал. Зал снимали на паях «Общество любителей Святослава Стерна», Университет имени Стерна и Фонд культуры, носящий его имя. Народу было тьма.

Яблоку упасть негде. Если бы мы с Эрастом Митрофановичем представляли, какая куча народу станет топтать полы нашего театра, мы бы взяли с них в пять раз больше. Мы поначалу думали, что соберутся какие-нибудь старички и старушки, а тут набежали такие крутые ребята, каких не в каждом казино встретишь… Да и столько разных шикарных машин я раньше не видела, хотя у моего мужа «Мерседес».

Сопливые мальчишки на «линкольнах» подъезжали. И все с улыбочкой на лице.

Улыбки у них страшноватые, как маски.

Возвращался в райотдел Синицын на троллейбусе. Идти пешком от Покровских ворот до Бакунинской было бы слишком долго. Слава ехал и пытался осмыслить странные вещи, которые происходили с ним в последние дни. Все началось с поездки в Пушкино. Там, по дороге к даче Старовцевой, он отчетливо услышал голос, направляющий его по нужному адресу. И сегодняшний поход в театр, похоже, произошел не по его желанию. Синицын уже не был уверен, видел ли он седого мужчину со странным остановившимся взглядом или гонялся за призраком. Чья-то сильная воля помогала ему в следствии. Ясно ведь, что эта воля была заинтересована, чтобы он, старший лейтенант Синицын, переговорил со Старовцевой, встретился с бухгалтером Галиной и получил подтверждение в своих подозрениях. Его словно подталкивали к организациям, знамена которых украшал давно умерший старец. В пельменной, естественно, Слава никого не застал, поскольку отсутствовал полтора часа, а сотрудники райотдела с едой обычно управлялись минут за двадцать. Он хотел позвонить и выяснить, где Лебедев и Конюхов находятся в данный момент, но, вспомнив, что оставил свой мобильный телефон в портфеле, поспешил на службу. Капитан и старший оперуполномоченный встретили его раздраженно.

– Мы уже не знали, что и предпринять. В розыск тебя объявлять? Или по моргам звонить? – набросился Лебедев на Славу.

– Так, парень, не делают. Вякнул, что на минуту, и с концами, – поддержал капитана Конюхов.

– Знакомого встретил, – соврал Синицын. Ему пока не хотелось рассказывать о своем странном посещении бухгалтерши. Слава опасался, что коллеги примут его за идиота.

Капитан хмыкнул, но комментировать ответ коллеги не стал.

– Завтра ты, Синицын, начнешь работать приманкой, и мы будем за тобой топать, а сегодня двигайте с Конюховым по домам. Вы ночью не спали, и работники из вас сегодня хреновые, – посоветовал Лебедев. – А я в одиночестве почитаю роман твоего гения. Я тут главу начал. Об американском варьете он очень познавательно пишет.

Но Слава домой не поехал. Он решил все же пройти собеседование в «Обществе любителей Стерна». В троллейбусе старший лейтенант думал о странном совпадении.

Лебедев читал главу о бродвейском шоу, а Синицын сегодня побывал за кулисами наяву.

* * *

На сцене бродвейского театра голубоглазая красавица, придерживая за руку бравого молодца в ковбойском костюме, пела свою последнюю песенку. Тридцать герлс с ногами, растущими от ушей, пританцовывали в такт мелодии, сияя в свете прожекторов ослепительными костюмами. Основное достоинство нарядов заключалось в том, что, несмотря на обилие тканей, они оставляли прелести красоток доступными глазу зрителя. Партер и ложи были заполнены до отказа, в воздухе витал запах дорогих духов и одеколонов.

Сомерест Гувер покосился на соседнее кресло, где сидела Лионет Тоун – дама, пригласившая его на премьеру. Ее золотистые локоны, тщательно приготовленные к вечернему походу, поражали точностью размеров завитков.

Казалось, что каждое колечко скручивалось парикмахером отдельно. Если бы Гувер не знал даму близко, он мог бы подумать, что она в парике. Лионет ощутила его взгляд и ответила обворожительной улыбкой, продемонстрировав все свои тридцать два зуба, над жемчужным сиянием которых трудился самый дорогой дантист Нью-Йорка.

– Ты видел камень на шее Пак? – спросила она, продолжая держать улыбку.

Гувер встретил в антракте жену корейского миллионера, но не обратил внимания на ее украшение.

– Прелестный бриллиант, Бобо, – соврал он. Лионет не любила своего имени, считая его старомодным, и близкие называли ее Бобо.

– Бриллиант лежит в сейфе мужа. А на ней простая стекляшка, но сфабрикована мастерски, – ехидно возразила мадам Тоун.

В начале двадцатых мода носить в присутственные места подделки, а оригиналы держать в банковских хранилищах еще не наступила, и поступок госпожи Пак был для нью-йоркского бомонда шокирующе смел.

– Пак – оригинальная женщина, – невозмутимо отозвался Гувер и обратил свое внимание на сцену.

Героиня продолжала петь, но теперь дуэтом с ковбоем. История заканчивалась, как всегда, хэппи-эндом, и влюбленные сердца на радость зрителям воссоединялись. Естественно, к любовной идиллии меркантильный американский либреттист добавил и миллион долларов, случайно обнаруженный героем в собственной спальне. К финалу зрелище становилось грандиозным. К тридцати девицам кордебалета присоединились двадцать новых. Наряды на них были еще шикарнее и еще откровеннее. Публика встретила свежую порцию прелестниц восторженными овациями. К девицам стали присоединяться персонажи, занятые в предыдущих эпизодах, и включаться в общий танец. В свете прожекторов вся эта оргия пульсировала удивительно слаженно. Ни одного неверного движения глаза даже очень придирчивого зрителя заметить не могли. Исполнители работали, как один часовой механизм. На Бродвее умели делать свое дело. Публика не догадывалась, что в одной из лож сидит специальный работник, который с секундомером следит за каждым жестом и репликой на сцене. А исполнители об этом знали. За ошибку наказывали строго. Одно предупреждение – и ты на улице.

Второго не будет.

Гуверу надоело красочное мелькание, и он прикрыл глаза.

Сомерест Гувер жил в Нью-Йорке около года и успел обзавестись солидными друзьями. Его златокудрая соседка Лионет Бобо Тоун, также бывшая лондонка, принадлежала к богатейшим семьям, где Гувера принимали за своего. Огромный капитал, вверенный в его маленькие твердые ручки, постепенно входил в коммерческие потоки американского бизнеса, и к богатому молодому англичанину тут стали привыкать. Все девять месяцев он в основном на это и потратил. С точки зрения ближайших родственников, будь они в курсе тайной жизни Гувера, он прослыл бы извращенцем.

В любовных утехах Сомерест был заурядным обывателем и не страдал сексуальным садизмом, не трахал козу и даже не был голубым. Он был красным. Что для представителей его круга являлось еще большим извращением, чем педераст или сексуальный маньяк. Заботы мирового пролетариата господ его круга беспокоили примерно так же, как засуха в Сахаре волнует полярного медведя. Да и сам Гувер приобрел на маленьких ручках мозоли не от непосильного труда на конвейерах Форда, а от канатов собственной яхты, которой любил управлять лично. Можно было предположить, что молодой джентльмен вступил в партию Маркса, как прилежный отличник и паинька из семьи буржуа вступает в банду головорезов с единственной целью придать остроту сытому и обыденному быту. Но это было не совсем так. Он с детства страдал невероятной завистью ко всем и ко всему. Сомересту всегда казалось, что однакашники одеты лучше. И девчонки смотрят только на них, а его не замечают. Потом, повзрослев, он вечерами запирался в своей комнате и подсчитывал капиталы знакомых богачей. Каждый лишний фунт на их счету портил ему кровь. Поэтому идею – все у всех отнять и поделить – молодой человек принял с восторгом.

На сцене тем временем звучал заключительный аккорд. Все пятьдесят герлс замерли, задрав свои длинные ножки. Застыли артисты первого, второго и третьего планов. Героиня с героем как бы случайно возникли у рампы и при последнем звуке мелодии оказались в грациозном поклоне. В тот же момент за ними склонились все участники постановки. Гувер вяло захлопал вместе с остальными. Особого восторга от премьеры он не испытал. Она мало чем отличалась от других бродвейских шоу.

Небольшая милая интрижка, сотни прекрасных костюмов, великолепная декорация, музыка, свет и безупречная работа артистов. Все как всегда, и потому скучновато. Но молодой джентельмен не мог пропускать премьер. Ведь он был не просто богатым молодым бизнесменом, а имел скрытую тайную миссию.

В Лондоне с кружком марксистов, сочувствующих российскому большевистскому перевороту, его познакомил приятель Макс Тернер. Тот родился в России, где его отец работал гувернером. Макс спутался с красными, еще учась в Петербургской гимназии. Он даже принимал участие в террористических акциях. Гувер восхищался приятелем, сам предложил свои услуги советской секретной службе и довольно долго ждал ответа. Во-первых, потому, что в Кремле было не до него, а во вторых, из-за отсутствия воображения у новоявленных пролетарских политиков. Но от нехватки самого необходимого красной верхушке понадобилось искать бреши в окружающем мире капиталистов, и о Гувере все-таки вспомнили. В его холостяцкую квартирку в предместье Лондона рано утром явился горбатый человек с портфелем, наполненным золотыми банковскими слитками, и, отрекомендовавшись Шульцем, предложил:

– Езжай в Америку. Там постарайся легализовать капитал и найти друзей среди видных финансистов, промышленников, конгрессменов. Кроме того, очаруй даму, которую зовут Лионет Тоун. Ее брат, по нашим данным, служит в английской разведке. Лионет – один из возможных путей к нему подобраться.

Больше никаких поручений от горбуна не последовало, и с тех пор красные Гувера не беспокоили. А он принялся за дело. Через месяц превратил золотые слитки в фунты и пересек океан. А через два уже почивал в постели мадам Тоун.

– Заедешь ко мне? Приготовлю твой любимый коктейль с шотландским виски, – игриво предложила Лионет, когда они вышли с толпой зрителей в ночной город.

Ехать к ней Гуверу не хотелось, но он, пересилив себя, улыбнулся и, поцеловав ее обнаженное вечерним платьем плечико, утвердительно кивнул. От напудренной кожи Бобо пахло чем-то экзотическим, и на губах остался вкус лекарства.

Водитель подогнал его «Бентли» к подъезду. Сомерест не завел себе американского лимузина, а перевез через океан автомобиль любимой марки.

– Гарри, ты свободен. Я сам поведу машину, – бросил Гувер негру, который исполнял при нем обязанности слуги, повара и шофера в одном лице и, усадив даму, занял водительское место.

Бобо жила в Нью-Джерси, и хоть это был другой штат, попасть туда можно было меньше чем за час. Стоило переехать мост Вашингтон-бридж, отделяющий Манхэттен от Нью-Джерси, и ты у цели. Поначалу ему было трудно водить машину в Америке, потому что руль его «Бентли» располагался справа. Но вскоре он привык и об этом неудобстве забыл.

Сверкающий Бродвей, пересекающий Манхэттен насквозь, быстро сменили улицы потемнее. Они переехали большой мост через пролив и спустя пятнадцать минут оказались возле особняка госпожи Тоун.

Прислуга-метиска впустила их в парадное и поинтересовалась желаниями хозяйки.

– Отдыхай, Кэт, я управлюсь сама, – кокетливо распорядилась Лионет, так же, как и ее спутник, пожелавшая остаться без прислуги.

Гувер в этом доме бывал, поэтому сразу прошагал в гостиную и уселся у камина. Искусственное электрическое пламя судорогами выплевывало из каминного чрева импульсы света, имитируя живой огонь. Гувер поморщился и опустил веки.

– Твой коктейль, милый, – проворковал томный голос.

Сомерест открыл глаза и увидел голую Бобо с подносом. Он тяжело вздохнул и, взяв одной рукой бокал, другой обнял женщину. Мадам Тоун было далеко за сорок, и без платья это было хорошо заметно. Покончив с коктейлем, Гувер приспустил брюки и, поставив Бобо на колени в кресло, обреченно принялся за дело. Брат мадам Тоун служил в «Сикрет Интеллидженс Сервис», и лирические отношения с сестрой тайный агент Кремля поддерживал исключительно из этих соображений. Поэтому любовный труд воспринимал как служебную обязанность, без которого их отношения показались бы ей подозрительными.

Вернувшись в свою квартиру к двум часам ночи, Гувер, к своему удивлению, застал в кабинете незнакомого мужчину. Гость спокойно развалился в кресле и если походил на грабителя, то лишь угрюмым лицом и огромными волосатыми ручищами.

– Не таращите на меня глаза и не зажигайте света. Я от господина Шульца, – не пошевелившись, угрюмо сообщил посетитель.

– Как вы сюда попали? – изумился хозяин квартиры. Чернокожего лакея он после театра отпустил, но был совершенно уверен, что систему его замков преодолеть невозможно, над ними трудилась известная фирма «Гроерман компани», имевшая в деле «запирательств» прекрасную репутацию. А забраться по гладким стенам на тринадцатый этаж. Угрюмый гость не счел нужным отвечать на этот бессмысленный вопрос и сразу перешел к делу:

– Во-первых, вот фотография фраера, которого вам поручается сделать известным на весь мир. Он должен превратиться в святого при жизни, – изрек ночной визитер и протянул Гуверу небольшой, но четкий снимок. С него на молодого джентльмена взирал самоуверенный мужчина с бородкой, лет сорока пяти от роду, ничем, кроме чуть заметной лысины, не примечательный.

– Нельзя ли поконкретнее? – проворчал Сомерест, скидывая смокинг и, чтобы скрыть волнение от неожиданной встречи, развязно разваливаясь в кресле. Если бы он знал, что перед ним сидит бывший знаменитый террорист, застреливший немецкого посла в Петрограде, а ныне спецагент ОГПУ Яков Григорьевич Блюмкин, то остался бы стоять навытяжку. О Блюмкине в лондонском марксистском кружке рассказывали легенды. – Так нельзя ли поконкретнее? – повторил Гувер.

– Можно, – заверил пришелец и заговорил тоном взрослого, поясняющего ребенку нехитрую арифметическую задачу:

– У вас есть деньги. Организуйте рекламную шумиху в газетах, купите для этого фраера шикарное помещение под контору, мот жете приторговать небоскреб. Но учтите, приобретать ему собственность надо вот на эти имена. – Волосатая рука проникла во внутренний карман и извлекла листок со списком фамилий. – Чтобы юридических проблем не возникло. Но это так, на всякий случай. А пока нашего умника надо превратить в господина мира. Пустите тихие сплетни и слухи при встречах с бродвейскими модницами. Создайте о нем такой миф, чтобы ни одно правительство не смело отказать ему во въездной визе. Проштудируйте его учение и шевелите мозгами.

– А где я это учение возьму? – перебил собеседника Гувер.

– Получите от меня. С этим ясно? – спросил ночной гость.

– Вполне, – заверил Гувер. – Но мне кажется, вы начали наш разговор со слов «во-первых». Что у нас на второе?

Сомерест наконец оправился от шока, связанного с поздним визитом, и мог позволить себе немного поважничать.

Гость криво улыбнулся.

– Теперь о втором. Вилли Тоун, брат вашей подружки, лежит на дне Финского залива. Он плыл к господину Стерну, фраеру, которого вам предстоит сделать мессией. Лионет об этом пока не знает. Недели через две-три ее оповестят, сообщат, что братец исчез. Напроситесь с ней в поездку в Лондон и постарайтесь заинтересовать своей персоной английскую разведку. Намекните, что у вас есть выход на господина Стерна. Пускай они вас «завербуют». Для задуманной операции нам очень нужен свой зверь в их логове…

В прихожей таинственный посетитель вынул из кармана дешевенькую брошюру и брезгливо бросил ее на столик для визиток:

– Вот о чем я говорил. Тут изложено учение нашего друга. Оно должно стать новой религией для человечества. Переиздайте книжонку должным образом.

Оставшись в одиночестве, Сомерест зажег настольную лампу, взял брошюру.

«Святослав Альфредович Стерн. Жизнь с доброй улыбкой», – прочитал он и открыл бар. Внимать откровениям мудреца на трезвую голову агенту Гуверу не хотелось.

* * *

Увидев трехэтажный особняк с роскошным парадным, украшенный колоннадой вдоль всего фасада, с охраной, одетой в форму, напоминающую драгун времен войны с Наполеоном, Слава был несколько обескуражен. Он догадывался, что общество «любителей» поставило свою любовь на широкую ногу, но не ожидал, что до такой степени. Синицыну один раз по служебным делам довелось наведаться в «Дворянское собрание», которое в связи с демократическими преобразованиями вновь открылось в Москве. Тогда молодой человек предполагал, что попадет в особняк наподобие того, который видел сейчас, но был разочарован. Российские дворяне, дети знаменитых родов, чудом избежавшие уничтожения, ютились в подвале старого дома.

Его поразила там старушка, заведовавшая самоваром. Отрекомендовавшись княгиней Валецкой, она прокуренным басом предложила Синицыну чаю. На губе княгини висела потухшая папироса, которую она время от времени поджигала спичкой. Рядом в ее пепельнице не было места от окурков «Беломора». Подвинув к Славе вазочку с баранками, Валецкая посмотрела ему в глаза и тихо сказала:

– Зачем ты, интеллигентный мальчик, пошел работать в милицию? На свете столько замечательных профессий!

– А чем вам не нравится моя работа? – смутился молодой лейтенант. Звание «старшего» Слава получил позже.

– У меня на ментов аллергия, – ответила старушка.

Следователь Штромов, под крылом которого Слава тогда работал, на удивленный рассказ молодого коллеги улыбнулся и объяснил, что Ольга Андреевна Валецкая, так поразившая Славу, отсидела семнадцать лет в Карельском лагере под Медвежьегорском и уцелела чудом. Там княгиня и приобрела аллергию на ментов, прокуренный бас вместе с вредной привычкой чадить папиросами. Она уже была в расстрельных списках НКВД, когда Иосиф Виссарионович Сталин покинул этот мир.

Все это Синицын припомнил, обходя чугунную ограду великолепного особняка «любителей». И тут внезапно увидел, что навстречу ему, мерно постукивая каблучками, вышагивает радиожурналистка, использующая удостоверение Луизы Чихоненко. Он быстро перебежал переулок и укрылся за фонарным столбом. «Вот, оказывается, пташечка, где твоя золоченая клетка», – подумал Слава и заходить в здание не стал, поскольку вся его конспирация теряла смысл.

Он еще раз медленно прошел вдоль ограды, с любопытством разглядывая двор особняка, и ощутил при этом беспокойство.

Синицыну снова почудилось, что за ним следят. Но не стал оглядываться, а также медленно побрел вперед по Мерзляковскому переулку. Возле маленького кафе «Арбатский дворик» он притворился, что читает меню. По новой моде список блюд с ценами на них, вывешивался у входа в заведение на улице. Молодой следователь умел косить глазом так, чтобы это не было заметно со стороны. Через минуту, метрах в тридцати от себя он засек двух подростков. Парни остановились и тоже делали вид, будто что-то разглядывают. Это были те самые ребята, которые проследовали за ним в подворотню, возле родного дома. Но если тогда Слава решил, что это парочка к нему лично отношения не имеет, то теперь усомниться в этом было бы смешно.

«Напрасно я сказал Лебедеву, что иду домой. Сейчас они с Конюховым пристроились бы ребяткам в хвост. А теперь что мне делать?» – подумал Синицын и тут его осенило, что надо перехватить инициативу. Медленно, с видом скучающего бездельника он зашел в кафе, закрыл за собой дверь, быстро прошагал к стойке, сунул сухощавому бармену под нос удостоверение и спросил, имеется ли в кафе второй выход. Такой выход оказался и давал ему возможность попасть во двор.

Слава предупредил бармена, что в кафе могут появиться два подростка. О чем бы они ни спрашивали, старшего лейтенанта бармен не видел.

И парни действительно появились. Слава пристроился за занавеску, отделявшую зал от коридорчика, ведущего на кухню, и высмотрел их в щелку. Затем тихо вышел через служебный вход во двор, выбежал на улицу и скрылся за грузовым фургоном. Грузовик припарковался возле овощного магазинчика, и водителя в нем не было. Подростки покинули «Арбатский дворик» минуты через через три. Они были явно обескуражены и, вытянув шеи, оглядывали переулок. Ничего не увидев, посовещались и разошлись в разные стороны.