Текст книги "Спаситель мира"

– Не очень, – признался Слава. Лена постучала пальцем по виску друга:

– Ну и тупица же ты! О чем могут говорить родители? Естественно, о своих детях. Вчера, перед отъездом в отпуск, папа сказал: «Я не возражаю, если в наше отсутствие Слава поживет с тобой здесь. Мы с Верой Сергеевной пришли к выводу, что вы друг другу очень подходите. Ты еще не решила со свадьбой?» Вот что сказал мне папочка на прощание.

– Понял. Бери этот вопрос на себя. Только не доканывай меня ревностью.

Хорошо, что я вчера оказался в служебном кабинете, а то не знаю, чем бы дело кончилось…

Дело в том, что накануне Слава зачитался до десяти вечера, сидя за рабочим столом. Лена вызвонила его по телефону. Она осталась дома за хозяйку и не очень хотела оказаться одной.

– Да, мне не нравится, что ты дежуришь ночами у молодой вдовы. А какой женщине это понравится? – резонно заметила Шмелева.

– Так вдовы там нет. Маша Баранова живет у мамы, – сообщил кавалер.

– Это тебе известно, а мне только с твоих слов. Ладно, пошли завтракать, жених.

Но Слава, вместо того чтобы подняться, притянул девушку к себе.

– Мы же собирались завтракать… – прошептала она, но ответа не дождалась.

За утренним кофе молодые люди размышляли, как провести выходной день.

Прожить субботу и воскресение, не расставаясь ни днем, ни ночью, им доводилось редко. Раньше для этого они вынуждены были куда-то ехать.

– Давай сходим в Третьяковку, – предложила Лена. – Я после ремонта там не была.

– У меня есть идея получше, – возразил Слава. – Давай посетим Университет имени Стерна. Посмотрим, чему там учат за две тысячи баксов в неделю.

– Тебе не надоело все это на работе? – удивилась Шмелева. – Хоть бы на выходные забыл о своем следствии…

– У следствия, невестушка, выходных не бывает. Намылилась замуж за милиционера, так привыкай, – ответил старший лейтенант.

Лена хотела поспорить, но зазвонил телефон, и она побежала к аппарату.

– Слава, подойди, это мама, – крикнула она из холла.

– Тебя ищет Саша Лебедев. Срочно позвони ему на мобильный, у вас там что-то случилось, – передала Вера Сергеевна. – У тебя все хорошо?

– Все хорошо, – заверил сын и тут же набрал номер Лебедева.

– Ты где?

– У Лены на Сивцевом Вражке. Лебедев записал адрес.

– Высылаю к тебе машину. У нас убийство. Через десять минут спускайся вниз.

– Вижу, у нас уже начинается семейная жизнь, – вздохнула Лена, провожая друга. – Освободишься, приезжай. Буду тебя ждать.

– Я не знаю, когда освобожусь, – развел руками старший лейтенант.

– Когда освободишься, тогда и приезжай. – Отпечатав Славе прощальный поцелуй, Лена вручила ему ключи от квартиры.

Слава вышел на лестничную площадку и вспомнил, что забыл свою папку. С этой папкой Синицын никогда не расставался. Сейчас в ней находились все его записи по делу Каребина и текст романа писателя. Пришлось вернуться.

– Посмотрись в зеркало и плюнь три раза через левое плечо, – приказала Лена. – Иначе пути не будет.

Старший лейтенант послушно выполнил суеверный обряд, за что получил еще один поцелуй.

Ваня Турин появился на милицейском «уазике» ровно через десять минут.

Усадив Синицына, он включил сирену и понесся, обгоняя всех, кто двигался в том же направлении. Рулил Ваня так, словно сидел не на стареньком вездеходе, а на нервном жеребце. В качестве проезжей части он использовал не только мостовую, но все, по чему можно было передвигаться на колесах, – тротуары, бульвары, дворы. Синицын подпрыгивал, доставая головой железный потолок салона, но замечаний водителю не делал. Ваня никогда зря не гонял. Поскольку Турин пользовался одному ему известным путем, старший лейтенант так и не понял, куда они едут. И только когда «уазик» резко притормозил у двухэтажного особнячка в районе Мясницкой, он узнал «Издательский дом Светланы Рачевской». Здесь старший лейтенант беседовал с ней неделю назад.

Возле подъезда стояла «Волга» Грушина и микроавтобус с красным крестом.

Слава кивнул Гоше Березину.

– Сам здесь?

– Нет, Грушин в райотделе. Я Лебедева привез, – пояснил водитель.

Синицын вошел в особняк. В дверях дежурил конопатый сержант Саня Рушало.

Он козырнул ему и кивнул наверх. Слава поднялся на второй этаж. Возле директорского кабинета молча толпились сотрудники издательства. Вид у них был испуганный. Молодой следователь прошел мимо них и открыл директорскую дверь.

– Твое дело обрастает начинкой, как слоеный пирог. Сперва писатель, теперь издатель, – заметив его, вместо приветствия произнес Саша Лебедев.

Слава огляделся. Шкафы и ящики стола Рачевской подверглись жестокому погрому. Груды папок валялись на полу. Сама Рачевская, вернее, ее тело, продолжало занимать директорское кресло. Фотограф Коля Соколов щелкал труп в разных ракурсах. Медицинский эксперт Приходько сидел на корточках возле Рачевской и что-то писал. Криминалист Антюков возился с пробирками. Голова Светланы Михайловны запрокинулась, и Синицын не сразу увидел пулевую рану на ее затылке.

– Как и Каребина? Тот же почерк? – спросил он Лебедева.

– Примерно. Ее застрелили в половине десятого. И «Макаров» на полу. – Капитан кивнул в сторону кресла.

Слава подошел и увидел оружие. Пистолет лежал рядом с ножкой кресла, словно вывалился из рук убитой.

– Что она тут делала в субботу? – удивился Синицын.

– Она работала без выходных. Иди поговори с народом, – попросил капитан.

Синицын начал с охраны. В субботнюю смену дежурил охранник, которого здесь все звали Гурьевичем. Пожилой фээсбэшник после выхода на пенсию подрабатывал в издательстве.

– Никто из посторонних утром не являлся. Если не считать критика Орлова.

Но после его визита Светлана Михайловна выходила из кабинета. Поэтому Орлов ни при чем, – доложил страж.

– Вы не отлучались? – на всякий случай поинтересовался Синицын.

– Я не отлучаюсь с поста, – обиделся охранник, – у меня за плечами хорошая школа.

– Спасибо, Гурьевич. Я бы хотел иметь помещение, чтобы опросить людей.

Поможете?

– Конечно. Я вам открою конференц-зал. – Охранник снял с гвоздика один из висящих там ключей и повел Синицына за собой.

Конференц-зал издательства был невелик. Метров сорок и десяток стульев. У стены, напротив окон – длинный дубовый стол и за ним еще несколько кресел.

– Подходит? – поинтересовался Гурьевич.

– Вполне, – улыбнулся Синицын.

– Чем я могу еще пригодиться?

Слава на минуту задумался.

– Как я понял, вы проработали не один год в органах. Что вы сами думаете об этом?

– Я думаю, что убийца очень худой и ловкий человек. Возможно, роста ниже среднего, – с ходу выложил бывший чекист.

– Откуда у вас такая информация? – Синицын с трудом скрыл удивление.

– Наши дамы очень уважают свежий воздух, поэтому открывают чердачный люк.

Хотя для этого надо забираться на стол. Я этот люк запираю, но дамы – народ упрямый и делают по-своему. В люк может пролезть только очень маленький человек. А чтобы попасть на чердак, надо забраться по пожарной лестнице на крышу. Дом старый, лестница частично утратила ступени, крыша крутая. Поэтому убийца, чтобы воспользоваться ею, должен обладать незаурядной подготовкой. Тут нужен ловкач.

– Это окошко надо отработать, – забеспокоился Синицын.

– Ваш криминалист там уже все сделал, – усмехнулся охранник. – И даже обнаружил следы стертой пыли. Похоже, убийца немного наследил… Будут еще указания?

– Вы наверняка знаете, с кем из своих сотрудников Раневская общалась больше всего. Если вам не трудно, пришлите мне именно этого человека, а дальше я сам сориентируюсь, – попросил старший лейтенант.

Страж кивнул и удалился. Слава уселся за стол и, достав из папки блокнот, стал прикидывать, как лучше провести опрос. Ясно, что убийцу никто не видел.

Иначе дотошный Гурьевич это уже знал бы.

«Интересно, кем он служил на Лубянке?» – подумал Слава и встал. В конференц-зал вошел первый сотрудник. Вернее не вошел, а вошла, но вообще Синицыну показалось, что на самом деле вошло так много было этой полной женщины с тростью в руке. В приемной, среди испуганных работников издательства, этой огромной дамы не было. Не заметить такое Слава не мог.

– Присаживайтесь, пожалуйста. Я следователь районного отдела милиции Синицын, – представился он и подвинул даме стул.

– Господи, неужели у нашей милиции взрослых людей не хватает? – проворчала дама басом и тоже назвала себя:

– Софья Леонардовна Керн, главный редактор «Издательского дома Раневской».

– Мне, Софья Леонардовна, двадцать девять лет. Я уже три года работаю в отделе раскрытия убийств. Поэтому вы напрасно переживаете за нашу милицию.

– Извини, малыш, я не хотела тебя обидеть. Очень уж жалко бабу. Вот и расфыркалась. – Софья Леонардовна достала из рукава огромную белую тряпицу, заменяющую ей носовой платок, и обтерла вспотевшее лицо.

– У вас известная фамилия. Уж не из рода ли вы приятельницы Пушкина? – полюбопытствовал Слава.

– Нет, великий поэт мою родню не трахал. Мы однофамильцы. Хотя после октябрьской заварушки кто что о себе знает… – покачала головой Софья Леонардовна и неожиданно выпалила:

– Убийцу я знаю.

– Что вы сказали? – недоверчиво переспросил Синицын.

– Ты, малыш, молод еще на уши жаловаться. Говорю, что знаю убийцу, – повторила мадам Керн.

– Вы его видели? – Слава не мог понять, серьезно говорит с ним эта огромная женщина или иронизирует. Что перед ним человек странный и необычный, это он уже понял.

– Зачем мне на эту гадину смотреть? Если я попадаю с ним в одно помещение, то отворачиваюсь, – возмутилась дама.

– Вы утверждаете, что убийца женщина?

– Почему женщина? – Бас Софьи Леонардовны выдал удивление.

– Вы сказали «гадину», – пояснил Синицын.

– Ну, малыш, гады бывают и мужского пола. Светлану пристрелил ее муженек.

Это мразь, альфонс и ничтожество. Он канючил на новую машину. Светка ему отказала. Вот подонок и отомстил.

– Вы утверждаете, что муж Светланы Михайловны Рачевской сегодня утром явился в ее кабинет и убил жену выстрелом из пистолета? Вы его видели? – допытывался старший лейтенант.

– Я никого не вижу. Из своего кабинета я до конца рабочего дня не выхожу.

Раневская сама ко мне ходит… Ходила. Мне трудно передвигаться, я для вас сделала исключение. – И Софья Леонардовна снова извлекла из рукава носовое полотнище и вытерла лицо.

– Напрасно, я мог бы подняться к вам. Но все равно спасибо. – Слава раскрыл блокнот и приготовился писать. – Уточните пожалуйста, Софья Леонардовна, какими фактами вы располагаете, чтобы обвинять мужа Рачевской?

– Я хорошо знаю эту гадину. Больше некому поднять на Свету руку. Врагов у Рачевской не было. Если ее не все любили, а человека, делающего серьезное дело, любить трудно, то уважали. Такую женщину нельзя не уважать. Она часто платила авторам больше, чем позволял бюджет книги. Платила себе в ущерб. Постоянно подкармливала из сострадания голодных писателей, которых и не думала печатать.

Она была настоящим человеком. Это, малыш, уже из другой жизни. Среди вашего поколения таких нет. И лишь одну слабость проявила Светлана – взяла в мужья красивого молодого самца. Вот и получила. – Керн замолчала, отвернулась к окну и незаметно смахнула слезу.

– Муж Рачевской намного ее моложе? – нарушил паузу старший лейтенант.

– Васик? На двадцать лет. Гнусная сволочь!

Синицын вздрогнул, потому что Керн подкрепила свое восклицание ударом клюки о паркет.

– Не надо так волноваться, – попытался успокоить он женщину. – Васик худой и небольшого роста?

– Худой?! Откормленный хряк. Такого холуя прокормить не дешево. После того как она его вылечила от алкоголизма, жрал за семерых. Светка на него все деньги и тратила. Так ему новую машину захотелось! Света бы дала. Она, дуреха, от него была без ума и носилась с мужем, как с грудным младенцем. Да свободных средств и вправду нет. Светлана затеяла издавать Каребина большим тиражом. А сейчас это очень большие деньги. Я ее поддержала, а теперь жалею. Дала бы ему денег, осталась бы жива… – вздохнула Керн. – Да и романа, как и самого писателя, уже нет…

– Кстати, о романе. Каребин успел вам его передать?

– Он же его так и не закончил. Мы заключили договор с Каребиным по заявке, и он приложил к ней две главы. Писатель обещал Светлане принести первую часть, но я не знаю, успел ли. Света мне ничего не говорила.

– И вы заключили договор, не читая романа?

– Мы же, малыш, руку Олега Ивановича знали. Наше издательство выпустило три его книги, и я имела честь быть их редактором. Если бы не этот подонок, муженек Светланы, Васик, мы бы сработали еще много хороших книг.

– Спасибо, Софья Леонардовна. Я зафиксировал вашу точку зрения. Скажите, вы когда сегодня пришли в издательство?

– Я, малыш, всегда прихожу на работу в восемь, – гордо заявила главный редактор.

– Почему так рано? Обычно гуманитарные учреждения не начинают раньше десяти, – удивился Синицын.

– Я, малыш, с моими ногами и общей массой не могу передвигаться в толпе.

Поэтому ползу в метро, пока большинство горожан еще спит. А лишний час поработать в тишине – делу на пользу. Я рукописи домой не таскаю.

– Вы и сегодня пришли в восемь?

– Если быть точной, в восемь пятнадцать. Сегодня суббота, сутолока начинается позже.

– Что-нибудь необычное вас не встревожило? Мелочь какая-нибудь? Пустяк?

Постарайтесь припомнить.

Синицын не очень надеялся услышать нечто интересное, но Софья Леонардовна повела себя странно. Она неожиданно покраснела. Покраснела вся. Пунцовым сделалось ее лицо, шея и полные руки с огромными кольцами на пальцах.

– Не хотелось бы говорить, неловко. Но раз ты, малыш, настаиваешь…

– Я же не из праздного любопытства, – ободрил женщину Синицын. Ему не очень нравилось обращение «малыш», но он решил не обращать на это внимания.

– Ну изволь. Обычно я прихожу раньше всех и первым делом иду в туалет.

После дороги мне необходимо привести себя в порядок. Я и сегодня пришла, поздоровалась с Гурьевичем, поднялась в свой кабинет и, оставив на столе сумочку и плитку шоколада, отправилась в туалет. Пробыла в нем минут десять, вернулась к себе, сумочка на месте, а шоколадки нет. Вот и вся история. Пустяк, но забавный. Может, тебе пригодится, виновато закончила свой рассказ мадам Керн.

– Вы охраннику об этом сказали?

Софья Леонардовна посмотрела на Синицына с изумлением.

– Малыш, как ты себе это представляешь?! Я докладываю Гурьевичу о том, что у меня сперли шоколадку, когда в помещении, кроме нас двоих, никого. Пропажа шоколадки – это же пустяк. В сумочке лежали деньги, золотой портсигар – я иногда покуриваю – все цело. Я грешным делом подумала, что охранник для внука шоколадку спер. У него внук симпатичный парень.

– Возможно, шоколадку спер убийца. Занятная подробность: киллер сладкоежка. Вы уверены, что у вас в кабинете больше ничего не пропало?

– Вроде нет, малыш… – Софья Леонардовна задумалась:

– Правда, инвентаризацию шкафов я не делала, но на первый взгляд ничего.

– Если заметите пропажу, обязательно сообщите. Вот мой телефон. – Синицын вручил мадам Керн визитку и, поблагодарив, помог ей подняться к себе в кабинет.

Опрос остальных сотрудников занял три часа. С главной редакторшей и охранником в момент убийства под крышей издательского особняка находилось девять человек, не считая самой Рачевской.

Светлана Михайловна вошла в свой кабинет в начале десятого. В девять двадцать Гурьевич выписал пропуск писателю Орлову. В десять ноль пять Орлов покинул здание, о чем у Гурьевича имелся документ. Пропуска на обратном пути посетители обязаны сдавать. В них отмечалось время их ухода.

После беседы с автором Рачевскую видели вне кабинета. Это подтвердили пятеро сотрудников. Труп директрисы обнаружила бухгалтерша Лида Смирнова, которая была вызвана Рачевской заранее на десять тридцать. Секретаршу Юлю, имеющую малолетнего сына, Рачевская по субботам не занимала. Смирнова миновала пустую приемную и постучала. Ответа не последовало. Она вошла в кабинет, увидела убитую и подняла крик. Гурьевич сразу запер помещение, проверил все комнаты. Посторонних при этом не обнаружил.

Когда следственная группа заканчивала работу, а тело убитой уже увезли, в приемную ворвался высокий молодой мужчина с гладким, немного оплывшим лицом пьющего человека. Синицын почему-то сразу догадался, что это Васик.

– Мама, что ты наделала?! – закричал он и, упав на ковер в приемной, забился в истерике.

Его пытались успокоить, усадили в кресло, но молодой человек был невменяем. Он только повторял: «Мама, на кого ты меня оставила?» – и трясся.

Вести с ним в таком состоянии беседу нечего было и думать. Лебедев вызвал врача, и Василия Николасвича Цыганкова – так полностью звучало имя Васика – увезли в клинику.

Вернувшись в отдел и доложив начальству о проделанной работе, Синицын с Лебедевым уселись в своей комнате, сварили крепкого кофе и, потягивая горьковатый напиток, потому что сахар закончился, а купить уже неделю забывали, стали подводить первые итоги дня.

– Как ты, Саша, думаешь, мужик может так классно притворяться? – спросил Синицын.

– Ты о чем? – не врубился капитан.

– О Васике, муже убитой. Толстуха, главный редактор, уверена, что именно он укокошил свою жену.

– Если притворялся, то в нем погиб гениальный артист. Кто он по профессии?

– Инженер-электрик. Но по специальности проработал всего три года, потом лет шесть пьянствовал. Рачевская вылечила его, и Василий Николасвич боялся расстаться с женой даже на день. – Синицын узнал об этом от бухгалтерши Лидии Смирновой. – Лида часто бывала по рабочим делам у Рачевской дома и была неплохо знакома с ее мужем.

– Так вот почему он называл ее мамой. Жалко парня. Похоже, смерть жены для него настоящая трагедия, посочувствовал Лебедев. – Не знаю, почему твоя толстуха так его невзлюбила.

– Люди часто субъективны, – мудро заметил Слава.

– Однако ты философ, – улыбнулся капитан и задал риторический вопрос:

– Так кто же убил Светлану Михайловну? – и с удивлением увидел, что Синицын бледнеет.

– Я, – прошептал Слава.

– Что – я? Тебе плохо, парень. Ты кофе перепил? – забеспокоился Саша.

– Я убил Рачевскую, – тихо, но твердо проговорил Синицын. Он внезапно вспомнил, как соврал радиодиве, чтобы от нее отвязаться, что рукопись романа Каребина в издательстве. И рассказал Лебедеву о странном визите яркой блондинки.

– Браво! Теперь у нас есть хоть какая-то зацепка, – оживился капитан.

– Ты не понял! Я виноват в ее смерти! – продолжал корить себя старший лейтенант.

– Утри сопли. Ничего страшного ты не сделал. Если убийство связано с романом, то они все равно вышли бы на это издательство. Ты не узнал, кто такая эта Лиза-Луиза?

– Лапин вчера поехал в Союз журналистов. А кстати, где стажер? – Обычно Тема оставлял на столе старшего лейтенанта записку, сообщая свое местонахождение. Сегодня на столе Синицына записки не было.

– Это твой сотрудник. Тебе и полагается знать, где он шляется, – усмехнулся капитан. Он был весьма доволен, что отвертелся от стажера и того прикрепили к Синицыну. Страстью к педагогике Лебедев не страдал.

– Саша, во-первых, давай пойдем к Грушину, попросим объединить дело Каребина и Раневской. Во-вторых, руководство следствием возьми на себя. И в-третьих, Конюхова пора отозвать из отпуска. Мы зашьемся, – предложил старший лейтенант.

– Я не против объединить дела, но рано – оснований маловато. Нельзя считать фактом, что убийство издательницы произошло по твоей наводке. Пока это лишь эмоции. Это раз. Конюхова отозвать можно – это два. А три – ты струсил?

– Почему струсил? – удивился Слава.

– Хочешь спихнуть ответственность на меня. Это не по-мужски. Взялся за гуж и так далее.

– Опыта маловато. Дело становится слишком сложным, – пожаловался Слава.

– Ты что, старый импотент или молодой, рвущийся в бой жеребец? Щенков учат плавать, кидая в воду. Вот и выплывай. А слишком сложных дел не бывает.

Нащупаем мотивы, найдем убийцу. Давай переночуем с этой проблемой. Евреи говорят: стоит переспать с бедой, и она уже не так страшна, – усмехнулся капитан и ткнул Синицына пальцем в живот:

– До завтра, старший лейтенант!

Только мне кажется, ты не с бедой сегодня намерен переспать. Это я поеду ночью дежурить к твоей Маше Барановой. Ваша очередь завтра, а ты опять проснешься в Сивцевом Вражке.

Слава промычал что-то невразумительное и, оставшись в одиночестве, позвонил маме.

– Ма, не волнуйся, я у Шмелевой.

– Странно, я с Леной пять минут назад говорила, – удивилась мама.

– Нет, сейчас я одной ногой на службе, но уже еду к Лене.

– Конечно, Пусик. Ваше дело молодое. Передавай Леночке привет. Родители у нее славные. А хорошая семья в наше время – большая редкость. Подумай об этом… – Вера Сергеевна бодрилась, но голос у нее звучал грустно.

– Мама, что-то случилось? – забеспокоился Слава.

– Нет, Пусик, все в порядке. Вот только звонит кто-то и трубку бросает.

Мне от этого почему-то тревожно.

– Может, попадает не туда? – попытался успокоить сын.

– Наверное, так и есть. Ты когда появишься?

– Завтра приеду, – пообещал Слава. На улице было жарко, и люди выглядели по-субботнему празднично. Слава разглядывал прохожих и думал, какие они на вид добродушные и симпатичные. Вполне вероятно, что убийца Каребина и Рачев-ской так же прогуливается по вечерней Москве и ничем не отличатся от других горожан.

Размышляя таким не слишком оригинальным образом, он не заметил, как дошагал до метро и, продемонстрировав на турникете свой служебный проездной билет, спустился по эскалатору.

На станции тянуло прохладным сквознячком и пассажиров было не много.

Дожидаясь поезда, Синицын прохаживался по перрону, продолжая думать о своем, когда его тронули за плечо. Слава вздрогнул и оглянулся. Над ним возвышался стажер Тема Лапин, глядя на шефа сверху вниз.

– Ты откуда, студент? Почему записки не оставил?

– Я надеялся, Вячеслав Валерьевич, что застану вас лично. А утром я на работу не заходил. Сразу поехал на радиостанцию. Вчера в Союзе журналистов мне сказали, что Луиза Чихоненко работает на радио «Белая волна». Вот я и решил не тратить время и начать с них…

– Да не тяни. Выкладывай, что узнал, – приказал старший лейтенант.

Подробности действий стажера его сейчас не интересовали.

Но Тема говорить не стал. Помешал грохот приближавшегося экспресса. Он дождался, когда поезд выпустит и заберет пассажиров, и начал свой рассказ только после того, как последний вагон скрылся в туннеле:

– Так вот, Луиза Чихоненко в прошлом году уехала с мужем в Израиль, и ее документом пользуется совершенно другой человек.

– Опять виражи… Интересно, украла наша красавица удостоверение Чихоненко или та ей отдала сама? – задумался вслух Синицын.

– Теперь мы этого не узнаем, – развел своими длинными руками Тема.

– Почему не узнаем? Израиль – цивильная страна. А у Грушина в приемной имеется Интернет. Мы ее и в Израиле отыщем, – заверил стажера старший лейтенант.

– На это уйдет куча времени, – возразил Лапин.

– Ерунда, у нее наверняка есть электронная почта. Она же журналистка. Вот завтра утром этим и займись.

– А где я возьму ее электронный адрес? – забеспокоился Лапин.

– Ты на радиостанции не сообразил спросить?

– Не сообразил, – признался стажер.

– Напрасно. Уверен, бывшие сослуживцы поддерживают с ней связь. Ведь Чихоненко может им присылать интересные материалы.

– Хорошо, завтра поеду опять на «Белую волну».

– Надо научиться пользоваться телефоном, а не бегать как заяц по городу, выговорил парню старший лейтенант. – А после обеда тебе дежурить в Гороховском переулке. На ночь я тебя сменю. Ладно, пока! Тебе в другую сторону, а мой поезд идет. – И Слава, кивнув стажеру, поспешил прошмыгнуть в открывшиеся двери. По случаю субботы в вагоне оказались свободные места. В будний день в это время и встать нормально не всегда удается. Синицын уселся и достал из папки текст романа Каребина.

* * *

Глафира долго не могла забыть дворника Прохора, которого встретила возле подворотни. Дворник на нее зыркнул и нехорошо ухмыльнулся. От этой ухмылки у женщины сжалось сердце и противно заныло в груди. Но после посещения адвоката Сановского Глафира успокоилась и повеселела. Адвокат купил у нее золотой Николасвский червонец за десять миллионов.

Теперь надо было найти продукты. Глафира решила начать с ближайшей лавки.

Народа там собралось много, а это означало, что граждане чего-то ждут.

– Что дают, Митрич? – поинтересовалась Глафира у хромого деда, присевшего на корточки в конце огромной очереди.

Сотни людей своими телами создали длинную, слабо шевелящуюся змею, голова которой упиралась в «Хлебную лавку», а заканчивалась хромым стариком.

– Муку должны подвезти, – прошамкал дед беззубыми деснами.

– Кто сказал? – недоверчиво переспросила Глафира.

– Степка шепнул, – заговорщицки на ухо сообщил ей Митрич, для чего тяжело приподнялся с земли.

Грузчику магазина Степану можно было верить, и Глафира решила рискнуть.

Если бы она жила одна, то никогда не стала бы торчать в очередях, но сейчас у нее скрывались два молодых человека, а их надо было кормить.

Вскоре из-за поворота показался возок с хлебом. Лохматый мерин тянул, опустив голову. Люди поняли, что возок загружен мукой под завязку. Толпа зашевелилась и загудела.

«Достану муки, испеку им блинов с вареньем», – размечталась Глафира.

Верочку после того дня, как расстреляли заводчика Филиппова, она уж и не чаяла увидеть. Жуткий крик барышни стоял в ее ушах до тех пор, пока ей в окошко не постучали и она не услыхала шепота своей воспитанницы. У Верочки Филлиповой голос был особый – низкий, грудной и очень ласковый. Под окном стояли она и их молодой сосед Тимур.

Глафира тридцать лет жила в доме Филипповых и вырастила два поколения заводчиков. Ее наняли в няни, когда отцу Верочки, Федору Савельевичу, минуло полтора месяца. Юная Глаша нянчилась с Феденькой, словно играла в куклы. Когда барчук немного подрос, она вышла замуж за кучера Филипповых Митрофана. Но того погнали в Крым на турецкую войну, с которой солдат не вернулся. Замужем Глаша побыла лишь полгода. Всю остальную жизнь вдова отдала детям хозяев. Верочку она нянчила с рождения, заменив ей мать. Анна Гавриловна Филиппова скончалась при родах, оставив дочь сиротой в первый день жизни малютки. Родительницу Верочка знала лишь по портретам, а к няне привязалась, как к родной матери.

– Кажись, стали давать, подтолкнул женщину в бок Митрич.

Она в своих воспоминаниях забыла, где находится, и от неожиданности вздрогнула.

– Муку стали давать, – повторил старик и показал в улыбке белесые десна.

– Слава Богу, – вздохнула Фролова и опять задумалась о своем.

Революцию Глафира восприняла как напасть, вроде холеры или чумы. А несколько дней назад, когда на ее глазах расстреляли Федора Филиппова, а затем набросились на его дочь, Глафира люто возненавидела революционеров. Она близко наблюдала жизнь буржуев и в отличие от других «пролетариев» видела, как трудились мужчины в семье заводчика. Ее первый хозяин Савелий Иванович Филиппов вставал с петухами, пил чай с кренделем, а в это время Митрофан уже запрягал Зорьку. Хозяин прямо с крыльца прыгал в легкую двуколку. Править вороной кобылой он предпочитал сам. Четырехлетка Зорька была лошадкой горячей, и Митрофан с трудом удерживал ее у крыльца. Савелий Иванович перехватывал вожжи, и кобыла, прижав уши, выносила его за ворота.

Завод, принадлежавший Савелию Ивановичу, находился в переулке за Сенной площадью. От особняка на Ярославском проспекте до завода Зорька доносила хозяина резвой рысью сперва за двадцать пять минут, а когда пустили трамваи и начали перекрывать движение для автомобилей, за полчаса. В шесть утра хозяин входил в свой кабинет, где его с отчетом уже ждали инженеры и мастера. Затем обходил цеха, вникая в каждую мелочь. К одиннадцати возвращался в кабинет и вел переговоры с поставщиками сырья, оптовыми покупателями и прочим деловым людом.

Обедал он в трактире по соседству, где выпивал лафитник водки и съедал миску борща. Никаких закусок и сладостей хозяин себе днем не позволял, чтобы, как он говорил, «не добреть». После обеда снова шел на завод, где проверял качество выпущенной за день продукции, составлял с инженерами планы на следующий день и подсчитывал доход. Свой кабинет Савелий Иванович запирал в шесть. Его рабочий день, так же, как и работников завода, длился двенадцать часов. В семь в доме Филипповых ужинали. Вечером подавали разносолы, но, уморившись за день, Савелий Иванович за ужином засыпал. По субботам он водил жену в оперу, а по воскресеньям всей семьей отправлялись в церковь. Отдыхали Филипповы каждый год за границей. Савелий Иванович не просто ехал повидать свет и показать себя. В поездках он осматривал не памятники и музеи, а ходил глядеть на заводы своего профиля, чтобы не отставать от просвещенной Европы.

Его сын Федор Савельевич образ жизни вел с отцом схожий, но, потеряв при родах молодую жену, затосковал и пристрастился по вечерам к пирушкам. С тех пор у них каждый вечер был полный дом гостей. И так до самого переворота.

Оставаться одному в своем особняке вдовцу было тошно.

Не бездельничали и жены заводчиков. Супруга Савелия Ивановича, Антонина Демьяновна, попечительствовала в городском приюте, два раза в неделю обходила гимназии с ревизией, проверяя, как кормят детей, а по вечерам ублажала мужа и гоняла прислугу. Мама Верочки, Анна Филиппова, умерла в двадцать два года от родов, но за свою короткую жизнь сумела в германскую войну побывать на фронте сестрой милосердия, где испытала такого, что и не всякая простолюдинка стерпит.

Глафира знала не по рассказам, каков «праздный» быт ее хозяев, и потому лозунгам о буржуях-бездельниках и кровопийцах не верила. Она нередко говорила прислуге в людской, что барину Филиппову стоит упасть в ножки и благодарить за то, что он обеспечивал работой и кормил делом своей головы сотни людей – этих самых пролетариев, которые только и умели, что исполнять чужую волю. Своей у них не было. Фролова не удивилась, что после национализации завод Филиппова обанкротился, а рабочие пошли с протянутой рукой или завербовались в Красную армию, где хоть как-то кормили.

Очередь медленно продвигалась. Глафира уже отчетливо видела крашенную ржавой краской дверь лавки и счастливцев, которые вываливались из нее с «добычей». Чем ближе подтягивался народ к заветному прилавку, тем больше нарастало возбуждение в очереди. Уже несколько раз проносился слух, что мука заканчивается и лавку вот-вот закроют. Тогда люди начинали кричать и толкаться.

Задние напирали и создавали давку. Один раз Глафиру чуть не свалили с ног. Но тревога оказывалась ложной, и народ на время затихал.

«Бедные мои голубки», – вздохнула Глафира, вспомнив про Верочку и ее возлюбленного Тимура. Фролова запретила молодым людям появляться на улице, чтобы те не попали к чекистам, и ходила сама добывать провизию. Делать это с каждым днем становилось все труднее. Хоть у Тимура и были деньги в золотых Николасвских червонцах, купить еду на них было не просто и небезопасно.