Текст книги "Галинословие"

– Семь флешек нашёл. Достаточно? – спросит один полицейский другого.

– Ищи ещё! – скажет другой: – Слишком всё быстро.

– Двенадцать! Хватит?

– Ещё!

– Да сколько их нам нужно? Двадцать, тридцать?

– Ладно, уходим.

Больше всего я переживал за ноутбук. Расставание с ним равносильно катастрофе, так что пришлось заказать себе подержанный лэптоп. Он должен будет отвлечь внимание. Пусть забирают его с концами – главное сохранить черновики, труды, графику и проекты. Лишаться ноутбука это заморозить все начинания на несколько недель, под угрозой изъятия могла оказаться и почти законченная повесть – полиции нет дела до твоих трудов, и никто за них отвечать не будет, да и сама книга подозреваемого это преступление.

Книга самый обнадёживающий способ вернуть Галю. Пусть не её доверие, но хотя бы саму связь с ней. Связь, какой бы она не была, это основа дружбы. Не будет связи, исчезнет последняя надежда, не будет связи, не будет ничего. Как суды могут не учитывать этого, как они собираются лишать человека надежды, не предлагая ничего взамен – это же не работает.

Книга лучшая защита, она переживёт любые суды, поэтому писателей так боятся. Мало ли что напишет свидетель времени, мало ли какой у него взгляд на происходящее – лучше быть с ним настороже. Если развить мысль дальше, то книга – это всегда шантаж. Сделав Галю героиней романа, я шантажирую её, и этот шантаж растягивается на всю оставшуюся жизнь. Книга – это стратегия; граффити, портреты, письма – тактика; а дружба с Галей – это война. Галино оружие – молчание, и её молчание доказывает, что меня нет. Люди не разговаривают с неодушевлёнными предметами, не разговаривают с тем, чего нет. Молчание – это наказание и пытка – я пустое место для Гали, я не существую, и я пишу Гале из небытия.

Свою готовность к обыску не терпелось проверить, и когда мне подвернулся под руку один знакомый уличный музыкант, я пригласил его в гости. Очень кстати на кухне у меня стояла полная кастрюля чечевичной похлёбки, которая мне всегда удавалась. Гости, бывало, съедали по две-три порции за присест, и я, конечно, мечтал угостить Галю и борщом, и ухой, и рассольником. Она пробовала только кулич и творожную пасху, а продегустировать мои первые блюда ей пока ещё не удосужилось. Войдя в прихожую, Терентий неожиданно перекрестился:

– Мир дому!

– Ты же в церковь не ходишь!

– Зато ты ходишь.

– Вино будешь? – предложил я ему бутылку, покрытую пятилетним слоем пыли.

– А сам? – спросил он.

– Мне с Галей по возрасту сравняться нужно – пару лет скинуть.

– Пару лет? – усмехнулся Терентий.

– Давай без сарказма! – настроился я на серьёзный лад, – представь, что ты полицейский. Ты пришёл провести у меня обыск.

– А что ищем?

– Ищем компьютеры, фотокамеры. Начинай.

Терентий прошёл в спальню, подошёл к кровати, перевернул матрац, сдёрнул с него чехол и нащупал в поролоне вырез, из которого с ухмылкой вынул ноутбук.

– Как узнал?

– Матрац проверяют в первую очередь, потом диван. Проверить?

– Не надо – я его тоже распорол. Чтобы всё спрятать, уходит полминуты, и при звонке в дверь я ничего не успею.

– Не успеешь! – подтвердил Терентий.

– А почему ты на лэптоп в прихожей не обратил внимание?

– Ты людей-то за дураков не держи. Зря мебель порезал – живёшь как на чемоданах.

Пить Терентий не стал, забрал бутылку с собой, и после его ухода нахлынуло сильное желание увидеть Галю – стоило любому гостю уйти, как моё внимание сжатой на время пружиной возвращалось в привычное направление. Этот эффект обнаружился после Галиного переезда в Койск.

Все следующие дни я с нетерпением ждал штрафа за граффити. Чем быстрей он придёт, тем быстрей закроется дело. Главное, чтобы Галя не успела каким-нибудь новым заявлением раздуть его. Я жаждал штрафа как меньшее из зол, и он пришёл двадцать девятого июля. Обвинение в нарушении общественного порядка путём порчи общественного имущества нанесением краски. Возмещение ущерба оценено в девятьсот алтын. Это счёт за чистку асфальта и сам штраф в размере двухсот алтын. Прокуратура Койска предлагала мне закрыть дело без суда, и ради этого я поспешил оплатить довольно большую для меня сумму. Только бы это дело не всплыло в семейном процессе, и только бы в этом деле не всплыли прошлые обвинения. Та часть обвинений, что проходила по гражданскому кодексу, находилась в семейном суде, другая же их часть пылилась в самой прокуратуре. Чиновникам достаточно пробить фамилию подозреваемого на наличие прошлых дел, и тогда сумма ущерба вырастит в разы. Галя, наконец, докажет мою причастность к рисункам во всех процессах. Легко будет доказать и нарушение мной запрета на контакты. Если суд сочтёт «любимую» обращением к Гале, то с меня потребуют ещё минимум три тысячи алтын. Перспективы совсем нерадужные: заканчиваю книгу, собираюсь в Москву, а впереди судебные процессы, из-за которых можно лишиться всех средств к существованию. Никогда не живя в кредит, в ближайшее время я мог оказаться в долгах. Это казалось катастрофой. Долг – первый признак рабства. У раба прежде всего долг и уже как следствие несвобода. Несвободный любить не может – вот куда направляется удар любого суда. Цель осуждения одна – запретить любить. Те же цели и у кредиторов – долг взамен любви. Рабство не главная цель банкиров. Главная цель – искоренение любви. А цель Гали только на первый взгляд та же. Цель Гали – запретить видимость любви, испытать любовь на прочность.

Конечно, можно привыкнуть ко всему, и любая катастрофа станет жизнью в новых условиях. Новая жизнь со временем будет иметь не только чёрные, но и светлые полосы. Она может показаться даже лучше прежней, но так не хочется куда-то падать, чего-то терять. Не хочется смиряться, перестраиваться, принимать нависшую катастрофу. Нежелание огромно и утомительно, сопротивление изнуряюще. К тому же все силы берутся из будущего, и тратить жизнь на суды просто обидно.

Вечером пришло ещё одно уведомление. К счастью, я заметил его не сразу, иначе напряжение оказалось бы выше моих сил, и перегорели бы все предохранители. А пока в полном неведении о надвигающемся цунами я оплатил штраф, забрал с почты очередную партию молочных бутылок и три вечера подряд готовил их к морскому путешествию. В первый из вечеров я резал холщовую верёвку и плёл вокруг каждой бутылки паутину. Многочасовое плетение вводило меня в состояние уверенности в своей правоте, монотонное занятие умиротворяло. На пересечениях и на горлышке я делал узлы, стягивал нити книзу, добивался прочного подобия сетки. Обмотанные таким образом бутылки были защищены от битья о прибрежные камни и борта кораблей. Следующий вечер уходил на сами послания. Листы бумаги с разными содержаниями паковались в цветные конверты. На конверты наклеивались почтовые марки. Это делалось для того, чтобы нашедший почту не тратился на них сам. Так повышалась вероятность того, что письма будут отправлены дальше. Затем клеился распечатанный адрес Галиной школы, затем конверты скручивались в тонкие трубки и перевязывались нитью. Делалось это для того, чтобы письма легко проходили сквозь горло бутылок. Нескрученное письмо так просто не вытащить, а скрученное выскакивало из широкого горлышка само. Чтобы добраться до него, не надо было разбивать бутылку. Сделать почту максимально удобной и эффективной, сделать её интересной для всех участников длинной цепи, было моей целью.

Куда легче и экономнее стеклянных были бутылки пластиковые. Они не бились, плотно закручивались, а нужда в сургуче и обмотке отпадала, но пластик засорял океан, и вынуть письмо, не разрезая пластик, занятие трудоёмкое. Это доставило бы много хлопот тем, кто выловит почту. Оформлять каждое послание нужно было как произведение искусства – деталями нельзя было пренебрегать, иначе послания потеряли бы всякий смысл.

Третий вечер уходил на герметизацию бутылок. Плоские молочные крышки закручиваются вполоборота, и велика вероятность того, что со временем внутрь бутылки проникнет вода. В таком случае письмо намокнет и пойдёт ко дну. Такой исход куда обидней случайного битья о скалы, ведь тщетность затраченных трудов – худшее наказание. Это Фёдор Михалович ещё в Омском остроге подметил, а до него такое наказание испытал на себе Сизиф. Ни в коем случае нельзя превратить ухаживание за Галей в Сизифов труд.

Лучшее средство для герметизации – это сургуч, но вполне годится и воск – он не такой твёрдый, но такой же плотный и водонепроницаемый. Одной церковной свечи хватает на четыре бутылки. Капать зажжённой свечой на щель между крышкой и стеклом – целый ритуал. Я чувствовал себя одновременно и капитаном древнего корабля, и жрецом, и алхимиком. В каждом кропотливом действе вдруг обнаруживалось таинство. Мне открывалось, что все усилия и шаги ненапрасны. Прозрачный воск медленно остывал, за первым слоем накладывались ещё и ещё один, горло бутылки превращалось в подобие круглой печати – в плотное кольцо, просочиться через которое воде уже невозможно. Каждая бутылка проверялась в ведре воды, вытиралась, заворачивалась в газету и паковалась в дорожную сумку.

Галинословие

Если взглянуть на жизнь отдельного человека целиком, то можно проделать разного рода статистику. Столько-то раз человек употреблял то, столько-то раз человек делал это, столько-то человек преодолел того, столько-то добивался этого. Это количество подобных событий, которое человек за свою жизнь достиг.

Зная о максимуме, отпущенном человеку событий, можно определить, на каком этапе своей жизни человек находится, но далеко не по всем критериям это определяется. Так этап жизни трудно узнать по количеству посещений футбольных матчей, свадеб, кафе, больниц. К примеру, человек может истратить лимит свиданий с девушками в двадцать лет, а прожить до ста. Или исчерпать лимит признаний в любви в первой четверти своей жизни, а остаток дней не сталкиваться с этим.

Только по совокупности пройденных событий можно определить, на какой стадии жизни человек находится. Также можно определять стадии не всей жизни в целом, а отдельных её сторон. Отношения человека с другим человеком это отдельная грань жизни. Зная заранее, какое количество «я тебя люблю» будет произнесено в совокупности с количеством встреч, касаний, писем, звонков и прочего, можно определить, на каком этапе находятся отношения, и сколько они будут продолжаться.

Это Теория Максимального Количества. В сжатой форме она звучит так.

Максимальное количество событий, составляющих одно явление, определяет продолжительность этого явления.

Человек, владеющий этой теорией, способен управлять как отдельными событиями, так и жизнью в целом. Истрачены все встречи, слова, касания, и отношения становятся прошлым, а если человек не хочет, чтобы отношения, на которые отведены три тысячи поцелуев, заканчивались, то он может потянуть с последним из них – остался последний поцелуй, а человек не совершает его и таким образом тянет отношения сколь угодно долго.

– То есть, чем быстрее вы исчерпаете лимит писем, признаний, встреч со мной, тем быстрее наши отношения закончатся?

– Именно так.

– И сколько уже вы наговорили, что меня любите? Тысячу раз? Когда будет достигнуто максимальное количество ваших признаний?

– У нас отношения безлимитные. Безлимитный тариф.

– Безлимитный тариф? До самой смерти мне придётся слушать ваш бред? И сколько вы заплатили за ваш безлимитный тариф, и кому? Где это вообще покупается?

– В ООО «Облако».

– Что? В каком ещё облаке?

– В таком. Пока есть русский язык, ты будешь слышать мои признания.

Август 7527

 
У Гали легче лёгкого рука,
Она ей бьёт, и будет бить, и била.
Я помню как рукой она водила
Возле лица и не решалась как
Ударить лучше – мягче ли, больней:
– Я вас ударю!
– Бейте!
– Бью! Постойте!
Вы жмуритесь? Глаза свои откройте.
Ещё на шаг приблизитесь ко мне…
– И что?
– И всё! Узнаете тогда!
А грудь её вздымается от гнева,
И мне бы шаг, полшага сделать мне бы.
Так близко к Богу не был никогда.
У Гали грудь – не горы, а холмы,
Пологие и гладкие высоты,
Барханы, дюны, сопки, две голгофы —
Распятие меж ними. Две волны.
 

– Алло, здравствуйте! Может, Милана хочет со мной на море поехать?

– На море? Сейчас? – растерялась Миланина мама.

– Да, ей будет интересно. И Блонде можно с нами.

– А мне?

– Что?

– Можно?

– С нами?

Не терплю компании взрослых женщин, их общество меня напрягает, своей активностью они отдаляют от меня Галю. Мне хочется внимания исключительно от неё, внимание же других женщин, тем более разведённых, расценивается как попытка подмены. Подменить Галю пытается княгиня мира сего – некая психологиня в строгом костюме и холодных очках. Мойра Зевсовна надменна как все феминистки:

– Вот тебе вместо Гали!

Мой мягкий вид вводит в заблуждение многих.

– Не надо мне этого! – отказываюсь я.

Другое дело Милана. Детям и девушкам можно входить в храм Гали, потому что они чисты.

– С нами? Да. Можно. Конечно, можно! – отвечаю я многодетной маме.

В поезде Милана соглашается написать своё собственное послание. Нашлась и бутылка, и бумага, и свеча с зажигалкой. Блонда скучающе смотрит в окно. Она дуется, что всё внимание достаётся сестре, но оно ей и не особо нужно, просто она удивлена, что сестра не с ней, а со мной.

– А что писать? – спрашивает Милана.

– Привет! – диктую я: – Меня зовут Милана. Мне девять лет. Блондине тоже девять. Мы близняшки. У нас два брата и две старшие сестры. Я люблю рисовать и ходить в кино. Ещё я люблю животных. Буду рада получить это письмо в будущем.

– В бу-ду-щем! – повторила Милана, выводя последнее слово: – И всё?

Солнце к полудню прогрело воздух до густоты. Мы шли вдоль портовых ангаров, изнывали от жары, сделали паузу в рыбацком бистро и, наконец, добрались до причала. Взору предстала вода до самого горизонта. Это река, её устье, но если об этом не знать, то большие зелёные волны легко принять за морские. В обоих направлениях шныряли катера, и ходили тяжело нагруженные контейнеровозы. У бетонного ограждения мы раскрыли набитую морской почтой сумку. Первая брошенная в воду бутылка совсем не торопилась отплыть от берега.

– Следующую кидать? – спросила Блондина.

Она уже замахнулась, глаза горели азартом – наконец-то дело ей по вкусу.

– Подожди. Посмотрим, куда поплывёт Миланина бутылка.

– Чего ждать? Я могу и в другую сторону.

По времени должен был быть отлив. Вода со скоростью пешехода должна была уходить в открытое море, но вместо этого бутылка медленно двигалась в портовые ворота.

– Блонда, швырни-ка туда! – указал я правее.

– А я?

– И ты, Милан, кидай как можно правее.

– А если я попаду в её бутылку? – спросила Блонда.

– Дай ей отплыть, выдержи паузу.

Миланина мама стояла в стороне. Я запереживал, как бы она не захотела поучаствовать в процессе – нельзя допустить, чтобы послание Гале отправила какая-то женщина. Попроси она об этом, мне пришлось бы ей отказать. Пришлось бы отшучиваться, объяснять, что у детей лёгкая рука, что только они приносят удачу. Пришлось бы обидеть эту уральскую женщину на ровном месте. Но и она должна понимать – она должна чувствовать всю деликатность момента. К счастью, она не стала ни о чём просить.

Прошло полчаса, а только часть бутылок унесло в море, другая же часть двигалась к пришвартованным кораблям. Мне нужны были дальние страны, материки, острова, но никак не этот же порт.

– Что ты ей пишешь? – спросила Миланина мама.

Я порылся в сумке, нашёл помятое уцелевшее письмо, протянул ей.

«Галине Г.

Высшая школа музыки и танца

Под журавлиным деревом 87

50688 Койск, Тюлерандия

Галя! Мне приходится придумывать разные способы, чтобы ты меня услышала. Не помогут морские волны, я обращусь за помощью к птицам. Голуби, гуси, чайки начнут приносить тебе письма от меня. Не помогут они, почтой займутся ангелы. Ты будешь стоять в храме, а с фресок и икон серафимы и херувимы будут протягивать тебе свитки с моими признаниями. Почему ты не замечаешь любви?

EN: Galya! I have to сome up with different ways for you to hear me. If the sea waves don›t help, I›ll turn to the birds. Pigeons, geese, seagulls will bring you letters from me. If they don›t help, the angels will take сare of the mail. You will stand in the temple, and the Seraphim and сherubim will give you sсrolls with my сonfessions. Why сan›t you see love?

DE: Galya! Ich muss mir verschiedene Wege vorstellen, wie du mich hören kannst. Wenn die Meereswellen nicht helfen, wende ich mich den Vögeln zu. Tauben, Gänse, Möwen werden dir Briefe von mir bringen. Wenn sie nicht helfen, werden die Engel mit der post beschäftigt sein. Du wirst im Tempel stehen, und die Seraphim und die Cherubim werden dir Schriftrollen mit meinen Geständnissen ausstrecken. Warum siehst du keine Liebe?

FR: Galya! Je dois trouver différentes façons de m›entendre. Si les vagues de la mer n›aident pas, je me tournerai vers les oiseaux. Les pigeons, les oies, les mouettes vont сommenсer à t›apporter des lettres de ma part. S›ils ne l›aident pas, les anges s›oссuperont du сourrier. Tu seras dans le temple, et les séraphins et les сhérubins t›étendront des rouleaux aveс mes сonfessions. Pourquoi ne vois-tu pas l›amour?

SP: ¡Galya! Tengo que pensar en formas diferentes para que me esсuсhes. Si las olas del mar no ayudan, voy a llamar a los pájaros. Las palomas, los gansos, las gaviotas сomenzarán a darte сartas de mí. Si no lo haсen, los Ángeles lo harán. Estarás en el templo, y los serafines y los querubines te estirarán los pergaminos сon mis сonfesiones. ¿Por qué no ves el amor?

IT: Galya! Devo trovare modi diversi per sentirmi. Se le onde del mare non aiutano, allora mi rivolgo agli uссelli. Piссioni, oсhe, gabbiani ti porteranno le lettere da me. Se non aiutano, allora gli angeli si oссuperanno della posta. Rimarrai nel tempio e i serafini e i сherubini ti porteranno le pergamene сon le mie сonfessioni. Perсhe ‹ non vedi l›amore?

L: Galya! Ego asсendere modis audire me. Si non auxilium in fluсtus, et ego сonvertar ad aves. Сolumbarum, anseres, gulls adduсam te literas a me. Si non auxilium, tunс mail erit angeli. Vos mos stare in templo, et Seraphim et сherubim et fenerabis vos in сartis сum сonfessionum mearum. Сur non vides, amor?

GR: Γκάλια! Πρέπει να εφευρίσκουν διάφορους τρόπους για να με ακούσεις. Αν δεν βοηθήσουν τα κύματα της θάλασσας, θα απευθυνθώ στα πουλιά. Τα περιστέρια, χήνες, οι γλάροι θα αρχίσουν να φέρνουν σου γράμματα από μένα. Αν δεν μπορούν αυτοί, τότε τα mail θα αναλάβουν οι άγγελοι. Θα σταθεί στο ναό, και τα σεραφείμ και χερουβείμ θα τέντωμα σου παπύρους με τους αναγνώριση. Γιατί δεν βλέπεις την αγάπη;

NO: Galya! Jeg har til å komme opp med ulike måter for deg å høre på meg. Hvis havet bølger ikke hjelper, jeg skal slå til fuglene. Duer, gjess, måker vil bringe deg brev fra meg. Hvis de ikke hjelpe, englene vil ta vare på e-post. Vil du stå i templet, og Serafim og kjeruber vil gi deg ruller med mine bekjennelser. Hvorfor kan du ikke se kjærlighet?

23.05.7527 Северная Гавань»

– Двадцать третье мая?

– Это день суда, а ещё это её ДР.

Остаток дня заняла прогулка по плоскому морю. От реки оно огорожено каменной грядой. Морское дно, обезвоженное во время отлива, плотное и упругое – ходить по нему в жару невероятно приятно. На местах оставались большие лужи. Вода в образовавшихся лужах доставала до щиколотки и блестела золотом. Солнце отражалось в мелкой ряби. Некоторые лужи растягивались на сотни метров. Шагая по ним, придерживаешь завёрнутые до колен штаны. Трудно оторвать взгляд от золотого мерцания. Оно гипнотизирует, убаюкивает, удивляет. Милана вырядилась во всё белое. Она кажется ангелом на фоне зелёных одуванодуванчиковых дамб. Бегает по холмам, сияет, светится. Уже одно её присутствие вселяет уверенность, что сегодняшняя почта дойдёт до Гали.

Пятого августа я узнаю о новой неприятности. Всё очень серьёзно – приглашение на разговор к комиссару Эверту из-за нового уголовного дела. Только не сейчас! Неужели прокуроры объединили дела с граффити? Встреча назначена на восьмое августа, и впереди тяжёлое, мучительное ожидание. Три нервных дня, три бессонных ночи – иногда хорошо, что мы не в вечности. Комиссар встречает меня с улыбкой, протягивает крепкую руку:

– Должен признать, у меня двоякое чувство, господин Ч! Я и рад вас видеть, и огорчён этим!

– Взаимно. Можно руки помыть?

Это третья наша встреча, и второй раз перед началом я отлучаюсь в санузел. В уборной я готовлю к записи карманный диктофон. При всём уважении к комиссару полиции я ему не доверяю. У меня свои задачи, у него свои, и наши интересы не совпадают. Однажды он уже отказался от своих слов, и после этого я понял, что полагаться на полицию себе дороже. В кабинет я вхожу под его эпитеты:

– Вы самый интересный и искренний подозреваемый, которого мне пришлось допрашивать!

Кроме него в помещении ещё два молодых сотрудника. У них приподнятое настроение и неподдельное дружелюбие, или же я в людях совсем не разбираюсь. Комиссар Эверт вспоминает наши беседы:

– Мы с господином Ч разного мнения о женщинах. Он считает, что они со временем меняются, и продолжает настойчиво ухаживать за дамой, которая его в пятый раз судит, на мой же взгляд женщины не меняются.

Его фамильярность могла быть психологической уловкой, ведь расположить к себе и усыпить бдительность, входит в задачу любого опера, но моё дело не настолько криминально, чтобы играть в игры, а потому мне самому хочется с ним поделиться. В знак дружбы я кладу на стол два издания первой повести:

– Помните наш первый разговор? Он здесь! Вы у меня в книге!

Комиссар Эверт обрадовался, как мальчишка. Вскочил, взял книги и заявил коллегам:

– Вот видите, про меня пишут. Господин Ч спросил однажды, что ему разрешено. Я сказал, что ничего. Тогда он спросил, можно ли ему написать книгу, а я и не думал, что он это серьёзно.

– Это был риторический вопрос. Вы же не считаете, что на литературу нужно чьё-либо разрешение?

– Я понимаю. Я думал, вы погорячились, и вот результат!

Через несколько минут мы перешли к делу. Он попросил меня ознакомиться с правом не отвечать на вопросы, расписаться и выслушать обвинение:

– Ну что, пройдёмся по пунктам? Галина жалуется на преследование с вашей стороны.

Ничего серьёзного Галя мне не предъявляла, и на большинство вопросов я отвечал утвердительно:

– Да, я звонил Гале в день её рождения в прошлом году. Да, я отправлял книгу её маме. Да, я отправлял эмайлы, письма, посылки. Да, я рисовал ей мелом послания возле общежития.

Это не преступления, в которых нельзя сознаваться, а других, кроме граффити, у меня не было. Смущали детали – некоторые из них были сильно искажены, и с искажениями этими я не соглашался. Снова пришлось опровергнуть Галин рассказ о прошлогоднем концерте:

– Я не бегал за пианисткой с цветами.

– Преследование с цветами вы отрицаете?

– Да. Как вы вообще себе это представляете?

Почти все обвинения были скопированы с обвинений из предпоследнего судебного процесса. Меня судили за то, за что судили год назад, и судили только потому, что статья подпадала под оба кодекса – гражданский и уголовный. В конце списка появились и новые обвинения. Они касались посещения майского концерта. Мне пришлось объяснять полицейским, что ходить на концерты моё право:

– Галина не боится меня. Я ей не угроза. Нельзя потакать девушке и портить ей характер. Она должна понять, что у других тоже есть права и свободы.

Комиссар Эверт соглашался:

– Лгать, конечно, нехорошо! Вот и оставьте её! У вас большие расходы на суды, а вы ей и духи, и платья! Не понимаю.

– Чего тут понимать?

– Она вас судит! Вам это не странно? Вы ей подарки, а она вам суды.

– Она молодая девушка. Не знает как защищаться, делает ошибки.

– На концерте она вызвала полицию, а вы ей снова подарки и письма.

– Ещё я бросил в море сто восемь бутылок морской почты.

– Нет! Нет! – вскочил комиссар Эверт.

Он разгорячился, попытался руками что-нибудь схватить, и этим прыжком только привлёк внимание коллег.

– Вы не должны мне этого рассказывать. Я не хочу это слышать! Вы признаётесь только в том, что стоит в обвинении. Ничего лишнего! Ясно?

Этот совет был столь откровенным, что я почувствовал в нём настоящего друга. Коллеги Эверта пришли в замешательство. Он это осознал:

– О, нет! Вот ведь! Ваша задача только отвечать на вопросы.

Стремление мне помочь было очевидно. Подсказки на глазах у собственных коллег, необъективное расследование. Он был расстроен и после эмоционального всплеска быстро потух. Чтобы оправдать его доверие, я рассказал его коллегам случай в метро:

– Вот вы думаете, я её преследую. Но вот вам такой случай. Мы возвращаемся из церкви. В трамвае я занимаю место не рядом с Галей, а на другой стороне прохода. Вагон делает поворот, и солнце начинает светить Гале прямо в глаза. Она встаёт, переходит на мою сторону и садится на соседнее кресло. Я встаю и пересаживаюсь на другую сторону, чтобы не мешать ей. Скажите, вела бы себя так девушка с преследователем?

Полицейские слушали меня внимательно. Я продолжал.

– Вы понимаете – мы пара! Со стороны мы смотримся как пара. Когда идём, когда ссоримся, когда молчим. Любой человек со стороны нас за пару примет.

Комиссар Эверт молчал, а его коллеги смеялись:

– Вы пара? Вам самим не смешно от того, что вы тут говорите.

Комиссар Эверт поспешил закрыть беседу:

– Я сделаю всё, что смогу, но вы должны понимать, что от меня не всё зависит.

– Понимаю, у меня же это пятое дело.

– Вот почему у меня ни одного дела? Почему против моих коллег нет судебных процессов, а у вас целых пять за два года – вы не задумывались? Будьте осторожны.

Словно от меня что-то зависит, будто я могу остановить процессы. Они растут как грибы и вопреки моей воле. Комиссар Эверт проводил меня до выхода и крепко пожал руку. Настроение его было не таким радостным как вначале.

Что это комиссар Эверт так распереживался из-за морской почты? Рано или поздно Галя сообщит об этом суду, и мне даже лучше пойти на опережение. Неужели весь смысл защиты сводится к утаиванию поступков, а не к оправданию их? Двенадцатого августа писал на Украину.

«Лукерья Михайловна, письма плавают годами, поэтому так много бутылок брошено – чтобы одно-два письма ежегодно вылавливали и отправляли дальше. Музыкальная школа за сто лет никуда не переедет, и контакты с Галей там сохранятся. В семьдесят семь Галя обрадуется моему письму, и вы будете этому свидетелем. Раз эти письма в далёкое будущее, то некоторые из них это обращения к нашей будущей дочери. Надеюсь, они станут пророческими. Только не считайте меня сумасшедшим – все люди слегка сумасшедшие. Шуман, которого Галя исполняет, сумасшедший; люди, изучающие мир, сумасшедшие. Вас и вашего Сергея не называли сумасшедшим? Начался пятый процесс против меня. Обвинения те же, что и в третьем суде. То был процесс гражданский, а теперь уголовный, и уголовный всегда с большим запозданием. Комиссар полиции согласен со мной, что преследование можно трактовать по-разному – на одних весах могут оказаться и маньяки, и поэты. Он удивлён тому, что столько судов ради одной девушки. Дознание закончилось тем, что он попросил ничего больше не рассказывать. Лукерья Михайловна, я выложу документы всех процессов в открытый доступ, и это будет лучшая защита – тогда никакие суды не рискнут запрещать мне встречи с Галей!»

Для того чтобы отклонить дело, возможности комиссара Эверта оказались слишком малы, и двадцать девятого августа в жёлтом конверте пришло утверждённое обвинение. Читая письмо, я не мог понять, почему меня снова обвиняют за прошлый год:

«Суду города Койска

Прокуратура города Койска, номер дела: 112 Js 2431/19

Обвинение

Андрей Ч, рождённый в Москве, имеющий русское подданство и проживающий в Северной Гавани по адресу Терновый путь 23,

обвиняется в том, что в период с 28.04.7526 по 18.10.7526 в Койске и других местах 25 раз несанкционированно преследовал другую персону методом, который может серьёзно повлиять на её образ жизни. Метод преследования заключается в настойчивом поиске пространственной близости этой персоны с помощью телекоммуникационных средств и других средств связи или попытках через третьих лиц установить контакт с ней, а также предприятии других аналогичных действий.

Обвиняемый и потерпевшая знакомы с осени 7523 года через православную церковь на площади Чайковского в Северной Гавани. Вначале между обвиняемым и потерпевшей были дружеские отношения, на протяжении которых потерпевшая принимала от обвиняемого разного рода помощь. Не позднее марта 7524 года потерпевшая сообщила обвиняемому, что не желает с ним контактов, выходящих за рамки дружеских отношений. Однако обвиняемый не готов принять это, и с тех пор он преследует потерпевшую.

Практически такое же уголовное дело (номер 971 Js 1456/17 прокуратуры города Койска) из-за преследований в период с 13.03.7525 по 23.05.7525 койским судом (525 Ds 960/17) ввиду денежного взноса от 19.03.7526 было окончательно закрыто (соответственно § 153A пункта 2 уголовного кодекса). Тем не менее, обвиняемый и после прекращения уголовного дела неуклонно продолжал свои противоправные преследования.

В частности, речь идёт о следующих случаях:

1) 28.04.7526 обвиняемый обращался к потерпевшей, концертирующей пианистке, по случаю её концерта в Северной Гавани. Он имел при себе цветы, которые собирался подарить потерпевшей. После того, как она отвергла букет, он шантажировал её, преследовал её и говорил с ней. Ситуация закончилась только тогда, когда пострадавшая вместе с коллегами и организаторами концерта уехала на машине.

Цветы пострадавшей ранее вручила несовершеннолетняя девушка.

2) 23.05.7526 обвиняемый позвонил пострадавшей из телефонной будки и поздравил её с днём рождения. Когда пострадавшая заметила, кто звонит, она закончила разговор.

3) 24.05.7526 на Украине проживающая мать потерпевшей получила письмо от обвиняемого. В письме обвиняемый сообщал, что безобидно любит пострадавшую и не хочет создавать проблем.

Из-за письма мать пострадавшей была очень расстроена и волновалась.

4) 22.07.7526 обвиняемый появился в Койске по адресу потерпевшей и весь день преследовал её, хотя она несколько раз говорила, чтобы он исчез. Следующую встречу с обвиняемым пострадавшая смогла избежать только тем, что больше не покидала свою квартиру. Обвиняемый оставался под окнами потерпевшей до самого вечера.

5) 24.07.7526 обвиняемый отправил потерпевшей отрывок из пишущейся им для пострадавшей книги, в котором он уверял её в своей любви.

6) 19.08.7526 обвиняемый прислал потерпевшей посылку с подарками (зубной пастой русских производителей, духами).

7) 07.10.7526 обвиняемый приехал на домашний адрес потерпевшей и ждал её там. На асфальте мелом на русском языке он написал фразы типа: «Позвони мне! Услышь меня!». Это он сделал и возле музыкального колледжа, где учится потерпевшая.

8) 13.10.7526 пострадавшая получила очередной пакет от обвиняемого. Пакет содержал ещё любовное письмо, а также платье.

9} 16.10.20 18 до потерпевшей дошло ещё одно письмо от обвиняемого. Оно было с почтовой маркой, чей мотив был рисунком лица потерпевшей. На рисунок потерпевший потратил около четырёх месяцев.

10–25) В период с 05.09.7526 по 18.10.7526 пострадавшая получила всего 16 писем от обвиняемого. В письмах обвиняемый сообщал не только о житейских делах, но и признавался ей в своей любви.

Действия обвиняемого могут серьёзно повлиять на жизнь пострадавшей. Они препятствует нормальному образу жизни тем, что она постоянно испытывает наблюдение за собой, преследование и чувствует себя ущемлённой в частной жизни.

Преследование уголовно наказуемо в соответствии с § 238 пунктами 1, 4 уголовного кодекса.

Особый общественный интерес к штрафным санкциям подтверждается.

Доказательства:

I признания обвиняемого;

II свидетель Галина Г;

III вещественные доказательства:

– решение семейного суда от 08.08.7525;

– решение семейного суда от 05.11.7526;

– фото почтовой марки;

– содержание писем.

Основной результат расследования:

Даже после прекращения расследования номер 971 Js 1456/17 обвиняемый неуклонно преследовал пострадавшую. После запрета на контакты от 05.11.7526 обвиняемый временно прекратил свои преследования. В 7527 году однако обвиняемый продолжил преследования пострадавшей.

Требование открыть судебный процесс.

Койск, 16.08.7527

Прокурор С.»

Два дня требуется, чтобы прийти в себя. В это время негодование нарушает привычный уклад, всё дёргается, обрывается, перекручивается. Для коллег моё состояние остаётся незаметным, а вот от знакомых эмоций не утаить. В голове постепенно выкристаллизовываются ответные шаги, и только после их реализации возвращается равновесие. Я даже научился переключаться, и в этот раз принялся за развитие речи у Миланы и Блонды – всегда бросался в глаза их словарный запас, а тут вдруг захотелось его расширить. Умение ясно излагать свои мысли – это фундамент счастливой жизни, и главным предметом учёбы я сделал стихи русских классиков. Заучивание Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Крылова и Есенина легло в основу моего проекта. Мотивация и дисциплина в моей школе достигались через оплату труда – каждому стихотворению я поставил ценник. «Белеет парус…» и «Однажды в студёную зимнюю пору…» стоили по пять алтын. «Чиж и голубь» три, «У Лукоморья» десять. Результаты не заставили себя ждать – близняшки наизусть освоили несколько стихов, а к заучиванию подключились Лёва с Настей.