Текст книги "Галинословие"

С детьми я чувствовал себя легко, с ними я в себе не сомневался. Ну какой из меня преследователь? Галя придумала эту роль ещё до нашего знакомства:

– Что-то меня давно никто не преследовал. А, вот он – преследователь!

– Я не преследователь!

– Преследователь! Будете за мной бегать!

Хоть оправдывайся, хоть нет, но Галя уже отшлифовала мой образ, и как только он был готов, начались жалобы. Все преследователи индивидуальны, у каждого из них своя идея, и мне приходится быть преследователем, потому что это единственная форма общения, которую мне Галя отводит.

Тридцатого августа пришло новое обвинение. Жёлтый конверт ядовитой змеёй поджидал меня после работы. Это было уведомление о новых штрафных мерах и о возможности высказать свою позицию в двухнедельный срок. Обвинения от Галиного адвоката были датированы двадцать четвёртым июля, но только теперь судья Роде давал им ход. Я медленно сходил с ума.

«– 304–семейному суду

Люксембургская улица 101

Койск

Номер дела: 304 F 121/19

От адвоката Данерса, Виноградная улица 190, Койск

В деле Галины Г против Андрея Ч

именем и по доверенности заявительницы подаётся заявление на наказание ответчика штрафом или арестом.

Обоснование:

Ответчик неоднократно нарушил установленные судом от 23.05.7527 запреты. Несколько раз он косвенно и непосредственно попытался вступить с заявительницей в контакт. Детально:

1. Ответчик сначала воспользовался тем обстоятельством, что он должен возместить заявительнице судебные расходы. Воспользовавшись таким поводом, ответчик подписал обращение к адвокату заявительницы следующей формулой: с любовью к Галине Г. Помимо этого в денежном переводе в качестве темы он написал: для моей любимой.

Доказательство: копия письма наряду с бланком денежного перевода (Приложение 1).

2. Сверх того ответчик отправил заявительнице 27.05.7527 заказное письмо. Использованная на конверте почтовая марка ещё раз показывает контуры заявительницы. В конверте оказалось несколько фотографий заявительницы, сделанные ответчиком на концерте в Дэттене 12.05.7527. Фотографии позволяют понять, насколько близко приближался ответчик к заявительнице.

Доказательство: копия конверта и фотографий (Приложение 2).

3. В общей сложности между 23.05.7527 и 27.05.7527 ответчик отправил заявительнице четыре письма. Также проживающие на Украине сестра и отец заявительницы получили несколько эмайлов. Дата посланий очевидна. Если суд сочтёт необходимым перевести содержание, будет предъявлен перевод.

Доказательство: копии конвертов и эмайлов (Приложение 3).

4. Ответчик также не удержался написать имя заявительницы белой краской на тех улицах, где заявительница ходит. Так по случаю концерта, который заявительница давала 29.06.7526 в Вохуме, перед Залом Столетий он начертил её имя белой краской на асфальте. Кроме того, такие надписи впоследствии неоднократно встречались в районе студенческого общежития заявительницы, в районе вокзала и в нескольких метрах от музыкального колледжа.

Доказательство: фотографии (Приложение 4).

Все поведение ответчика иллюстрирует то, что он явно не воспринимает всерьёз установленные судом запреты. Необходимо наложение уже административных средств, чтобы соответствующим образом воздействовать на ответчика. Учитывая неадекватное поведение ответчика и его очевидную невменяемость, прошу применить в виде наказания штраф в размере не ниже 3000 алтын.

Койск, 24.07.7527».

Советовал Гале быть менее серьёзной и относиться ко всему как к игре, а теперь сам заваливаю экзамены. Если учишь чему-то, то пройди урок сам. «Относитесь к судам как к игре!» – смеётся мне в лицо Галина Премудрая.

Почтовый ящик незаметно превратился в ящик Пандоры, и я подходил к нему настороженно. Конечно, настоящий источник неприятностей был не в нём, и даже не в койских судах, и даже не в Галином желании меня наказать, и даже не в моих попытках вернуть её, и даже не в нашей встрече. След к первоисточнику можно продолжать бесконечно, но олицетворением неприятностей были жёлтые конверты, а обнаруживались они в почтовом ящике. Дошло до того, что в один из дней, чтобы избежать нового жёлтого конверта, я после работы отправился в лес.

Пока я до него добрался, спустились сумерки, и на первом лесном перекрёстке мне преградил путь чёрный козёл. Одинокий зверь при виде меня замер как статуя. Пришлось тоже остановиться. Во взгляде козла улавливалось презрение. Чего он уставился? Откуда ему здесь взяться? Противостояние с козлом затянулось. Зачем этот поединок, когда в округе ни пастуха, ни стада? Ему даже не перед кем красоваться и показывать характер. Может, именно отсутствие свидетелей и дало повод для дерзости? Пока нас никто не видит, козёл показывает, что он думает о человеке, а я ему это позволяю. Скрещиваю на груди руки и делаю два шага вперёд. Мои шаги козла не напрягли – он чует мою неуверенность, и его хладнокровие меня смущает. Колдун, оборотень, Пан, Сатир? Следующий мой шаг привёл козла в движение, после чего его можно было гнать, освобождая дорогу.

На смену козлу пришла тьма. Песчаные дороги померцали недолго и потухли. Ни огней, ни луны, ни звёзд. Возвращаться пришлось наощупь. Темень оказалась кромешной как когда-то во времена детских каникул. Голые кроны деревьев кое-как различались на фоне туч. Природу не обвинить, она данность, жаловаться на неё абсурдно, но вот откуда в мире суды? Иду по лесу, а впереди необъяснимые суды.

Судебный маховик раскручивается на глазах. С каждым письмом он всё больше напоминает мне чудище апокалипсиса. Чудище огромных размеров, выползающее из моря, разъярённое как ослеплённый Одиссеем циклоп. У чудища много голов, у каждой головы свой номер. Оно не слепо, а близолапо. Судебная близолапость проявляется в коммуникации, которая осуществляется по двум каналам: почтовому и электронному. По электронке документы приходят в суд моментально, а по почте на несколько дней позже. Я реагирую на судебные постановления через оба канала, и замечаю, что на мой запрос параллельно открываются два идентичных дела. Одно из дел можно было бы и закрыть, но закрой я одно, могло закрыться и второе. Пусть уж дракон дёргает Галю сперва по одному, затем по второму процессу. Пусть она полюбуется, пусть посмотрит, куда это всё ведёт. Пусть любимая ощутит себя прикованной к скале Андромедой.

Всё, о чём когда-то читал, в той или иной мере появляется наяву. Благодаря «Откровению» Иоанна Богослова, я оказался один на один с драконом. Меня обнадёживает только неповоротливость чудовища, и это благодаря уже русским сказкам. Суд похож на змея. Три его отрубленных головы – три не навредивших никому процесса, но взамен старых выросли новые головы, одна опаснее другой. Выпустила дракона Галя. Призвала, вырастила, выкормила – сделала она это по неосторожности. Это морок – Галя спит, она спящая красавица в лапах койского змея. Усыпил её койский поп своими благословениями. Поп и епископ не могут не знать о людоедской природе чудища, они проповедуют с амвона Христа, и тут же благословляют паству на суды. Галин адвокат тоже служит дракону, но он хотя бы делает это открыто.

Я вынужден бороться с чудовищем не на жизнь, а на смерть. Добровольно участвует в деле лишь Настя. Настя свидетель, и ещё она дева. Дева против дракона это полнейший апокалипсис, поэтому я перестраиваю сценарий под битву у калинова моста. Нужно наглядно объяснить Гале, в чём мы участвуем, и напомнить ей слова Христа.

Картина суда сделана Юлией из Москвы.

«Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы;» (Мф. 7, 1). «И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь?» (Мф.7:3). В Новом Завете много подобных наставлений: «не произноси ложного свидетельства», «кто захочет судиться с тобою, отдай ему и рубаху». Остерегает от судов и апостол: «Как смеет кто у вас, имея дело с другим, судиться у нечестивых, а не у святых? Разве не знаете, что святые будут судить мир? Если же вами будет судим мир, то неужели вы недостойны судить маловажные дела? Разве не знаете, что мы будем судить ангелов, не тем ли более дела житейские? А вы, когда имеете житейские тяжбы, поставляете своими судьями ничего не значащих в церкви. К стыду вашему говорю: неужели нет между вами ни одного разумного, который мог бы рассудить между братьями своими? Но брат с братом судится, и притом перед неверными. И то уже весьма унизительно для вас, что вы имеете тяжбы между собою. Для чего бы вам лучше не оставаться обиженными? для чего бы вам лучше не терпеть лишения? Но вы сами обижаете и отнимаете, и притом у братьев» (1 Кор.6, 1).

Чтобы достучаться до Гали, делаю вебстраницу, а чтобы Галя её обнаружила, домен страницы составляю из её имени – так вопреки запретам Галя снова сможет меня читать.

Сентябрь 7527

 
Любимая, признайся мне по-свойски,
Зачем за веком век ты с глаз ссылала
Долой поэтов всех, кто каплю сходства
Со мной имел, и в ком любовь пылала?
Сидят в тюрьме Сервантес, Маяковский,
О´Генри, Достоевский, Кампанелла.
Любимая, признайся по-московски,
Тебе сажать людей не надоело?
Хоть раз но вспомни, как отрадно жили
И ты, и я, когда мы были парой.
Четой семейной Шуманов мы были:
Я Робертом, ты Кларой.
Отец твой Моцарт, а сестра Сальери.
Она как тень с тобою ходит рядом.
Ей отношенья наши надоели,
Она их ядом, ядом, ядом, ядом.
Она не любит ни Москву, ни Славянск,
Ей туфли Золушки малы и узки.
Когда ж Творца за встречу нашу славя,
Ты мне в любви признаешься по-русски?
 

Восьмого сентября продолжил писать в Славянск.

«Лукерья Михайловна, за один день сразу четыре письма из суда. Галя изменила показания – признала, что цветы ей дарила девочка, но добавила, что я бегал за ней с букетом. Второго октября и седьмого ноября суды, так что ещё увижу её в этом году, если она не пропустит заседания. Меня обвиняют в том, что пишу Сергею Прокоповичу и Вике, а про вас ни слова. Мне вам писать не запретят, но обвинить обвинят. Снилась Галя, гуляющая с чемоданом по аэропорту, а потом прилёгшая на скамейке и следящая за мной большими глазами. Над нами был большой тент, и какой-то палец постучал мне через него сверху. Я вышел, обошёл аэропорт под дождём, увидел пианистку Лизу, и вместе с ней подошёл к другому входу. Шёл ремонт, и вход был оббит картоном. Лиза хотела мне что-то сказать, но её отвлёк прохожий. Она объясняла ему про какие-то лекарства, а я волновался, что упущу Галю, и что она улетит без меня. Снова я увидел её в одном из классов музыкальной школы среди студенток за круглым столом. Одна студентка что-то рассказывала, я что-то пустяковое спросил, и Галя ответила утвердительно. Она говорила мягко как раньше, а потом её вызвали в коридор.

– Можно я с тобой?

– Оставайтесь здесь!

Из коридора доносились голоса, шла перекличка, поэтому я тоже вышел и стал искать Галю в толпе. В центре выкрикивали, где и у кого будет концерт.

– Галина! Галина! – выкрикнули пару раз: – Шаббат!

Я переспросил у близстоящих музыкантов, что это за место.

– Это не место, а время. Суббота.

Галю я во сне так и не нашёл. Вот перееду в Койск и буду жить под её окнами!»

Невозможно сосредоточиться на работе – голова ясная, но всё внимание отнимают суды. Подготовка к судебной защите важнее работы. Чувствую себя персонажем Кафки. Мысли прыгают с одного процесса на другой, с одних пунктов обвинения на другие. Сверху тёмные крылья хищных птиц, а вокруг стягивающиеся кольца удава. Только змеиной головы ещё не разглядеть. Против кого защищаться? В кого наносить удар? Голоса коллег где-то далеко, и собственный голос тоже. Он как бы и не мой вовсе. Каким-то образом поддерживаю контакт, но это больше видимость чем связь с коллегами. Нужно выбираться из дебрей, нужно идти на голоса людей, нужно заняться непосредственными задачами. Вывод на консоль свободных для подключения портов сети финансового госучреждения. Так, мне нужна помощь.

Доктор Мюллер-Ландре привлекательная. У неё большие глаза и искристый взгляд. Надо почаще обращаться к ней. Сам вид голубоглазой женщины в белом халате действует исцеляюще. В её кабинете нет никаких судов. Если жизнь сцена, то кабинет врача – это пауза перед новым актом. Врачи – это особое сословие, посвящённое в правила игры, а клятва Гиппократа прикрывает их истинную клятву – клятву не выдавать пациенту настоящего устройства мира. Врачи и есть тайное общество. Оно нейтрально и ни на что не претендует, оно всегда в стороне как Швейцария. Результат моего визита ко врачу – справка о нахождении в перманентном стрессе и психической нагрузке. Такая справка как нельзя кстати – ткну ей в судейские носы.

Надо смутить и обескуражить судью Роде. В своих глазах он герой – защищает красивую девушку от соперника, украинку от русского. Добровольно от такой роли он не откажется, ведь возможность защищать красоту выпадает не часто. Защищать красоту это быть Тесеем, защищать красоту это стать к ней причастным. Защищать красоту вовсе не значит быть благородным. Пока судья тешит своё самолюбие, мне не победить, и наличие адвоката тут не поможет. Нужно нейтрализовать судейское самолюбие. Высокомерие судьи должно проявляться не только на службе, но и во всех сферах жизни. Судья принадлежит к особой категории граждан, он будет подчёркивать это и держаться общества себе подобных. Это могут быть гольф-клубы, закрытые вечеринки, масонские ложи. Необходимо дать понять судье, что мы с ним на равных. Адвокат, помогавший мне в первом деле, утверждал, что главную роль в спорных вопросах играет судейская симпатия. На чьей она стороне, тот и побеждает. Раз Галина симпатия направлена на судью, а вектор моей симпатии направлен на Галю, можно попробовать замкнуть симпатию судьи на себя и создать симпатический треугольник, но такой треугольник не устраивал ни её, ни меня – ей нужна только симпатия судьи, а мне только её симпатия. Поверни я её симпатию к себе, все суды моментально закончились бы. Не хочу судейской симпатии вместо симпатии Галиной, не хочу подмены – хочу победы над судьёй, а не над Галей, и раз судья Роде такой павлин, то самое простое решение – это превратить его в индюка. Именно желание утереть клюв самодовольной птице толкает меня на поиски сведений о вольных каменщиках.

Знаки тайных обществ бывают разными: жесты, позы, приветствия, детали одежды. Самые простые и удобные знаки – это миниатюрные значки. От известных ромбиков с циркулем до золотой буквы-бумеранга в белом треугольнике, означающей «потерянное слово», от белых розенкрейцерских крестов с вьющимися розами до синих незабудок.

Цеплять на себя масонские кресты после битвы на Чудском озере это кощунство. Древние псы-рыцари, крестоносцы, розенкрейцеры одного поля ягоды, и все рыцарские ордена на поверку обыкновенные фашисты. Избранность любого рода превращается в фашизм, и крестоносцы – это враги человечества. Священники, конечно, тоже крестоносцы, и неудивительно, что они поддерживали фашистов во вторую мировую. Епископы благословляли фашистов на войну против нас, а мы с Галей с их же благословения судим друг друга.

Православный крест отличается от католического, и вроде бы вероисповедания у православных с католиками разные, но «католический» в переводе на русский ни что иное как «соборный», и православный символ веры на тюлерандском языке звучит так: «верую во единую святую кафолическую и апостольскую церковь». Зарубежный хор так и поёт: «католическую», и вроде ты православный, а вроде и католик, вроде ты за Александра Невского, а вроде и против, но, чтобы не оказаться с Галей по разные стороны баррикад, на многое пока приходится закрывать глаза.

Самым неброским масонским значком оказалась незабудка – нацепивший синий пятилистник на лацкан своего пиджака не обязан никому ничего объяснять и действует на своё усмотрение, и если христианка на поверку всё же может судит христианина, то среди масонов, думал я, это точно не принято, поэтому незабудка должна была ввести судью в замешательство.

Для большей уверенности и правдоподобности мне пришлось найти «тайные» общества, каких в Северной Гавани оказалось около тридцати. Все они имели романтические названия: «Свет и Правда», «К Красному Орлу», «Фредерика к Бессмертию», «К трём Розам», «К Пеликану», «Глобус». Меня заинтересовала ложа «Эмануил к Ландышам». Эмануил – пророческое имя Христа, и члены этого братства просто обязаны были объяснить мне смысл замены одного имени на другое. Ко всему прочему вышла новая книга Пелевина, где один из персонажей объяснял, какие двери открываются человеку при наличии у него уже первого градуса посвящения. Шутил Пелевин или нет, но я воспринял это как руководство к действию. Официально членство в ложе не давало никаких привилегий, а деятельность её членов сводилась к обсуждению общественно-философских тем и участию в разного рода фондах и церемониях, но у тайного общества по определению не могло быть только официальной стороны, поэтому, обнаружив объявление о гостевом вечере, я, не раздумывая, отправил заявку на приглашение.

Утром следующего дня я позвонил в одну адвокатскую контору.

– Мне бы господина Нойбауера!

– Он придёт позже, но вы можете изложить суть вашей просьбы мне.

Я засомневался, стоит ли тратить на секретаря своё время, но продолжил:

– Через двенадцать дней у меня суд, но поездка адвоката в Койск мне не по карману. Мне достаточно простой письменной защиты, потому что уже само наличие адвоката повлияет на суд, но все, к кому я обращаюсь, заламывают цену и за одно письмо требуют до трёхсот алтын.

– Пятьсот!

– Что?

– За пятьсот алтын я берусь, не запрашивая дела, помочь вам. Сегодня обговорим детали, и я составлю письмо.

– Вы не секретарь?

– Я адвокат. Господин Зиберт.

Тому, что секретарь оказался адвокатом, я удивился больше, чем стоимости услуг, и, посчитав, что это последняя возможность обрести защитника, я согласился. Мы договорились о встрече, и всё дообеденное время я отправлял господину Зиберту отсканированные документы и свои пояснения к ним, а в полдень отправился к нему сам. Половина улиц, по которым лежал мой маршрут, оказались перекопаны. Велись ремонтные работы, эстакады перестраивались, времени ушло больше запланированного, так что в адвокатскую контору я вбежал с одышкой. Господин Зиберт оказался очень проницательным человеком, а его пересказ моей истории был предельно точен – мне нечего было добавить к его словам. Единственным огорчившим меня моментом стал совет оставить Галю в покое:

– Вы же видите, она вас не хочет видеть.

– Вижу, и я перестану контактировать с ней на год, на два… Сколько времени должно пройти?

– Не знаю. Подождите три года.

– Три года? Хорошо, но на концерты я же могу ходить.

– С юридической точки зрения да, а с моральной вам лучше этого не делать.

Типичная черта тюлерандцев – при любой возможности морализировать. Эта черта всегда задевала меня, ничего кроме подчёркнутого высокомерия и лицемерия я в ней не видел и считал, что её нужно законодательно запретить:

– Пусть Галя учится выступать перед всеми. Назвалась грибом, полезай в кузов.

– Вы не гражданин Тюлерандии, не так ли? Не боитесь из-за судимости потерять вид на жительство?

Ещё одна типичная черта тюлерандцев – напоминать эмигранту о его статусе.

– Представьте себе, не боюсь.

Дальше разговор пошёл исключительно по делу, и господин Зиберт быстро реабилитировался в моих глазах. Я остался доволен его планом действий. То, как он расставил приоритеты, вселяло надежды на победу. Сама победа не давала мне ровным счётом ничего, я ничего не приобретал, и всё оставалось на том же месте – я просто сохранял несколько тысяч честно заработанных средств, которые под любым предлогом пытались у меня отобрать.

От подчёркивания адвокатом ценности тюлерандского гражданства в душе остался осадок. За право проживать в чужой стране я никому ничем не обязан, и нежелание менять российское гражданство лучшее тому доказательство. Адвокат был далеко не первым носителем идеи тюлерандского превосходства, и людей таких взглядов даже среди эмигрантов было пруд пруди, иначе бы они и не эмигрировали, но меня смущало, что юрист считает тюлерандское гражданство своего рода авансом, который должен быть отработан. Если Галя смотрит на Тюлерандию снизу вверх, то у нас с ней разные земли, разные истории и разные географии – тогда у нас с Галей полнейшая несовместимость.

Если проживание в Тюлерандии является привилегией, о которой тюлерандцы, стыдясь своей истории, нет-нет, да и напомнят, то кем они видят Галю? Служанкой, удовлетворяющей культурные потребности местных пенсионеров? Разве Галю обучали в Славянске, Харькове и Москве, всю жизнь играть для тюлерандцев? От серых мыслей меня отвлёк странный эмайл. Это была копия письма какого-то Эрни какому-то Тору:

«Дорогой Тор! Сегодня я выудил в спаме письмо от какого-то русского, желающего прийти на гостевой вечер. Он это серьёзно? Что мне делать? Братский привет! Эрнст».

Не дожидаясь реакции Тора, я вмешался в переписку, спросил, что может быть несерьёзного в желании посетить братство, и на следующий день получил официальное приглашение. Мне тут же вздумалось проверить реакцию на масонские значки знакомых прихожан, и для этого эксперимента выбрал Рита, которую удобно было застать, потому что она обзавелась собственным кафе. Когда я к ней нагрянул, то среди посетителей кафе разглядел рыжего прихожанина Глеба. В кожанке и в мотоциклетном шлеме он уже собирался уходить.

– Ладно, ты выбери себе нужное, а я всё сделаю! – сказал он Рите.

– Договорились! – отвечала ему Рита, размазывая по хлебу масло.

– Женщины и бизнес – вещи несовместимые! – поздоровался я.

– Это не так! – заступился за Риту Глеб.

– Хорошо. Рита и бизнес несовместимы!

– Слышишь, что он утверждает? – спросил Глеб Риту.

– Он у меня теперь без кофе останется! – отшутилась хозяйка.

Подойдя ближе, она ахнула:

– Не только без кофе, я его вообще выгоню. Посмотри, что он нацепил.

Глеб не отреагировал как ей хотелось, и она продолжила:

– Он же масон!

– Чтобы быть масоном, нужно сперва инициацию пройти! – сказал я.

– А ты знаешь, что на инициации бывает? При посвящении в семнадцатый градус топчут крест.

– Откуда информация? Тебя посвящали?

– Протоиерей Ткачёв об этом говорит.

– Ткачёва посвящали?

Хотелось высмеять попов, вещающих с телевизионных каналов – уже за одно то, что, наслушавшись проповедей и лекций, христианки начинали поучать христиан, уже за одно это повальное женское всезнайство.

– Это называется мракобесие! – закончил я.

– Ты Христа предал. Я бы с тобой в разведку не пошла.

При этих словах Рита наливала мне кофе, и никакой последовательности в её действиях не было. Я бы сам не пошёл с ней в разведку:

– Христа предали попы и апостолы. Не знала?

На всенощной я поделился своими планами с отцом Григорием, и в отличие от Риты он лаконично благословил меня на суд: «Идея с незабудкой хорошая!». Независимость от чужого мнения, о которой иногда психологи, палка о двух концах. Чужое мнение даёт хоть какую-то ориентацию в том, что ты делаешь, и совсем без чужого мнения можно зайти в такие дебри, из которых не возвращаются. Чужое мнение – это связь с людьми, без которой ты становишься социопатом. Вот поэтому я и беру благословения – чтобы не потеряться.

Копию письма господина Зиберта в Койский суд я рассчитывал получить в субботу. Потом в понедельник. Во вторник ожидание стало напряжённым, и я напомнил господину Зиберту о том, что до суда осталась неделя. Вечером в почтовом ящике оказалось сразу два письма, и одним из них была долгожданная копия. Я изучил послание суду. Оно было составлено великолепно и содержало два требования: первое – отклонить обвинения в нарушении судебного предписания, а второе – отменить само предписание. Требования были хорошо аргументированы, а в адрес Гали звучали предупреждения о подсудности ложных клятвенных заверений. Перед судом ставился вопрос об адекватности Галиных заявлений и о её манипуляции полицией на концерте двенадцатого мая. Господин Зиберт считал, что Галина осознанно ввела полицию в заблуждение, и если я не позволял в адрес Гали прямых обвинений, то мой адвокат в выражениях не стеснялся. Мне понравилось перечисление статей уголовного кодекса, которые Галя нарушала голословными обвинениями. Я вдруг понял, что судить можно кого угодно – на каждого при желании можно найти статью и возбудить уголовное дело. Доводить дело до суда или нет это другой вопрос, но в качестве защиты ответный иск вещь эффективная.

Второе письмо содержало новое обвинение в нарушении судебного предписания. Запрет на контакты был нарушен с помощью… морской почты. Я узнал, наконец, об эффективности своих трудов. Только куда, когда и сколько бутылок доплыло, в обвинении не указывалось – почему-то сообщить об этом не посчитали нужным. Указывалось лишь, что письма пришли в музыкальную школу, а оттуда попали к Гале. Надежды оправдались, усилия и затраты давали результат, начало получилось многообещающее, уверенность в том, что Галя всю жизнь будет получать мои письма, окрепла. Будущее за мной, за него можно не беспокоиться, и только настоящее оставалось в опасности.

Отклонение штрафа, казавшееся почти решённым, снова оказалось под вопросом. Единственное, что могло спасти меня от наказания, это датировка морских писем. Все они подписаны двадцать третьим мая, и доказать, что в воду они брошены позже, было невозможно. Это судьям не официальная почта с печатями и штампами, и единственная возможность доказать мою вину это поймать меня с поличным – схватить за руку на берегу. Таким же косвенным доказательством могло послужить наличие в моей прихожей бутылок, готовых к морскому путешествию. Улики есть, и вероятность штрафа вовсе не нулевая, тем более нельзя полагаться на презумпцию невиновности – опыт показывал, что судейское самодурство выше презумпции, а права человека – это декларативная пыль в глаза. Права человека – это повод показать, что ты им не являешься. Если в России бесправие человека явное, то в Европе бесправие масочное.

Шестнадцатого сентября написал в Славянск.

«Лукерья Михайловна, люблю девушку, а пишу её маме. От меня ждут обещания оставить Галю, но это преступление страшнее того, в чём меня обвиняют. Фазы отверженного, через которые он проходит, это ненависть, жажда мести, и суды ждут, когда мои поступки перестанут быть безобидными. Так написано в руководстве по профилактике преследования. Это не профилактика, а инструкция делания из человека преступника, это методичка. Судьи несправедливыми приговорами взращивают в человеке зло – им нужен не мир, а преступления, поэтому втягивать себя и других в суды очень необдуманно. Я не могу злиться на Галю, как бы судьи от меня этого не ожидали – я злюсь только на самих судей. Если Бога за всё благодарить, то даже тяжёлые ситуации уже не кажутся таковыми. Благодарю за встречу с Галей, за наши отношения, за суды. Всё это проявления жизни, которая неизвестно откуда берётся и куда утекает, это всё, что у меня есть. Вы герои моей книги – она когда-нибудь закроется, и всё исчезнет, но это будет нескоро, а пока у меня ещё остались марки с Галиными портретами. Вы любите Галю, и я люблю!»

Вечером из ящика Пандоры я вынул новый жёлтый конверт. На этот раз угроза исходила из ольбургского университета. С тех пор как дочь сошлась с выходцем из Южной Родезии, я перестал с ней общаться и оплачивать её учёбу. Последние три года каждый семестр мне приходил счёт, и каждый раз этот счёт был на тысячу выше предыдущего. Сусанна создала семью, родила ребёнка, получала стипендию и требовала от меня через университет деньги, но за семью выходца из Южной Родезии я платить не собирался. Также принципиально я не собирался платить за тюлерандское образование – не хотел финансировать фальшивую историю и извращённую толерантность, которыми пичкают тюлерандских студентов. Тратить заработанные средства на русофобию, растление и переписывание истории – это как вкладывать средства против самого себя, против своих предков, против своей природы. Дочь стала считать меня расистом, наши отношения сошли на нет, и только её университет навязчиво требовал оплаты. На фоне предстоящих судов это вызвало гнев, и мой ответ университету и дочери был краток: «У меня и без вас судов хватает! Я не помогаю южнородезианцам и потаскушкам!». Я даже не предполагал, во что в скором выльется моя фраза.

Воскресные литургии я провожу на втором этаже. Внизу давка, и на мраморном полу устают ноги, а на балконе под ногами приятно скрипит дерево, и в любой момент можно присесть на скамейку. Хор располагается тут же, и иногда я оглядываюсь на певчих. Глаза часто задерживаются на Лизе. Она хороша собой и живёт в том же мире, что и Галя – она может приблизить меня к ней, и было бы здорово с ней подружиться. Лучше, когда отношения возникают сами собой, когда никаких усилий для них не прикладывается, но я тороплюсь и не знаю, с чего начать. Прямое обращение к Лизе будет выглядеть нагло, поэтому я намерен сделать это через Володю. Мы с ним дружили, пока я не отвернулся от всех приятелей, чтобы в одиночестве пережить расставание с Галей. Прошло три года, за это время он освоился в церковном хоре и должен был хорошо знать Лизу.

В одну из служб внизу промелькнула Милана. Спустя минуту она уже сидела рядом, и я локтем и вопросами теребил её. В первой половине дня Милана неактивна и молчалива, зато Блонда и её младший брат постоянно соревнуются и задирают друг друга. В свои споры они втягивают меня – из-за шума, который они подымают, мне то и дело делают замечания. Служба заканчивается, Милана остаётся наверху, а они увязываются за мной. На лестнице я замечаю хориста с пышной шевелюрой:

– Володя!

– Это не Володя, это Вова! – раздаётся за спиной.

Не реагирую на замечание и пытаюсь остановить приятеля:

– Володь!

– Это Вова! – ещё строже звучит сверху.

Володя оглядывается на меня, я оглядываюсь наверх. Мимо серьёзных Льва и Блонды проходят и спускаются хористки. У них гомерические судороги. Категоричность, с которой дети доказывают свою правоту, приводит меня в замешательство, и я не знаю, к кому обратиться – к Володе, ждущему внизу, или к детям, которые наперебой протестуют:

– Его Вова зовут. Он не Володя.

Вспоминаю, что он для них сосед, дядя Вова.

– Вов, подожди!

Чтобы не загораживать проход прихожанам, ему приходится подняться. Мы топчемся наверху, и после формальных приветствий я предлагаю:

– Давай перетянем Лизу в нашу компанию!

Для Володи это звучит неожиданно, нашей компании давно нет, разве что Варвара, с которой мы оба общаемся, наше связующее звено, поэтому вопрос Володи закономерен: