Текст книги "Галинословие"

Майский концерт

 
Когда игрой Скарлатти за роялем
До всхлипов Галя публику ведёт,
Я вслушиваюсь в скрип и стук педалей,
Которые нога любимой жмёт.
Мне хочется ступни её в ладонь
Тогда вложить, чтоб пальцы в пальцы
Вросли, вплелись как дерево в огонь.
Пяту её принять своим запястьем.
– Уйди, дурак! Не тронь меня! Не тронь! —
Поёт она, забыв, что не певица,
Приписывая Шуману слова:
– То Роберт Шуман, «Песнь пропавшей птицы».
И люди верят девушке: – Ага!
Ещё Скарлатти, Шумана ещё!
И я хватаю Галю за лодыжку,
Колено, локоть, хрупкое плечо.
Со страхом и чахоточной одышкой
То неуверенно, то слишком горячо
Суставов милой как остеопат
Касаюсь, ставлю, торопясь, диагноз:
– У вас любовь. Ко мне. Такая данность!
– Кто любит, тот и виноват!
Вы старше папы моего и мамы, вместе взятых.
Вы фетишист, любитель женских пяток.
– Твоих!
– Любых! Вы врун, наглец и гад!
Вы трогали других! Вы мяли блузки
Другим, пока училась я в Москве.
– И это всё?
– Не всё. Вы… вы… вы… русский!
Поэтому забудьте обо мне!
 

Пятого мая закончился срок действия ограничительных мер, и на двенадцатого мая я запланировал поездку в Койск. Мечтая проводить Галю на воскресную службу, разговорить её и заключить долгожданный мир, за пару дней до поездки я выяснил, что в это время у Гали выступление в другом городе, и в Койске её не будет. Маленький провинциальный Дэттен находился в два раза ближе к Северной Гавани, чем Койск, но из-за железнодорожных пересадок добраться до него оказалось не на много быстрее. Концерт начинался в десять, назывался он «Культурный фрюштук», и прийти на него лучше всего было перед самым началом.

Догадывалась ли Галя о моём приезде или считала, что ограничительные меры ещё в силе, предсказать, как и её реакцию, не представлялось возможным. Открыто проявлять радость она не стала бы, и мои надежды возлагались только на радость тайную. Такая радость вопреки трёхлетней войне могла иметь место. Граней у Гали больше, чем она старалась показать, и есть среди них стороны соприкосновения со мной. Пусть их ничтожно мало, но они есть, и если повезёт, то Галя не прогонит, а сделает шаг навстречу – для начала привычно отчитает, а потом постоит со мной у подоконника. На близкое молчание надеялся я, ведь молчание вблизи – это признание, сближение, согласие. Предстоящее молчание настолько волнительно, что мне пришлось сбивать пульс успокоительным. «Вы бы и для себя его приберегли!» – когда-то не без иронии рекомендовала мне Галя драже «Вечернее».

Особенно трудно совладать с волнением накануне встречи. Все дальние походы за Галиным сердцем начинались с бессонницы, и этот не был исключением. Сон не приходил ни дома, ни в поезде, а именно на встречах так нужны свежесть, бодрость, заряд энергии. Каждый раз я приезжал к ней помятым.

Упёршись лбом в стекло, за которым мелькали ночные огни, я принялся за сравнение концертных встреч со встречами перед общежитием. Конечно, провожать Галю в церковь куда предпочтительней, чем быть её зрителем. У общежития я стою в качестве хоть и отвергнутого, но друга, а на выступлении как посторонний. Единственное преимущество концертов в стопроцентной гарантии – на них я точно увижу Галю, поездки же в Койск в половине случаев оказывались напрасными ожиданиями. Поездки в Койск то окрыляли новыми перспективами, то разбивали последние надежды, и всегда изматывали меня физически. Изматывал меня больше всего собственный мозг, всю дорогу я терзался вопросом, как Галя меня примет, и мучился всевозможными предположениями: вызовет полицию, откажется выступать, подойдёт ко мне или сделает вид, что мы незнакомы. Как ни старался я отключиться, мозг всю дорогу кипел.

В Дэттене у меня оказался целый свободный час, и я изучил город. С трудом нашёлся цветочный магазин, и ещё труднее оказался выбор подходящих цветов. Гале я не дарил ничего, кроме белых роз, а их в наличии оказалось только пять, и мне пришлось разбавлять букет другими цветами. Яркими в нём допускались только вкрапления, чтобы не было никакого намёка на страсть, и для этого лучше всего подошла гипсофила. В процессе составления букета цветочница незаметно перешла на русский, и уговорила меня на крикливые герберы.

– Где ваша девушка выступает?

– В Зале Света на бывшей фабрике.

– У нас город маленький, и выступление обязательно осветят в следующем номере газеты.

– Надеюсь, статья будет только о музыке.

Без пяти десять я вошёл в здание старинной фабрики, переоборудованной под культурные мероприятия. Указав свою фамилию и получив билет за столик под номером одиннадцать, шагнуть сразу в зал я не решился, и вместо этого направился в уборную. Умылся, приводя себя в чувства, почистил зубы, и уже перед выходом услышал в коридоре шаги. Эти шаги невозможно спутать ни с чьими другими – так могла ходить только Галя. Её туфли ударяли об пол, моё сердце застучало о рёбра, дыхание сбилось, и лоб покрылся испариной. Нужно немедленно привести себя в чувства. И желая, и опасаясь столкнуться с ней, я осторожно прошёл в маленький зал. Он был заполнен исключительно пенсионерами. В нём располагались рояль и двенадцать круглых под белой скатертью столов. Крыша над залом была стеклянной, оттого он был очень светлый и носил соответствующее название.

Все были столы заняты. По шесть пенсионеров за каждым. Их привезли сюда из дома престарелых. Единственный свободный стул обнаружился за роялем всего в трёх шагах от стула пианистки. Не было к роялю места ближе моего, и, захоти мы с Галей протянуть друг другу руки, то нам бы это легко удалось. Мы могли при желании коснуться друг друга, и от такой близости Галя не могла быть в восторге – хорошо, что её пока не было. Четыре пожилые женщины и совсем дряхлый старик приняли меня за свой стол:

– Вы знакомый этой юной пианистки?

– Да, я её друг. Мы теперь живём в разных городах, и я езжу на её выступления, чтобы встретиться.

– Как мило. Она только-только вышла из зала.

– Как? Она уже репетировала?

– Да, вы разминулись буквально на три минуты.

Сердце запрыгало, в глазах потемнело, и я заволновался, как бы мне не умереть раньше времени. Старушки своими вопросами отвлекли меня:

– Это же ей цветы? Вы можете поставить их в воду.

– Благодарю, за полтора час с ними ничего не случится.

– Концерт начнётся только в одиннадцать, перед ним будет ещё завтрак.

– Какой ещё завтрак?

В этот момент сообщили об открытии буфета, и пришлось встать и отнести букет на хранение обслуживающему персоналу. Завтракать в таком состоянии было невозможно – даже сок застревал в горле.

– Почему вы не едите? – продолжали расспросы добродушные старики.

– Я рано встал, и успел выпить кофе в поезде.

Трапезничать, ожидая, когда в зале появится Галя, выше моих сил. За соседним столиком поедает бутерброды седой смазливый организатор концерта, которому в отличие от меня общаться с ней можно. Уже только поэтому этот тип мне неприятен. Раз он участвует в общем завтраке, то и Галя может появиться в любой момент. Ни с кем, кроме него, в зале она разговаривать не станет. Ревность унижает и ставит меня в заведомо проигрышную ситуацию, но к собственному удивлению я вдруг легко отбрасываю её – обычный концерт, обычный организатор, число которых у Гали перевалило за сотни.

Напряжённое ожидание к одиннадцати часам достигло предела. Я начал отсчитывать секунды, а Галя всё задерживалась. Главное пережить начало. Для неё, как и для меня, оно будет настоящим ударом. В пять минут двенадцатого её объявили. Организатор заговорил о Скарлатти, затем скрылся, и всё во мне вытянулось в одну натянутую струну. Вошла Галя.

На лице широкая улыбка и огромные сияющие глаза. Первые два шага её взгляд рассеян, а на третьем он падает на меня. Улыбка исчезает с её лица, накрашенные глаза озираются в поиске хоть какой-то помощи и, не найдя поддержки, возвращаются к роялю. В следующие шаги она уже не замечает меня – возвращает дежурную улыбку, отворачивается и садится на банкетку.

Перевожу дыхание – мне разрешено остаться. Галя долго подкручивает высоту. Двигается ближе к инструменту. Надолго ли хватит её терпения? Сиденья наши направлены в противоположные стороны, стул мой спинкой к роялю, и мне приходится его развернуть. Не до конца, а вполоборота, чтобы не провоцировать Галю лишний раз. Её благоразумие и Божье проведение дарят мне надежду быть рядом с ней весь концерт. Я даже надеюсь пообщаться с ней.

Шопен, Скарлатти, Моцарт. Зал замер. После каждого произведения Галя встаёт на поклоны. Кланяется она во все стороны, кроме моей – мой столик она вниманием обходит. Помимо изогнутой спины я вижу только её профиль. Волосы на её висках взмокли, щёки покрылись румянцем, глаза от этого кажутся ещё огромней. При улыбке у Гали сильно обостряется подбородок. Я приписываю это её гневу – она меня терпит. Скрежещет зубами и терпит моё присутствие. Терпит наглую близость. И то, что я разглядываю её со спины, невыносимо для Гали. Я позволяю себе рассматривать её шею, её собранные в хвостик волосы, её склонившуюся над клавишами спину и её руки. Открытыми я вижу её руки впервые. Галя носит длинные платья с рукавами, а в этот раз на ней синий безрукавный шёлк до колен. Почти такое же платье я подарил ей осенью, только теперь у неё своё.

Вдруг это последняя наша встреча? Решаю осторожно сделать пару снимков и запись мазурки Шопена. На антракт Галя вылетает пулей. Нет сомнений, что в следующие минуты решится мой вопрос. Позволить мне присутствовать на втором отделении слишком оскорбительно для неё. Начинается новый виток нервного ожидания. Чувствую себя безоружным гладиатором на арене. Сейчас император выставит вперёд руку и или подымет палец вверх или опустит его долу. Выхожу в коридор и возвращаюсь на место. Снова выхожу и снова возвращаюсь. Хочу увидеть её и запрещаю себе это. Один из устроителей концерта спрашивает:

– Ищите пианистку? Она в гримёрке.

– Нет, хочу на воздух.

Выйдя на улицу, стараюсь не торопиться, расхаживаю по дорожке вдоль здания. Какая по счёту дверь гримёрки? Вторая? Это четвёртое или пятое окно на первом этаже. День яркий, солнце отражается в окнах как в зеркалах. Ничего не разглядеть, тем более на расстоянии нескольких шагов. Поравнявшись с четвёртым окном, вижу гневное Галино лицо. Примкнула к стеклу с другой стороны и смотрит. Её руки щёлкают камерой, а глаза мечут молнии. Пячусь назад. Вот он – наш контакт. Ради него я приехал. Ничего другого сегодня не будет. Что сказать ей в ответ? Пожимаю плечами, развожу руки и с усилием растягиваю губы в улыбку: «Вот!». Возвращаюсь внутрь здания, забираю из буфета цветы, сажусь на своё место. Проходит двадцать минут, концерт не начинается. Пока я в зале Галя не выйдет. Старушки с других столов подходят, делают приятные и неуместные комплименты:

– Вы действительно, знакомы с пианисткой? Счастливчик.

– Да, я о ней книги пишу.

– Как вам посчастливилось! Какая она глазастая, какая красавица!

Эпитетам в адрес Гали нет конца, меня чествуют как жениха, но свадьбы не будет. По крайней мере не в этот раз. Ещё немного, и я разрыдаюсь. От двойственности положения наворачиваются слёзы – да, я счастливчик, да, она меня ненавидит.

Из-за двери выглядывает пугливое лицо организатора. Теперь он совсем смешон. Ситуация вышла из-под контроля – обнаружен русский шпион, а подкрепления нет. Через секунду лицо исчезает, а ещё через пять минут он осмеливается подойти ко мне и просит следовать за ним. Сумку и цветы оставляю на стуле, хоть и знаю, что не вернусь. В коридоре меня ожидает полиция. Толстая маленькая женщина и младший её по званию парень смотрят насуплено. Маленькая женщина пытается говорить со мной как с преступником:

– Ваше имя Андрей? Вы должны покинуть это место.

Роли распределены, и совершенно неинтересная мне игра начинается:

– На каком основании?

– Вы обвиняетесь в нарушении судебных предписаний.

– Каких? Срок действия предписаний закончился неделю назад.

– Покажите документы.

– Они в зале.

– Зрители ничего не должны заподозрить, – вмешался организатор, – я сам принесу ваши вещи.

– Паспорт! – снова потребовала толстушка в форме.

Подношу к её носу судебное решение о сокращении запрета до пятого мая. Полицейская уставилась в листок, минуту пребывает в растерянности, а потом, переходит в контратаку:

– Где печать?

– Печать на другой странице. Дома.

Вернулся организатор и заюлил перед стражами порядка:

– Я помню, он ещё три года назад появлялся на концерте этой артистки.

– Ничего он не помнит. Не три, а два года назад.

– Паспорт давайте! – напомнила полицейская.

Её коллега вертит в руках судебную бумагу. Вслед за начальницей он лукавит:

– Этот документ – копия. И он без печати!

– Ну и что? А где ваше свидетельство? Где ваши основания?

– Вы могли подделать документ! Нам нужен оригинал!

Они не хотели слышать моих вопросов. У подозреваемого оказалось алиби, улики таяли на глазах, отсутствовал состав преступления – они приехали по ложному вызову. Впервые в жизни меня захлестнуло презрение к стражам порядка:

– Оригинал? С какой стати? Я вообще не обязан на концерты разрешения носить. Вы должны доказывать мою вину, а не наоборот.

Полицейские оказались в правовом тупике. Им на помощь поспешил организатор:

– Артистка не может выступать, пока вы здесь. Пожалуйста, позвольте ей доиграть концерт до конца.

– Да, конечно. Я не буду мешать Гале. Только покажите ей этот документ. Она не может не знать о сокращении срока.

Организатор поспешил сфотографировать помятую бумагу и обещал показать снимок пианистке после концерта.

– И цветы! Цветы ей передайте!

– Хорошо!

– Обещайте!

– Обещаю! Эти цветы мы ей передадим. На правах организатора я возвращаю вам стоимость входного билета.

И снова меня охватило презрение к организатору. Проехать двести вёрст ради встречи, чтобы взамен получить деньги. В таком фарсе я ещё не участвовал. Хотелось поскорей покинуть спектакль, где я злодей, а лицемеры – защитники Гали. Это я должен защищать Галю от фашистов, а не наоборот. Когда организатор испарился, я предложил полицейским выяснить правду:

– Проедем в участок, раз у меня фальшивка.

– Нет.

– Почему? Вы утверждаете, что я подделал документ. Задерживайте меня, проверяйте.

– В воскресенье у нас нет такой возможности.

– Вы обвиняете меня, а ничего расследовать не собираетесь?

– Мы поговорим после концерта с пианисткой.

– Хорошо, я подожду.

– Нет, вам запрещено здесь ждать.

– С какой стати?

– С такой! Или сейчас в участок отправимся.

– Едем в участок разбираться.

– Я только завтра могу сделать запрос в Койск и выяснить всё про сроки ограничительных мер.

– Значит, вы в понедельник займётесь проверкой?

– Да.

– Точно?

– Вам всё уже сказали.

– Хорошо. До свидания.

С тяжёлым осадком я поплёлся на вокзал, и всю дорогу домой меня терзали сомнения в том, что фашизм побеждён. Он ещё коренится и проявляется.

«Лукерья Михайловна, посчастливилось увидеть Галю. Она холоднее холодного и мне приходится до начала выступления не попадаться ей на глаза. Галя не принимает от меня цветы, но на концерте она вынуждена это делать, к тому же моя записка в букете – это хорошая улика. Галя станет моей ледяной беспощадной и красивой смертью, и последним, что я увижу в жизни, будет она. Мне больно теперь – еду в поезде, реву. Галя сидела ко мне спиной, лицо её мне удавалось увидеть только на поклонах. Румянец на щеках, глаза и ресницы. Когда она играла, я видел именно ресницы – они у Гали огромные. В паузу не хотел сталкиваться с Галей, вышел на улицу и через минуту увидел, как она уставилась на меня из окна. У неё случился срыв, приехала полиция, и мне пришлось пойти на вокзал. А начиналось всё обнадеживающе, и мне даже одна святая накануне привиделась, примиряющая нас. Не могу поверить, что Галя меня ненавидит – у неё только роль такая, а так она добра ко мне, ведь так в вечности не бывает. И в истине так быть не может. Галя интроверт и ещё какой – чтобы к ней приблизиться, нужно время. Когда она привыкнет день за днём видеть человека, то подпустит его к себе. Именно на это я на это рассчитываю – стать её другом, самым близким. Для меня оставить Галю равносильно смерти. Мне как воздух нужна её дружба. Приду в себя и напишу более радостное письмо, а пока я разбит.»

В полночь впервые за семь месяцев обратился к Гале. Написал ей эмайл:

«Разве ты не знала, что судья сократил срок до пятого мая? Надеюсь, это недоразумение, а не ложь во благо. Ты готовишься к очередному суду, поэтому тебе нужны мои письма, и посещение концерта пришлось кстати. Пусть хотя бы так я принесу тебе пользу. Прости, что сужу тебя за клевету. Это действенный способ образумить человека, дать ему почувствовать, каково быть подсудимым. Не волнуйся – за клевету не сажают, и я отзову заявление, если будет что-то серьёзное. Ты знаешь, что я судил судью? Во вкус вошёл, стало получаться, но дело на него уже закрыли. Тебе от меня ничего не нужно, это мне от тебя нужно хоть какое-то внимание, а ты скупа на него. Мне хотя бы два раза в год видеть тебя необходимо, но ты вольна поступать как хочешь, и никаких обязанностей передо мной у тебя быть не может. Стучите, и вам отварят – разве я не именно это делаю – стучу в твою дверь? Всё у меня ориентированно на тебя. Четвёртый год уже, и пятый, и десятый – ты ничего не изменишь. Можешь сломать мне жизнь, но ничего во мне не изменишь. Пожалуйста, поговори со мной!»

В понедельник я решил проверить, как выполнила свои обещания толстушка в погонах. Перед выходом на работу позвонил в дэттенский участок и долго выяснял имена полицейских, дежуривших накануне. Неохотно, но мне сообщили:

– Женщину-офицера зовут фрау Рюб!

– Рюб? Невысокого роста, упитанная? Да, это она. Мне надо с ней поговорить.

– Её нет на месте.

– Нет на месте? И когда она появится?

– До пятницы её на службе не будет!

– До пятницы? Она обещала мне провести расследование. И именно в понедельник.

– Ничего не знаю. Ничем не могу помочь.

– Вы помогли мне уже тем, что сказали её имя.

Полицейская обманула меня. Просто взяла и обманула. Всё во мне клокотало в поисках ответных действий. Зачем врать, да ещё в присутствии коллеги? Он же будет свидетелем её готовности к обману, и она потеряет авторитет. Или врать иностранцу для вестфальцев почётная обязанность?

Прежде чем приступить к работе, я отправил в дэттенский участок требование расследовать неправомерные действия полицейской. Написал, как фрау Рюб не извинилась за фальшивые обвинения, как не сделала отчёта об обещанной проверке, как этим она запятнала честь мундира и теперь просто обязана понести наказание.

Вечером я послал Гале обещанные свидетельства против себя, но только те, которые можно будет оспорить – только те косвенные улики, которые обвинительной стороне придётся самой доказывать. Дарить суду прямые доказательства я ни в коем случае не собирался, и победа в суде оставалась моей целью, именно поэтому и без того нелепые обвинения против меня должны были стать ещё более абсурдными. Довести новое обвинение до полного абсурда и таким образом опрокинуть суд навзничь – вот что являлось моей задачей. Но ещё более важной задачей было показать всю глупость судилища именно Гале, нужно было обрисовать ей настоящую картину происходящего.

Среди улик был билет до Койска в день Галиного выступления. Отправляя его, я признался, что не воспользовался им и имею железное алиби. Второй уликой были номера заказных писем в Славянск – признать их контактом через третьих лиц непросто. Я отдавал Гале только те улики, которые она считала весомыми, а я сам спорными. Основой же для будущего обвинения могли являться только прямые письма к Гале, и как ни противны они ей были, именно они были ей больше всего нужны. Ради того же суда она их читала, распечатывала, собирала – уделяла внимание.

Мне нужна была генеральная битва с судом, нужна битва, которую я выиграю, нужна победа, чтобы доказать, что в моих поступках нет преступления. Надоело ходить обвиняемым. Это как ходить под низким, давящим небом, это как ходить в свинцовых ботинках, это как постоянно чувствовать запах металла. Быстрей бы, что ли, умереть, раз нет другого выхода. Но перед смертью я сделаю несколько шагов. Через пару дней количество писем к Гале сократится до минимума. Ей и нужен-то десяток для нового запрета на контакты. Я подарю их ей.

Позвонила мама Миланы. Рассказал ей о концерте.

– Сам виноват. Она тебе ничего не должна, она вольна делать, что хочет, а ты должен соблюдать её правила. Она диктует правила, а не ты.

– Гале не нужен подкаблучник.

– Любящий принимает удары со смирением, только тогда появится хоть какой-то шанс быть рядом. Если твоя Галя интроверт, то даже безобидные шутки для неё посягательство.

Миланина мама всё пристыжала меня и пристыжала, и в какой-то момент я устал от поучений. Чтобы тебя не ели, нельзя давать слабину, а я давал слабину, и меня ели.

– Может, я для Гали просто «ватник»?

Невыносимо быть злодеем, особенно для любимой. Невозможно так просто отстраниться и жить. Исправляя ошибки, совершаю новые. Как в заколдованном кругу. Суды не главная беда, они лишь следствие, и поменяй Галя ко мне отношение, они исчезнут. Сорванный концерт и конфликт с полицией ставят новую встречу под вопрос, смысла сдерживаться уже нет, и обращения к Гале становятся ежедневными:

«Попытки превратить ненависть в любовь противны Богу? Он допускает наши встречи, чтобы упечь меня в тюрьму? Он ждёт не дождётся, когда мне отрубят голову? Что Богу угодно, Галя? Не священникам, а Ему. Чтобы я задавал тебе такие вопросы? Страшно исчезнуть, не примирившись с тобой. Где бы я не оказался, первым делом я буду искать тебя. Связь с тобой останется навсегда – она не закрыта. Пара встреч в год, письма, которые можно и не читать, куда лучше войны. Мир лучше судебных волокит – на войну ты расходуешь сил гораздо больше. Твои границы не определить, они нарушаются при каждом шаге, их невозможно не нарушить. Эти границы уже на бумаге определены – пятьдесят метров! А если дело не во мне, а если другой будет нарушать эти границы, ты снова побежишь в полицию? Появится настоящий преследователь, а тебе перестанут верить. Я не волк, Галя!»

Вспомнил о её маме.

«Христос Воскресе, Лукерья Михайловна! Когда-нибудь Галя посмотрит на все эти суды как на борьбу с ветряными мельницами. Еле сдержал себя от поздравлений Гали с Днём рожденья. Кажется, никакие послания до неё не доходят, и это изматывает. Упрекаю её в закрытости, но её право так защищаться, так отмалчиваться. И всё же, будь она открытей, легче было бы понять друг друга и разойтись. Не вижу то, что видит Галя, не понимаю то, что она сама не объяснит. Она требует, чтобы меня не было ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем, а я есть, и получается какая-то драма. Уже поэтому я не отпускаю Галю – пусть конец будет добрым. Мне бы приехать в Славянск, а вы посмотрите на меня и, если что, сдадите как шпиона. В Славянске легче избавиться от меня – никто там меня искать не будет. Только так Галя успокоится, а делать вид, что меня нет, не выход.»

Двадцать седьмого мая я обнаружил жёлтый конверт. Третье Галино заявление в семейный суд! Требования её адвоката почти ничем не отличались от предыдущих. Дистанция, на которую нельзя приближаться, увеличилась до ста метров, а шестимесячный срок увеличился до бесконечности, только обоснование звучало иначе:

«Заявительница уже довольно долгое время подвергается массовым домогательствам со стороны ответчика. По этой причине судом уже выносились решения 08.08.7525 (номер дела 304 F 186/17) и 05.11.7526 (номер дела 304 F 247/18) о принятии мер в отношении ответчика согласно закону о защите от насилия. Последний срок по решению суда от 10.12.7526 истёк 05.05.7527. Ответчик и после 05.05.7527 продолжил преследования заявительницы. В деталях:

I. Обстоятельства дела.

Уже в марте 7527 года ответчик возобновил преследование заявительницы. В непосредственной близости от её квартиры, вокруг посещаемого ей музыкального колледжа, возле посещаемого ей церковного прихода и по случаю планируемого ей концерта на Яблочной Площади ответчик крупными, отчётливыми буквами написал по-русски мелом на асфальте слово ‘Любимая’. Заявительница подала по этому поводу заявление в полицию. По имеющимся сведениям, уголовное дело всё ещё продолжается. Номер дела ей неизвестен.

12.05.7527 заявительница выступала на концерте в Дэттене. Она заметила, что заявитель сидит в первом ряду зрителей всего в двух метрах от неё и имел при себе букет, который пытался ей передать. Заявительница не отреагировала на это, а доиграла первую часть своего концерта, не отвечая на попытки сближения со стороны ответчика. Из-за ошибки в коммуникации ей было неизвестно о том, что срок запрета на контакты был установлен судом до 05.05.7527, что побудило её в перерыве вызвать полицию. В этот момент она думала, что запрет на контакты от ноября 7526-ого года ещё в силе. Когда она находилась в гримёрке, она заметила, что ответчик с улицы смотрит в её окно.

14.05.7527 и 15.05.7527 заявительница вновь получила письма от ответчика. Они снова были франкированы марками с её контурами. В письмах ответчик писал заявительнице по-русски о том, что он всегда будет приезжать к ней, и что судебный запрет, который заявительница без сомнения теперь потребует, его не остановит. В письме лежал билет на поезд из Северной Гавани в Койск от 07.03.7527.

13.05.7527 14.05.7527 и 15.05.7527 заявительница получила от ответчика в общей сложности семь писем. В них он сообщал ей о том, что он будет преследовать её всю оставшуюся жизнь, и что судебные запреты его не остановят. Появится новый запрет, он будет оказывать давление на всю её семью. Здесь следует отметить, что и в прошлом он бомбардировал членов семьи заявительницы электронными письмами во время судебного запрета.

Свидетельство:

1. присяжное заверение заявительницы

2. фотографии с концерта

II. Юридическая оценка

Требования § 1 закона о защите от насилия соблюдены. Особенно в контексте с предыдущим поведением ответчика, который уже давал повод для двух мер пресечения против себя в соответствии с законом о защите от насилия, новые действия ответчика представляют собой необоснованные преследования заявительницы, значительно влияющие на её жизнь. На фоне невменяемости оппонента, который выражает своё поведение так же, как и в написанных им письмах, бессрочное наложение мер представляется необходимым. При этом стоит отметить, что проживающий в Северной Гавани ответчик не будет сильно ограничен мерами в его свободе передвижения.

В случае, если суд сочтёт необходимым дальнейшее рассмотрение дела или предоставление дополнительных средств для обеспечения достоверности, убедительная просьба об соответствующем судебном уведомлении.

Просьба суду сообщить номер дела как можно скорее.

Просьба и ходатайство после установления меры пресечения о доставке судебного постановления непосредственно через суд.

Заверенные стенограммы прилагаются»

В том же конверте находился и судебный вердикт – не предварительное уведомление, которое можно было в течение двух недель оспорить, а сам приговор:

«Номер дела: 304 F 121/19

Решение семейного суда Койска

В деле временных мер предосторожности

Галины Г, проживающей в Койске,

против Андрея Ч, проживающего в Северной Гавани,

семейный суд Койска без предварительного слушания в порядке применения меры пресечения в соответствии с §§ 214, 49 семейного закона постановил:

1. Запретить ответчику:

– приближаться к жилью заявительницы ближе ста метров;

– приближаться к заявительнице ближе ста метров;

– контактировать с заявительницей любой формой связи с использованием средств дистанционной коммуникации или косвенно через третьих лиц.

2. Установить срок мер предосторожности до 23.05.7528.

3. Ответчику в соответствии § 96 семейного закона и § 890 гражданского процессуального кодекса будет указать на следующее:

в случае нарушения вышеуказанных обязательств суд может назначить штраф в размере до 250.000 алтын. Если распоряжение не увенчается успехом, суд может назначить административный арест сроком до шести месяцев.

Кроме того, любое нарушение вышеуказанных распоряжений может быть дополнительно наказано лишением свободы на срок до одного года или штрафом.

4. Предписание вступает в силу незамедлительно.

5. Заинтересованные стороны уведомляются, что это распоряжение будет передано полицейскому ведомству в соответствии с § 216 семейного закона.

6. Все процессуальные расходы несёт ответчик.

7. Стоимость процесса устанавливается равной 1.000 алтын.

Причины:

Решение основано на § 823 и § 1004 гражданского кодекса и § 1 закона о защите от насилия. Заявительница правдоподобно изложила, что после окончания первого срока ограничительных мер 08.02.7525 (номер дела 304 F 186/17) и дополнительного срока ограничительных мер 05.05.7526 (номер дела 304 F 247/18) ответчик с 12.05.7527 снова несколько раз преследовал её. Ссылка на достоверность.

Ответчик, очевидно, не готов изменить своё поведение и принять к сведению, что заявительница и впредь не желает с ним контакта. Он должен воздержаться от каких-либо контактов. В противном случае он будет привлечён за преследование к уголовной ответственности.

Решения в соответствии с § 1 закона о защите от насилия необходимы для предотвращения дальнейших посягательств. Суд назначил на этот раз значительно более длительный срок, чем шесть месяцев, потому что ответчик, как и раньше, действует по убеждению и не показывает никакого осознания своего проступка.

По юридическим причинам предписания не могут быть установлены бессрочно, поскольку это процесс всего лишь о временных мерах предосторожности.

Юридическая справка:

Против этого решения апелляция не приводится. По запросу должно быть проведено новое слушание и на основании этого вновь принято решение.

Койск, 23.05.7527, судья Роде»

Через день пришёл счёт за предыдущее судебное разбирательство от Галиного адвоката. Я не оспаривал, что расходы возмещает проигравшая сторона, но в письме отсутствовал номер счёта, на который требовалось сделать перевод, и, воспользовавшись такой оплошностью, я отправил свой бланк денежного перевода с Галей в качестве получателя. В сопроводительном письме адвокату Данерсу я пошутил над его пятипроцентной жадностью и попросил переправить бланк Галине, чтобы деньги получила именно она. Вместо стандартного «с дружеским приветом» я закончил письмо «с любовью к Галине Г.» и даже представить себе не мог, какие последствия вызовет это письмо.