Текст книги "Атаман А. И. Дутов"

Невероятным трудом из отчисления 15 % в артель удалось сколотить около 1000 тедз, и на это живем. Люди обносились донага, а переход свыше 500 верст по сплошной гальке или острым камням изорвал последнее…

Живем мы в Суйдуне, Мазаре²²¹⁹, Чимпандзы, Дашагуре и по заимкам; очень небольшая часть – в Кульдже. Я с конвоем и особою сотнею – в Суйдуне. Занимаем бывшие консульские казармы. Конечно, от казарм остались только стены. Все остальное отсутствует, но мы собственными силами потихоньку ремонтируем и живем, хотя часть помещается прямо во дворе. Я живу на квартире – занимаю комнатку без окон, т. е., вернее, без стекол. Лично при мне живут два фельдъегеря и три казака. Вот это семья моя, и я готовлю сам себе обед, ежедневно состоящий из рисового супа с бараниной или лапшой. Несмотря на скудость и полное отсутствие посуды, я живу буржуем, ибо имею самовар, и его воркотня напоминает мне родину. В Кульдже, где много русских, где жизнь дешевле и лучше, я жить не могу, ибо туда мой отъезд не допускают, да я и сам не поехал бы из-за пьянства и игорных притонов там. А без отряда я не поеду. Здесь мы сжились, и нет сплетен, а Кульджа – большой город со всеми соблазнами, а главное, с большим числом всякой интеллигенции, что дает только атмосферу сплетен и интриг. День проходит незаметно: утром езжу верхом, днем в отряде; вечер пишу, езжу опять верхом, чай и сон…»²²²⁰ В связи с тяжелыми условиями существования в конце 1920 г. сам атаман переболел малярией.

Отряд атамана Дутова, в котором оказалась основная масса оренбургских казаков, под командованием генерал-майора А.С. Бакича также перешел в Китай (27 марта 1920 г.) и был интернирован в лагере на р. Эмиль под городом Чугучак. Долгое время в отряде Бакича не знали о судьбе Дутова и его небольшого отряда, лишь спустя месяц после перехода границы стали поступать сведения на этот счет. В апреле – мае 1920 г. генерал Бакич для обеспечения своего отряда конфисковал все серебро бывшей Отдельной Семиреченской армии (243 пуда), находившееся в Чугучаке, а также реквизировал скот (8000 баранов), закупленный колчаковским правительством на нужды армии²²²¹, часть средств удалось получить от богатых сартов, являвшихся русскими подданными²²²². Этими мерами он существенно облегчил положение своего отряда, кроме того, учитывая степень развала армии, отступившей в Китай разрозненными группами, Бакич имел моральное право действовать таким образом. По сути, это был единственный возможный способ спасти вверенных ему людей, оказавшихся всеми брошенными и никому не нужными. Разумеется, серебро было бы справедливее разделить между всеми отрядами бывшей Отдельной Семиреченской армии, имевшими право на часть ее имущества.

Эти самовольные действия Бакича не могли вызвать одобрение тех, кто считал себя его начальниками, – Анненкова и Дутова. 17 (4) июня Дутов писал Бакичу: «Я полагал, что Вы, конфисковав 87 ящиков серебра, кое-что из материалов и несколько тысяч голов скота, поделитесь с нами, хотя бы серебром в пропорции отрядов, т. е. 1 на 10. У Вас около 10 000 человек было, не знаю, сколько теперь. А у меня было около 1000, а сейчас набирается до 1600, так как беглецы Анненкова все идут ко мне и на коленях молят о принятии их. Русские люди – я не могу отказать им на чужбине. В результате денежные дела мои – чуть ли не еженедельный кризис, а бьешься, как рыба о[б] лед. О себе лично я ничего не прошу: пока есть три смены белья; я сыт. Но русским людям помогать я обязан, а своим казакам должен, а их-то у меня до 1000 человек. Вот почему я и рассчитывал на присылку Вами десятой доли серебра. Скот и пр[очее], конечно, не могут быть пересланы. Десять пудов серебра значительно разрядили бы напряженную атмосферу и не очень подорвали бы Ваш отряд. Но до сего времени Вам об этом не писал, полагая, что Вы сами запросите. Или думаете, что мы не нуждаемся… Наш с Вами лозунг все же остается без изменения, и я уверен, что сторонников его будет немало не только среди русских, славян, а даже и иностранцев. Об Анненкове – дело его закончено. Оружие, которое он закопал, китайцами найдено и отобрано. И последняя тысяча, бывшая с Анненковым, значительно поредела, – разбежались; осталось не больше 400 человек. Анненкову предложено перейти в глубь Китая, в город Хами²²²³, что и будет им выполнено на днях. Анненков распродал массу имущества… Не имея в отряде ни одного врача, очень тяжело живется. Может быть, Вы найдете возможным одного командировать ко мне. Кажется, все, что мог сообщить. Поклон всем Вашим подчиненным от рядового до генерала. Не найдете ли возможным периодически присылать Ваши приказы. Желаю Вам всего лучшего. Ваш А. Дутов»²²²⁴. В дальнейшем отношения Бакича и Дутова переросли в конфликт, связанный, в первую очередь, с вопросом объединения антибольшевистских сил в Западном Китае и главенства в будущей единой организации. Что же касается притока к Дутову анненковцев, то от Анненкова бежали в Кульджу в основном оренбуржцы. В частности, после отвратительных насилий, совершенных анненковцами в отношении семей оренбуржцев и последовавшей расправы оренбуржцев над насильниками, в полном составе из лагеря «Орлиное Гнездо» на перевале Сельке, где располагался Анненков, в конце апреля 1920 г. ушел к Дутову 1-й Оренбургский казачий полк войскового старшины Н.Е. Завершинского²²²⁵, разместившийся в деревне Мазар.

Глава 11
В изгнании

Подготовка к новой борьбе

Итак, Дутов оказался за пределами России. Части бывшей Отдельной Оренбургской армии оказались сосредоточены в приграничном районе вокруг двух центров Западного Китая – городов Суйдин (отряд Дутова) и Чугучак (отряд Бакича) на значительном удалении друг от друга. Дутову было тогда 40 лет, он был вовсе не стар, полон энергии и не мог смириться с тем, что дело, которому он посвятил всего себя, проиграно. Очень скоро он сосредоточил свое внимание на подготовке нового похода на Советскую Россию, однако объединить для этого все антибольшевистские силы Западного Китая Дутову оказалось не по плечу.

Недавний подчиненный и командир наиболее многочисленного отряда белых, интернированного в Западном Китае, генерал А.С. Бакич к осени 1920 г. уже считал себя вполне независимым начальником и писал урумчийскому генерал-губернатору: «Заявляя Вам, что, являясь по службе и годами значительно старше Генерала Анненкова и больше его принесшего на благо русского народа своих знаний и трудов, я признаю над собой только законное Российское Правительство, признанное иностранными державами; только такое правительство и никто другой вправе сместить меня с командования отрядом и назначить заместителя. От этого моего права, пока я жив, я никогда не отступлю и распоряжаться моим назначением или смещением лицам, подобно генералу Анненкову, ни в коем случае не позволю»²²²⁶. В приказе от 3 марта 1921 г. Бакич вполне убедительно, на мой взгляд, изложил свою позицию в этом вопросе. По мнению генерала, после оставления командования Дутовым и прекращения существования армии Анненкова «отряд вышел совершенно закономерно из подчинения командующим, как Оренбургской, так и Семиреченской армиями и сделался самостоятельным во всех отношениях… Подчиненные мне войска, как войска единого Всероссийского Правительства, возглавляемого Адмиралом Колчаком, Правительства теперь уже не существующего, естественно, не могут быть законно подчинены никому, кроме меня, помимо повеления нового общепризнанного Российского Правительства, когда таковое будет создано…»²²²⁷.

Часть казаков все еще стремилась к продолжению борьбы с большевиками, обнадеживающими казались слухи о восстаниях на советской территории и продолжающемся сопротивлении красным на Юге России и в Сибири, но многим не под силу было вынести полуголодную и однообразную жизнь в эмиграции, и нижние чины постепенно стали уезжать в Советскую Россию²²²⁸. В лагере отряда Бакича на реке Эмиль отток приобрел массовый характер – боевой состав сократился наполовину, зато оставшиеся были вполне надежными и преданными – им не было дороги в Советскую Россию. Поскольку представления о жизни в Советской России были крайне смутными, возвращавшихся на родину заранее считали покойниками²²²⁹. Впоследствии ходили слухи о том, что вернувшиеся в Советскую Россию офицеры и добровольцы были расстреляны красными²²³⁰. По данным штаба Бакича, к 27 (14) июля в лагере осталось 1468 офицеров, 3557 солдат, 721 член семей военнослужащих и 1000 гражданских беженцев, всего 6746 человек²²³¹. Численность перешедших границу в составе отряда сократилась на 346 офицеров, 4482 нижних чина и 64 члена семей военнослужащих, итого отряд покинули 4892 человека.

Несмотря на независимое положение Бакича, среди оренбургских казаков из его отряда было много сторонников Дутова. Более того, казаки Атаманского полка, узнав о переходе их Войскового атамана в Китай, стали стремиться уехать из лагеря Бакича на реке Эмиль в Суйдин. Слух об этом первоначально тайном плане достиг некоторых других частей, где эту идею также встретили с одобрением. Казаки верили, что Дутов поведет их в новый поход на большевиков. Стало известно об этом и командованию отряда. Для успокоения казаков к ним был направлен полковник А.С. Колокольцов, а затем командир Атаманского полка полковник Е.Д. Савин был вызван в штаб отряда. После разъяснительной беседы в штабе он больше не предпринимал попыток увести полк к Дутову²²³². Отказ Бакича отпустить казаков к своему атаману вызывает удивление и ставит вопрос о том, какие задачи ставил перед собой генерал после интернирования отряда в Китае? Зачем ему надо было насильно удерживать части, стремившиеся к продолжению борьбы, в лагере? Однозначно ответить на эти вопросы пока нельзя. Большевики между тем внимательно наблюдали за белыми. Пользуясь близостью к границе, они пытались действовать даже на китайской территории, с этой целью через границу переправлялись советские секретные агенты.

В период июня – июля 1920 г. Дутов произвел Бакича в генерал-лейтенанты, что нашло отражение в их переписке, но, к сожалению ни сам приказ, ни его дату обнаружить не удалось. Этот документ мог сохраниться в личном архиве Дутова, судьба которого до сих пор неизвестна. Признание Бакичем собственного производства в следующий чин Дутовым было равнозначно его подчинению Дутову, на что и рассчитывал последний, однако получилось иначе. Переписку Дутова с Бакичем в этот период достаточно красноречиво характеризует пространное письмо оренбургского атамана от 22 (9) июля. Дутов, пока еще в дружеской форме, писал Бакичу:

«Ваше Превосходительство, Андрей Степанович.

Рапорт Ваш за № 71/н от 14 июня 1920 года мною получен 2-го июля с[его] г[ода].

Нет никаких сомнений в том, что, как я полагал и на что особенно указывал в прежних своих письмах к Вам, доклады различных лиц, слухи и различные сплетни не имеют оснований и не порождают причин недоверия к Вам с моей стороны. Я особенно доволен случаем еще раз высказать Вам снова, что моя работа на славу и пользу Единой и Нераздельной России идет рука об руку с Вашею и преследует одну общую цель, в чем я никогда не сомневался, – спасение Родины – России от разнузданной большевицкой власти.

Исходя из этого, я, однако, не могу ограничиться простым констатированием факта общности нашей работы и цели и единства пути к достижению этой цели, а должен предупредить Вас, Андрей Степанович, о характере нашей переписки, которая, как мне кажется на основании Вашего рапорта № 71/н, с Вашей стороны в общем не понята Вами так, как я бы хотел.

Прежде всего, я определенно игнорировал возможность перемены к Вам уже тем, что писал Вам все время, посвящая Вас во все, что на моих глазах творилось. Я заранее предупредил Вас, что за время трехлетней нашей совместной работы я привык считать Вас наиболее доверенным и ценным помощником, и мое доброжелательное отношение к Вам всегда исключает возможность положения, при котором Вы были бы в каком-либо от меня подозрении.

Между нами, в течение трех лет испытывающими вместе революционную ломку на фронте, где выковываются и выкристаллизовываются отношения людей, не могут иметь места посредничества третьих лиц и их интриги. Самым фактом письма № 502 к Вам я это подчеркнул.

Далее. Я смотрю на все эти доносы, сплетни и доклады, как на несомненные факты, доказывающие существование, где бы то ни было, но, безусловно, около нас, той атмосферы, тех разговоров, которые окружающими толкуются, перехватываются и разносятся. Но я знаю, что эти доносы глупы и наивны в той области, где они желают породить между мною и Вами некоторую шероховатость. И вот я не хочу закрывать на это глаза. Я считаю необходимым, в начале раскрыв сердечность наших отношений, затем убить в корне начавшиеся кривотолки, поставив об этом в известность командиров частей. Нет ничего опаснее толпы, но опасны и кривотолки этой толпы.

И Вы, Андрей Степанович, теперь согласитесь со мною, что выбранный мною путь бьет именно по самой сплетне. Обвинять докладчиков я не могу, так как это приезжие люди. То, что они передавали, они обыкновенно рисовали, как бы настроения и чувства, которыми живет бывшая Оренбургская Армия. Сами они не слыхали, да, конечно, не только они, но и никто не мог слышать от Вас именно чего-либо, позорящего меня, но в отряде меня кое-кто ругает и, чтобы дать весу своим домоганиям, бессовестно опирается на имя более известное, в данном случае Ваше и, может быть, генерала Смольнина. Это возможно, и этого, я думаю, и Вы не будете отрицать.

Наличность известной неблагожелательной для меня атмосферы в известном кругу лиц отряда есть, и вот цель моего письма и составлял, главным образом, этот круг.

Своим предложением прочесть это письмо командирам частей и лицам, равным им по власти, я, с одной стороны, добился того, что моя цель была достигнута, с другой – совершенно наглядно дал понять, что отношения мои с Вами не могут составлять тайны и не могут быть объектом для каких-нибудь доносов впредь, ибо все будет объявлено. Таким образом, тот успех сплетен, которым, как Вам кажется, даю я веру, имеет и обратное значение и обратный смысл, который, при правильном пользовании его, ведет, я полагаю, не к розни между Вами, отрядом и мною, а, наоборот, к большему сплочению, от чего торжествует общее дело.

Вот то исходное положение, которое в зависимости от сообщенной мною выше цели, если Вы будете иметь его в виду при чтении письма, придает совершенно другой характер всему высказанному в письме № 502. Вам бросился в глаза тон этого письма. Вы согласны, что он диссонирует в наших отношениях, и Вы на это обратили внимание, но я не думал, что Вы сочтете его за личную обиду для себя. Между тем это так просто. Если всегда на деле, в мелочах, даже не изменять идеи общего дела (так в документе. – А. Г.), ставить в[о] главу угла именно это, если хотите, самоотречение, тогда будет исключена возможность ошибок к своим лучшим доброжелателям.

Я мог бы, конечно, уже одним основным положением считать вопрос, затронутый Вами, совершенно исчерпанным, но для того, чтобы уничтожить даже самую возможность существования некоторой недоговоренности между нами, я разберу некоторые места своего письма № 502, которые, если встать на Вашу точку зрения понимания моего письма (так в документе. – А. Г.), могут, на первый взгляд, как будто противоречить тому тону и характеру письма, которые я, как автор, на что имею, конечно, право, и хотел ему придать и за ним утвердить.

При объяснении таковых мест, я буду отвечать на Ваше письмо, т. е. брать те места, которые Вы изволили сами выбрать в своем письме. Это будет самое лучшее: здесь я становлюсь, если хотите, с точки зрения не моего толкования письма, в самое невыгодное для меня положение. Я оставлю в стороне рапорт генерала Смольнина, представленный Вами мне: он будет иметь определенное значение и последствия.

Я Вам писал, что Вы восторженно приняли дисциплину Анненкова и отдали приказ о введении таковой в отряде. Благоволите взять мое письмо и читать: где есть хоть слово о моем мнении по сему вопросу? Где даже намек на мое недовольствие по поводу того, что Вы подружились с Анненковым, приняв от него часы и шашку? Я сообщил Вам то немногое, что знал о Вас.

Сдав армию Анненкову и Вам, с Вашего согласия, поручив отряд, разве я не показал, что Вашему опыту и усмотрению я доверил самое дорогое для меня? Я мог иметь, по поводу изменения дисциплины, свое мнение, но ведь Вы его от меня не слышали, насколько я помню, еще? Принятие анненковской дисциплины, с моей точки зрения, было жертвою, но ведь и подчинение Оренбургской Армии Анненкову также – жертва. Та и другая жертвы были принесены во имя спасения тысяч веровавших нам людей. И Вы имели основание полагать, что Ваша жертва последовательно вытекала из моей. Цель была одна, и Вы могли считать себя продолжателем моей идеи. Вы и я все это делали не для своего удовольствия и не по какому-нибудь капризу. Вы теперь видите, что Вам не следовало останавливаться в Вашем письме ко мне на оправдании, в конце концов, моей же идеи.

Как Вы, так и [я], ставим выше всего общее дело. И раз мы пришли к заключению вверить судьбу Армии Анненкову, мы должны были использовать все средства беззаветно служить общему делу. Когда Командующий Армией²²³³ обратился ко мне с просьбою своим авторитетом помочь дать ему средства для Армии из запасов золота эвакуированных учреждений, разве я мог отказать в этом? Ради спасения 500 беженцев 2-го округа²²³⁴ и во имя экономии золота для Войска нужно было ставить на карту существование целой Армии, которая кровью расплачивалась за каждую пядь последнего кусочка русской земли.

Дело не требовало излишних разговоров. Я сам в Лепсинске ничего не имел, не имею ничего и в Китае. Мне было ясно, что беженцы не пропадут и без этого золота, войско же, когда мы вернемся, от 60 фунтов не оскудеет, и я дал распоряжение. Как оно исполнено, насколько реально неудовольствие правления 2-го округа, или оно негодует на меня, так сказать, платонически, ибо, быть может, это золото осталось бы еще у них и доныне неиспользованным, – я этого не знаю, но нравственно я прав. Обижаться, конечно, могут: это их выгода и их право, но я иду далее. Если бы я в тот момент знал, что Анненков – совершенно подлый человек, но не изменник, я все равно отдал бы это распоряжение. Он командует фронтом, ему вверены войска, и пока он не изменник, я не имею права не верить ему.

Силою обстоятельств взявши все в свои руки в Семиречье, он чувствовал в себе достаточно сил, опыта, знания и бодрости, и он должен был бороться. Зато он не имеет права теперь сказать, что мы ему мешали. Нет, ему помогали люди, которые беззаветно отдавали для общего дела всю свою душу, проводили на деле идею самоотречения тыла в пользу Армии. «Все для армии, для фронта, все для войны».

И вот как далеки от понимания меня мои строгие критики, и как бы я советовал им прежде, чем критиковать, проникнуться духом благородства, проникнуться истинным пониманием общего для спасения Родины дела. Без этого я не представляю, что же, кроме простого шкурничества, мешает им вернуться в Советскую Российскую Федеративную Республику.

Вы хотите узнать мое отношение к Анненкову теперь, так как из письма № 502 ничего вывести по сему поводу нельзя. Но после этого Вы получили письмо от 26 апреля, которое я послал Вам из Джампаня: оно должно было показать Вам, что я знаю очень много из скверных анненковских проделок, и мой взгляд на Анненкова, насколько я уяснил себе, разделяется Вами и отрядом в полной мере. Я буду иметь возможность переслать Вам мои мысли, написанные мною полтора месяца тому назад, в середине мая, об интригах Анненкова, откуда Вы почерпнете полную чашу тех замыслов и сетей, которыми Анненков старался окружить меня в Лепсинске.

Вы могли обидеться за себя и за своих помощников. Здесь я не имею в виду генерала Смольнина: у Вас помощников много. Нет ничего удивительного, что Вы обиделись, но, конечно, не за себя, а за помощников. После всего сказанного мною Вам, – за себя, Вы видите, я Вам не давал даже повода обижаться. За всех же своих помощников в столь тяжелое время ручаться не всегда можно, как я убедился лично на опыте, хотя это для начальника, верящего своим подчиненным, и достойно и честно, но, простите меня, иногда бывает и невозможно.

Вы пишете, что в течение 21 дня я так резко изменил взгляд на Вас и отряд и что тон и заголовок последующего письма уже дружествен. Вас это удивляет, а между строк можно читать: ну, и мельница же Атаман, раз за три недели взгляды совершенно новые.

Весь тон и мысли настоящего письма достаточно определенно вырисовали всю необходимость письма № 502 и его цель, что по поводу этой Вашей заметки я отвечать не буду.

Вырисовав Вам, глубокоуважаемый Андрей Степанович, свою точку зрения по затронутому Вами невольно в определенной плоскости вопросу, который я вовсе не хотел поднимать, остаюсь в глубокой уверенности, что происшедший между нами обмен мыслей послужит еще к большему взаимному пониманию, к вдумчивому обсуждению поступков каждого из нас и к тому глубокому уважению, которые характеризуют обыкновенно взаимоотношения людей, абсолютно верящих благородству стремлений других.

Атаман Дутов»²²³⁵.

Таким образом, на данном этапе отношение Дутова к Бакичу оставалось в целом положительным, однако уже чувствовались предвестники будущего разрыва между генералами.

12 августа (30 июля) 1920 г. Дутов издал свой приказ № 141, в котором писал: «…2. Ввиду разбросанности частей бывшей Оренбургской армии и ушедших из отряда Атамана Анненкова, находящихся ныне в Китае, в Илийско-Тарбагатайском крае, на положении интернированных, я, желая объединить их как в смысле нравственном, так и в строевом, и направить все части к единству действий, дисциплине и порядку, приказываю все воинские части, команды, управления, учреждения и заведения, входившие ранее в состав Оренбургской и Семиреченской армий и отряда полковника Брянцева, считать Кадрами частей Оренбургской отдельной армии. 3. Я, являясь Главным Начальником Семиреченского Края, в то же время принимаю на себя прежние права Командарма отдельной Оренбургской. 4. Части, расположенные в лагере на реке Эмиль, что у Чугучака, именовать по-прежнему отрядом Атамана Дутова и считать Начальника его на правах Командира отдельного корпуса… 7. Никакие выделения частей, перемещения их, командировки на Д[альний] Восток, без моего ведома и приказа не разрешаю. 8. Отдельным г.г. офицерам, чиновникам и нижним чинам командировки, увольнения и отпуски разрешаю без моего приказа только лицам, пользующимся правами комотдкорпуса²²³⁶…»²²³⁷. По сути, приказ Дутова был необходим, но оренбургский атаман, на мой взгляд, превысил свои полномочия и не учел изменившихся обстоятельств, при которых командиры отрядов, перешедших в Китай, фактически оказались независимыми друг от друга начальниками. Кроме того, важно обратить внимание на назначение Бакича командиром отдельного корпуса, поскольку до этого он считался командиром неотдельного корпуса. В дальнейшем этот нюанс был, видимо, забыт Дутовым, который считал Бакича по-прежнему своим подчиненным с правами командира неотдельного корпуса. Бакич же истолковал этот приказ как полное признание своей самостоятельности.

По свидетельству офицера Атаманского полка Н. Дутова, пробравшегося из лагеря на р. Эмиль в Суйдин к Дутову, «отряд Атамана Дутова в г. Суйдине был размещен в больших казармах, служивших для конвоя Российских консульств в Китайском Туркестане. Первое, что бросилось [в глаза] это – дисциплина, чистота и порядок (выделено в тексте. – А. Г.), казаки жили строевой жизнью, сохраняли свои силы и набирались новых для будущей борьбы. Шла секретная работа и подготовка к выступлению 18-ти волостей от Усть-Каменогорска до Джаркента и только ждали делегатов для переговора о дне и часе, которые уже были назначены. Злой рок прервал работу Атамана»²²³⁸. По распоряжению Дутова с офицерами и казаками проводились занятия. Всего, по данным советской разведки, у Дутова в Суйдине было лишь около 250 казаков²²³⁹. По другим данным, только в составе 1-го Оренбургского казачьего полка имелось 300–400 сабель²²⁴⁰, в конвойной и особой сотнях состояло около 260 человек, в Чимпандзе находилось еще 200 человек и в Кульдже еще 300, включая не менее 150 офицеров²²⁴¹. Таким образом, общая численность отряда Дутова составляла около 1000 человек. Новости поступали к Дутову каждые 10 дней через русского консула в Кашгаре, передававшего атаману сводки новостей, полученных британской радиостанцией.

В Верном при содействии Дутова в мае 1920 г. была организована подпольная офицерская организация во главе с неким Александровым. Известны имена членов этой организации (бывших анненковцев): семиреченский казак полковник СЕ. Бойко, Воронов, Кувшинов, Покровский, Сергейчук. Все они работали в областном военном комиссариате. Подпольщики сумели организовать несколько боевых групп. В самом Верном находилось 50 человек, в Талгаре – около 200 человек (руководители – Т. Легостаев, Н. Исаев, М. Артамонов, П. Кишканов, Г. Федоров), в Тюргене (Михайловское) – 80, в Джаланаше – 50, в Надеждинской – 200 (руководители – Я. и А. Алексеевы, Р. Шустов, А. Есютин, П. Устинов) и в бывшей станице Больше-Алма-Атинской – 80 человек (руководитель – Бутурлакин). В общей сложности членами организации было инфильтровано 31 советское учреждение или воинская часть²²⁴². Для связи с Дутовым от организации был делегирован некий Байбулин. Предполагалось сосредоточиться в Верном и при содействии сил Дутова из Китая очистить город и область от большевиков. Однако этот план был раскрыт. Есть сведения о том, что у Дутова была также связь с подпольем в Пржевальске, Пишпеке, Ташкенте, Семипалатинске и даже Омске. В письме к Бойко Дутов писал: «Продовольствие нужно на первое время. Хлеб по расчету на 1000 человек на три дня должен быть заготовлен в Барухадзиле и Джаркенте. Нужен и клевер, овес, также мясо; такой же запас в Чилике… Сообщите точное число войск на границе»²²⁴³. 11–19 июня 1920 г. в Верном произошло восстание гарнизона. По данным Д.А. Фурманова, в Кульдже о готовящемся восстании говорили уже за неделю до него²²⁴⁴. Таким образом, можно говорить об участии Дутова в подготовке этого выступления.

Усилились и белые отряды в самом Китае. Летом 1920 г. на территории Алтайской и Семипалатинской губерний вспыхнуло мощное антибольшевистское крестьянское восстание, в котором приняло участие свыше 15 000 человек. В середине осени 1920 г. после неудачи восстания в район Чугучака через Монголию пришел отряд повстанцев под командованием офицера Сибирского казачьего войска есаула Д.Я. Шишкина численностью до 800 человек, половина из которых сохранила оружие²²⁴⁵. В лагере на реке Эмиль их считали большевиками и относились недружелюбно. Шишкин встал на сторону Дутова и полковника Е.Д. Савина, был весной 1921 г. арестован при содействии Бакича и попал в китайскую тюрьму в Урумчи²²⁴⁶, его дальнейшая судьба неизвестна²²⁴⁷. К весне 1921 г. шишкинцы как отдельная группа рассеялись, отчасти пополнив отряд Бакича. На 13 ноября, по данным штаба помощника главкома войск Республики по Сибири, у Бакича осталось не более 3000 человек, причем до 45 % составляли офицеры²²⁴⁸. По данным самого Бакича, на 27 (14) сентября в его отряде состояло 6 генералов, 150 штаб-офицеров и 1250 обер-офицеров, всего 1406 человек без учета нижних чинов²²⁴⁹. По данным разведки штаба Туркестанского фронта, внимательно наблюдавшей за положением белых в Западном Китае, к 30 декабря 1920 г. в отряде состояло 2730 человек при 108 винтовках²²⁵⁰.

В августе 1920 г. рейд на советскую территорию (Чиликтинская долина и Зайсан) из района Чугучака совершил партизанский отряд есаула Остроухова (2 атамана Анненкова полк и добровольцы отряда Бакича) численностью в 50—100 человек. К нему хотел присоединиться полковник Е.Д. Савин из отряда Бакича, но его отговорили.

Антибольшевистская активность белых в Западном Китае поддерживалась Японией. В августе 1920 г. в Синьцзян под видом туристов прибыли офицеры японской разведки Нагамини и Сато, в декабре с целью содействовать объединению белых в Западном Китае регион посетил японский майор Цуга²²⁵¹.

Дутову удалось наладить контакты с антибольшевистскими элементами в Семиречье. С его деятельностью в советской историографии связывалась подготовка восстания в Нарынском уезде в ноябре 1920 г.²²⁵² По имеющимся сведениям, возглавил восстание командир 1-го батальона 5-го пограничного полка бывший капитан Д. Кирьянов – человек Дутова. Восставшие открыли границу с Китаем и выдвинули лозунги «Долой коммунистов!», «Народная власть», «Свобода торговли». Восстание продлилось с 5 по 20 ноября и было подавлено, некоторые участники сумели бежать в Китай.

Дутов наладил контакт с антибольшевистски настроенным военным губернатором Илийского округа Западного Китая Джен-чжау-ши, поддерживал связь с лидерами басмачей, установил связь с Генерального штаба генерал-лейтенантом П.Н. Врангелем, по некоторым данным, с Ташкентом и даже Оренбургом, предпринимал попытки организовать антибольшевистское подполье в рядах РККА. Сохранилось письмо Дутова лидеру ферганских басмачей Иргаш-баю, написанное 1 октября 1920 г. В нем Дутов писал:

«Командующему армий в Фергане Ергаш-Баю. Еще летом 1918 г. от Вас прибыл ко мне в Оренбург человек с поручением от Вас – связаться и действовать вместе. Я послал с ним Вам письмо, подарки: серебряную шашку и бархатный халат в знак нашей дружбы и боевой работы вместе. Но, очевидно, человек этот до Вас не дошел. Ваше предложение – работать вместе – мною было доложено Войсковому правительству Оренбургского казачьего войска, и оно постановлением своим зачислило Вас в Оренбургские казаки и пожаловало Вас чином Есаула.

В 1919 году летом ко мне прибыл генерал Зайцев, который передал Ваш поклон мне. Я, пользуясь тем, что из Омска от Адмирала Колчака едет Миссия в Хиву и Бухару, послал с нею Вам вновь письмо, халат с есаульскими эполетами, погоны, серебряное оружие и мою фотографию, но эта миссия, по слухам, до Вас не доехала. В третий раз пытаюсь связаться с Вами. Ныне я нахожусь на границе Китая у Джаркента в г. Суйдуне. Со мной отряды всего до 6000 чел²²⁵³. В силу обстоятельств оружие мое сдано Китай[ском]у Правительству. И теперь я жду только случая вновь выступить и ударить на Джаркент. Для этого нужна связь с Вами и общность действий. Буду ждать Вашего любезного ответа. Шлю поклон Вам и Вашим храбрецам»²²⁵⁴.