Текст книги "Атаман А. И. Дутов"

Дутов выпустил обращение к населению с изложением целей и задач борьбы с большевиками. Один из мемуаристов писал, что вместе с Дутовым в Суйдине оказалось шесть мусульман-депутатов Учредительного собрания, а сам атаман планировал начать борьбу с большевиками под лозунгами джихада²²⁵⁵. Едва ли такая версия обоснованна. Дутов пытался поддерживать связь с басмачами, но его борьба никогда не проходила и не могла проходить исключительно под исламскими лозунгами, хотя бы потому, что сам Дутов не являлся мусульманином. Ближе к действительности идея того, что новый поход готовился под лозунгами защиты религии (христианства и ислама) от осквернения большевиками. Но, как известно, попытки белых формировать добровольческие части под религиозными лозунгами в 1919–1922 гг. потерпели фиаско – формируемые по религиозному принципу части были сравнительно немногочисленны (всего на востоке России с сентября до середины ноября 1919 г. в добровольческие дружины Святого Креста вступило не более 6000 человек), формировались достаточно медленно, а их боевая ценность оказалась невелика (наиболее восприимчивым к религиозным призывам оказалось гражданское беженское население)²²⁵⁶. Кроме того, необходимо учитывать наметившееся еще в XIX в. падение роли религии в обществе, а также удар по авторитету церкви, нанесенный с приходом к власти большевиков, взявших курс на ликвидацию религии. В этой связи едва ли начинание Дутова ожидал успех. С другой стороны, Дутов ни на кого, кроме добровольцев, рассчитывать при вторжении на территорию Советской России не мог. Для принудительных мобилизаций, по крайней мере первоначально, у него просто не могло быть достаточно сил.

Тем не менее атаман продолжал действовать. В одном из писем осенью 1920 г. он отметил, что им «ведется большая работа по всему Семиречью до Ташкента… Я имею связь с Харбином и Генералом Врангелем»²²⁵⁷. Большие надежды в отношении притока религиозно настроенных добровольцев Дутов возлагал на наличие в его отряде чудотворной иконы Табынской Божьей Матери. С Дальнего Востока Дутов получил денежные средства для своего отряда, началась закупка оружия в Илийском крае, а разведывательная и контрразведывательная работа приобрела еще больший размах. Активную роль в этой работе играл главный священник отряда Дутова игумен Иона²²⁵⁸, которого в отряде за его чересчур мирскую деятельность недолюбливали и пели:

 
С крестом в руке, с револьвером в кармане
Иона-поп – служи при атамане²²⁵⁹.
 

Игумен Иона был близким другом Дутова и представителем отряда в Кульдже, где занимался сбором денежных средств на нужды отряда. По этой причине он часто встречался с директором кульджинского отделения Русско-Азиатского банка С.В. Дуковичем и его тестем А.П. Загорским (Воробчуком) – бывшим секретарем российского консульства²²⁶⁰.

Кроме того, игумен Иона являлся одним из идеологов похода на Советскую Россию именно под религиозными лозунгами (небезынтересно, что именно этот человек и в 1919 г. стоял у истоков «крестоносного» движения). В августе 1920 г. он подготовил проникнутый утопическими идеями доклад Дутову по этому вопросу, в котором писал: «…настоящий поход будет уже последним походом, олицетворяющим решительную борьбу со злом… В нем оружие, сила военная должны уступить место силе духовной, и эта последняя сила, вылившаяся в могучее народное восстание, должна обеспечить нам победу. Народ сам должен своими собственными силами свергнуть ненавистную власть… Вполне естественно, что при появлении отряда, сильного духом, крепкого в убеждениях, спаянного любовью к Святой Руси, закаленного походами, безумно преданного своему атаману, – все те, в ком еще горит искра веры, не утратилась способность возвращения к прежним добрым навыкам, все они должны примкнуть к отряду для борьбы со злом.

Но для того, чтобы вести за собой десятки тысяч людей, чтобы быть для них путеводной звездой, овладеть их волей, чувством и утушить бушующее море людских низких страстей, – необходимо нам самим заняться собственным нравственным самоусовершенствованием, искоренением злых навыков, приготовлением себя к той высокой миссии, которую каждый берет на себя…»²²⁶¹.

Как говорится, комментарии относительно серьезности затевавшейся авантюры излишни. На отца Иону разведкой Туркестанского фронта была заведена специальная личная карточка, в которой, между прочим, говорилось:

«Подозревается в похищении драгоценностей находящейся при нем иконы и тайном шпионаже в пользу Илийского Дао-иня и выдаче ему всех неблагонадежных русских эмигрантов.

Игумен Иона присоединился к Дутову где-то около Акмолинска с чудотворной иконой Табынской Богоматери, весьма чтимой в Оренбургской, Самарской и Уфимской гг.²²⁶² На щедрые пожертвования икона была обделана в ценную оправу с бриллиантами, рубинами и другими ценными камнями. С течением времени все эти ценности были обо[драны], что не без оснований было приписано ему, как неотлучно находящемуся при иконе²²⁶³.

Присоединившись к Дутову, он без особого труда привел его под свое влияние, стал его правой рукой и вскоре назначен главным священником армии. С течением времени его влияние на Дутова несколько усилилось, что все [его] желания проводились Дутовым в жизнь без промедления. К числу таковых причисляется и предполагаемое выступление Дутова на Совроссию в 1920 году.

По прибытии в Китай Иона поселился в Кульдже, оставил икону в отряде Дутова…

В борьбе за первенство Дутова со Щербаковым, Иона присоединился к первому, доказывая Щербакову его необоснованное требование»²²⁶⁴.

Поскольку эти данные не предназначались для печати и вполне сочетаются с другими свидетельствами о деятельности игумена Ионы, есть все основания им доверять. Надо сказать, что разведка Туркфронта длительное время не воспринимала военно-политическую активность Дутова всерьез. В одном из донесений сообщалось, что «деятельность Дутова сводится к созданию проектов и вообще развитию условно-продуктивной работы, маскирующей беспомощность и вытекающее из этого бездействие»²²⁶⁵. Атаман якобы даже предложил китайским властям в обмен на военную помощь в размере 20 000 человек и снабжение белых отрядов амуницией и оружием передать Китаю территорию Семиречья.

План Дутова при детальном рассмотрении был конечно же не лишен смысла. Отряд Бакича, согласно этому плану, должен был захватить находившийся рядом с лагерем на реке Эмиль город Чугучак и захватить хранившееся в нем оружие отряда, изъятое китайцами при интернировании белых. После этого необходимо было выступить через Бахты на Лепсинск и Сергиополь, выставить у последнего заслон, а главными силами соединиться с Дутовым в Верном²²⁶⁶. Одновременно большие надежды возлагались на выступление против большевиков местного населения при опоре на агентуру Дутова. Белые якобы даже оборудовали в Кульдже подпольный завод по производству патронов, что, впрочем, кажется маловероятным. Советская разведка имела сведения о доставке в Кульджу оружия для белых китайцами²²⁶⁷. Дутов подготовил листовки, адресованные народам Туркестана, русскому населению и большевикам. В пропаганде упор был сделан на то, что Дутов – народный вождь. Пропагандировалось выборное начало на местах. Акцентировалось внимание на разрухе в Советской России и бедственном положении населения²²⁶⁸. Постепенно действия Дутова стали вызывать у красных все большие опасения. Красные даже допускали возможность потери половины Семиречья и для упреждения такого результата стягивали в регион войска²²⁶⁹.

Но далеко не все в работе Дутова шло гладко. Видя активизацию его военно-политической деятельности, китайские власти стали сами проводить мобилизацию, предполагая в случае неудачи Дутова не пустить его на китайскую территорию, чтобы последняя не подверглась вторжению со стороны Советской России. Это означало, что Дутов должен был в случае провала неизбежно погибнуть, попав в плен к красным. Вторично интернироваться в Китае ему бы уже не позволили. Атаман и сам чувствовал обреченность затеи. «Я выйду умирать на русскую землю, и в Китай больше не вернусь», – говорил он²²⁷⁰. Несмотря на успехи в подпольной работе на советской территории, он потерпел фиаско в организации единого антибольшевистского фронта в Западном Китае. Прежде всего, такое объединение было невыгодно китайцам, которые стремились сохранить изолированное друг от друга положение белых отрядов. И уж во всяком случае не собирались выдавать им оружие. Кроме того, белые вожди сами не смогли найти общий язык друг с другом. Первым из игры вышел Анненков, еще летом 1920 г. отправившийся со своим отрядом в глубь Синьцзяна, а в марте 1921 г. арестованный китайскими властями.

Острый конфликт у Дутова произошел с семиреченским Войсковым атаманом генералом Щербаковым. Дутов не стеснялся в своих приказах отмечать, что Щербаков – «человек невероятной жестокости, властный, не желающий считаться с настроениями народа и враг крестьян»²²⁷¹. По доносу Дутова Щербаков несколько дней даже просидел под арестом. В конце концов Щербаков даже вызвал Дутова на дуэль, причем по некоторым данным Дутов поехал на дуэль в Кульджу, однако усилиями офицеров его отряда поединок был предотвращен. Дуэль решено было отложить до возвращения в Россию²²⁷², но в день смертельного ранения Дутова Щербаков приехал к нему домой и принес извинения²²⁷³, кроме того, Дутов тогда же должен был присутствовать на вечере в честь Щербакова.

Генерал Бакич также не захотел подчиниться атаману, в результате чего между старыми соратниками по борьбе произошел разрыв. Надо сказать, значительная доля ответственности за него лежит на Дутове, который через голову Бакича пытался отдавать приказы подчиненным Бакичу частям²²⁷⁴.

В одном из своих последних приказов за № 207 от 30 (17) января 1921 г. атаман Дутов писал о Бакиче уже в совершенно ином тоне, чем ранее:

«С начала интернации²²⁷⁵ Отряда моего имени, начальник его, генерал Бакич, совершенно пренебрег основным военным законом – держать связь со старшим, и за восемь месяцев пребывания в Китае ни разу не потрудился запросить меня ни почтою, ни телеграфом, ни посылкою фельдъегеря, или командируя офицеров, имея к тому все средства. Из Чугучака в Кульджу и Суйдин еженедельно приезжают торговцы и беженцы, и они охотно взяли бы на себя труд передать мне письма и донесения. Каждый русский, приехавший из Чугучака, считал своим долгом зайти ко мне и представиться, и мой к ним всегдашний вопрос – нет ли писем мне от генерала Бакича – получал обычный ответ: нет.

Между тем ген[ерал] Бакич посылал телеграммы в Пекин, в Читу и Харбин и получал ответы. Мне же что-либо сообщить считал излишним. Ген[ерал] Бакич имел серебро, романовские деньги и другие средства и свыше 1000 одних только офицеров, что безусловно давало ему полную возможность завязать со мною правильные почтовые сношения, но, очевидно, это было для ген[ерала] Бакича невыгодным. В начале нахождения в Китае, в Чугучаке, распространился слух о моем расстреле красными и вообще смерти. Мне известно, что г.г. офицеры и казаки, интересуясь судьбою своего атамана, заходили в Штаб, спрашивали его обо мне, но Штаб, его начальник, совместно с начальником Отряда, упорно молчали и, не отрицая слуха, ничего не сделали для выяснения его. Судьбе угодно было сохранить меня, и я сам известил отряд о своем месте нахождения. Приказы, кои я посылал в Чугучак, частям не объявлялись, так как де не было бумаги. Оправдание неудачное – ибо деньги на бумагу были в отряде, а бумага в Чугучаке есть, доказательством чему служит покупка мною бумаги у чугучакских торговцев. Генералу Бакичу, а тем паче его начальнику Штаба должно быть известно, что в воинских частях существует еще и такой порядок: приказ, нужный для объявления, посылается с вестовым по частям, где его или переписывают, или просто прочитывают. Из дальнейшего будет ясна причина сокрытия моих приказов – просто надо было изъять имя Атамана Дутова из жизни и все внимание сосредоточить на господине генерале Бакиче.

Не имея совершенно средств, не имея перевозочных материалов, я тем не менее смог дважды командировать офицера в лагерь на реке Эмель (так в документе. – А. Г.) и, кроме того, пользовался и телеграфом, и попутчиками, дабы связаться с Отрядом. Оба моих офицера благополучно прибыли в Суйдин и выполнили поручения. Командир моего Атаманского полка нашел же возможным прислать двух своих офицеров с донесениями. Полагаю, что Начальник Отряда имел больше способов в своем распоряжении для связи. Мне, измученному походами и больному, нужен был экипаж, я обратился к генералу Бакичу и получил отказ; тогда как командир полка, полковник Савин, нашел же способ прислать мне два фургона. И так во всем. Генерал Бакич пишет мне письмо – «Дорогой Войсковой Атаман», изъявляет мне восторги, что я жив и т. п.; на деле же все обратно. При отъезде моего штаб-офицера [П.П.] Папенгут²²⁷⁶, ген[ерал] Бакич заявил, что он прекращает всякие сношения со мною, и что Атаман Дутов кончил свою деятельность. Что ген[ерал] Бакич прекращает свои сношения – это для меня не новость, ибо он их и не начинал, а были лишь остатки самой обычной вежливости – ответ на мои письма и запросы. Что же касается прекращения моей деятельности – это дело мое, а не генерала Бакича. Я – русский, а не иностранец, как ген[ерал] Бакич, и для меня интересы России дороже всего. Я прекращу свою работу лишь за смертью. Генерал Бакич и его начальник штаба заявили моему штаб-офицеру, что они не верят в возможность ухода в Россию и что он делает все, чтобы убедить начальников частей в невозможности дальнейшей борьбы его отрядом. Все порывы истинно-русских людей, желавших продолжения борьбы за правое дело, генералом Бакичем наказуются заключением в китайской тюрьме или, как, напр[имер], генерала Никитина, откомандировывают от отряда.

Начальник Отряда со своим Штабом до того не заинтересован в том, что делается в пограничной полосе России, что разведка совершенно откинута, и, когда в июле 1920 года, во время Алтайского движения, командиры частей просили средства на разведку и изъявляли желание принять участие, генерал Бакич категорически отказал в этом. Полки сами на свои средства посылали агентов. Когда генерал Анисимов изъявил желание информировать отряд, ген[ерал] Бакич отказал ему в пуде серебра на это дело.

Печальная история ухода Красного Креста из лагеря есть непонимание генер[алом] Бакичем своих прав. Считаю уместным напомнить ген[ералу] Бакичу, что я, передавая ему отряд, подписал приказ, определяющий его права, как командира неотдельного корпуса, между тем, ген[ерал] Бакич в переписке с А.А. Булыгиным передергивает «Положение о пол[евом] упр[авлении]», присваивая себе права чуть ли не Главнокомандующего. Мне известно, что в части попал приказ, где были указаны права ген[ерала] Бакича как командира корпуса отдельного – это умышленно неправильная перепечатка.

Зимняя заготовка баранов обошлась отряду в среднем по 11 рублей за голову, между тем любой скотопромышленник из Кульджи перегнал бы баранов в Чугучак за половинную плату. Баран в Илийском крае на серебро стоит 3 р. 50 к. или 4 рубля. Не вижу экономии в расходе серебра, и, вместо того, чтобы за 60 000 рубл[ей] серебра купить 5000 баранов, можно было купить 15 000 голов и обеспечить отряд вплоть до 1922 года. Удивляюсь тому обстоятельству, что ген[ерал] Бакич с налету захватывает ¹/₃ часть серебра, бывшего у консула Долбежева, скот у Шевченко и тем лишает отряд кредитов от посланника в Пекине, но не считает нужным взять 13 000 гурт баранов, пасущийся у Чугучака, закупленный еще агентами Сибирского правительства. Генерал Бакич ежедневно недополучает 2000 джин муки, что пагубно для отряда, но оставляет без внимания 30 000 пудов пшеницы закупок Анненкова, кои ссыпаны в Чугучаке. Не думаю, чтобы это было неизвестно генералу Бакичу, раз известно мне. Причина, очевидно, в том, что ген[ерал] Бакич не сумел завоевать себе расположения как среди населения, так и среди местных властей. Мне известны случаи непринятия ген[ерала] Бакича местным китайским начальником. Это уже оплеуха всему отряду.

Удивляет меня еще и то обстоятельство, что при отряде существует казначейство, но серебро хранится начальником отряда у себя под кроватью. Что это? Акт недоверия присяжным чинам Государственного Казначейства, или здесь неведомая тайна. Во всяком случае, это – незаконно, и не дело Начальника Отряда лично выдавать мешки с серебром. Можно вести учет иным порядком.

Мне известно, что перевод, сделанный генералом Анисимовым в размере 25 000 лан, до сего времени не получен, ибо начальник отряда требует выдачи его золотом, и в то же время отряд – буквально голый. Имея в отряде все мастерские, инструменты, огромное количество обозов и лошадей, значительный запас серебра и других ценностей, имея огромный комплект всякого рода специалистов: инженеров, коммерсантов, агрономов и мастеров всех цехов – преступно просидеть 6 месяцев и не создать мастерового городка. При наличии таких сил и средств можно было бы забить все местные фирмы.

Распоряжения ген[ерала] Бакича свелись в отряде к тому, что воинский отряд превратился в лагерь беженцев с полным отсутствием дисциплины и воинских отличий: каждый живет по себе и для себя. Некоторые части разбились по поселкам и сходкою решают вопросы службы и наряда. Меры, принимаемые полковником [Р.П.] Степановым и генералом [А.С.] Шеметовым к поднятию дисциплины и порядка, сочувствия в штабе Отряда не встречают. Особым бельмом в отряде для генерала Бакича служит мой Атаманский полк, ввиду сохранения им в полном объеме воинской дисциплины. Но в то же время генерал Бакич усиленно подчеркивает, что его отряд – военный, когда дело касается заработка отдельными чинами или организации ими какого-либо коммерческого предприятия.

Подполковник Папенгут был свидетелем прибытия в Чугучак офицера любимой генералом Бакичем Сызранской дивизии. В 30^о мороз в одной рваной шинели, надетой на рваное белье и имея на ногах куски кошмы, вместо сапог. Что же тогда делается с казаками? Волосы становятся дыбом. Попытка реквизировать частною инициативою созданный кожевенный завод закончилась крахом завода, и, вместо получения 11 000 овчин, полученных от съеденных к 1-му августа баранов, выдано было на полк по 10 плохо обделанных шкурок, но штаб получил полностью.

У меня имеются данные, что генерал Бакич в начале интернации пытался увести отряд в Пекин, о чем шла усиленная переписка с русским посланником. Я совершенно не был уведомлен об этом, между тем, более 80 % отряда составляют оренбургские казаки, и их Атаману, очевидно, небезынтересно было знать, куда ведет их начальник, поставленный тем же Атаманом.

Знакомясь с жизнью отряда по приказам, я из 108 номеров мне присланных, усмотрел, что 31 приказ посвящен судебной части, т. е. 30 % всех приказов составляют судебные дела и приговоры – это тогда, когда нет бумаги. Да разве судом исправляют виновных? Господин генерал! Надо уметь поставить себя так, чтобы не судный приговор заставлял исполнять приказы, а уважение к начальнику. Обычно все арестованные отправляются в ямынь (китайскую тюрьму). Ведь всем известно, что из себя представляет китайская яма, и в нее сажать тех русских, кои 5000 верст прошли с огромными лишениями, неся с собою огромную любовь к Родине. За что такое издевательство над русскими да еще в чужой стране, с полудеспотическими законами?! Я страдаю душою за всех русских Чугучака и Эмеля. Генералу Бакичу, как сербу, может быть, неясны мои побуждения, но я не могу больше допустить издевательства над русскими – славянами.

Я оценил заботы генерала Бакича об отряде, бывшие в Семиречье и в начале интернации, – благодарил приказом и произвел в генерал-лейтенанты, но генерал Бакич забыл, что, принимая от меня производство, он тем самым подчиняется мне всецело. Генерал Бакич принял все меры к тому, чтобы разложить отряд и держать его полуголодным и голым, очевидно, надеясь, что к весне подчиненные уйдут от ген[ерала] Бакича, и он сможет поехать на Дальний Восток, выполнив свою задачу, окруженный почетом. Эти расчеты ошибочны, и настоящий приказ мною послан как в Пекин дипломатическому корпусу, так и в Харбин к генералу Анисимову.

Генерал Бакич забыл, что отряд носит мое имя, и я не могу допустить, чтобы оно трепалось зря.

Генерал Бакич, получив мои подробные сообщения и приказы, ответил на них краткою бессодержательною бумагою, приложив стихи Анненковского сочинения. Считаю подобное отношение к высокому государственному делу освобождения России – издевательством.

Мною был командирован на р. Эмель штаб-офицер для поручений при мне капитан Папенгут, и он доложил мне, что ген[ерал] Бакич запретил ему доклад от моего имени командирам частей отряда и не допустил капитана Папенгута на заседание, бывшее у генерала Бакича с ком[андирами] частей по поводу поручения капитана Папенгута, между тем последний офицер удостоверением был уполномочен говорить от моего имени. Я не могу понять, как генерал Бакич, состоя начальником отряда моего имени, решился не допустить заместителя моего. Это и оскорбление мне, и нарушение воинской вежливости. На оперативный приказ о выходе в Россию генерал Бакич ответил полным отказом, заявив, что отряд не пойдет в Россию и что он не боеспособен. На приказ о выдаче серебра для общего дела спасения России, переданный лично ген[ералу] Бакичу капитаном Папенгут, генерал Бакич ответил отказом, и на вторичный приказ мой по телеграфу положил свою резолюцию, которую привожу как в доказательство понимания генералом Бакичем русского дела и русского языка: «Телеграмму читал и на совещание начдивов обсуждалось; отряд находится в очень тяжелых условиях, и болие, чем рание (здесь и далее так в документе. – А. Г.), решено было – нет возможности пока ничего уделить: офицеры, казаки и сольдаты голие и босие». Начальник] Отряда Ген[ерал][-] Лейт[енант] Бакич, 23 окт[ября] 1920 г.

Дважды генерал Бакич не исполнил моего боевого приказа, хотя бы и прикрылся совещанием начдивов.

Исходя из всего этого, я не могу более быть равнодушным к делам отряда моего имени на реке Эмиль, и ради спасения казаков и русских людей, интернированных у Чугучака, принимаю решительные меры. Русская пословица говорит, что «рыба тухнет с головы», а потому я, властью, мне данной, отрешаю от должности начальника отряда моего имени на реке Эмиль – генерал-лейтенанта Бакича и его начальника штаба ускоренного выпуска генерального штаба генерал-майора Смольнина…»²²⁷⁷

Многие конкретные обвинения, выдвинутые Дутовым, безусловно, были обоснованны. Бакич действительно стремился свести к минимуму контакты с Дутовым и его влияние на свой отряд, кроме того, он старался пресекать попытки своих подчиненных принять участие в новом походе на Советскую Россию. Видимо, справедливы и упреки в бесхозяйственности, хотя в это сложно поверить – Бакич имел достаточно большой опыт именно хозяйственной деятельности. Что касается хранения Бакичем серебра под кроватью – думаю, он считал, что такой способ достаточно надежен, гарантирует от всяких случайностей и повышает его авторитет как начальника отряда.

Очевидно, Дутов не вполне понимал, что вообще происходит в соседнем отряде и чем руководствуется в своих действиях его начальник. Но, если говорить в целом, приведенный выше документ совершенно не соответствует по своей форме приказу, скорее это личная исповедь Дутова или даже публичное обращение к Бакичу. В тексте, наряду с искренней болью за судьбу оренбургских казаков, проскальзывает и обида уязвленного самолюбия Дутова. Это дало повод одному из советских журналистов назвать этот приказ истерическим²²⁷⁸. Дутов сам себе противоречит, сначала обвиняя Бакича в отсутствии связи, а затем критикуя письма Бакича в свой адрес. Неподчинение Бакича Дутову при принятии от последнего чина генерал-лейтенанта выглядит странно, но объяснимо. Существенно то, что Бакич с начала 1920 г. не находился у Дутова в подчинении, а подчинялся лишь Анненкову. Дутов сам стал заложником ситуации, созданной им и Анненковым в Семиречье, когда оренбургский атаман фактически самоустранился от руководства армией. Но поскольку Анненков себя дискредитировал насилиями его подчиненных по отношению к чинам бывшей Отдельной Оренбургской армии, а сама Отдельная Семиреченская армия в марте 1920 г. прекратила свое существование, Бакич в Китае посчитал себя независимым и от Анненкова, и от Дутова. Не захотел он делиться с Дутовым и имевшимся у него значительным запасом серебра, выдав лишь 6 пудов. Подобному отношению способствовало и то, что ни первый, ни второй реально не сделали ничего, чтобы помочь многочисленному отряду Бакича. Приказ о походе на Советскую Россию Бакич вполне обоснованно посчитал авантюрой. Против выступления на совещании высказались все старшие начальники отряда. Как отметил Бакич в своих показаниях, еще осенью 1920 г. «приказ Дутова сочувствия в корпусе не встретил и после обсуждения был отвергнут и дан в отрицат[ельном] духе ответ»²²⁷⁹. К тому же конкретного плана взаимодействия между отрядами, по имеющимся данным, не было²²⁸⁰, а координация действий при отсутствии средств связи была затруднительна.

Что касается приказа об отрешении Бакича, то Дутов допустил в тексте несколько серьезных ошибок, дезавуировавших этот приказ в глазах Бакича. Прежде всего, он позволил себе опуститься до личных оскорблений, выставляя Бакича малограмотным человеком и инородцем, хотя в безграмотном ответе по телеграфу мог быть повинен телеграфист, а не сам Бакич, а что касается национальности Бакича, то она, разумеется, имела значение в формировании его личности и черт характера, но говорить о том, что боевому генералу русской службы, георгиевскому кавалеру и герою двух войн были чужды интересы России, по меньшей мере оскорбительно. Еще один промах Дутова – выпад против начальника штаба Бакича генерала Смольнина, который закончил никак не ускоренный, а полный курс академии Генерального штаба, причем с лучшим результатом, чем сам Дутов. Тем же приказом Дутов назначил начальником отряда генерал-майора Оренбургского казачьего войска А.С. Шеметова, начальником штаба – полковника СИ. Кострова.

Как вспоминал один из очевидцев, «ранней весной до Чугучака и лагерей (отряда Бакича. – А. Г.) дошел суйдунский приказ Дутова. Помню, что, читая это безграмотное, написанное языком приготовишки, сочинение, невольно думалось: какое, однако, передо мною явное, поразительное убожество и между тем в руках этих людей, в частности этого человека, была и жизнь и смерть, была судьба сотен тысяч и миллионов людей. Этого человека прочили когда-то в верховные правители России… Приказ был весьма пространный, характера агитационного, рассчитанный на поднятие бунта в отряде (Бакича. – А. Г.)»²²⁸¹. В отряде Бакича сторонниками Дутова были распространены копии этого приказа.

Дутов телеграфировал князю Кудашеву в Пекин: «Сообщаю Вам [и] дипломатическому корпусу, [что] мною Начальник] отряда [в] Чугучаке генерал Бакич за самоуправство, незаконные реквизиции, нарушение международных законов [и] прочие деяния отрешен от должности вместе с Нач[альником]штаба. Назначен новый начальник генерал Шеметов. Сообщаю на предмет оказания помощи отряду, прошу деньги адресовать генералу Шеметову… Дутов»²²⁸². Этому распоряжению Дутова Бакич не подчинился. Приказ не вызвал энтузиазма и у других старших офицеров, быть может, за исключением полковника Савина. Так, полковник Р.П. Степанов наложил на документ резолюцию: «Представить комкору» (т. е. Бакичу. – А. Г.), решив не нарушать субординацию²²⁸³. Генерал А.С. Шеметов также категорически отказался от нового назначения²²⁸⁴.

От возможных негативных последствий Бакича, конечно, спасла гибель Дутова спустя лишь неделю после неприятного для него приказа. После конфликта с Дутовым и его гибели Бакич, как старший офицер оренбургских частей, переименовал свой отряд атамана Дутова в Отдельный Оренбургский корпус. Потенциальный соперник Бакича, выдвиженец Дутова, генерал А.С. Шеметов, по некоторым данным, получил повышение²²⁸⁵. Дутов направил в отряд Бакича даже секретную инструкцию своему стороннику – командиру Атаманского полка (22 офицера и 60 казаков при 4 пулеметах на январь 1921 г.²²⁸⁶) полковнику Е.Д. Савину – о приведении приказа в исполнение любыми способами²²⁸⁷. Попытка мятежа Савина была пресечена, участники (сам полковник Савин, есаулы Остроухов и Шишкин) попали в китайскую тюрьму²²⁸⁸ и были закованы в кандалы²²⁸⁹. Добавлю, что атаманцы находились в постоянной оппозиции по отношению к Бакичу²²⁹⁰. Полковник Савин писал в Суйдин в марте 1921 г.: «Здесь (на р. Эмиль. – А. Г.) давно все погибло… настроение моего полка – делать дело… Смерть Атамана меня поразила и огорчила, убило (так в документе. – А. Г.) всякую энергию – верил и любил человека… Атаманский полк душой с Вами…»²²⁹¹

В начале 1921 г. Дутов писал о положении своего отряда: «Мой отряд имеет 1015 человек, состоит из Семиреченского кадрового пластунского батальона в Чимпандзы силою в 218 штыков, казачьего полка в Мазаре… и моего личного отряда в 275 (?) человек. Мы имели при переходе границы 4 миллиона сибирскими знаками и 35 000 романовских, и никаких припасов; половину общего числа лошадей, и только казачий полк имел обоз. Пришли в места расположений, пройдя от границы 280 верст по горам и камням, буквально босые и голые и, вдобавок, голодные. Мой отряд получал от китайских властей по 1¹/₂ (?) джина муки, и ничего больше. Усилиями русских людей в Илийском крае отряду была дана денежная помощь за все 8 месяцев, в размере 15 000 лан; это приходится на человека около 15 лан, или около 15 тецз. Отряд имеет свои мастерские по всем отраслям производства во всех трех пунктах. Особенно хороши кузницы, слесарные и пимокатки. Отряд имеет ежедневно обед и ужин, для казаков и чай. Для офицеров – собрание, где чай, обед из двух блюд и мясной ужин. Все это бесплатно. В Чимпандзе и Кульдже отряд имеет бесплатные столовые для беженцев. Каждый офицер и казак моего отряда получил: полушубок, папаху, сапоги, пояс, две смены белья, две пары портянок, полотенце, верхнюю рубаху, штаны, фуражку и пару погон.

Мы построили казармы с двумя ярусами нар, окнами и дверями, имеем баню, церковь, библиотеку и офицерское собрание. Полный порядок и полная воинская дисциплина. Но мы не имеем ни одного врача и ни одного специалиста; в этом наше несчастье. Отряд всегда готов к выходу в Россию. Офицеры живут в общежитиях, семейные – в землянках»²²⁹².