Текст книги "Господствующая высота (сборник)"

– Батя (Калмык величал его батей, хотя был моложе всего на десять лет), уважаю! – Кирила расплылся в улыбке, подавая Вельцеву правую руку для пожатия, а в левой протягивая три полных магазина.

Вельцев пожал каменную борцовскую пятерню, взял магазины и перезарядил пистолет.

– За что уважаешь-то, Кила-Кирила?

– Ну, вообще. – Калмык встряхнул плечами. – Если бы Митяй со мной так, со Светкой моей… Не знаю. Духу бы точно не хватило. Разве что под газом.

Вельцев убрал пистолет в кобуру, растолкал запасные магазины по карманам, оправился и посмотрел на Кирилу. Они встретились глазами.

– Ну, как там – за тремя лимонами охотников много?

– Не знаю, – моментально посерьезнел Кирила. – Сегодня не видел еще никого. Злые все, конечно, как черти – на тебя, на Митяя. Комитет-то за него на измену родине заряжает. Сам понимаешь.

– Я, Кила, понимаю одно: комитет, видать, и слил мне Митяя. Такое кино больше не выгодно никому. Да и не по силам тоже. Фейсконтроль в клубе я прошел, как… В общем, напортачил Митяй перед шефами. Ну, или в тираж вышел, по выслуге. – Вельцев глянул на часы и отпер дверь. – Ладно. Пора мне.

– Слушай! – Калмык щелкнул его пальцем по плечу. – А может, подсобить надо как? Так давай.

– Нет, Кила. – Вельцев спрыгнул в снег. – Ты и так уже помог. – Захлопнув дверь, он направился в проулок за парковкой. – Бывай.

– Ну, я все равно тут с пяток минут еще покантуюсь! – крикнул Кирила, приспустив оконное стекло.

Вельцев молча отмахнулся.

Метель разыгралась. В проулке вихрился снег и ветер временами задувал так сильно, что гремело в ушах. За несколько метров до угла между торцевым и главным фасадом двенадцатиэтажки Вельцеву послышались надрывные бабьи крики из двора. В заснеженных пылящих кронах мерно полыхал голубой отсвет проблескового маячка. Взяв на изготовку пистолет, Вельцев выглянул из-за стены.

На подъездной аллейке, там, где еще недавно стоял «лендкрузер» узбека, подплывал парáми холостого выхлопа пустой митяевский «гелендваген». На крыше броневика торчала включенная «мигалка». Против машины, на узком пятачке между аллеей и тамбуром погорелого подъезда, баба Агафья отбивалась от наседавшего на нее Костика, шефа охраны Митяя. «Не пущу! Ни хрена тада не пущу! Пшел! Пшел!» – хрипела как на последнем издыхании баба Агафья и пыталась ударить Костика, выбрасывая перед собой руки на манер пловчихи. За спиной у Костика топтался Мишаня-Рязанец. Еще дальше, на аллейке, потирая запястьем обмерзавшие усы, прохаживался неизвестный молодчик в кашемировом пальто и высокой меховой шапке. В одной руке у молодчика дымилась сигарета, в другой потрескивала рация.

Вельцев попятился обратно за угол и приник спиной к стене.

– Ну, спасибо, Кила-Кирила…

Нужно было что-то решать, однако, еще прежде чем успел подумать о чем-то, он увидел вышедшего из-за противоположного угла дома, со стороны заднего двора, Диму-Дубля – брата-близнеца Джека, погибшего вчера с Митяем. Чертыхаясь, Дима застегивал на ходу ширинку и притопывал от холода. Из кармана его спортивной куртки торчала антенна рации, ноги по колени были испачканы снегом. Вельцев пустился ему навстречу с пистолетом в выставленной руке, так что когда Дима покончил с ширинкой и посмотрел перед собой, то едва не ткнулся лбом в глушитель «беретты».

– Назад, – скомандовал Вельцев, наступая. – Тихо.

Оторопевший Дима стал покорно пятиться. За углом, в палисаднике, Вельцев заставил его опуститься на колени в снег и поглядел на вереницу следов под стеной:

– Подсматриваешь в окна, бандит?

Дима неопределенно пошевелил поднятыми руками. В щель между бортов его расстегнутой по грудь куртки выпирал болоньевый чехол бронежилета.

– Возьми радио, – сказал Вельцев.

Запутавшись в кармане, Дима достал и протянул ему рацию.

– Спокойно, – продолжал Вельцев, – только спокойно – скажи, что видишь меня и можешь снять через стекло. Повтори.

– Вижу те… его через стекло, могу снять.

– Давай.

Дима повторил фразу по рации, и, как только раздалось в ответ: «Атанда, катим…», – Вельцев выстрелил ему в переносицу. Вздрогнув, точно при сильном ознобе, Дима рухнул на бок и вытянул ноги. Снег под его головой стал быстро проседать и темнеть. Засмотревшись на кровь, Вельцев вспомнил, что так же, в голову, застрелил вчера Джека, и, сплюнув, перекрестил захолонувшую грудь: Джек-Дубль, которого от брата можно было отличить разве что по родинке над бровью, лежал перед ним. Митяя вчера оборонял Дима. «Дернется – мочи, не жди», – проворковала упавшая динамиком в снег рация. Вельцев поднял ее, хотел что-то ответить, но, отключив, бросил обратно. Разминая закоченевшие пальцы, он выглянул из-за угла.

Первым на тропке у торцевой стены появился Костик, следом, возясь с пистолетом, выскочил Мишаня, тип в кашемировом пальто труси´л последним, сильно отстав. «Пах-пах-пах», – прошептал Вельцев…

Они попáдали один за другим, молчком, запросто, все трое – будто поставленные в ряд кости домино. Костик с Мишаней погибли, видимо, еще до того, как оказались на земле: первому пуля угодила в глаз, второму размозжила нос, – но молодчик в пальто, после того как завалился навзничь, неожиданно ответил огнем. Споткнувшись, Вельцев отступил обратно за угол. Он взялся считать выстрелы, но сразу понял, что это невозможно: скорее всего, стрельба велась не из обычного заглушенного ствола, а из оружия с бесшумными патронами, отчего были различимы лишь те выстрелы, после которых пули рикошетили от стены. Так или иначе, медлить было нельзя – в любую секунду молодчик мог вызвать подкрепление по рации. Вельцев передохнул, вышел снова из укрытия и, двинувшись вдоль стены, стал на ходу стрелять в дергавшегося на спине усача – давил на спусковой крючок до тех пор, пока не растратил остаток магазина, все одиннадцать патронов.

С дымящимся, как кастрюля, совершенно развороченным лицом молодчик тем не менее продолжал сжимать вставший на затворную защелку пистолет и, упираясь локтем в землю, выцеливал кого-то перед собой вверху. Когда рука его безвольно легла, Вельцев аккуратно двумя пальцами поднял пистолет за края затвора. Это оказался бесшумный шестизарядный «Вул» – специзделие для таких же специальных агентов. До сих пор он видел его только на картинках. На черном рынке ни сам пистолет, ни боеприпасы к нему было нельзя достать ни за какие деньги. Сейчас, после стрельбы, открытый патронник даже не пах порохом. Впрочем, разглядывая свой трофей, Вельцев думал уже не столько про его уникальные свойства, сколько про то, что отпадала нужда лезть за документами покойника, дабы удостовериться в очевидном: только что отдал Богу душу агент спецслужбы, какой именно – ГРУ или ФСБ – не суть важно.

Оттащив тела за угол и сложив их рядом с Джеком-Дублем, он загнал туда же, на задний двор, «гелендваген» и поставил его рядом с «лендкрузером». Метель не унималась. Минуту-другую Вельцев грелся за рулем – несмотря на то, что порядком взмок, пока возился с трупами, он продрог до костей. «Мы едем, едем, едем…» – приговаривал он, держа ладони над гудящими вентиляционными решетками. Перед его глазами стоял разряженный пистолет молодчика.

Банда узбека заявилась к подъезду Ланы как по часам, ровно в полдвенадцатого. Из джипа, который отличался от стоявшего за домом «лендкрузера» разве что номерным знаком, вышли трое. Вельцев ждал, что они зайдут в подъезд, но троица, посовещавшись на пороге тамбура, вернулась в машину. Вельцев сморгнул выступившие на морозе слезы: сзади «лендкрузера» раздавалось слабое багровое зарево – скорее всего, от подфарников, но настолько обширное, что подсвечивало и всю простиравшуюся за автомобилем часть двенадцатиэтажки, и здания в глубине двора, метров за полтораста.

Когда ему стало ясно, что проторенной «гелендвагеном» колеей джип направляется в объезд дома, «лендкрузер», качаясь на ухабах, уже въезжал на задний двор. Вельцев взял из кобуры пистолет:

– Мы едем, едем, едем…

Спешившись возле брошенных машин, троица гуськом по порядку обошла их, затем – очевидно, по следу Вельцева – подступила к сваленным в палисаднике трупам. Вельцев, у которого от холода уже зуб на зуб не попадал, уперся плечом в край торцевой стены. Кругом кипела вьюга, но в палисаднике установилась такая тишина, что когда в сугробе позади него заголосила рация усача: «Пятый, куда пропал? Прием…» – он едва не спустил курок. Троица вразнобой, будто нехотя обернулась на звук. Увидев отсутствующие, одушевленные смертью молодые лица, он спокойно и методично, как фигурные мишени в тире, расстрелял их – при этом лишь стоявший крайним справа боец успел вскинуть руку, прежде чем повалился на припорошенные тела. «Пятый, заснул?» – опять послышалось со спины. Наклонясь, Вельцев оперся на прямые ноги. Его колотил озноб. «На сегодня, пожалуй, хватит», – пробормотал он, глядя в палисадник. Машина троицы стояла с включенным двигателем и горевшими габаритами, и ему вновь, как у подъезда, померещилось за джипом красноватое зарево, только теперь имевшее источником не свет подфарников, а что-то за кладбищенским забором – деревья и летящий снег подкрашивались туманным багрянцем лишь по ту сторону ограды. Озадаченный, он подошел к «лендкрузеру», открыл дверь и заглянул внутрь, – ничего особенного. Тот же, что и в машине узбека, дух овчины пополам с анашой. Наклейка с арабской вязью на зеркале заднего вида. Телефон. Прожженное сигаретой водительское сиденье. Вельцев хотел захлопнуть дверь, но замер, заметив рядом с оплавленной ямкой на сиденье свежий след кровяной капли. Попятившись, он посмотрел под ноги – и увидел, как что-то крохотное сорвалось в снег с глушителя «беретты». Он приподнял оружие перед собой – левый бок пистолета, а заодно и концы пальцев правой руки, оказались густо изваляны в крови. Заиндевелые маслянистые следы запеклись поперек нижнего борта пальто. В верхнем борту, у нижней пуговичной петли, зияла небольшая, с горошину, дыра. Вельцев распахнул пальто. Шелковая подкладка с левой стороны, часть пуловера под грудью, прилегавший к кофте край кобуры и штанина до колена – все было мокрым и курилось от крови. Пробив брючный ремень, пуля вошла в живот над тазовой костью, немного ниже и левее пупа, и, судя по тому, что поясница оставалась сухой, застряла в брюшной полости. «„Вул“, – шепнул Вельцев и запахнулся. – Черт… Только – спокойно…»

Стерильными салфетками из автомобильной аптечки он кое-как заткнул рану, но обрабатывать ее ни йодом, ни зелёнкой не стал, боясь потерять сознание от боли. Разжевав несколько таблеток анальгина, он прикинул в уме, сколько времени прошло после того, как схлопотал пулю, хотя было и так ясно: шок ему обеспечен, на обычном обезболивающем он долго не протянет.

Подумав, он набрал мобильный номер Калмыка.

– Алло! – проорал Кирила, перекричав гремевшую музыку.

– Ты где? – спросил Вельцев.

Музыка оборвалась.

– Тут пока, – опешил Кирила. – А что?

– У тебя промедол с собой?

– Как всегда. А что?

– Жди. Я сейчас…

«Если не дурак, – думал Вельцев, пробираясь по глубокому снегу в проулок, – то уедешь. Ну, или стрельнёшь первым. Если дурак… Впрочем, чужая душа – потемки. Каждый спасается по-своему».

«Кайен» стоял на прежнем месте у забора бизнес-центра. Прижимая пистолетом тампон к ране, Вельцев забрался на заднее место справа. Кирила вполоборота молча уставился на его окровавленную одежду. Вельцев протянул между кресел руку. Кирила, спохватившись, раскрыл перед ним армейскую аптечку. Свернув зубами колпачок со шприца, Вельцев воткнул иглу в бедро через брюки, медленно сдавил стенки тюбика и выплюнул колпачок на пол.

– Где тебя так? – спросил Кирила.

Вельцев, отдуваясь, отложил пустой шприц.

– Ничего. До свадьбы заживет.

– По тебе же мясницкая плачет. – Привстав, Кирила подобрал шприц и положил его обратно в аптечку. Между разошедшимися бортами пиджака мелькнула фигурная «вáльтеровская» рукоять. – Слушай, поехали, а?

– Не сейчас, – покачал головой Вельцев. – Надо еще кое-что… Ты вроде как хотел подсобить.

– Да, – оправился Кирила, – конечно. Что?

– На Яузе тут я стрельнул одного. Надо прибраться. Поможешь?

– Едем, батя. Сразу бы так.

– Ну, с Богом, – кивнул Вельцев. – Здесь рядом.

– С Богом, – отозвался шепотом Кирила, ворочая рулем…

Тело узбека снесло течением совсем недалеко, метра на два, к излучине, где, по-видимому, зацепило подводной корягой.

Посвистывая, Калмык встал на берегу и озадаченно потрогал носками ботинок лед. Вельцев придавил тампон левой рукой поверх пальто и осторожно высвободил пистолет.

– Надо бы, – не оборачиваясь, сказал Кирила, – поддеть его чем-то.

– Не надо, – ответил Вельцев и дважды выстрелил.

Пули с утробным звуком ударили Калмыка под одну и под другую лопатку. Зябко пожав покатыми медвежьими плечами и переступив с ноги на ногу, Кирила спокойно оглянулся на Вельцева, неторопливо присел, протянул руку в полынью и затем так же размеренно, будто в постель, лег в нее с головой. Вода при этом даже не плеснула.

– Плакала мясницкая, – сказал Вельцев, тяжело дыша, и сплюнул, – плакали три миллиона.

Сев за руль «кайена», он сменил размякшие салфетки в паху, отер пальцы и, глядя на лежавший между сиденьями грязный пистолет, думал и вспоминал, к кому можно обратиться за помощью. Все прежние, рабочие варианты, связанные с Митяем, отпадали, кроме них оставались только два: Склиф и вытуренный из Склифа за наркоту, живший где-то на Трубной однокурсник Оксаны. «Попробуем, для начала, с конца, – решил Вельцев и запустил двигатель, – с Трубной».

На заледенелой под снегом дороге мощный джип шатало от обочины к обочине, а перед самым выездом на Менжинского занесло так, что, развернувшись, он встал на встречной полосе. Вельцев поднял над рулем растопыренную пятерню. Его била крупная дрожь. Живот и левое бедро онемели, в то же время от паха к груди восходил густой жар, от которого мутилось в голове. Вельцев пристукнул ногтем по спортивной баранке: «Ладно. Поправка…»

Добравшись черепашьим ходом до двенадцатиэтажки, он перепутал в последний момент педали газа и тормоза и врезался в «гелендваген».

– Черт…

На полдороге между палисадником и сгрудившимися машинами, в конце подкровавленной борозды, лежал лицом вниз один из бойцов троицы. Вельцеву пришлось переступить через него.

Проходя мимо палисадника, он спугнул какого-то зверька, а у подъездного тамбура столкнулся нос к носу с Ланой. Ахнув, девушка отступила со вскинутой, как оружие, ключом-рукоятью. Вельцев протянул к ней открытую трясущуюся ладонь:

– Это я…

В квартире она бережно усадила его на кровать, присела рядом на корточки, заглянула ему под пальто, ткнулась в рукав своей дубленки и горько расплакалась:

– Господи, я… ты меня так…

– В последний раз спрашиваю, – сказал, вымученно улыбаясь, Вельцев, – пойдешь со мной? – Он выпростал из-под полы пистолет и отложил его на ковер. – Вернее, поедешь?

Лана взглянула на него исподлобья:

– Куда? На чем?

– К доктору Айболиту. Машину ведь водишь?

– Слушай… – Сглотнув слезы, она подхватила его под колени и несильно встряхнула. – Тут, в соседнем дворе, фельдшер живет. Он племяннице бабы Агафьи аборт на дому делал. Может, к нему?

– Ты серьезно? – нахмурился Вельцев.

– Постой… – Легко вскочив на ноги, Лана поцеловала его в губы и зашла в кухню, откуда тотчас послышалось щелканье телефонных клавиш.

Вельцев взял зажигалку и впустую щелкал кремнем.

Лана с грохотом бросила трубку и, вернувшись, снова подсела к нему.

– Не отвечает. – Она озадаченно, с натугой подула в приставленный ко рту кулак. – Давай тогда сделаем так: я сбегаю к нему и, если он дома, обо всем договорюсь. Если нет – едем к твоему айболиту. Две минуты потерпишь?

Вельцев продолжал щелкать кремнем и молча смотрел на нее. Он слышал, но не слушал ее, прислушиваясь к себе, к ощущению, которое почему-то мыслил как воспоминание: сейчас ему было приятно находиться рядом с ней, как, наверное, ни с кем из прежних его женщин. Это казалось странно и в то же время просто – как клубничный вкус ее помады. Она еще что-то говорила, затем опять поцеловала его, погасила свет и побежала в прихожую.

– Ты… куда? – спросил он через силу.

Лана, обернувшись, крутанула в кулаке ключ-ручку.

– Я же сказала.

– Погоди, – Вельцев собрался встать, – я запрусь.

– Ага, – хмыкнула она, открыв дверь. – А если отключишься – спасателей вызывать? Или сразу труповозку? Жди. – Дверь захлопнулась за ней, задвижка дважды стукнула в пазу.

Вельцев, помешкав, закурил, подтянулся на локтях, сунул под голову валик и лег на кровать с ногами. Подвешенный к люстре человечек мерно покачивался в дымных струях…

Задремав, он пришел в себя от собственного кашля.

На потолке плясала паутина. Дым горелой шерсти ел глаза и резал в горле. Выпавшая из пальцев сигарета запалила ворс ковра. Растерев тлеющие волокна рукавом, Вельцев поглядел на часы и недоуменно встряхнул запястьем: он спал больше четверти часа. Тампон отстал от раны, так что кровью напитался не только пуловер под спиной, но и ковер под завернувшимся пальто.

Вельцев осторожно встал с кровати.

– Лана, – позвал он.

Ответом ему была звенящая, какая-то неровная, шероховатая тишина. Думая, что у него заложило уши, он открыл и закрыл рот. Пол крупно и мерно, как в качку, подымался и проваливался под ногами.

Опираясь рукой на стену, Вельцев вышел в прихожую. Входная дверь была по-прежнему заперта. Он посмотрел в глазок, подергал скобу, опять открыл и закрыл рот и прислушался: где-то далеко, почти на пределе слуха, в этой шероховатой тишине захлебывалась сирена то ли «скорой помощи», то ли милиции. Неожиданно в кухне раздался телефонный звонок. Вельцев оттолкнулся от двери, но замер на полушаге – второго звонка не последовало, шероховатая тишина поглотила и его.

Он возвратился в комнату и хотел лечь, как снова заголосил телефон и снова оборвался на первом звонке. Пачкая кровью обои, Вельцев пошел в кухню. Ниже груди и выше коленей он почти не чувствовал себя, ему мерещилось, что ноги движутся отдельно от тела – то отстают, то торопятся – и оттого так непросто держать равновесие. Свет в кухне был погашен, комнатка озарялась цветными сполохами гирлянды, проложенной вдоль оконной рамы с внутренней стороны. На старом телефонном аппарате, под номеронабирателем, горела желтая лампочка.

Сев к столу, Вельцев взял трубку, приложил ее к правому уху и поджал плечом. Его левая рука, потянувшаяся к клавишам, легла на стол – в трубке раздавались суетливые, перебивавшие друг друга голоса Ланы и бабы Агафьи. Телефон был подключен к линии параллельно с другим аппаратом, которым, судя по отменной чистоте и громкости звука, пользовалась баба Агафья. Голос Ланы, разбавленный слабым эфирным шумом, слышался тише, будто издалека.

– Я, как увидела его, чуть не уссалась со страху, – тараторила Лана, задыхаясь и, видимо, боясь, что ее прервут. – Думала: все, шлепнет. Пукнул Пхукет мой.

– Ну, а так вот с карточкой-то, – в тон ей и почти не слушая ее, говорила баба Агафья, – она из пачпорта у него выпала, а он и не заметил. Я, как вас запёрла, ее в снегу нашла, а дома ахнула: зачем, думаю, с пропиской городской в гостинице селиться, да потом, коли гостиница оплачена, в нашу тмутаракань лезть? Ну и, не будь дура, пошла телевизором щелкать. А там – матушки-сватушки! – и фотография, и фамилия, и приметы. Номер, куда звонить. – Бабья Агафья громко, с грудным придыхом, чихнула. – Я аж обмёрла.

– А Фаридка когда подвалил… – прыснула от смеха Лана, – после звонка тебе я сразу ему звякнула, смекнула про долг Шарфиков… этот-то как раз в ванной был… ну, и Фаридке-придурку даю знать… – Она ёрнически зашептала: – У этого с Шарфиком на полдвенадцатого стрелка…

– Могла б и на пораньше, дура, – сказала с укоризной баба Агафья. – Они с центровыми чуток под окнами не поцеловались. Мозги есть?

– Ну, ты бы тоже тогда не гнала коней, – огрызнулась Лана.

– Да кто ж знал, что они так быстро заявятся, в пургу-то?

– Вот и не гнала бы. Этот-то все равно бы никуда не делся.

– Откуда тебе знать?

– Оттуда: запал он на меня. Не знаю почему. Но я эти кобелиные выкидоны всегда чувствую. А скорей всего – чего мудрить – на прошивку очередную мою. Я сама в этот раз такого не ожидала – кровищи было… – Лана помолчала. – Да, а что ты этим сказала, которые на «мерсе» подваливали?

– Ну, так это, – шмыгнула носом баба Агафья, – они не то что без трех мильонов – вообще без копейки были. Я сказала, не пущу. Через мой труп. Ну, смотрю, поняли: не на ту нарвались. Сходили куда-то, пошушукались там, потом, видать, уехали. И вот, перед тобой, звонили опять. Сказали, чтобы ждала – сейчас будут. С деньгами. А твои?

– Кто – мои? – не поняла Лана.

– Ну, душманы Фаридкины.

– Так я чего звоню: порешил этот их, кажись, подчистую. Прикинь?

– Откуда знаешь?

– Сотка ни у одного не отвечает.

– Короче, свободны вы теперь. Да с денежками. И от меня, и от Фаридки ушли… – Баба Агафья довольно заквохтала. – Куда намылились-то?

– Я ж говорю, в Таиланд. Завтра путевки горящие в одной конторе сливают. Думаю, успеем… Эй, туруп, – сказала Лана куда-то в сторону, – успеем? – В ответ ей прозвучал невнятный и улыбчивый мужской голос. – Туруп говорит, успеем.

– Ну, ладно, – вздохнула баба Агафья. – Заговорилась я с тобой. Может, эти еще позвонят, а телефон занят. Ты этого точно хорошо запёрла-то?

– А что, от соседнего подъезда дойти глянуть – ломает уже?

– Да боюсь я его, душегуба. Взгляд у него… до затылка дерет.

– Не бойся, – усмехнулась Лана. – У него у самого душа на ниточке болтается. Если есть, конечно.

– Слушай, – перешла вдруг на шепот баба Агафья, – а что, вот он нынче на параллельном-то слушает? Свят-свят, я и не подумала-то.

– Вряд ли, – хмыкнула Лана. – Не до того ему сейчас. На станке, скорей всего, доходит. А даже если и слушает… Алло, – сказала она измененным, низким голосом. – Ад на проводе. Ваш номер определился. Бог позвонит вам, когда…

– Типун тебе на язык, дура! – хрипло гаркнула баба Агафья и плюнула. – Бога, бесстыжая, побойся-то! – Раздался дробный клацающий удар, после чего в эфире заскакали короткие гудки. Желтая лампочка под номеронабирателем погасла.

Вельцев, словно рассчитывал услышать что-то еще, недолго прижимался ухом к трубке, затем, сев прямо, аккуратно подхватил ее и опустил на рычаг. Красные сполохи иллюминации толклись на светлой столешнице, напоминавшей в эту минуту безлюдный каток.

Гремя стулом, который двигал перед собой на манер ходунков, он вернулся в комнату, влез на еще дымящуюся кровать, взял из кармана паспорт, пролистал его, потряс вверх корешком и бросил. Ковер со всей постелью, казалось ему, кренило на левую сторону. «Рвется там, где тонко», – думал он, вспоминая, как вчера в регистратуре сунул гостиничную визитку между страниц паспорта и как сегодня искал ее в бумажнике, не соображая, что ищет. Внутри него будто выходило из берегов горячее море. С рассеянной улыбкой он воображал заплаканное лицо Ланы, сидящей у его ног, и, словно к чему-то стороннему, приценивался сразу к нескольким мыслям, следовавшим одна из другой: так как образ Ланы уже существовал самостоятельно, звучавший только что в эфире смешливый голос больше не принадлежал ей, и, значит, не было никакого особого, личного, резона советовать этому незнакомому человеку, ненароком выписавшему себе и своему турупу настоящих мясников, немедля удариться в бега. Выудив из-под ворота нательный крестик, Вельцев сунул его в зубы. В темноте перед ним маячила назойливая картина: горящая, глодаемая пепельной каймой лаковая путевка с изображением тропического водопада. На стене зябко частили ходики с кукушкой. Простуженным железным скрежетом вскоре пробило час. Птичья ставенка не открылась, лишь задрожала, однако Вельцеву за игрушечной возней послышались громы небесные – кто-то так же вхолостую, аккуратно ворочал замком входной двери. Он не глядя подобрал пистолет, взвел курок и усмехнулся человечку на шнурке: без звонка.