Текст книги "Господствующая высота (сборник)"

Проснувшись через полчаса с каким-то оглушительным, умопомрачительным ощущением между ушей, он подался на кухню, где сначала хотел выпрыгнуть в окно – не убиться, а за водкой, чтоб не тревожить соседей, – потом напился воды и стоял, прислонившись к стене щекой. Катюша еще спала. Было очень холодно, и он включил свет. Выключатель, спаренный с мастером подключения к Сети, сработал с минутным запозданием, поэтому у Сашеньки было время оправиться и улыбнуться. Сетевой редактор оценил его состояние как удовлетворительное (угроза цирроза, долги за кислород) и после тестирования основных социальных показателей подал электричество. Из приличия Сашенька кликнул несколько рекламок («Курорты Ичкерии – на пару слов©», «Talk to VVР, t.р.©», «Русский оргазм©»), посетил официальный правительственный сайт (концепцию «отсутствующего Президента©», как оказалось, успели заменить на идею «пролонгации Мертвого, VVР-5©») и заказал спиртного. Ему предложили виртуальную формулу, которую он отклонил с неопределенной переадресацией, после чего отказал модем и пришла отлежавшая все лицо Катюша.

Катюша тоже выпила воды и была вынуждена подключиться. Правительственному сайту, она, как обычно, предпочла посещение филиала Мавзолея 1:1 на Пречистенке, где запросила обновленные виды путинской мумии с открытыми глазами. Вот уже два года, с тех пор, как головной Мавзолей был закрыт на инвентаризацию и видеть Верховного живьем могли только профессиональные язычники и телохранители, с упорством и страстью обиженного ребенка она собирала его посмертные изображения. Те, что казались ей удачными, она рассылала по знакомым. Неудачные редактировала и отправляла обратно. Некоторые из ее инсталляций участвовали в ежегодном смотре-конкурсе «Последний Президент», а наделавшая столько шуму, на которой Путин со своей знаменитой улыбкой держится за края гроба и собирается вставать из него, была удостоена специального приза жюри «За системный мажор, где-то веру©».

Тут, слава богу, связь оборвалась окончательно и погасло электричество. Сашенька зажег керосинку и сходил на угол через дверь. Отключившись, Катюша в это время сидела в тени бутылки, трещала пустой оберткой от шприца и смотрела в окно. Всякий раз после Интернета у нее открывались головокружение и тошнота. Сашенька поэтому принес ей спазмолитика, сам же выпил сразу побольше, чтобы она не успела возразить, и не закусил. Через минуту отпустило у обоих. Катюша приоделась, принесла колотушку и убрала со стола. Вспоминая, видимо, о чем они говорили накануне, она рассказала, что во время последнего заградпарада звезду Троицкой башни сначала заволокло дымкой, а потом, как дымка разошлась, звезда оказалась о шести лучах. Был погром, хотя и не такой, как в прошлом году, когда после снайперского обстрела пришлось запирать броней верхушку Спасской. После чего вспомнила про фамильянс и снова стала плакать. Сашенька тоже вспомнил про фамильянс, но стал смеяться. «Д-ы-ш-а д-у-х-а-м-и и т-у-м-а-н-а-м-и! – стал стучать он. – Д-ы-ш-а д-у-х-а-м-и и т-у-м-а-н-а-м-и! – И снова смеялся. – С-п-а-л-и-т-о н-и-ч-е-г-о! Г-о-с-п-о-д-и!»

Ничего себе ничего, притихла Катюша. Сутки. Ты ж просыпался, когда тебя откачивали… Сашенька, оторопев, вспомнил «скорую помощь» и белого, не попадавшего ему из бешенства в вену санитара. И так как оценить всю эту прошлую, но, без сомнений, бывшую боль ему явилось возможно только теперь, то он, снова почувствовав, едва мог пережить ее и вырвал каким-то ржавым лекарством.

Конечно, и прежде случалось, что из виду у него исчезал день-другой, а то и неделя, однако сейчас, разглядывая фиолетовые точки на вене, он подумал, что, пожалуй, впервые им было оставлено без продолжения нечто важное. Что более опытное и легкое тело отныне опережало на сутки его тяжелую голову. В прошлом году, например, он так чуть не забыл поздравить отца. Или когда с проблемами с координацией не стал распаковывать очередную Катюшину работу «5-я годовщ. торж. сожжения чучелом Алексием II неглиже чучела Ж. д’Арк, кткмбницы». Катюша тогда призналась, что «творила на бред, ибо в обиде на Кремль», и если бы файл оказался разархивирован (и пожарная копия его автоматически убыла бы в порталы Синода), ей было б несдобровать. Про один эпизод из той инсталляции она тем не менее жалела и по сегодня. Великий Инквизитор указывал еретичке на картину ее обугленного трупа и спрашивал: «Кому принадлежат останки сии, дочь моя?» На что грешница отвечала: «Останки сии плинадлежат мне, падле» (у Жанны было пожизненное вето на фонему «р», но грассировала она через «л», как сущий младенец, из-за чего прославилась Девственницей). И все это задолго после того, как виртуальность была законодательно причислена к повседневной действительности и, соответственно, воображаемые преступления (убийства в мультиплеере, богохульство на форумах и прочее) перешли в разряд обычных, уголовных. «Все, что кажется, что было – было на самом деле», – последний принцип гносеологии, навсегда изменивший не только лицо правосудия, но и лицо человечества. Вот почему Сашеньку так тревожил пропущенный день.

Проще всего, конечно, было просить Катюшу напомнить о происшедшем, но он не стал этого делать, потому что и сама она сейчас была не в себе. А чтó как ей привиделись эти чертовы сутки, а не наоборот, и она вводила его в заблуждение? Или того лучше: хотела сказать, что в бессознании он официально отрекся от фамильянса?

Поэтому он решил бросить жребий. Решка – сутки прочь, орел – никакого санитара не было, а шприц Катюша могла взять из аптечки в уборной.

Выпала решка. Сашенька выпил желтого лекарства и опять рассматривал фиолетовые точки на вене.

Дрожа, Катюша осторожно подвинула ему под кисть какой-то мятый листок. Сашенька увидел: «Бога нет». Он тотчас скомкал листок и бросил его в тарелку.

– Не бойся, – подвинула Катюша другую записку, – чернила не сканируются. А морзянку можно. Re: Бога нет.

– Почему? – спросил Сашенька.

– Потому что новые эхо-сканеры уже распознают твоего ненаглядного Морза.

– Почему, – повторил Сашенька, – Богато нет?

– Не знаю, – задумалась Катюша, – отец сказал.

И подала ему третью бумажку.

Сашенька убрал листок со стола и со страхом, задумчиво читал его. Сообщение состояло из плотных непечатных слов. Морфема – бог – употреблялась в нем ощутимо чаще других и была выделена объемными гиперссылками. Углы сообщения обрывались.

Безо всякого вступления экс-ангел сетовал на сепаратную сделку между Синодом и продажной верхушкой протокодистов. В результате этого сговора Синод получал ограниченный доступ к ретрансляционному спутнику протокодистов (имевшему самую высокую геостационарную орбиту), а отцам-морзяночникам отходила часть патриаршьей маржи за «Божественный сертификат». В этом смысле переставала существовать не только православная монополия, но и подводилась жирная черта под независимостью реформистской церкви. Никто отныне не знал наверняка, на чьих счетах аккумулируется его жертвенный шепот, пребывая в полном неведении и относительно того, откуда, из каких областей лингвосферы сходит на него скупая благодать Слова. Если прежде, до сговора, да и в целом до акционирования алфавита, всякая конфессия могла апеллировать к своему персонифицированному абсолюту, то теперь Бог был один на всех. Бог был – поделенная лингвосфера. Так сговор усугублял и без того двусмысленное положение мусульман. Те из них, кто не бежал из страны и кому не отключили вторую сигнальную за отказ перейти от бумажного Корана к его электронной версии, жили еще глубже катакомбников. Те же, кто оставались на поверхности и, проклятые своими подземными собратьями, были вынуждены отправлять таинства веры через Интернет – причем делать это на государственном языке – оказывались окончательно дезориентированы. Существование официального исламского сайта больше не гарантировало им, что молитвы их действительно устремляются к Аллаху, а не ко Христу, Будде или, спаси Господи, к какому-нибудь резидентному Вицлипуцли. К тому же Государство, державшее контрольные пакеты акций во всех без исключения составляющих алфавита, переводило львиную долю славословий на свои федеральные счета. Бум сект, вызванный расколом, сделкой Синода с протокодистами только прирастал. Мало того что каждому возомнившему себя пророком было достаточно получить лицензию и зарегистрировать молитвенный сайт, так теперь за эту новую клиентуру разворачивалась нешуточная борьба. Синод брал размахом, протокодисты – бóльшим дисковым пространством на серверах. Ни у кого и в мыслях не было давать сущностную оценку происходящему. А что же происходило в сущности? А вот что. Если классической археологии нужно было добывать информацию из земли и еще совсем недавно ту же информацию приходилось выкапывать из информации, то нынче информация как таковая уже не интересовала никого. Информация нынче служила только одной цели – производить информацию. Более того, она производила ее уже безо всяких усилий извне. Вам нужно знать абсолютное число внебрачных связей Чингисхана? Желаете взглянуть на конкретную доисторическую сволочь, забившую последнего мамонта? Никаких проблем – только правильно ориентируйте свое сообщение. Ах, вы склонны считать подобные методики запудриванием мозгов… Ну хорошо. Небольшое пояснение. Что, по-вашему, составляет основу дыхательного процесса? Газообмен в тканях. Верно. Но это лишь одна сторона медали. Кровь снабжает ткани кислородом в том числе, в первую же очередь она снабжает их информацией о кислороде. Понимаете? Да и для вас самих – что это за чудо такое кислород, как не голая формула, что он, как не голая информация о нем, о-два, а?.. Фундаментальная физика с ног сбилась в поисках элементарных частиц, этих окончательных кирпичиков мироздания, но если б она удосужилась заглянуть в теорию информации, то обнаружила бы их там на первой странице. Мы подсидели Бога, вот в чем дело. Приватизировав алфавит, мы де-юре скрепили то, что уже давным-давно сделали попы, отправив Его в почетную отставку. Троянская формула, подброшенная якобы за Его подписью: «В начале было Слово…» – о господи! – формула эта в конце концов и выродилась тем парнокопытным, что разломало райские дерева. Мы обманули всех. Мы обманули всех с завязанными глазами. Херувим с огненным мечом проспал нас. И Он сам тоже проспал нас. Боже, как разбудить, расшевелить этого пенсионера и как сделать так, чтобы глаза открылись хотя бы у Него?..

– Так, ладно, – все равно не понял Сашенька, – но где тут Бога-то нет?

Вместо ответа Катюша перевернула бумажку, и на обратной стороне в нижнем правом углу он увидел еще один адрес: httр://www.богспящий-сатана. ru/

Кликнуть ссылку он не мог сейчас при всем желании, тряслись руки. К тому же сайт был наверняка заблокирован. Катюша хотела помочь ему, но он накрыл листок стаканом.

– Который час? – спросил он.

– Комендантский, – ответила Катюша и отвернулась к окну.

Сашенька потер глаза и тоже стал смотреть на улицу. Стакан, однако, с бумажки убрал, а бумажку спрятал.

Комендантский час объявлялся на несколько минут после полуночи, чтобы гвардейцы, не смущаясь видом прохожих, могли оперативно счищать подвисшие бекапы бомжей. Одна такая компания сейчас и подвигалась с шумными междометиями по Арбайту. Двое поддатых мужиков и расхристанная девка в ватнике, изображая русскую тройку, волочили на задубелых помочах обгоревший холодильник без дверцы. В доме напротив раскрылось окно, и в компанию полетел полиэтиленовый пакет с темным и рыхлым содержимым, рассыпавшимся на полдороге. «Нелюди!» – послышалось с соседнего балкона. Один из мужиков, бросив ремни, принялся сбивать каблуком лед на обочине. Другой дебошир обнялся с девкой, которая захохотала при этом неожиданным и гнусным басом. На балконе звонко лопнула форточка. Сашенька привстал…

Наряд накрыл всех одним залпом, правда, не всех насмерть. Девке, стоявшей к стрелявшим вполоборота, начисто снесло верх, но упала она не сразу, а после того как медленно, будто собиралась маршировать, подняла согнутую ногу и вместо того, чтобы сделать шаг, вдруг страшно и крупно задрожала. Гвардейцы дружно и с одобрением закивали на стену дома, где Сашенька разглядел черно-белые дымящиеся куски оползающего лица. Мужиков добивали вручную. Одному вскрыли сонную артерию, другому прокололи висок. Хлынув ручьем, кровь быстро пропитала и расплавила утоптанный снег. Гвардейцы обшарили карманы убитых, затем, перекурив, с запасом обнесли лужу и тела желтыми проблесковыми маячками. Напоследок кто-то опустил внутрь обгоревшего холодильника дымовую шашку. Сашенька посмотрел на окно в доме напротив, то самое, откуда бросили полиэтиленовый пакет, и не поверил своим глазам: весь створ с треснувшим, заклеенным изолентой стеклом и тюлевой тенью медленно, как будто с экрана, сходил со стены. Заморгав, Сашенька перевел взгляд на Катюшу, потом краем глаза и с надеждой уже бог весть на что снова взглянул на окно, но окна больше не было. Была гладкая, в проплешинах заиндевелой кладки стена и с самого краю ее, на уровне первого этажа, – черно-белое, как на плакате, застывшее нечеловеческое лицо девки.

Впервые за много дней его обильно, почему-то с запахом резины, рвало. Катюша несколько раз бегала за снегом и совершенно контузила его ледяными примочками. Неизвестно зачем, дважды приходил Мш. Наконец Сашеньке удалось закрыться в уборной, где, неслышно и горько плача, голый, он беспомощно сидел лбом к холодному кафелю… В детстве кто-то из соседских мальчишек сказал ему, что людей можно хоронить в уборных, чтобы было больше земли. Даже после того как выяснилось, что отец этого мальчишки, отставной мулло, таким образом попросту спустил в трубу изрубленную в куски супругу, Сашенька продолжал верить – и до сих пор верил, – что людей можно хоронить в уборных. Спуская воду, он всегда задерживал дыхание. Он холодел грудью при шуме труб. Он любил вспоминать себя ребенком – таким же беспомощным и голым – задолго до того неуловимого сбоя судьбы, того чуть ощутимого вывиха эфира, что навсегда изменил направление его роста в обход хорошего, умного и значительного человека, о котором так любила рассказывать мама, – в обход этого хорошего, доброго и замечательного человека – к подонку, которого так ненавидел отец и которого за глаза называла подонком даже Катюша. Ночами, когда он мог видеть то, чего не хотел, его, случалось, навещал этот значительный человек. Они никогда ни о чем не говорили, потому что у человека не было языка. Они стояли в центре громадной сумеречной полусферы, в двух шагах, и просто молча смотрели друг на друга. Над их головами сияла темнота. Человек был выше и массивней Сашеньки, холеное тело его облегала шелковая пара, а в носках начищенных туфель отражалось что-то холодное, бледно-голубое. Лица, срезанного тенью по подбородок, Сашенька никогда не мог, да и не пытался разглядеть. И только раз, оказавшись посреди сумеречной полусферы прежде человека, он увидал слева от себя его мелькнувший, подсвеченный испариной профиль. Он подумал, что человек собирается что-то сказать ему на ухо, приготовился слушать и почтительно обмер. Но человек только перевел дух. В следующее мгновение сзади Сашеньку крепко взяли за волосы, и в натянутом горле его с треском, по скулу, через колотившийся язык и хрустевшие десны медленно пролегло холодное, бледно-голубое лезвие…

Устав стучать, Катюша выломала дверную щеколду, подняла его с пола и оттащила в спальню. Сашенька слышал ее тяжелое дыхание, и ему мерещилось черно-белое лицо девки. Он пришел в себя, но не открывал глаз и не сопротивлялся ей до тех пор, пока она не накрыла его газетой. Они привычно поругались, после чего Катюша снова ушла на кухню. Он без сил лежал на животе. На улице собралась толпа, обсуждавшая зачищенных бомжей. Стучали по холодильнику без дверцы. Предлагали жаловаться либо вызывать мусоровозку. Опять зачем-то появлялся Мш. На кухне тихо всхлипывала Катюша. Чувствуя лишнее подо лбом, Сашенька осторожно смотрел в потолок. Мысли, тяжелые и бесформенные со сна, подобно взгляду читающего, слева направо пробивались в его гудящей голове. Он терпел их мучительный ход, как терпят боль, как держат оглушительную репризу, разнимая рот при заложении уха, с той разницей, что не облегчения ждал он сейчас, а сокрушительного удара. Однако памяти, без труда проводившей этих бесформенных медлительных кликуш, было угодно в очередной раз пощадить его. Сашенька наугад взял кусок газеты и читал его. Что-то горело. Алексий II – почему-то за подписью язычника – заявлял решение проблемы расщепленного сознания. Что-то желтое. Глотательные компьютеры подобало апгрейдить на предмет вывода камней и оперативной памяти из коры в межпаутинное пространство. Видеокарты же прививать не зрительным центрам, а низводить картинку далее до дна глазного. Проблемы с Богом тогда исключались бы сами собой, ибо паразитные шумы подсознания, совести и прочее, невозможные в межпаутинном пространстве, не нарушали бы связи с сервером Синода. В надорванном послесловии вскользь упоминалось о возможных трудностях с самоидентификацией заполушарной личности после смерти: с прекращением дыхания электрическая активность в межпаутинном пространстве оказывалась на порядок ниже, нежели в коре. Отложив газету, Сашенька не дышал. Он снова вспоминал себя ребенком. То, например, как вечерами мама кормила его после отца. Отец всегда ел в одиночку и не терпел даже, чтобы в это время кто-нибудь заглядывал в столовую. Если чего-то не хватало на столе, то поставленным голосом трибуна, ясно и с ненавистью, как в отключенный микрофон, он орал об этом маме через дверь. Очевидно, в Сашеньке Баскаков-старший не различал никакого внятного будущего, соотносимого со своим блестящим положением в государстве, и бывало в хорошем расположении духа упрекал маму в том, что Сашенька не его сын. Причем не в авторстве зачатия сомневался он, а в результате. Он и по сей день, если Сашенька путался в датах либо мешкал с поздравлениями, грозился переписать завещание. Ваганьковский сервер, располагавший его логомогилой, единственный из погребальных ресурсов имел государственную клиентуру, преставившуюся до истечения официального срока полномочий, и помимо ритуальных исполнял функции федерального душеприказчика. В данном случае кроме заочного голосования в Думе это означало еще поддержание связи с сетевым редактором Сашеньки и контроль за расходованием наследственных средств. Конечно, отцу уже давным-давно доложили об отношениях Сашеньки и Катюши, но он, славившийся прихотливым нравом при жизни, оставался верен себе и после смерти, закрывая глаза на явно неподобающее, неперспективное, как было принято стучать, поведение наследника. Несколько раз Сашенька подавал ходатайство о посещении аналоговой могилы родителя и неизменно получал вежливый отказ сервера. Может быть, именно поэтому отец был так снисходителен к Катюше.

Тут Сашенька снова присел и затаенно, как будто собирался чихнуть, смотрел в потолок, потому что за могилой померещилось ему мелькнувшее что-то главное, мучившее его с пробуждения, но без следа сходившее, протекавшее сквозь мозг при малейшем напряжении языка. Впрочем, опоздал он и в этот раз, и даже как-то быстрее, окончательней опоздал и, ударив по постели кулаками, в бессилии лег с краю ее. Катюша принесла ему таблеток и стакан воды. Вместо стакана он взял ее руку и заставил лечь рядом с собой. Она приложила к его щеке холодную ладонь и держала так, пока он не перестал ее чувствовать.

– Каждый день, – вдруг сказал он, – человек переступает через такие невидимые порожки и больше не возвращается.

– Перестань, – ответила она, – подобрала от страха его пальцы и стала водить ими по своей ключице.

– Каждый день, – возразил он, – мы проходим сквозь себя, как калории – но это не от времени, так.

Тогда Катюша замерла, ткнулась лицом в подушку и мелко двигала головой.

– Да, – подтвердил Сашенька, отстраняясь от нее, – смотри, я ничего не помню про себя. А ты говоришь: Бог. А Его нет, потому что Он нужен. А Он бы расставил нас по секундам – и что?..

– А ты был в нашей котельной? – вдруг спросила Катюша, не поднимая лица. – То есть в вашей?..

Сашенька недоуменно молчал.

– Там котлы из папье-маше, – продолжала она. – Мне Мш показывал. Кочегар – action-сабж, а трубы обрезаны. А знаешь, почему батареи теплые?

– Почему? – сказал Сашенька.

– Потому что, – приподнялась Катюша, – ты безмозглый. Потому что живешь от наследства, роешься в себе червем и знать ничего не хочешь. Имени даже моего не знаешь. На меня тебе плевать, да и на всех тебе плевать оттого, что и меня, и всех ты засунул себе в нутро и оцениваешь из этого своего изнутри! Да кому бы ты вообще сдался снаружи без слов?..

Сашенька хотел поцеловать ее, но Катюша оттолкнула его и, закурив, смотрела в стену.

– Ну так почему батареи теплые? – обиженно повторил он.

Катюша молча терла лоб.

– Постой, – вдруг сказал он, – а где ты говорила про кислород?

Катюша не донесла сигарету до рта с усмешкой и смотрела вверх.

– В кармане у себя смотри, – ответила она.

Сашенька достал из кармана давешнюю бумажку с адресом и перечитал про газообмен.

– То есть, – забеспокоился он, – то есть ты хочешь сказать, что поэтому и батареи тоже горячие – без котельной?..

– Без чего? – уточнила Катюша.

– Ну, – сказал Сашенька, без угля и мазута – через РКЦ?

– Примерно, – согласилась она.

– Так как? – не понял он.

Катюша не спеша сходила в ванную и вернулась без окурка, с мокрыми руками.

– Смотри. Зачем им переводить камни и память в межпаутинное? – Она загнула два пальца, чтоб обезопасить связь. – Во-вторых, так они смогут не только следить за базаром, но и управлять им. И главное: в МП они смогут обходиться без лингвосчетчиков. То есть счетчики-то останутся, но не в узде уже, нашейные, а в железе. И самое главное. Но это пока секрет. (На шепот.) Отец считает, что из МП они будут в состоянии фискалить фонемы на уровне коры. То бишь до произношения. Дошло?

Склонив голову, Сашенька тоже сходил в ванную, намочил ее и включил свет в уборной, где в это время почему-то прятавшийся Мш издал ясный звук.

Откуда-то взялась водка. Он налил два стакана, но вместо спальни на шорох выглянул в подъезд. С площадки между маршами третьего и второго этажей, со смазанным отекшим лицом и вытаращенными от плюсов глазами на него встречно смотрела нижняя Матвеевна, мать Мш.

Сутки, подумал он вдруг, прошли. Больше. Катюша от водки отказалась.

Под ропот одобрения и посвист охристо, с коротким громовым выхлопом полыхнуло под окнами. Сашенька сдвинул штору: мусоровозки, видимо, не достучались. На пожарном стенде в КСК в этих целях имелась канистра бензина НЗ. Когда пламя убыло до четверти от начала, через черное подножие искр трижды, шумно сплющивая ляжки, перепрыгнул Воронцов. Жена его ежилась поодаль в шубе на голое тело с парящим ведром воды и каминными щипцами. Чтобы не было смрада, кто-то из домоуправления обходил чадящее место с медным кадилом. Покончив с прыжками, Воронцов взял из-за спины супруги страшную от употребления кочергу и погрозил ею на обе стороны внимательной и молчаливой толпе. Тот, кто продолжал все это обходить с медным кадилом, теперь машинально обходил и его, на что Воронцов, задыхаясь, укоризненно сник в спине. Потом Сашенька не понял: давешние гвардейцы вынесли из-за угла совершенно окоченевшую, в ошметьях твердых ото льда салфеток невесту и устроили ее вдоль стены. Толпа в хор приохнула. Воронцов взял у жены ведро с водой и перекрестился. Сашенька возвратился к Катюше. Кто-то запричитал. Заглушив водой кострище, Воронцов размял бомжам головы и быстро отскреб от копотной плоти метастатировавшие схемы памяти, кодировки и посмертной локации – все, что успел. Схемы эти в общих чертах повторяли форму черепа, и не только в ушных проекциях бледные подобия раковин, но даже в эпицентрах глазниц были видны выпуклые тени век. Если система оказывалась перегрета, все усилия шли прахом: могла выйти из строя связь с лингвосферой, твердая память в таком случае механически обнуливалась в пользу сервера. Но Воронцову повезло. Очищенный от полушарий хард, хотя и порядком ороговевший, явился в прекрасном состоянии. «Дееспособен. Спасибо!» – объявил Воронцов толпе с радостью, с оскалом цыкнул пошатнувшейся супруге и стал пятился с неудобным трофеем к дверям подъезда.

До сих пор Сашенька это представлял себе так: напряжение человеческого языка завершалось электрическими разрядами в пыльном и твердом веществе схем, последовательно соединенных друг с другом в лингвосфере (иначе – небе) и параллельно с верховной, месторасположение которой знающими людьми на шепот приписывалось не то эмуляции Лубянки, не то головному Мавзолею. От электричества жесткое (запоминающее) вещество изменялось таким образом, что в переводе на язык ископаемых экономических отношений означало либо снятие со счета, либо поступление на счет – с той разницей, что в отсутствие экономики, основанной на нефти, человек принимал участие в производственных отношениях безо всякого участия в производстве. На первый взгляд это было похоже на то, как если бы от всей классической финансовой системы остались одни банковские операции и в цепочке товар – деньги – товар сохранилось лишь среднее звено, но только на первый взгляд. Экономика, основанная на алфавите, во-первых, напрямую подключала человечество к прибавочной стоимости и, во-вторых, напрочь упраздняла громоздкий и небезопасный прецедент производства со всеми его домнами, шурупами и мазутом. Чем по большому счету являлся – и является – товар в рамках экономической системы? Информацией, системным знаком. А ведь еще в конце тысячелетия этот, казалось бы, не вызывающий сомнений тезис представлялся настолько абсурдным, что первых его адептов (иезуитски позиционированных как изготовители фальшивых авизо) ссылали в ГУЛАГ. Скольких еще светлых голов пришлось отправить бы на костер, если бы в один прекрасный день не был сожжен последний моль нефти? По этому поводу Сашеньке часто вспоминалась одна из Катюшиных инсталляций. Иисус Христос говорил погребенному Лазарю: «Встань и иди!» На что покойный даже не шевелился. Иисус Христос дважды повторял заклинание, однако Лазарь оставался недвижим. Евреи уже начинали доставать морзяночные камни, Иуда за гробом полным ходом стучал в синедрион, Христос готовился к досрочному распятию, но тут кто-то из верных учеников шепнул Ему: «Громче, равви. Он не слышит».

Бог знает, из-за этого ли воспоминания или из-за того, что сначала в спальне явился с соответствующим логином Мш и только затем наряд внес под молочной вуалью невесту, Сашенька ничуть не удивился и даже указал гвардейцам освещенное место среди комнаты, где им следовало встать. Мш, выпимши, остался в дверях. Из-за косяка подвсплыло неподвижное под трескавшейся пудрой лицо нижней Матвеевны. Померкло. Катюша ахнула и накрылась с головой. Невесту подперли стулом и корректировали стропами с трех сторон. Страхуя срам газетой, Сашенька чутко приблизился к ней. Старший наряда предложил ему файл с эхо-метрикой молодой и что-то подробно рапортовал. Сашенька не слушал. Он рассматривал девушку. Невеста была немногим выше его и поджара. К правому запястью ее шелковым шнурком прикреплялась бирка с параметрами фамильянса и церемониальным протоколом, левая кисть тонула в атласном масле рюша. Глубина тени под вуалью подчеркивала холодную резкость фактуры ткани. Тертые ботинки гвардейцев подплывали талой водой, так что у невесты намок и тихо темнел подол. Старший наряда задушенно двигался в воротнике. Мш лицом подавал какие-то знаки. Сашенька не знал, что полагается делать в таких торжественных случаях, и, собравшись указать наряду на воду, только бесшумно заикнулся.

Наконец один из гвардейцев медленно, как нечто драгоценное, поднял вуаль и расправил ее на голове невесты.

Нижняя Матвеевна прыснула в косяк. Что-то посыпалось. Мш наддал ей локтем. Сашенька обмер – девушка улыбалась ему. Чистое кроткое лицо с ниспадавшими на виски букольками было исполнено покоя и в то же время какого-то зажигательного, детского ожидания. Крохотный трупный синяк на подбородке и блик банки, в которой по горло помещалась голова, не портили этого впечатления и лишь скрадывали, тушили черты. С низу банки, укрепленной в углублении полированной полочки, сходил скрученный шлейф интерфейса и телескопический амортизатор. На потемневшем куске пластыря, приклеенном к торцу полки, значились даты физического и официального преставления, разделенные дефисом. Левее горела миниатюрная мира с отчеркнутой буквой «о», что являлось абсолютным значением прогноза для фамильянса, так как «о», согласно статистике, являлась наиболее востребованной отраслью алфавита. Гвардеец присвистнул. Сашенька сглотнул слюну. Мш, кривляясь закрытым ртом, встал по стойке «смирно». Старший наряда сделал знак рукой, и в комнату втерся приземистый, красный от насморка поп.

Официальная часть не заняла много времени.

На вопросы – согласна ли она взять раба Божьего в мужья и прочее, – невеста отвечала утвердительно. Сашенька из вежливости вторил. Заминка вышла в конце церемонии. Бог ответил не сразу и загадочно. Так что у батюшки, приложившегося к серебряному ситечку наушника, потекло из носа. Ответ был таков: все буквы алфавита, включая твердый, мягкий знаки и «ё», перечисленные в обратном порядке. Как толковать сие откровение, батюшка, наверное, не имел ни малейшего понятия, однако на всякий случай толковал его положительно и скорее благословил молодых.

Минут через десять все разошлись. Начинало светать. Мш обещал вернуться. Сыграли гимн. Катюша долго искала свою одежду и, прежде чем уйти, сказала Сашеньке больше никогда не звонить ей. В квартире она еще крепилась, а в подъезде расплакалась. Невесту поставили в угол. От нечего делать Сашенька заглянул ей под платье. Под платьем пахло снегом и сапогами, в пустоте на шлейфе болтался изношенный модем. Они проговорили до самого рассвета. Девушку звали Глаша, она была девственница и стеснялась своих худых рук. Ее заветной мечтой был принц – существительное, а не размазня. Такое, как Саша. Она звала его Саша. Ее родители тоже были большие существительные.

Впервые за год или два Сашенька чувствовал себя так покойно и уверенно. Где-то над городом гремел трамвай. По улице скребли железом. Выпив воды, Сашенька попросил минуточку, не спеша обошел комнаты и зажег свет в уборной. Потом в кабинете отца он взял из ящика стола тяжеленный, черный, скользкий от смазки пистолет. Оружие было не по руке ему, расстояние между указательным пальцем и собачкой казалось таким же неодолимым, как когда-то в детстве расстояние между ногой и педалью в отцовом лимузине, и все-таки он удосужился дотянуться до нее. Видимо, не совсем удачно – был слышен только щелчок. Но точно с таким же щелчком срабатывала автоматика сервера. Сашенька не придал этому значения. В следующую секунду он увидел Бога Отца, который держал табличку с русским алфавитом вверх ногами.