Текст книги "Широко шагая"

Огонь души

В те дни, когда холода сковали всю землю кругом, солнцестояние выдалось безоблачное. И где-то там, в бледном зимнем небе рождалось новое солнце – маленький мальчик Хорс. В красном кафтанчике оббегал он небо от востока до запада, от дремучих забытых лесов до бескрайней степи. Не дарило тепло солнце теперь, только свет пустой проникал в избы селения русичей.

Игрища начались на улицах, на серебряном снегу поджигал народ колеса обвязанные соломой, катался на санях, а на утоптанных тропках и плясали, пели песни о зиме. Ни по чем мороз народу этому северному и веселому. И только Вышеслав занемог той зимой, лежал на лавке своей бледный и худой. Хворь странная и страшная напала на него, и напрасно его отпаивали бабки соседские настоями и травами, не помогало это парню. Хуже становилось с каждым днем. Чернотой какой-то из чрева выходило. О смерти задумался молодец, думал, что умрет скоро.

– Что болит у тебя молодец добрый? – вопрошал его лекарь местный, старик древний с бородой седой до пояса, приходил к нему в избу.

– Внутри болит, голова болит, силы оставили меня, – жаловался Вышеслав, невзирая на собеседника, смотрел на тусклую свечку на рубленом столе.

Вышата старый качал головой, бормотал себе что-то под нос.

– Нехорошо это. Нехорошо. Сварог оставил нас, Хорс еще мал, тепла не дает, да и в сердце у тебя нет, похоже, Семаргы. – старик выкладывал на стол неизведанные Вышеславу приправы и снадобья, то что надо кушать регулярно: коренья горькие и злые.

– Если Семарга-огонь умрет в сердце, что будет? – заинтересовался страждущий витязь.

– Умрешь ты тогда. Семарга помогает бороться тебе с болезнями. Умрет огненный крылатый волк в сердце, откроется дверь для Морены… – слова недоговаривал старик.

– Не хочу я еще умирать. Пожить хочу, любимую хочу любить на печи, детей нарожать, да побольше, – отвечал печально Вышеслав.

– Иди, встань, собери силы, посмотри на улице на народ, у костра посиди, может, вернется к тебе огненный волк. – Посоветовал напоследок Вышата и оставил молодца одного.

В избе темно и одиноко. Черные бревенчатые стены молчат, печка едва теплится, погасает и в ней огонь. Свеча на столе плавит сало. И решил Вышеслав встать, да на улице на народ последний раз глянуть. Собрался с трудом, все болит, сил мало, а совета лекаря послушать хочется.

Вышел на улицу, а там уже солнышко за горизонт закатилось. Звезды пылают в небе, снег сверкает и хрустит под ногами. Мороз студеный в легкие так и пробирает свежестью.

– Вышеслав! Поправил здоровье свое? – подналегли на него друзья, да девки знакомые, к костру повели его, а парень-то болен, ходить не может толком. Дошел до огнища, смотрит на игры народа. Слышит заливной смех молодых, а сам радоваться не может. Мысли тяжелые в голове ворочает. Думать о жизни, о лете хочет, о Ульяне вспоминает, а она стоит в толпе тоже сама не своя. Боится парня потерять своего, а говорить и пугать не хочет, не плачет, смотрит на него такого побледневшего и похудевшего от болезни несносной.

Костер пылает, жару придает, мороз прогнать только не может все равно. Парни прыгать через костер начали, а девы их похвалять и обсуждать, кто наряден и пригож лицом.

– А ты чего не прыгаешь, Вышеслав? – спрашивать стали его друзья, подбодрить его хотят, верят, что победит юнец хворь свою.

– Не могу еще, не окреп силы не те. – Угрюмо отнекивался витязь, а сам в печали на небо звездное и темное смотрит. А где-то там, в просторах заснеженных полей несся Сварог на конях своих, запряженных в сани. Созерцает на этот мир, смотрит, чтобы Морена на жизнестойких живых не покусилась, не свалила раньше срока не тех. Звездным светом сверкнули глаза Сварога, как заметил он издали Вышеслава больного и худого среди люда сельского веселого и живого.

– Жить ему, еще Морена, молодец он молодой и крепкий, – гаркнул в морозную степь Сварог. Испугалась Морена, да отпускать не хочет молодца.

– Выживет если после ночки этой, будет твой, если нет, будет мой, да в гости к Чернобогу пойдет, – отвечала дева морозная, Сварогу.

Печально побрел домой Вышеслав, ночью хуже стало ему. Сны сниться стали страшные сырые и могильные. Жутко молодцу просыпается, а жизнь еще теплится в сердце. А за окном в ночи светит что-то ярко и нестерпимо. Напрягся Вышеслав, к окну наклонился разглядеть, что за диво там. Смотрит не то птица, не то волк ходит там по двору заснеженному, а сам пламенем пылает, внюхивается в воздух.

– Я здесь Семарга! Не оставляй меня, не покидай душу мою огонь жизни, – взмолился Вышеслав. Услышал зверь его голос тихий и ослабленный. В его сторону поворотил крылатый волк, к окну подскочил, что даже страшно стало парнишке. Огнем словно обдало, а потом, глаза сомкнулись, сон навалился на страждущего.

Проснулся на рассвете, когда заря уже накрыла селение его алыми лучами. Болезнь практически сошла на нет. Силы в теле ощутимы, голод зверский, требует восстановить утраченное здоровье. Поднялся с лавки Вышеслав, на котелок с кашей набросился – всю ее съел. Ждать стал соседской бабки Глаши, чтобы сварила ему еще пищи на поправку. Коренья поел, еще легче стало. Весело стало парню молодому. Жизнь будет значит, работать, любить будет Ульяну крепко скоро он, и детей обязательно нарожает она ему. Берегиня-рожаница ей в этом поможет. Хорошо будет все.

В окно посмотрел Вышеслав, а там все белым бело. Избы, как слились с просторами снежных степей. По дороге идет заснеженной его красавица Ульяна, к нему в гости спешит. Она милая и стройная, коса у нее длинная светлая. Любит он ее, горит опять огонь души в сердце Вышеслава…

(2010).

Наважденье

Случай диковинный случился с охотником одним местным. Заблудился он в лесу, который знал, как свои пять пальцев. Идет по дороженьке вперед, но приводит она все его к пруду тихому и синему. Весь день промаялся Гостомысл, притомился, растянулся на бережку омута темного, на ночлег остаться решил. Ночь, тем временем наступать начала. Заря оставила этот свет, Хорс ее забрал с собой, утешаться, чтоб женой своей. Темно, только звезды пыхают в небе черном и необъятном. Звери дикие по лесу бегать стали, выть, да ухать в дебрях чащобы.

Неуютно Гостомыслу здесь ежиться на холодной травке на берегу. По сторонам глядит, озирается. Глядит девушка какая-то на ветке березки сидит красивая и задумчивая. Светлые волосы по плечам раскидала, белый сарафан так и светится в ночке лесной. Соскочил охотник с места своего, не усиделось ему, интересно стало, что тут такая красавица делает в лесу.

– Здравствуй красавица, – говорит он ей, – Что же ты тут одна делаешь? С какого селения, города пришла сюда?

Девушка нелюдима. Неохотно отвечает ему, глядя на него внимательно. Глаза синющие, как омут прямо.

– Некуда мне идти, тут и живу. Пойдем, – говорит, – купаться со мной в омут.

Задумался Гостомысл, да согласился. Девка она красивая, почему бы с ней и не искупаться. Заходит в воду с ней, а купаться тепло оказалось, хоть и без Божьего света. Ночка та была в числах двадцатых после ночи Купалы, за день прогрел Ярило водицу в омуте.

А красавица одежду сняла, стоит перед ним, не стесняется его, на него смотрит. Тут охотник не устоял, подошел поближе к красавице. Ласкать, да трогать ее стал. Волосы поцеловал, аромат цветов полевых уловил. Груди белоснежные и упругие, так и просятся на мужскую ласку. Сунулся дальше Гостомысл, а там, у девки вместо ног хвост рыбий. Перепугался охотник, на берег рванул, подальше от диво-девы.

– Не бойся меня, Гостомысл. В воде только хвост рыбий, выйду на бережок, стану опять красавицей земной. – Утешает она его.

– Русалка ты, не быть мне с тобой. Не любиться мне с тобой до зари. – Отмахивается от нее охотник, лапти свои одевает на берегу омута. Дева в воде поплескалась и на берег идет, да уже без одежды и без хвоста. Красивая, длинноволосая, ноги стройные, манит его.

– Одиноко мне, – говорит, – молодец. Невеста я была раньше просватанная, о детишках мечтала, как и все, да не вышла судьба моя. Вот случилось, что со света сжила свекровь будущая. Утопила меня здесь. Люби меня, детей хочу от мужчины сильного и статного. От жениха уже не будет проку и семьи, – Плакалась уже красавица.

Пожалел ее Гостомысл, чуждаться ее перестал. Подошел к девке, за плечи обнял, поцеловал крепко, как невесту свою. На травке лежали они до зари. На рассвете Гостомысл собираться стал. Оставил красавицу светловласую спать одну.

Идет по лесу темному, солнце луч еще не пробрался сквозь переплетения-сплетенья деревьев, через ветки, да листья плотные. Дорога уводит все дальше. Вот и лес кончился, его селение виднеется на равнине. С облегчением вздохнул Гостомысл, выбрался с путаных дорог из леса дремучего.

У обоятеля сельского выведать значение о лесной деве все хотел. Не знал старик ничего, твердил лишь одно, чтоб не связывался больше с русалкой той. Упрямился Гостомысл, искал ее по лесу не один раз, найти, да в селение к себе жить пригласить хотел. Суженой сделать красавицу лесную. А потом забыл про глупости эти, занялся делами своими. Через год женился охотник на девице местной каштановолосой Натальи. Любил ее сильно дорожил ей, казалось бы, счастью ничто не мешает. Да только, не все гладко бывает в жизни этой причудливой у людей.

Ночью темной, как-то раз вышел Гостомысл во двор свой. Ночка выдалась светлая, да звезды на небе бриллиантами высыпались, переливаются, как самоцветы горные.

– Здравствуй, Гостомысл милый, – окликает охотника, голос женский знакомый. Оглядывается мужчина, а там за оградой двора среди стогов сена стоит красавица его светловолосая. Глаза синие и грустные.

– Здравствуй, – говорит он ей. – С чем пожаловала? С миром ли?

– С миром. Дитя тебе нашего привела, показать, да ему полюбоваться на батю своего. Тебя с собой позвать, жить вместе, не тужить.

Глядит охотник, а русалка за руку мальчишку малого держит. Такой же белобрысый, как мать, а лицом в отца уродился. Хлопает глазами синими сын его, на него смотрит. Оторопел Гостомысл.

– Не могу я. Жена уже есть, да и дитя малое на руках она носит с собой. Не брошу их. Тебя искал давно, уже бросил затею эту посмешную, народ не смешил, другую деву нашел, – отвечал скороговоркой охотник, а в мыслях и чувствах разобраться своих не может. Понял, в какую пропасть-ситуацию попал.

– Дитя без отца мне растить? – вопрошала она, а из глаз слезы так и сыплются.

Задумался Гостомысл, молчит, сказать нечего ему.

– Приводи в селение, избу построим, жить будешь, как люди все.

– Не могу я среди вас жить. Со мной иди жить, на берегу омута дом срубим, – говорит ему дева та неписанной красоты.

– Где же ты раньше была, покуда я искал тебя? Не могу я, – говорит охотник. – Сына ко мне приводи, пускай у меня живет в избе.

Рассердилась светловолосая дева, мальчишку за собой повела в лес, и приговаривает: «Смотри, чтобы кикимора болотная не стащила младенца твоего в логово свое». Исчезла, растворилась в ночи, напрасно Гостомысл по полю жатому, среди стогов бегал. Пропала русалка, а вместе с ней и ее сын. А охотник с того времени стал опасаться за здоровье и жизнь своего грудного.

– Смотри, да хорошо присматривай, Наталья, за дочкой нашей грудной, чтобы не стащила кикимора или прочая нечисть ребенка нашего, – строго наказал Гостомысл.

– Смотрю, я, гляжу за младенцем нашим, и молоком исправно кормлю ее, – отвечала суженная охотника. Она жена прилежная, старается, и хозяйство ведет исправно, и дитя растит. Успокоилось сердце у Гостомысла, на охоту стал уходить, как раньше далеко, приносить домой, то зайца стрелянного, то оленя молодого.

Вернулся в хату свою, как-то раз Гостомысл, а дома бабы воют, на крыльце избы его народ толпится. Испугался охотник, домой к бабе своей рванул, а Наталья с зареванными глазами, стоит и плачет.

– Что случилось? Горе стряслось какое? – спрашивает ее муж, ответ ищет в глазах суженной своей.

– Кикимора болотная темная и страшная стащила к себе в логово младенца нашего! Не уследила я, прости меня грешную, – говорит Наталья, а сама глаз боится поднять.

Горько стало отцу, понял, что злые слова русалки оказались не напраслиной. В путь-дорогу стал собираться. Меч булатный приготовил, лук, да стрел колчан в пояс кожаный вложил.

– Искать пойду дочу свою, – говорит охотник, людям, что скопились в избе его просторной и светлой.

– Погибнешь же ведь. Нечисти на болотах тьма бродит, – отговаривал его народ.

Отмахнулся от всех советов охотник, упрямится.

– Нет мне жизни, без дитя моего. Вернусь, значит жить, как раньше будем. Нет – поминайте добрым словом.

И пошел Гостомысл, напоследок жену свою молодую поцеловал. Дошел до леса темного, дошел до болота зловонного. Там жизни нет, мертвые деревья в небо серое руки-ветки тянут, лягушки квакают, водяной в тенистом закутке плескается со своей нечистой суженой. Бледные грибы по берегам растут, во мху черви копаются. Кикимору стал искать молодец добрый, да вода темная мешает. По бережку прошел еще мили в лесу мертвом, глядит дом рубленный стоит на луже болотной. Дым столбом из крыши-отверстия. Заглянул в избу страшную, а там кикимора старая печку натопила, титькой своей младенца кормит молоком своим.

Достал меч булатный свой Гостомысл, и говорит ей: «Старая, а ну отдай дочу мою добром, не то по злому буду рассуждать с тобой»

Осерчала скряга старая, ощетинилась, когти свои грязные выпустила, зубы свои желтые и острые обнажила, бросилась на охотника. Тут Гостомысл ей голову и отрубил, покатилась она волосяная и грязная куда-то за печку. Глядит молодец, а там и сынишка белокурый его сидит, спрятался от бабки злой. Взял Гостомысл дочу малую и сынишку, повел их через болото, через лес дремучий, привел к себе в селение, в дом.

Люд добрый встречает его, радуется, нарадоваться не может. Гостомысла прозвали охотником за нечистью. А Наталья сама рада, так и сияет от счастья, детей малых обнимает. Стали жить, не тужить они вчетвером: Гостомысл, Наталья, дочка, да сын белокурый.

(2010).

Наслаждение боя

Наверное, Перун сердился сейчас, оттого небо тонуло в темных клубах облаков, молния яркая и четкая пронзала далекий у горизонта, влажный от дождя, лес, ниспадала с высоты на землю, впиваясь светлым жалом в нее. В зелени густой и сплетенной прятались все живые и мертвые, пугались гнева божества, мечтая о солнце, о созвездиях небесных чистых, о сухом дне. А Сварог – родоначальник вечно бьющей родником жизни звенел стеклянным дождем, шумел зеленой листвой, отзывался криками зверя дикого, наплывал на мир этот, как ночь безраздельная, созерцал на жизнь, что затихла под буйством брата Перуна. На смену ему придет последний из триглава – Свентовит, и счастьем светом землю обворожит, разнесет пылинки звезд по лесам, да полям пестрым цветочным, чтобы не забывал никто, кто правит миром, что нет величественнее Триглава.

И только Святослав Мудрый без дремли и устали, с лицом мокрым, как от слез, в одежке сырой брел под дождем и молниями грозовыми. Месть дело нестерпимое, неотложное, душу гложет, жжет изнутри, как огонь сосуд в печи горшечника. Не жить с этим чувством ему спокойно. Меч тяжелый и булатный в руках сжимает Святослав, глазами полные ярости, траву липкую и мокрую рассекает. Мысли то к прошлому, то к настоящему возвращаются. Деревни уже нет. Он оставил ее еще на заре, сожженная врагами, она запомнилась Мудрому головешками обугленными, стенами черными и столпами дыма едкого злостного. Нету уже и жителей сей деревни, погибли от меча вражьего, либо попали в плен рабский. Девок русых обесчестили тоже недруги. Мысли становились темней грозовой кутерьмы от представлений всех картин, в которые не вписался Святослав. Не смог, не успел он прийти на помощь своим вовремя. А сейчас, сам не свой, один выживший, шел по следам врага, звенел кольчугой стальной, мечем, рассекал угрюмые скопления сырых кустов и полевой травы.

– Триглав! Помоги! Врагов накажи, мои замыслы исполни, дай силы всех их в одиночку наказать! – Кричал сквозь бурю витязь, кланяясь ветру лютому, дождю свирепому и молнии-грому объёмному.

Перун глядя с небес дал воину согласие ответ, меч священный Святославу подарил и витязей полк. Сварог жизнью вторичной человека наградил, чтоб биться смог как не один. Медлил лишь Свентовит, да, свет ему в очи в конец подарил, чтобы страх на врагов навевать. И в дорогу боги человека, снарядили, на путь наставили, куда на юго-восток ушел подлый табор врагов.

Гнался за ними три дня и три ночи, коня до исступления довел, на рассвете нового утра догнал их. Повозки темные плетутся вереницей, кони бурые дикие всадников и пленников на юг везут. Святослав за ними, к лесу частоколу черному припер чужаков вплотную, что враг ощерился, на бой собрался. И боятся вроде мстителя одного, глаза Мудрого огнем пылают. Страх Свентовита напал на них.

– За что деревню нашу разрушили? За что покусились на род чужой, на женщин чужих? – Крикнул им громогласно Святослав.

– Презираем вас, в плен пойдут ваши дети, ваши жены станут рабынями любви в государстве нашем прекрасном. И тебя одиночка изничтожим, – Отвечали самонадеянно враги.

Рассердился Святослав, в ладоши хлопнул, полк витязей русских поднялся из травы дикой, и у всех глаза сверкают, в руках мечи булатные. Столпились грабители бесчестные, в бой ринулись, убежать поняли не смогут без крови. Мудрый с воинами Перуна на разбойничье отродье бросился с местью кровной, чтоб за землю свою постоять, за честь городов и деревень своих, за люд добрый ответить клинком холодным, ударами рубленными и смертельными.

Сошлись воины в поле среди бурьяна и полыни, оглушали бранью окрестность, пробуждали нечисть и зверье лесное, которые выходили посмотреть на людишек неумных воинственных. Цветы пестрые и душистые кружились лепестками, лучи солнца становились дорогой убегающей к небесам, мертвым воинам Перуна, когда повергало их темное вражье. Враги в мир Чернибога отправлялись, если одолевали их витязи. И только небеса пели заоблачными голосами, боги отмечали пир во имя справедливости и добра, пили бокалы меда и вина.

Стрела предательская вражья поразила Святослава, сердце на части распаяла. Тяжело вздохнул воин, к небу глаза воззрел, голубем к нему дух жизни Сварога слетел, оживляя его вновь на дела ратные. Счастье было витязю ринуться в бой дважды, уцелев от раны смертельной.

Победа радостью душу захлестнула. Освобождены пленные русичи, честь погибших и униженных восстановлена. Ликуют воины Перуна, в лучи солнца света, обращаясь, туман утренний рассеял их, назад к богу воину вернулись. И Святославу Мудрому на коне своем отрадно, глядя на содеянное. Тут и там среди полей цветочных, среди лесов мглистых, его земля, мертвы враги, а там, на севере его деревня, построить ее заново пора…

(2011).

Уличный рай…

…Вдруг возня прекращается. Улицу заливает удивительный свет. Невероятное, однако же, это зрелище. Драки уже нет, гробовая тишина поплыла в темноте города. Все ребята стихли, смотрят как-то странно, без слов, молча высматривая из того света для себя что-то важное. Прояснения ситуации не будет. Слышны лишь тяжелые трубные звуки предприятия, что делает выброс газов в воздух. На соседней улице стремаются наркоманы на машинах. Покупают товар за деньги….

Ну а здесь уже тихо и светло. Или это кажется только ему – Аркадию? Может, нет вовсе этого света, нет той перепалки между парнями, такой жесткой и злой. Нет, он не мокрый от крови. Нет, это не его теплеет висок липкой жидкостью. Он еще БУДЕТ ХОДИТЬ НА СВОИХ ДВУХ! Даже после пробоины в башке. Он будет успешным оторвой парнем, будет и дальше ретиво и форсисто встревать в чужие проблемы, пытаясь восстановить порядок…

Свет становится лучистым. Звездная даль калейдоскопом вращается вверху. Но он-то еще внизу… Он еще здесь! Фонари стоят, словно и не светят, чужеродный свет их затмил. Косо словно упали куда-то назад столбы во тьму. Что-то грандиозное, великое и яркое зарождается там вдали. Дыхание того нового и неизведанного дует парню в лицо. И какая уже к черту разница, что висок разбит чем-то железным. Он смотрит наверх. Аркадий хочет лететь.

Блекнут звуки прошлой реальности. Впереди новая улица! Мощенная, чистая дорога убегает вдаль, разорвав сиреневый туман. Там тусуются опять какие-то ребята. Другие, не такие рваные и грязные, как его бывшие дружки. В чистых кроссовках, в олимпийках, в майках белых и черных, в стильных спортивных штанах они делают брейк-данс. Музыка несется отсюда с небес, что-то в стиле легкого рэпа и новой эры.

– К нам! Танцы начинаются, – деловито бросает один новичку.

– Где я? Где моя улица? Где мой район? – Одни вопросы сыплются с уст Аркадия.

– Забудь уже свою улицу 90-х! – Уверенно и самодовольно продолжает парнишка в чистой спортодежке. – Считай это уже в прошлом… В прошлом! – Незнакомец улыбается широко, смеется, смотря Аркадию в глаза.

Все равно ничего непонятно! Ничего!

Как он попал сюда?

– Где я? – Пытается вырвать единственный четкий и внятный ответ от этих конкретных ребят.

Парни столпились, ржут. Им весело смотреть на новичка, который еще ничего так и не понял.

– Ты попал в УЛИЧНЫЙ РАЙ! – Басисто выпалил невысокий в бейсболке пацан, он не цедит дым папирос губами, как старые знакомые с его улицы. Тренажеры, скамейки, станки, на зеленых лужайках. Гири разных мастей. Выбирай, не хочу. Тренируй тело, не надо.

– Уличный рай? – Аркадий похлопал глазами, вглядываясь в это странное небо, что разверзлось над головой. Синева, не ночь, не день, а именно синюшная пустота. Цепочки фонарей, как звезды прорезают эту однородность сумрака. Улица убегает вдаль…

– Делай же шаг вперед! – Ретиво бросал ему все тот же первый незнакомец, что затеял с ним разговор.

Аркадий шагает. Неуверенно. Слышит, словно третьим ухом, как начинает стучать кровь в висках. Стук сердца замирает. Ощущение витавшего в воздухе запаха крови пропадает. У него опять все супер. У него сухой висок, без шрама, без пробоин… Он абсолютно здоров!

– Вот так-то лучше… Лучше… – Поддерживают парни новичка. Все зашибись. Можно тусовать на улице без проблем в чистых кроссовках со стильной формой, слушать этот поднебесный ритм музыки и не думать о прошлом. Качать тело до предела. Шикарные тембры музыки пробирают до души. Хочется плакать, но пацаны не плачут при всех. Они могут плакать только в одиночку, и не от боли, а от страданий дерьмовой жизни.

Спортивные крепкие силуэты парней начинают раскручиваться на асфальте. Смоляной запах висит здесь, как бывает после жаркого летнего дня. Перекатывая буграми рельефа своих тел они, павшие за улицы, начинают вытанцовывать свой брейк. И какие-то девчата яркие и крашеные с улыбками степенно вышагивали по дороге с просто фарфоровыми ногами в чулках. Здесь будет все: и счастье, и танцы, и спорт, и любовь! У всех и каждого…

***

– Что ты наделал?

– Это не я. – Бледнеет один.

– Неважно… Нужно просто уходить. Сваливать и быстро! – Орет как полоумный последний. Ватага ребят в темноте разбегается врассыпную. Фонари только видят. Они всегда видят, что творится ночами темными, если правда и им глаз светящийся не вышибут…

(2011).