Текст книги "Широко шагая"

Пыльная дорога

…В пустыне становилось жарко. Неширокое пустое шоссе уходило почти прямой линией куда-то в легкую дымку утреннего далекого пейзажа, словно растворялось где-то там за горизонтом. Асфальт на дороге начинал становиться накаленным и податливым, запоминал следы одинокой машинки, кажущейся сейчас маленькой движущейся точкой-насекомым в общем необъятном просторе. А в салоне «Жигуленка» было не лучше. Здесь было невероятно душно и жарко. Немилосердное солнце накаляло все, что можно было, заливало золотистым светом. Панель, лобовое стекло, кожаная обшивка сидений, куда попадали белые лучи, были обжигающими, и мальчишка каждый раз отдергивал руку с болезненной гримасой на лице, когда касался чего-то горячего. «Пятерка» рвала воздух на высокой умопомрачительной для этой легковушки скорости, нисколько не жалея своего мотора натужено гудящим, каким-то не своим механическим голосом. И маленький Сашка вжимался испуганно в кожаное сидение, когда такое ускорение за окнами казалось устрашающим. А отец держал одной рукой за баранку, выруливал, если машину начинало уводить в сторону, все время молчал. Правой рукой старший Орловский либо отбивал рукой какой-то ритм на горячей черной панели, либо сменял передачу, легко касаясь рычага.

А за окном мелькали сухие колючки и однообразный выжженный солнцем пейзаж, кажется ставший таким же желтым и горячим, как и светило, что поднималось сейчас с востока. Пыльная дорога с блестящим плавленым асфальтом, залитая лучами солнца, где-то далеко впереди выглядела пятном света погруженная в дымку неизвестности пространства за горизонтом. Столбы, стройно выстроившиеся возле дороги, мелькали с почти однообразной периодичностью.

– Скоро? – вдруг решил нарушить молчание мальчишка.

Отец ответил не сразу, долго молчал, смотря куда-то вперед на пустынную трассу. Думал, наверное, о чем-то своем. Старший Орловский был неразговорчив. Одетый в клетчатую рубашку, темно-загорелый, резко очерченными чертами лица, черными волосами и пронзительно синими глазами, он вызывал невольное чувство уважения и легкого страха у сына.

– До Душанбе? Нет еще не скоро… – Отвечал после паузы отец, и опять рукой корректировал движение машины. А мальчишка уже тоже молчал и смотрел на капот, отливавший не то серебром, не то платиной. Жигули недавно покрасили в серебряный цвет, и сейчас на ее корпусе играли тысячи маленьких световых зайчиков – отблески солнца. Спрашивать что-то еще у отца ребенок не осмелился. Слишком суровым и неприступным всегда казался брюнет мужчина с характерным для него немногословием. Но таким отец был не всегда. Когда была жива мать – все было иначе. Сашка помнил, как раньше отец умел смеяться и улыбаться. Но после смерти матери все изменилось. Все меньше слов, больше мыслей было, как у отца, так и у Сашки – отмалчивались оба. Немного полюбовавшись солнечными зайчиками, играющими в игру света на капоте «Жигули», младший Орловский повернулся на горячем кожаном сидение к боковому приспущенному стеклу, прижавшись к нему обеими руками. Там за стеклом вдали замелькали какие-то каменистые возвышенности. Этот останец, возможно, были последним оплотом какой-то старой цепочки гряды и выветренные упорными ветрами здесь в пустыне, а возможно здесь всегда существовало лишь это небольшое взгорье, поросшее сухой травой, на котором, наверное, в большом количестве водились змеи и тушканчики.

По мере того как солнце поднималось выше, становилось еще более жарко в салоне «пятерки». И от этого хотелось пить. Сашка сидел на сидение, как на горячей сковородке и мечтал о холодной воде. Попросить у отца он долго не решался, но потом в мыслях переборол свою молчаливость и неуверенность.

– Я хочу пить, – кратко проинформировал он отца. Мужчина почему-то слегка вздрогнул даже, видимо опять машинально погрузился в далекие мысли. Был далеко от этой пустыни, от этой трассы, плавящейся под солнцем, может быть был в прошлом, где они были все вместе втроем. Отец посмотрел на сына. В глазах Сашка не увидел чего-то сурового и стального сейчас. Это придало уверенность ребенку.

– На заднем сидении возьми фляжку. Там вода. – С характерной краткостью в словах, ответил старший Орловский. Мальчишка потянулся за водой, и через минуту уже жадно хлебал из горлышка тепловатую воду. Это конечно было не то, что он хотел, но жажда все же была утолена.

– Не убирай, – попросил отец, протягивая свою здоровенную руку сыну, когда тот вдоволь напился. Сашка с охотой отдал воду в железной фляжке. Отца он не часто видел: жил у тети. Потому и разговора практически никогда нормального не получалось у них, когда если вдруг отец появлялся на пороге тети Люси, в кожаной куртке пропахшей озоном в осенние дни, либо свежестью снега зимой. Летом и весной отец бывал реже, а если и появлялся, то от него уже пахло дальней дорогой, машинным маслом и фруктами.

– Как живешь Сашка? – почти всегда начинался разговор отца с сыном.

– Нормально, – немного уклончиво отвечал младший Орловский. Это тоже было почти сценарием разговора. А дальше в разговор начинала встревать тетя Люся, которая чутко наблюдала за такими встречами.

– Да нет Володь, все хорошо. Сашка не жалуется. Вот грамоте его иногда обучаю – писать и читать. В школу ему надо скоро… – поправляя свой выцветший некогда пестрый халат в цветочках, говорила сестра его отца. А отец начинал спрашивать, что нужно привезти и купить в следующий раз.

А еще последний раз, когда старший Орловский приехал летом в квартиру тети, то сказал, чтобы Сашка собирался.

– Взрослый ты уже стал в Душанбе со мной поедешь, на мир посмотришь. Собирайся. – Почти ошарашил сына отец. В радостной суматохе того дня Сашка метался по тетиной «хрущевке». Тетя Люся по-женски хлопотала над своим племянником, чтобы он ничего не забыл взять с собой. Это все было несколько дней назад. И сейчас он уже ехал с отцом куда-то далеко на юг по дороге, начинающей уводить куда-то в сторону. Столбы уже переместили свои короткие тени с пустынной обочины на дорогу.

Разговор оказался непродолжительным, отец попил воду из фляжки, сбавляя скорость «Жигули», а потом бросил фляжку на заднее сидение. И опять наступила тишина в салоне. Разговор не клеился. Сашка просто не мог еще привыкнуть к отцу, и тетя Люся вызывала у него гораздо больше теплых воспоминаний. А отец, похоже, тоже разучился много говорить, особенно после смерти мамы.

– Сейчас приедем и… – Вдруг все же заговорил старший Орловский, однако и эту скупую фразу договорить не удалось. Машина вдруг надсадно загудела, стремительно теряя скорость движения. Из капота струйкой начал виться беловатый дымок. Сашка округлил глаза, испугался наверное, и даже не от того что «Жигуленок» начал кашлять бронхитным мотором, а оттого, что недоговоренные слова отца завершились злыми матерками.

– Посиди здесь пока. – Сухо сказал отец и открыл дверь легковушки накаленной под солнцем до невозможности, когда та остановилась. Из открытой двери потянуло сухим знойным азиатским ветром. Сашка с каким-то наслаждением вдохнул незнакомые запахи, принесенные со степей и пустыни. Отец тем временем открыл капот, оттуда повалил белый дым. Было, похоже, что машина просто сдохла посредине пустынной трассы. И автомобили другие не проезжали мимо сейчас, только пустая трасса и горизонт, подрагивающий и искажающий изображение, от восходящих к небесам горячих потоков воздуха.

Находиться внутри раскаленной машины оказалось нестерпимым без движения. Потому Сашка нажал на серебристую ручку двери и открыл вторую дверь «Жигуленка». Наступил ногами на дорогу и почувствовал, как сильно прилипает к ногам сейчас асфальт. Отец мельком глянул на сына, заметив, что тот выбрался из автомобиля, но ничего не сказал, продолжил хлопотать над бессильно стоящей машиной.

Ребенок посмотрел вдаль на западный горизонт, туда было легче смотреть, солнце не так слепило глаза. Там вдали на сухой равнине Сашка заметил не то джейранов, не то сайгаков, проворно скачущих по жарким просторам. Их маленькие фигурки довольно быстро удалялись, пока полностью не растворились в большом расстоянии. В неприглядном пейзаже с сухой растительностью можно было еще заметить одинокие саксаулы. Эти безлистные деревца выглядели также безжизненно и утомленные солнцем, как и вся полупустыня. Мальчишка какое-то время разглядывал этот безжизненный пейзаж, а потом сошел с расплавленного шоссе на горячую глинистую поверхность.

Старший Орловский опять глянул в его сторону, в руках измазанных маслом, держа гаечный ключ.

– Не уходи далеко, там могут быть змеи. – Предупредил его отец. И Сашку это сразу остановило, ему сейчас показалось, что дорога – это невидимая граница, за пределами которой могла подстерегать опасность в золотисто-солнечном пейзаже. В лицо подул опять иссушенный жаркий ветер, травяная былинка с серыми прожилками прижалась к ногам мальчишки. И солнце казалось белым раскаленным пятном на синем глубоком небе.

– Бесполезно! – раздался отец голоса за спиной мальчишки.

– Не работает машина? – вдруг спросил Сашка, даже сам не ожидая, что такой вопрос слетит с его уст.

– Да не хочет, – отец устало протер запястьем левой руки загорелый лоб, по которому градом тек пот.

Нужно было что-то делать. Но проезжающие машины здесь были большая редкость, ждать можно было хоть много часов, а то и целый день, и смотреть на пустую дорогу. Оставалось только либо как-то умудриться самостоятельно, отремонтировать машину, либо толкать машину до города самим, либо бросить машину и пешком идти по трассе. Выбирая из трех вариантов, старший Орловский предпочел выбрать второй вариант. Расставаться с машиной ему не хотелось, боялся, что ее просто кто-нибудь уведет потом. А такого богатства, как машина, он просто не мог лишиться, ведь она помогала зарабатывать, была инструментом для работы.

– Садись за руль, – сказал отец, и Сашке даже подумалось сначала, что он ослышался.

– За руль? – неуверенно переспросил сын.

– Да за руль. Я буду толкать машину, а ты выравнивай ее, если будет съезжать в сторону с дороги. – Отец пошел к задней части машины, почему-то пнув колесо «Жигуленка». Мальчишка залез в легковушку, и сразу же ощутил опять невероятную духоту, которая усиливалась час от часу здесь. И хотя лучи светила уже меньше попадали в салон, но от этого было не меньше жарко.

Мужчина начал толкать машину и это получалось это довольно легко, учитывая внушительные габариты отца. А ребенок сидел на водительском кресле, и обеими руками вцепившись в руль, удерживал траекторию «Жигули» на дороге. Через зеркало заднего вида мальчишка видел, как отец красный и мокрый от пота толкал машину. Но Сашке тоже было не легче от жары, и даже раскрытая дверь не помогала. А на ум почему-то пришло одно старое воспоминание, или даже не прошлое, а что-то выдуманное, что раньше любил придумывать и фантазировать пацан. И то, что он видел сейчас, было скорее похоже на дежа-вю. Казалось, словно, что когда-то раньше он уже видел эту пустую дорогу, уводящую за солнечный горизонт. Та же жара, машина с купающимися в ней пыльными былинками и отец толкающий машину сзади. И ощущение приключений в сердце перед неизвестностью впереди…

В таком темпе пролетело полчаса. Отец, окончательно выбившийся из сил, сделал паузу в этом ползучем движение машины. Сашка легко выскользнул из «вазика», оглянулся на расстояния, которые они проделали. Позади линия шоссе, на асфальте которой были отчетливо видны следы машины и отцовские отпечатки ног, взрезавшиеся в податливую черную дорогу.

Мужчина опять начал жадно пить воду. По щетинистым впалым щекам стекала вода тонкой струйкой. А Сашка смотрел на своего отца такого уставшего в пыльных серых штанах и клетчатой рубашке с засученными по локти рукавами и думал, что уже успел привыкнуть к нему. Почему-то захотелось прижаться к своему папке и сказать, что он его любит и что ему нравиться это пускай и не очень удачное путешествие. Но это желание он сдержал и переключил свой взгляд на пространство такыры, что простиралось сразу же за пыльной накаленной дорогой и стройным рядком столбов. А отец тем временем снял рубашку и начал курить, тоже вместе с сыном с такими же синими глазами смотрел куда-то на далекий горизонт, где опять неслись во весь дух какие-то степные газели. Сизый дым сигареты «Прима» создавал колечки, завитки, которые иногда сдувались ветром, приходящим к двум людям из пустыни.

– Ничего, как-нибудь все же доберемся до города, – улыбнулся отец и посмотрел на Сашку. Ребенок тоже улыбнулся в ответ, но ничего не сказал. И старший Орловский потрепал по голове сына, так что после того светлые волосы мальчишки стали топорщиться в разные стороны.

– А может, пешком пойдем? Быстрее будет… – предложил Сашка, как бы ненароком подкидывая своему отцу мысль о том, чтобы пешком покрыть расстояние трассы.

– Не знаю, – отец нахмурился и прищурил глаза от едкого дыма папиросы. На его загорелом лице было какое-то неуловимое выражение, по которому нельзя было даже понять, недоволен он чем-то или же напротив рад словам сына. Такая неопределенность продлилась недолго. Отец докурил сигарету, бросил ее на горячий асфальт, потом посмотрел на дорогу в ее оба конца одинаково пустые и исчезающие в пыльном туманном горизонт, задумался меньше чем на минуту, а потом выдал неожиданный ответ: «Ладно, Сашка. Думаю, ты прав дойдем до города, а оттуда найдем способ, как приволочить машину»

Это решение сразу привело их в движение. Сашка бросился забирать свой мальчишеский багаж: бинокль, рюкзак с одеждой и множеством полезных с точки зрения ребенка вещей. Вскинув небольшие сумки, закрыв машину на ключи, двое людей двинулись по дороге, вытянувшейся в длинную струну черно-блестящего пространства, накаленной под белым солнцем. Изображение колыхалось, и было все труднее и труднее различить силуэты двух людей удаляющихся в бескрайнем пространстве рыжевато-жухлой полупустыни. А на шоссе, как назло для Сашки уже появилась маленькая рыжая приближающаяся точка, которая прервала пеший поход по липкой горячей дороге. Это был какой-то «Москвич», который также натужено, несся по дороге на южном рубеже Советского союза в Душанбе. Когда оранжевый автомобиль приблизился, отец Сашки принялся махать рукой, чтобы остановить его. Водитель тормознул свой автомобиль, поздоровался по руке со старшим Орловским, а потом посадил их в машину.

Мальчишка сидел на заднем сидение «Москвича», внимательно смотрел на пейзаж, мелькающий за окном, ощущал опять удушающую жару салона машины, и порывы ветра врывающиеся на скорости через опущенные стекла. Но все же сейчас Сашка был безмерно рад этому путешествию, этому жгучему солнцу и пыльной дороге, манившей куда-то вдаль…

(2009).

Пацаны

…На дворе смеркалось. В пятиэтажках начались зажигаться магические огоньки, глядя на которые можно было ощутить почти явственно тепло домашнего уюта, где мелькал телевизор, маячили чьи-то фигуры за шторами, где царила домашняя суматоха перед ужином. Но здесь снаружи вне стен квартирок было по-осеннему сыро и холодно. Весь день подернутое серыми монолитными облаками небо сейчас, казалось, еще больше потемнело и посерело. Дороги в сумерках проступали зеркальными отражениями разлившихся луж, отражающих то самое невысокое почти мраморное небо. Уставший покрасневший клен неохотно отпускал свои листья, но когда это все же случалось, то красновато-желтый лист медленно без шума раскачиваясь или порхая, как летняя бабочка, приземлялся на землю.

Тут же в сгущающейся вечерней темноте бродили мальчишки. Дождь брызнул с небес, начал усиливаться, однако это не останавливало молодых гуляк. Антон, Стас и Юрка предпочитали до последнего продолжать бродить по тротуарным дорожкам присыпанными шепчущими листьями, сидеть на скрипучих качелях и играть в футбол на площадке за гаражами. Но сейчас дневной энтузиазм уже растворился, осталось лишь желание придумать еще что-то особенное. Но и умных мыслей и идей уже не было.

– Может по домам? – вдруг устало как-то предложил Стас, склоняясь на корточках над большой лужей. Там он увидел свое лицо. Серые глубокие глаза смотрели сейчас на самого себя с какой-то напряженной, словно деланной радостью. Капли дождя сбивали зеркальную поверхность темной лужи.

– По домам…? – затянул в ответ немного гнусаво и неохотно Юра. Он всегда выглядел на первый взгляд ленивым с расплывшимися чертами лица в конопушках и рыжими волосами.

– Да домой. – Опять отвечал Стас, хотя прекрасно понимал, что все просто тянут время, не желая еще идти домой.

Антон тем временем успел где-то отыскать пустую консервную банку, кончиком ботинка поддел ее, что та со звуками жестянки полетела к Юрке. Мальчишка улыбнулся, поймав левой ногой «шайбу». Потом на какой-то момент отвернулся куда-то в сторону, смотря на серые пятиэтажки, грозно и молчаливо обступившие двор, и смотрящие на ребят через окна мерцающие огнями, а потом передал неожиданным броском банку рыбки Стасу. Тот тоже быстро среагировал, прихлопнул сверху ее ногой. Все хохотнули, оттого что банка успела примяться от слоновьего притоптывания Стаса. Вопрос о том чтобы расходиться по домам, по крайней мере, на не определенное время стал неактуален. Среди качелей все еще продолжали маячиться белокурая голова Антона, что-то громко и возбужденно говорил остальным брюнет Стас, и неуклюжий Юра пару раз пропускал удары консервной банки. А сумрак тем временем все больше и больше обкрадывал пространство. Под синеватыми фонарями только еще было светло, и редкие капли дождя блестели серебром…

***

А потом когда они уже нагулялись в сырой и свежей темноте города, начали разбегаться по домам. И никто из них еще не знал тогда, что в их почтовых ящиках уже лежали неприметные с виду бумажки – повестки из военкомата.

– В военкомат меня вызывают, – говорил на следующий день Антон, своим дружкам с улыбкой на лице.

– И у меня такая же повестка.

– На двадцатое сентября назначено… – довершал диалог Юра.

Но и тогда даже они смеялись до упаду, воспринимали это как что-то отвлеченное, и мало касающееся их. Опять гуляли каждый день по грязным осенним улицам в сумерках… А двадцатого сентября пришли друзья на призыв опять все вместе дружно втроем. Прошли комиссию. Антона и Стаса признали полностью годными для прохождения службы теперь шли к главврачу. А потом сделали замеры на военную одежду. Юру отправляли на Камчатку, а Стаса и Антона в Таджикистан на границу.

И никто не мог тогда предположить потом, для чего их гнали, как овец на убой, на юг Советского Союза. Там разгоралась новая война. Афганистан погрузился в пучину хаоса и беспорядка, и Москва приняла решение разрешить вопрос рождающей новой революции, путем ввода советских войск…

Увезли на поезде Стаса и Антона на юг, а там, на базе их ждали злые комбаты, изнурительные тренировки, жесткая дисциплина, и постоянные слова вышестоящих лиц, подготавливающих их к предстоящей войне. Череда солдатских дней проходила скучно, разнообразилась лишь письмами из дома, и тренировками к боям.

– Завтра в первый бой! – говорил потом им комрот, и ни один мускул не шевелился на его худом угловатом лице, когда он смотрел на молодых ребят в форме. А те бывшие пацаны дворов, стояли ровной цепочкой, хмуро и немного растерянно смотрели на командира, зная, что ждет их завтра…

***

И это завтра пришло к ним, после долгой ночи, наполненной разговорами новобранцев. Лежа на кроватях в темноте, они шептались о прошлом, о будущем, и о том, что ждет их завтра…

А следующий день прошел в сумасшедшем темпе, тревожная сирена и громогласный голос командира поднял их всех до одного с кроватей. И испуганные и сонные пацаны, одевались в военную форму, потом началось построение на улице под утренним южным солнцем, разъяснение боевой цели и солдатский завтрак. Становилось тревожно только от большого количества военной техники, которая тарахтела и постоянно прибывала сюда с северной пыльной дороги.

А потом приехали грузовики, и все солдатики расселись по машинам, сидели плотно друг к другу, сжимая в руках оружие, и сумрачно и тревожно смотря друг на друга. Молчали почти все, разговоры были неуместны сейчас. И когда военные машины тронулись цепочкой, то вдруг стало тоскливо на сердце, как бывает, когда прощаешься с кем-то надолго. Долгий многочасовой переезд, долгое ожидание у границы. А ближе к вечеру колонна военных пересекла границу СССР и Афганистана…

***

– Все вперед! – раздался приказ командира, когда машина вдруг остановилась. И солдаты горохом посыпались из машины, в руках сжимая автоматы. Впереди пыльный рыжеватый горизонт, и фигурки врагов маячатся там. Цель предельно ясна – нейтрализовать всех вооруженных афганцев здесь. Началась перестрелка. Сухие выстрелы «Калашей» словно испугали грузовик, который умчался по дороге назад, по которой еще пару минут назад Антон и Стас неслись, испытывая всю прелесть тряски. А теперь они все, как один лежали в песке и пыли, отстреливаясь от врагов.

Окунутое уже в пылищу такыры солнце выглядело необычайно крупным и кровяным. Улица дальше вела в поселок, там же видны были очертания убогих жилищ, на которых иногда появлялись человеческие силуэты и вспышки выстрелов. Словно призраки афганцы то появлялись, то исчезали в пыльном тумане.

– Туда! – махал призывно рукой комрот, указывая, куда должны были двинуться Антон, Стас и еще двое перепуганных солдатиков. А они, с трудом еще осознавая новую реальность, тихонько ползли в том направление, в котором им указали двигаться.

– Вы двое туда! – опять кому-то начал отдавать приказы человек в форме.

Солнце устало уже пряталось за горизонтом. Нужно было успеть до заката взять населенный пункт, ночью это было уже опасно и несподручно советским. Но афганцы и не собирались отступать, получив поставки американского вооружения, они намеривались переломить ситуацию в свою пользу. От советских же новобранцев требовалось сейчас вступить в схватку с опытным врагом с современным вооружением, перейти в наступление, чтобы захватить населенный пункт. Однако это вряд ли бы было бы возможно. Данная ситуация скорее требовала оппозиционных действий – ждать вертушек и тяжелой техники, чтобы не распыляя и не теряя своих сил, двинуться на врага общей слаженной военной машиной. Однако никто не хотел принимать такие доводы. Москва приказала – значит, нужно было выполнять.

***

А в следующем сентябре, когда листья опять пожелтели на улице Солнечная, из военкомата пришло две похоронки: одна для матери Антона, а вторая для матери Стаса. Там сухо и кратко было написано, что их сыновья погибли при исполнении военного долга в летних боях в Афганистане. Лица матерей искажались в маске отчаяния, слезы начинали брызгать из глаз, глухие рыдания наполняли прихожие квартир, а сотрудник из военкомата молчаливо, сумрачно и немного виновато смотрел на матерей погибших. Не верилось матерям, что случилось это именно с их детьми, с пацанами которым было всего по восемнадцать лет…

Во дворе играли другие мальчишки…

(2009).