Текст книги "Эромагия"

3

– А может, потанцуем? – предложила Анита, оглядевшись.

К ее удивлению, здесь отсутствовали столы – на полу неярко освещенного помещения были расстелены коврики разных размеров, а в стенах имелось несколько ниш с диванами, но все заняты. Даже при скудном свете было заметно, что все предметы обстановки носили… Анита задумалась, как бы это сформулировать… носили следы очень частого употребления. Проще говоря, коврики были затертыми и обильно запятнаны жиром. Краска на стенах облупилась, а посуда перед гостями – выщербленная и закопченная. Не очень-то похоже на ту восточную роскошь, какую ведьма себе представляла. Впрочем, посетителей бедность обстановки не смущала. Должно быть, здесь собирались местные жители, не знакомые с красотами из туристских проспектов, и их треснутые плошки с засаленными коврами вполне устраивали.

– Какое там потанцуем! – Шон не оценил шутки. Он морщился и нервно озирался. Несмотря на поздний час, народу в караван-сарае было прилично, и все – небритые серьезные мужи в чалмах, халатах и шароварах. На ведьме было то же самое, лишь Тремлоу одет обычно. Вернее, необычно для Самаркунд, по-западному. Но заботило его, конечно, другое.

– Вон, вон, пялятся на меня… – промычал рыцарь, отворачиваясь от шестерых мужчин, сидящих по краям большого ковра у стены. Они несколько отличались от прочих постояльцев: облачены в грязно-белые безрукавки из овечьих шкур и широкие юбки, закрепленные черными кожаными поясами. На головах у всех были высокие шапки в форме сахарной головы: у пятерых – белые, а у последнего, самого высокого и с очень худым лицом, зеленая. Возле ковра, где пировали эти шестеро, лежал небольшой сдвоенный барабанчик и камышовая флейта.

– Да никто на тебя не пялится, – возразила Анита, про себя безудержно хихикая. – Кому ты нужен… кроме меня?

– Ага, конечно… – пробурчал Шон, бледнея, когда толстый мужик с соседнего коврика кинул на них мимолетный взгляд. – Сидят и думают: во, с мальчиком он… здоровый балбес и с мальчишкой… симпатичным.

– А мне идет? – обрадовалась ведьма, проводя ладонями по торсу и разглаживая халат. – Ну, не переживай, Шончик… – Она потянулась, чтоб погладить его по затылку, и покрасневший Тремлоу, сдавленно крякнув, отпрянул.

– Не трогай меня! – зашипел он на Аниту, вращая глазами. – Не прикасайся и вообще веди себя по-мужски, а не как распоследний пи…

Он замолчал, когда к их коврику приблизился караван-сарайщик, или сарайчик, или сарайник – Анита понятия не имела, как он называется. Трактирщик, короче говоря. Среднего возраста и с добрым широким лицом.

– Гдэ остновылысь, дарагые? – спросил он на местном наречии, отличающемся от привычного западного несколько странновато звучащими гласными, диковинными окончаниями слов и произвольными ударениями. – Что кушат будэт?

– А что есть? – спросила Анита, постаравшись, чтобы голос прозвучал хрипло и веско.

– Пита ест, – ответствовал хозяин. – Еще…

– Пята? – удивилась она. – Чья?

Шон громко закашлялся в кулак, когда кустистые брови караван-сарайщика приподнялись, и поспешил, так сказать, взять разговор в свои руки:

– Мой, ха-ха, плэмяннык, учился за границей, нэдавно прыехал. Пита, Али… – Анита не сразу и поняла, что это она теперь – Али… – Пита, это холодна закуска такая…

– Вах-вах… – Хозяин поцокал языком. – Савсэм одычал юнош на дыком западэ, питу не помныт…

– Что еще у тэбя, дарагой? – спросил Тремлоу, ловко копируя местное наречие. – Пэрэчысли все, буд добр.

– Ещо, дарагой… – откликнулся караван-сарайщик. – У меня… – Он вздохнул, прикрыл глаза и зачастил: – Салат из киббех билль саниех дробленого, наш лучший блюд, цуккини тушены с томатами, пахлава слоена, плов по-сулимански, карныярык фирменный, орэхова нуга с чабрэцом, таббулех с кунжутом, а также… – тут он, сжав руку в кулак, поднес его к лицу, коснувшись губ, громко причмокнул, – …а также, панимаэшь, гуммус специальны, канцэнтрированы, и к нэму – вах! – почя.

Когда он замолчал, Шон с Анитой некоторое время не моргая глядели друг на друга, беззвучно шевеля губами.

– Я ничего не поняла, кроме слова «салат», – сказала наконец ведьма. – И еще похвала, он, наверное, себя хвалил за широкий выбор блюд…

– Что будэт? – добавил хозяин, благостно улыбаясь.

– А вот… – начал Шон, но Анита перебила:

– Гуммус? А можно мне гуммусу? А то остальное как-то страшно… нет, хотя еще эту… нугу орэхову с чабрэцом.

– Гуммус… – Хозяин склонился над ней и любезно уточнил: – Концэнтрирован?

– Э… да.

– Али… – начал Шон.

– Лук рэпчаты, мэлко измельчон или крупно? – выспрашивал между тем хозяин, с прижмуренными от удовольствия глазами кивая каждому слову ведьмы.

– Да-да, измельчен, измельчен.

– Али! – повысил голос Тремлоу.

– Чэснок мэлко толчон?

– Чесно… а без чеснока можно?

– Мона, – согласился караван-сарайщик. – Но не нуна, потому каков же это гуммус бэз чэснок? Значыт, не толчон, а измельчон. Еще паст кунжукова, лымон и паприк… Вах… – Он поворотился к рыцарю. – А ты что будэш кушать, эфенди?

– А мне таббулех с кунжутом, – решился Шон. – И эту… пахвалу. А капуста, фаршированная бараниной, у тебя есть? Хорошо. Да, и плов по-сулеймански!

– И попить дайте что-то, – добавила Анита.

– Ппыть… – кивнул хозяин. – Кофэ с пэрцэм, чай со слывочным маслом, виноградный сокус?

– Сокус… давайте сокуса.

– Мы под вашим навесом свою эту… арбу летающую поставили, – добавил Тремлоу, когда хозяин выпрямился. – Потом надо из нее вещи забрать… если, конечно, то есть, канэчна, если у тэбя, дарагой, комнат найдется для нас.

– Наыдется! – обрадовался хозяин. – Уже даже и наышлась. Сыдыт тут, сэйчас покушать нэсу. Вы покушат, тада за комнат побазарым.

Когда он удалился, Тремлоу покачал головой.

– Гуммус! Ты что, Анита, то есть Али? Еще и концентрированный взяла.

– А что такого? – спросила она.

– А вот теперь не скажу. Сама увидишь. Хотя что ты там увидишь? На вид он, может, еще и ничего, а вот на вкус – тут я ничего не гарантирую.

– Если это что-то мерзкое, так почему ты меня не отговорил?

– Отговорил? – возмутился Тремлоу. – Так я пытался! Тебя отговоришь разве?

Некоторое время они беззлобно пререкались. Шон все еще смущался, а ведьма вовсю глазела по сторонам. Женщины тут и вправду отсутствовали, даже в той стороне зала, где горел очаг и виднелись завешенные шнурками с бусинами проемы, из которых веяло всякими аппетитными запахами, – даже там крутились только мужчины. Тремлоу постоянно чудилось, что на него косятся.

– Непривычно без меча, – пожаловался он. – Вроде без головы…

– Ты ж его в ступе где-то спрятал, да? – вспомнила ведьма.

– Ага. Там двойной борт слева, ниша потайная, в ней оставил. Это Крез правильно предусмотрел.

Хозяин появился вновь, за ним топала пара тощих мальчишек. Втроем они обступили ковер и быстро расставили на нем миски с кувшинами.

– Спасибо, дорогой, – сказал Тремлоу. Мальчики-официанты, или как они тут назывались, сразу ушли, а хозяин остановился возле рыцаря, благосклонно улыбаясь. – А вот не скажешь ли ты мне… – Шон достал из-за пазухи обрывок ковра, расправил и показал: – Где бы найти ковер, от которого этот кусок? А то, понимаешь, неудобно – он за мою арбу зацепился, пока меня не было, пьяный, должно быть… Ну и оставил вот часть себя, хочу отдать ему…

Пока хозяин рассматривал ткань, Анита приглядывалась и принюхивалась к содержимому миски, которую поставили перед ней. Гуммус специальный концентрированный оказался удивительно густой гороховой похлебкой или, может, супом, полным измельченного чеснока, измельченного репчатого лука, и все это перемешано с кунжуковой пастой, набито лимонной мякотью и до краев наполнено паприкой. Анита осторожно ткнула в смесь мизинцем и лизнула его. И заплакала. С сосредоточенным видом вытерла слезы рукавом, медленно отставила миску и принялась за сокус.

– Э… – сказал трактирщик несколько напряженным голосом. – Дарагой кавер, дарагой… Не иначе из башни самого Оттомана. Пойду, пойду я, просты, дэла у мэня…

Он заторопился прочь. Шон пожал плечами, положил ткань рядом и с аппетитом принялся за плов по-сулеймански, заедая его таббулехом с кунжутом и закусывая капустой, фаршированной бараниной.

– Али, так ты гуммус не будешь? – спросил он с набитым ртом. Ведьма, сглотнув, покачала головой и кончиками пальцев придвинула к нему миску. Тремлоу кивнул и продолжил поглощение пищи, макая пахвалу в гуммус.

– Кто такой Оттоман? – спросила она, оглядываясь на хозяина, который подступил к шестерым мужчинам в юбках и, подобострастно склонившись, что-то зашептал тому из них, на голове которого шапка была зеленого цвета.

– Падишах, – невнятно откликнулся Тремлоу, с усилием жуя. – Ну типа короля местного. Превосходный, надо сказать, гуммус. Ешь свою нугу, Али, не стесняйся.

– А тебе не показалось, что его акцент был того… несколько преувеличенным? – поинтересовалась ведьма. – Как-то чересчур показушно…

Шон кивнул.

– Угу, показалось. Он, может, догадался, что мы иностранцы… За туристов принял и стал изображать местный колорит. Они все тут так себя ведут, когда с туристами, а между собой – так небось нормально разговаривают. Хорошо еще книжечки не пытался всучить.

– Какие книжечки?

– Еще увидишь… Это здесь специально для приезжих. Как начнут тебе их совать, так не знаешь, куда деваться. С картинками такие… Ты ешь нугу, Али, ешь.

Караван-сарайщик тем временем отошел в другой конец зала и присел на корточки возле очага, глядя поверх голов отсутствующим взглядом.

– Если ковер, от которого этот кусок, из падишахской башни, – продолжала Анита, допивая сокус, – то переночуем здесь, а завтра с утра прямо туда и пойдем?

– Думаешь, пустят нас? – усомнился Шон.

– А вдруг туда экскурсии какие водят… Как у гномов?

Напуганная знакомством с гуммусом Анита наконец осторожно придвинула мисочку с нугой и задумчиво оглядела данный образчик восточной кулинарии.

– Может быть. Хотя ковер не обязательно именно оттуда. Он просто дорогой очень, как я понял. Значит, может быть из дома какого-то богатея… – Рыцарь замолчал, когда один из шестерых в юбках, тот, чью голову украшала зеленая шапка, встал и неторопливо пошел между коврами. Ведьма заметила, как сидящие горбились, когда он топал мимо, низко наклоняли головы, стараясь не привлекать внимания.

Зеленошапочный остановился над их ковром, сбоку от Тремлоу. Рыцарь дожевал пахвалу и медленно поднял голову.

– Что надо, дарагой? – спросил он после паузы и, глянув на ведьму, губами беззвучно проартикулировал: дер… виш…

От большого ковра под стеной медленно приближались еще двое мужчин в юбках. У одного в руках был сдвоенный барабан, у другого – тростниковая флейта.

– Слышал, вы что-то ищете? – спросил дервиш. Говорил он медленно и не очень внятно, монотонно, но зато без всякого акцента.

Анита почти завороженно рассматривала его. Лицо у главного дервиша было прямо-таки выдающейся узости: в какой-то момент ведьме даже показалось, что она видит торец доски. Загорелая, заросшая щетиной, с впалыми щеками и тонким носом, физия эта производила впечатление неприятно резкое и как бы пронзительное. А темные глазки напоминали сколы от загнивших сучков.

– Ищем, да, – откликнулся Тремлоу, снизу вверх глядя на дервиша. Двое других подошли к рыцарю и встали по бокам. – Ковер…

Широченная грязно-белая юбка колыхнулась, когда зеленошапочный приподнял ногу и ткнул носком светлой матерчатой туфли в кусок ткани, лежащий возле Тремлоу.

– Этот?

– Именно, дорогой. А ты можешь что-то рассказать?

Дервиш склонил голову, помолчал и пробубнил без всякого выражения:

– Так это мой ковер.

– Да-а? – искренне удивился Шон. – Что, серьезно?

По лицу зеленошапочного было видно, что он всегда абсолютно серьезен. Такой уж человек.

– Недавно пропал, – забормотал он, – мой любимый ковер, лучший во всем стойле, угнали его. Сегодня днем вернулся, сбежал от преступников, весь истерзанный, порванный, слова сказать не мог, умер, бедняга, так это ты его украл, а теперь ищешь, когда он от тебя сбежал, убийца!

«Так-так… – подумала Анита, на всякий случай кладя пальцы на край миски с нугой. – Начинается…»

– Убийцы вы, – продолжал нудить зеленошапочный, – безжалостные садисты, похитители чужих ковров, иностранцы, начинайте, Мевлеви и Хальвети…

Ведьма не сразу и поняла, что последние слова обращены к тем двум, что подошли вслед за главным. Дервиши подняли инструменты, у одного в руках появились тонкие палочки, и он принялся колотить в барабан. Второй задул в тростниковую флейту. Разглядев, что под стеной остальные дервиши встали, Анита подобрала под себя ноги, приготовившись вскочить.

Стоя на одном месте, зеленошапочный вдруг закружился.

– Ух! – произнес Шон таким тоном, каким в иных мирах произносят слово «упс». – Али, поберегись…

Он начал привставать. Музыка зазвучала громче, дервиш превратился уже в конус – юбка его будто расширилась, приподнявшись в потоке воздуха; по бокам смазанного сероватого силуэта, увенчанного зеленым цилиндром, возникли быстро мелькающие стальные блики – откуда-то дервиш достал ножи. Музыканты продолжали играть, а остальные трое тоже закружились, при этом приближаясь по коврам мимо отпрыгивающих и откатывающихся в стороны постояльцев.

Главный дервиш качнулся вбок, Шон вскочил, а ведьма запустила в барабанщика миской с остатками нуги.

И после этого началась настоящая караван-сарайная драка.

Она имела местный колорит, отличалась от трактирных, которые Анита несколько раз в жизни наблюдала, ярким национальным духом и экзотическим восточным стилем.

Когда Тремлоу, вскочив, шагнул в сторону, а главдервиш качнулся, скользя к нему, ведьма вцепилась в углы коврика и дернула изо всех сил.

И дервиш опрокинулся, как юла, все еще продолжая вращаться, – да как покатится по полу, расшвыривая во все стороны посуду и взметая ковры! Раздались крики. Ведьма пнула носком сапога того, что играл на флейте. Инструмент издал резкий протяжный взвизг, словно птица, которая летела, свиристя на одной ноте, когда в нее попали камнем.

Зеленошапочный врезался в стену, подскочил, будто резиновый шарик, перевернулся на ноги и вновь заскользил к рыцарю – и все это не прекращая стремительно вращаться. Трое кружащихся дервишей с разных сторон налетали на Шона, будто смерчи на дерево, а рыцарь бил по ним кулаками, отбрасывая от себя. Хозяин у очага ревел, посетители с визгами и стонами разбегались и расползались.

К удивлению Аниты, музыканты в драку не вступали – уселись, поджав ноги, колотя в барабан и дуя в тростниковую флейту. Наверное, мелодичное оформление в восточной манере было необходимым условием доброй караван-сарайной потасовки.

– Беги! – проревел Тремлоу, когда главдервиш достиг его. По дороге тот перевернул лампу: потекло масло, и теперь один из ковров горел. Вот-вот могло заняться все промасленное убранство заведения.

Рыцарь отскочил – два шипящих серых конуса столкнулись и разлетелись, словно бильярдные шары. Шон схватил с пола горящий ковер и набросил на голову зеленошапочного.

Во все стороны полетели искры – будто посверкивающее красным трескучее колесо с дервишем в центре. Анита запустила в барабанщика тарелкой с недоеденным гуммусом. Рыцарь, подхватив ведьму, рванулся к выходу. Огонь разбегался по другим коврам, облизывал доски пола. Хозяин на четвереньках полз за очаг, а в дверях образовалась живописная куча мала – там столкнулось несколько постояльцев. Теперь они лежали или стояли на четвереньках, дергались, пытаясь расцепиться и вывалиться наружу. Тремлоу, сжимая Аниту в объятиях, с разбегу перескочил через них.

Ливень сменился мелким дождиком. Снаружи было темно, хотя из двери и окошек караван-сарая лились полосы света. В самой широкой полосе, что тянулась от дверей, будто шло представление сошедшего с ума цирка теней: там корчились странные силуэты, возникали и тут же пропадали фигуры удивительных горбатых зверей, случайные изображения и картины – их отбрасывали постояльцы, превратившиеся в сцепленную кучу тел, из которой во все стороны торчали дергающиеся руки и ноги.

У навеса Тремлоу поставил ведьму на ноги.

– Сейчас ступу выведу. – Он нырнул в пахнувшую навозом темень. Донесся шелест соломы, глухой шлепок, сдавленное проклятие, затем – рев осла.

– Шон, быстрее! – позвала Анита.

– Уже лечу! – откликнулся он.

Позади затрещало, и ведьма обернулась. Из дверей, перепрыгнув копошащихся мужчин, и из трех окон, пробив стекла, одновременно выскочили конусовидные силуэты. Вращаясь с отчетливым свистом, они заскользили к навесу. Даже в полутьме было видно, что за одним из них остается шлейф сероватого дыма.

– Шон! – крикнула ведьма. – Они уже…

Ответом был громкий треск и новый ослиный вопль – обрушив пару загородок, «Звезда восхода» вылетела наружу.

Но дервиши уже настигли их.

– Давай! – заорал Тремлоу, протягивая руку. Другой он вцепился в рулевую дугу.

Один из противников высоко подпрыгнул, второй с размаху налетел на ступу, и она качнулась прочь от ведьмы. Тремлоу, не удержавшись, полетел на дно, сильно стукнувшись затылком и потянув дугу на себя – та с треском переломилась. «Звезда восхода» рывком взлетела, двигаясь в обратном направлении, к загону. Анита успела схватиться за борт, ноги поволокло по земле, потом земля исчезла, но тут же в лодыжки вцепились две руки.

Ведьма изо всех сил дернула ногами. Ступа вломилась в навес. Заскрипели, застонали доски. Навес начал медленно заваливаться, проседая. Ослы и мулы разом взревели.

А пальцы Аниты сорвались с борта.

– Ай! – взвизгнула она, в дожде из трухлявой древесины и щепок падая на солому возле ревущего во всю глотку мула. – Шончик!!!

Но ступа уже превратилась в темный, плохо различимый силуэт, летящий прочь – все дальше и дальше.

* * *

Шонтрайль де Тремлоу де Ривилль де Крайсак встал на четвереньки и помотал головой. Дождь еще шел, холодные редкие капли падали вокруг… И что это, интересно, так свистит?

– Анита, мы летим, да? – спросил он.

Рыцарь поднялся на колени, ухватившись за борт, выглянул. Свистел воздух – ступа двигалась со скоростью, которая в брошюрке по управлению «Звезды восхода» наверняка определялась как «недопустимая». Что-то похрустывало и поскрипывало. Город растворился во тьме, теперь под ступой – она двигалась не слишком высоко – проносились редкие деревья.

– Дорогая, придется нам как-то снижаться… – Он повернулся и замолчал. Аниты здесь не было.

Тремлоу прыгнул к рулевой дуге, собираясь развернуть ступу, чтобы возвратиться к караван-сараю, – и обнаружил, что дуга тоже исчезла, остался лишь обломок, торчащий из борта в носовой части.

Шон вцепился в этот обломок, попробовал повернуть его, затем дернул – раздался хруст, и «Звезда восхода» легла набок. Сзади затарахтело, пронзительно зашипело… Он кое-как оглянулся: оба рюкзака с вещами скатились по борту и пропали во тьме, остался только тюк, зацепившийся за какую-то деталь оборудования. Тремлоу вновь дернул, ступа начала выравниваться, вихляя из стороны в сторону. Рыцарь потянулся ногой к одной из утопленных в днище педалей, чтобы затормозить, и тут впереди возникло высокое дерево с раскидистой кроной. Нажать на педаль он не успел: летательное средство врезалось в ветви, ломая их, пронеслось сквозь крону, при этом массивная ступа качалась, как легкая лодочка на волнах. Тремлоу бросило на дно, и когда он вновь выпрямился, «Звезда восхода» напоминала летящий над землей большой ком омелы – со всех сторон ее усеивали шелестящие листвой обломки.

Впереди был пустырь, за ним начались руины дворца Безумного Падишаха. В полутьме виднелись уродливые кривые очертания, провалы окон, сквозь которые мерцали звезды, изломанные арки и покосившиеся колонны. И самый большой силуэт высился прямо по курсу – остатки древнего дворца. Дальше начинался лес, за которым возвышался Попокапетль. Шон еще успел разглядеть, что на тупой вершине его, вознесшейся далеко в черное небо, багровеет полупрозрачное облако, а затем с силой вдавил педаль… и та провалилась, с хрустом ушла в днище.

Ступа описала мертвую петлю.

Хорошо, у Шона де Тремлоу был крепкий, много повидавший и много растворивший желудок. Он лишь глухо булькнул, а больше никаких претензий не высказал. Когда «Звезда восхода» оказалась над ним, рыцарь, вцепившийся обеими руками в обломок дуги, повис ногами книзу, мельком увидел блеклые огоньки оставшегося далеко позади города, а затем, пребольно ударившись копчиком, рухнул задом на дно. Он тут же вскочил, покачнулся – перед глазами слегка плыло – и присел, увидев, что они несутся прямо к высокому зданию.

– Ма-а-а-а… – протяжно закричал Шон, топая ногами по дну в поисках педалей и терзая остатки дуги, – …а-а-а-т-т-ть…

Впереди оказался обширный, в десять локтей высотой, пролом на месте большого окна. Рыцарь упал на дно, прикрыв голову руками; борта со скрежетом пробороздили верхний край пролома, обдав Шона каменным крошевом… затем еще несколько секунд полета сквозь гулкую тишину огромного помещения – и «Звезда восхода», на полном ходу врезавшись в стену, раскололась на две части. Тремлоу на мгновение повис в облаке обломков, словно прилипнув к стене – в десяти метрах под сводчатым потолком, полускрытым балками и стропилами. Далеко внизу он увидел пол, усеянный обломками мебели, а затем части ступы рухнули вниз и присоединились к этим обломкам, заняв почетное место среди перевернутых набок безногих кресел, раскуроченных столов и диванов с порванной обивкой.

Но Шон не упал. По периметру вдоль стен тянулся карниз в полметра шириной, и Тремлоу сначала повис на одной руке, вцепившись в его край, а после подтянулся и сел, прижавшись спиной к холодному камню.

На лице рыцаря расцвела улыбка. Если бы не исчезновение Аниты, он был бы очень доволен – такая жизнь была как раз по нему. Не хватало разве что меча и двух-трех чудовищ.

Рыцарь огляделся. Все смолкло, в просторном зале заброшенного дворца стояла тишина. Над карнизом в стене виднелся дверной проем, дальше еще один. Сверху донесся шелест, и Шон, уже приподнявшийся, чтобы пройти по карнизу и заглянуть в один из проемов, вновь присел, вглядываясь.

Балки и стропила образовывали сложную решетчатую конструкцию, частично скрывшую потолок-купол. Все это тихо скрипело – древнее трухлявое дерево словно покряхтывало и постанывало под гнетом собственного веса. Какие-то длинные тени висели там… «Летучие мыши!» – понял наконец Тремлоу. Но очень уж здоровые, не иначе вампиры какие-нибудь местные. А меч-то вниз упал вместе с частями ступы…

Он вновь приподнялся, когда один из висящих головой вниз темных силуэтов качнулся, расправляя крылья. Зашевелился второй, приглушенное бормотание достигло ушей… «Нет, не мыши», – понял Шон. Под потолком древнего здания висели летучие ковры.

Хорошо хоть ее не связали, а замотали в один из ковров, который дервиши вытащили из караван-сарая. Оттуда доносились вопли и шипение – внутри тушили начавшийся пожар. Ковер пах паленым, но не сильно. Заматывать девушек в ковры – это, как поняла Анита, освященный веками древний восточный обычай. Вообще-то унизительное положение, когда ты выполняешь роль начинки в большой трубочке с кремом, которую кто-то взвалил на плечо. Ковер переломился в том месте, на которое пришелся Анитин живот, и теперь она висела, согнувшись под углом в семьдесят градусов. Но ведьма решила, что унижен только тот, кто чувствует себя таковым. А поскольку она себя униженной не ощущает и дервишей этих не боится – лишь слегка опасается, – то и все нормально, можно расслабиться…

Руки были прижаты к бокам, но задрав голову и скосив глаза, она увидела круг, в котором рывками двигалась мокрая мостовая. Внешние звуки почти не доносились, лишь очень приглушенные шаги. Иногда дервиши переговаривались, бормотали что-то неразборчивое. Анита припомнила, как они выглядели, – лица до того, как началась драка, она успела разглядеть вполне отчетливо. Все дервиши были очень такими, как бы сказать… ну типа Шона. Твердо очерченные крупные подбородки, мощные носы, скулы… Этакие мужчины в расцвете лет и красы. Но в отличие от Тремлоу в их лицах – и особенно это касалось главдервиша – присутствовало, на взгляд ведьмы, что-то неприятное. Слишком надменные и не то чтобы самодовольные, а… Внутри ковра ведьма пожала плечами: неприятные рожи, короче говоря.

Мостовую сменили ступени. Зазвучали голоса, кто-то задавал вопросы, дервиш отвечал, но слов она разобрать не могла. Звук шагов изменился, даже сквозь ковер было слышно, что он стал более гулкий и как бы торжественный. Они вновь поднимались по лестнице, на этот раз мраморной, с очень широкими ступенями. Когда она закончилась, раздался скрип открывшейся двери, после чего потянулись полутемные извилистые коридорчики. Аните все это уже стало надоедать – скучно как-то…

Ковер, в который была запелената ведьма, сняли с плеча; ее повернули, она вновь задрала голову – в круге возникла чья-то рожа, вполне зловещая. Темные глаза заглянули внутрь, прозвучал приказ, после чего главдервиш, несший теперь ковер на руках, будто возлюбленную, вошел в новое помещение. Донеслось приглушенное журчание и хрустальный перезвон.

«Ду-ду-ду…» – вновь неразборчивый голос. «Бур-бур-бур…» – ответствовал второй.

Ковер качнулся, и Анита ойкнула, когда он упал на что-то твердое и покатился, разматываясь. В конце концов она улеглась на бок, вытянув ноги, лежа щекой на ворсистой поверхности. Все вокруг еще слегка вращалось, но головокружение быстро прошло.

– Великий Визирь… – прошептали сзади, и чей-то голос вяло проблеял впереди:

– Сколь тяжел гнет государственного управления…

Анита приподнялась, глядя по сторонам.

Помещения со столь дорогой обстановкой она еще не видывала. На деньги, которые стоили все эти украшения, золотые статуэтки, здоровенные коврища и маленькие коврики, серебряные блюда и узорчатые занавесочки тончайшей работы, можно было, наверное, купить весь королевский замок Пер-Амбоя вместе с обстановкой, конюшнями и гобеленом из кабинета Валдо Мосина. Слева в фонтанчике журчала вода – над гипсовой чашей висел поддерживаемый изогнутым прутом писающий амурчик-посыльный, голый, но в чалме, – а справа в большой золотой клети важно прогуливались три фазана. Яркий свет масляных ламп и свечей отражался от хвостов, будто в копчики птиц были вставлены большие пышные веера. Густой запах благовоний и чего-то еще, кисло-сладкого и пряного, заполнял помещение, напоминающее скорее некую чудесную рощу: здесь было множество узких малахитовых колонн, потолок же украшали барельефы в виде облаков странной формы, а ковры на полу создавали подобие пышного травяного покрова.

Анита чихнула, потерла переносицу и села, поджав ноги. Оглянулась – трое дервишей, низко кланяясь, пятились в сторону узкой дверцы.

– Недоедать и недосыпать – вот доля моя…

Дервиши один за другим исчезли в проеме, и дверь захлопнулась. Анита посмотрела вперед.

Великий Визирь, полулежащий на небольшом возвышении, был трудноразличим в складках парчи и шелка. Отчетливо виднелась только лысая голова. Худое, как и у дервишей, лицо, морщинистый лоб и седая борода, очень длинная. По бокам от возвышения стояли две женщины в интересной одежде: пять тонких золотых колец, четыре – поменьше, опоясывающие запястья и лодыжки, и одно побольше – на талии. Оно служило чем-то вроде пояса для почти прозрачных штанишек, внизу собранных складками и закрепленных у пары колец на ногах. Состояли штаны, как показалось ведьме, из бледной марли. Женщины были крупными, на голову выше Аниты, брюнетками и держали в руках опахала: длинные палки с перьями, разноцветными и подстриженными так, чтобы образовывать идеальные овалы. «Возможно, именно для этого и держат здесь фазанов?» – подумала она.

– А условия? В каких условиях приходится работать? – брюзгливо осведомился бородатый старикашка.

У его ног – которых, впрочем, было не разглядеть в блестящем шелково-парчовом хаосе – прикорнула третья брюнетка. Рядом посверкивало большое блюдо, полное персиков, винограда и каких-то еще фруктов, названия которых ведьма не знала. Женщина при помощи крошечного серебряного ножика очистила персик от кожуры и, низко склонившись, протянула его на ладони. Бородач вяло подался вперед, издав сосущий звук, ухватил фрукт губами, запрокинул голову, разинул рот и проглотил – ведьме показалось, что целиком, не пережевывая. На тощей морщинистой шее вздулся кадык.

– Зачем чистить персик? – спросила Анита, привставая. – Он же и так вкусный…

Визирь изнеможденно заелозил посреди полотнищ ткани, наконец сел, поджав ноги, и негромко щелкнул пальцами. Двигался он мучительно медленно, словно вот-вот помрет. Казалось, его одолевает какая-то неизлечимая болезнь, а еще – всепоглощающая хандра.

На полу рядом стоял кальян… и это был такой кальян, что ведьма не сразу и догадалась о его назначении. Сосуд, полный густой вишневой жидкости, напоминал прозрачный бочонок, над которым возвышалось покрытое сложными узорами серебряное копье полутораметровой длины. Керамическая чашечка для табака была размером с тарелку, а углем, который тлел на ней, можно было спалить город. Рядом лежала толстая гибкая трубка с мундштуком, через которую положено втягивать дым, – как свернувшийся кольцами питон.

Занимающаяся фруктами служанка ухватила мундштук, с видимой натугой подтянула конец шланга, став на колени и склонившись так, что лоб коснулся парчи, двумя руками протянула его Великому Визирю. Взяв мундштук, тот вставил его в прореху между бородой и усами.

Кальян забурлил, забулькал. От него пошло тепло. Анита моргнула – ей показалось, что в стеклянной емкости среди потоков вишневого что-то проплыло, и на мгновение сквозь прозрачную стенку на ведьму глянул большой мутный глаз.

Визирь, сидящий с поджатыми ногами и обеими руками ухватившийся за мундштук, замер. Впалые синеватые щеки его стали надуваться. Глаза медленно увеличивались, наливаясь красным. Он все вдыхал и вдыхал, на бритой голове проступали мелкие поблескивающие бисеринки. В кальяне булькало. Анита со смешанным чувством опаски и уважения наблюдала за Визирем. Угли разгорались, пыша жаром, пряный запах усиливался, кальян начал слегка раскачиваться… Заволновались фазаны в клетке – качая хвостами, отступили к дальней стене. Служанки с опахалами мелкими шажками пятились в стороны, а та, что передала курильщику конец шланга, отползала, подтягивая за собой блюдо с фруктами и нервно оглядываясь. Приглушенный сосущий звук, который издавал Визирь, стал громче, надрывнее. В стеклянной емкости бурлило, там что-то извивалось, дергалось в густо-красных водоворотах…

– Ы-Ы-Ы-Ы-Ы-Х!!!

Одежды на плечах Визиря взвились, будто крылья, самого его приподняло над возвышением, а борода вытянулась двухметровым клином параллельно полу, содрогаясь в потоке воздуха, исторгнутого изо рта, который превратился в бледно-розовую букву «О».