Текст книги "Вхождение в Церковь. Первая ступень: Воцерковление"

Таинство Покаяния (Исповедь)

Слово «исповедь» знакомо каждому. Исповедовать – значит открывать, объявлять во всеуслышание. Это действие противоположно тому, которое выражается словом «утаивать». Когда мы причащаемся, мы перед Чашей исповедуем, что Христос – Сын Бога Живого, пришедший в мир грешников спасти. Тут же после этого мы причисляем себя к этим самым грешникам и даже более того – называем себя первым из них. Таким образом, исповедание Христа неразрывно соединяется с исповедованием себя грешником. Человек, убежденный в своей праведности (отметим: всегда мнимой), не нуждается во Христе, пришедшем взыскать и найти погибшего от грехов человека.

Если исповедовать значит открывать, то исповедоваться – значит открывать что-то о себе. Это «что-то» есть наши личные грехи, совершенные вольно и невольно, днем и ночью, в уме и в помышлении. Если в покаянии участвуют двое, приносящий покаяние и принимающий его, то есть человек и Бог, то в исповеди принимают участие трое: человек, Бог и слуга Божий. Это наличие третьего является серьезным препятствием для одних и соблазном для других. Многим кажется, что достаточно личной молитвы, прямо и без посредников обращенной к Богу, достаточно личного осознания греха и сожаления о нем.

Исповедь – это таинство, груз рациональности которого максимален

Но покаяние не ограничивается одной лишь исповедью. Как целожизненный подвиг, покаяние включает в себя и милостыню, и примирение с обидчиками, и воздержание, и борьбу со страстями. Вся жизнь христианина охватывается именем покаяния, ибо имя это переводится как «перемена» и для вечной жизни в Боге нам нужно измениться. Но есть, несомненно, в покаянии место и для исповеди, как есть место для посещения врача в трудном деле лечения.

Исповедь – это таинство, груз рациональности которого максимален. Поэтому оно и самое страшное: непонятно, с чем приходить, как, что говорить? Оно ассоциируется с судебной процедурой, с экзаменом и еще с рядом неприятных вещей, где есть свидетели, обвинители, прокуроры, адвокаты, протокол, допросы, список возможных грехов, параграфы возможной вины или оправданий. И все это человека пугает, настораживает, он пытается как-то подготовиться, защититься. Мы уже говорили, что попытка составить исчерпывающий список всех своих грехов чаще всего происходит от непонимания сущности покаяния, это попытка достичь полноты человеческими средствами… Но полнота не достигается количественными усилиями. Здесь нужно, чтобы Бог помогал, Бог врачевал человека.

В таинстве Исповеди есть безусловное действие врачующей благодати Божией. Я бы сказал, что это таинство многофункциональное. Для тяжкого грешника или человека крещеного, но долгое время прожившего вне общения в Церкви, это способ вернуться в храм. Для человека, который Церковь не покидал, а ведет борьбу с грехом и ощущает на себе шрамы и пыль борьбы, – это способ поддержания «духовной гигиены». Это постоянный духовный стимул и встряска, способ держать себя в тонусе, когда мы ничего страшного на исповедь вроде бы не приносим, но приносим бытовые следы борьбы с грехом, который никуда уходить не собирается.

Про первую исповедь мы говорили подробно, а вот что происходит дальше? Мы прибегаем к таинству Покаяния снова и снова, приходим с тем, что есть, с тем, что знаем о себе, и возникает вопрос: надо ли нам углублять испытание своей совести, надо ли «ковыряться» в своей душе дальше? Вопрос не простой. Степень зрения вглубь находится в адекватном соотношении с качеством нашей жизни, нашей веры. Мы можем быть преступно слепы, и тогда нам нужно открывать глаза. Мы можем быть адекватно зрячи, и большего нам знать будет уже нельзя. Узнавать о себе все тоже нужно постепенно, здесь нужна педагогическая чуткость и аккуратность. Когда достигший седых волос человек не понимает, что жизнь – это слезы, труд и неуверенность в завтрашнем дне, что все люди грешны, что все умрут и все воскреснут, что гордиться человеку перед другими нечем, что, осуждая кого-то, рискуешь повторить то же самое спустя самое короткое время, ему, конечно, надо объяснить все это, потому что это преступное незнание. Но когда человек думает: у меня на самом деле гораздо больше грехов, чем я ощущаю сегодня, надо мне достать их из самой глуби, чтобы совершить акт глубокого покаяния, – это может быть опасно.

На священника здесь возлагается очень большая ответственность: он должен будить спящих, а не в меру горячих – останавливать. Человек может в стремлении понять себя глубже узнать такое, после чего и жить не захочет. Внутри каждого есть глубинная причастность ко всему злу, что творится на свете. Каждый отдельно взятый человек, как сын Адама, несет в себе рану всего Адама. На бытовом уровне я, конечно, отвечаю за свое и ни за Тамерлана, ни за Тутанхамона не отвечаю. Но чем глубже движется человек, тем больше он ощущает свою причастность к человечеству вообще и свою личную связь с жизнью Адама, потому что каждый из нас проживает жизнь первочеловека: рай Божественной благодати, богоотступничество, грехопадение, изгнание, прощение.

Подчеркну, грехопадение Адама – это наша личная печаль. Мы эту печаль можем пережить очень близко к тому, как пережил ее Адам. Взаимоотношения между Богом и человеком, потеря благодати и обретение ее – эта Адамова драма касается каждого. И чем глубже человек проникает в свою внутреннюю жизнь, тем более широкими пластами он может мыслить. И чем больше человеку дано, тем глубже он может проникнуть в совесть – даже не свою, а эсхатологическую совесть человечества. Почему гениальный писатель понятен всем эпохам и даже в переводе не теряет своей оригинальности? Потому, что он пробрался туда, где перестал быть человеком только, допустим, XVII века и только пригорода Лондона. Он добрался до такой глубины, где стал понятен африканцу, японцу, русскому, человеку XX и XXI веков. Мы все из радиуса разрозненности, из разных эпох и континентов, сходимся к центру, к Адаму, к его взаимоотношениям с Богом, никогда не устаревающим и не меняющимся, всегда свежим и актуальным в любом времени и пространстве. И таким образом расстояние между нами делается все меньше и меньше. А зайти в сам центр – значит, понять всех, как себя, и себя, как всех. Ощутить всеединство с человеческим родом вообще. Вот почему Достоевский говорил, что всякий за всех и за все виноват. Каждый из нас лично виноват во всем, что было и что будет, иначе почему мы в Великую Пятницу плачем возле креста с Христом распятым? Плачем потому, что мы убийцы на самом деле…

Вот та глубина, до которой человек может дойти. Но дойти – постепенно. Это опасная глубина, на ней дышать трудно. Почему святые ощущали себя такими греховными? Уж наверное, на бытовом уровне они были не греховнее нас с вами. А ведь имели чувство, что «нет блудницы хуже меня», то есть совершенно искренне думали, что любая падшая женщина лучше их. Наверное, они дошли до такого понимания не в один день. Они постепенно спустились на эту глубину и поэтому могли находиться в ней. И не факт, что, если я спущусь туда сегодня, я не задохнусь или не сойду с ума.

Поэтому то, что я сегодня знаю о себе, вполне достаточно для меня сегодняшнего, адекватно моему уровню сознания. С этим можно и нужно идти на исповедь. Если я стану жить чище и лучше, то узнаю о себе больше. Бог будет награждать меня какими-то новыми знаниями о моей сути – по мере того как я буду становиться все лучше и лучше. И тогда эта страшная тайна обо мне, которую Бог только одному мне откроет, будет держать меня в ежовых рукавицах, и я не стану задирать нос, а стану смиреннее всех.

Какова роль в таинстве Исповеди священника? Либо громадная, либо никакая. Если священник почувствовал человека и у него есть достаточно опыта и знаний, то он способен повести к покаянию и «вылепить» нужное. Это настоящее духовничество, сродни старчеству. Если этого нет – лучше, чтобы священник был просто свидетелем таинства, и больше ничего. Таинство совершается, но священник как бы устранен. Главный здесь Христос, к Нему люди приходят. А второй по степени важности – сам грешник. Он, собственно, и есть тот, ради кого все происходит. Священник здесь тоже очень важен, но он не первый и не второй, он третий.

Каждый из нас лично виноват во всем, что было и что будет

Грешник кается перед Христом, говорит, что он согрешил перед Господом тем-то, тем-то и тем-то. Единственное, что священник позволяет себе, – спросить: «Все?» И, как служитель таинства, накрывает кающегося епитрахилью и говорит: «Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия, да простит тебе вся прегрешения твоя, и я, недостойный иерей, властью Его, мне данною, прощаю и разрешаю тебя от всех грехов твоих». Итак, в данном случае священник не берет на себя роль учителя, он просто исполняет священные обязанности. И это очень хорошая функция. Потому что много проблем начинается тогда, когда батюшка, что называется, начинает лечить пришедшего, не имея для этого достаточного опыта, умения и знания. Или же, столкнувшись с из ряда вон выходящим случаем (исповеди же бывают разными) и не зная, как поступить, пытается что-то своим умом сделать. А в таких случаях лучше устраниться.

Повторю, есть два режима, их важно не перепутать. Либо священник ведет человека – но он должен чувствовать, что в силах его именно вести, а не ломать, не насиловать, – либо чувствует, что не в силах вести его. Да человеку это и не надо. Он пришел просто покаяться. И священник просто выслушивает его и читает над ним разрешительную молитву.

Как сами священники разные, так и приходящие люди тоже разные. Некоторые ждут от исповеди именно советов, вразумлений и наставлений. У них есть убежденность, что говорить о себе нужно подробно, долго, с объяснениями. Другие, наоборот, кратки: «Я знаю, в чем я согрешил: был праздник, мы сидели за столом, съели много, выпили лишнего, наговорили ерунды, в общем, испортили себе вечер».

Вот с этим «букетом», допустим, человек пришел. Ему не нужно никаких советов, он и так знает, в чем согрешил – «объедохся, опихся и без ума смеяхся». Так тоже правильно. От священника ему в данном случае не нужно ни руководства, ни духовного совета. Ему тяжело, он кается и ищет оставления греха. И вовсе не спрашивает совета (не всегда ж, действительно, человек ищет наставления!).

Исповедь – это самое личное таинство. Если все остальное одинаково для всех, то таинство Покаяния – это нечто совершенно уникальное. Таинство одного. И здесь к каждому человеку нужно по-особому подойти.

Таинство совершается, но священник как бы устранен. Главный здесь Христос

По моему личному опыту, хорошо иметь духовника – постоянного священника, который помогает расти духовно. Но далеко не каждый его имеет. Если нет духовника, то хорошо иметь священника, знающего тебя давно, которому не надо заново рассказывать всю свою жизнь. Ведь когда приходишь на исповедь в первый раз, священник может спросить, как давно ты ходишь в церковь, каково твое семейное положение, где ты работаешь, то есть ему важно хоть немного узнать человека. Поэтому хорошо иметь того, кто не будет тебя каждый раз заново расспрашивать и кому не надо будет постоянно носить свои «болячки». Ему хорошо исповедоваться в грехах, которые тебя чаще всего тревожат и составляют твою мучительную тайну. Если ничего страшного в твоей жизни не происходит, а происходит бытовое, что не сильно ранит тебя, то можно спокойно идти к любому священнику в любом близлежащем православном храме, а также оказавшись в поездке, на отдыхе, в паломничестве.

Часто спрашивают, может ли считаться приходской священник духовником? Может, конечно. Приходской священник – высокое звание, и он может быть духовником, может, как говорится, носить в своих руках души человеческие. В случае если он не вырастает до старца, все равно он великий человек, потому что приносит Богу бескровную жертву (то есть Евхаристию), совершает другие таинства, поминает на службе людей живых и усопших, вникает в их судьбы и нужды через исповедь и беседы, проповедует Евангелие. Самый «неказистый» священник – все равно великий деятель на незримом духовном поле. Поэтому, конечно, приходское священство призвано быть духовническим священством.

Исповедь – это самое личное таинство. Таинство одного

Наше приходское духовенство, согласно традиции, в большинстве своем женато. И это важный факт, это величайший плюс, который отличает нас, например, от католиков. С какими проблемами приходят люди на исповедь? Отнимите от человека семейные проблемы – и ему практически не в чем будет исповедоваться! Теща и зять, мама и дети, свекровь и невестка, жилищная теснота при нескольких поколениях в одной квартире, денежные проблемы, вторая жена, второй муж, измена, пьянство, «муж бьет», «я постарела – муж смотрит на молодых» и т. д. Со всем этим люди приходят на исповедь. Уберите это – и вы уберете 98 процентов потребностей исповедоваться или советоваться со священником. Конечно, все эти проблемы хорошо известны тому, кто сам живет семейной жизнью.

Хорошо прийти на исповедь к «дедушке» – человеку, у которого седая борода, уже взрослые дети, много внуков, который все это видел в своей жизни. Его уже ничем не ужаснешь, он уже все знает, ты для него по возрасту внук или сын, дочка или внучка. Поэтому человек внутренне тяготеет к такому семейственному характеру исповеди, когда тебя поймут, поднимут с колен, помогут распутать твой житейский узел. Это белое духовенство.

Когда исповедуют монашествующие, они, конечно, могут повести тебя выше, к аскетизму, к непрестанной молитве, чтению духовной литературы. Но на простого человека монашествующий духовник, если у него нет чувства такта и меры, может возложить груз, который тот не сможет понести. Здесь надо иметь педагогическую чуткость. Поэтому кому, как не белому духовенству, быть духовниками.

Простой приходской священник – это вполне нормальный духовник. Не каждый равен другому, все они разные. Может быть батюшка с высшим образованием – к нему потянутся студенты, интеллигенты. Может быть батюшка, пришедший в священники из военной службы, который, например, дослужился до полковника, а потом круто поменял свою жизнь. К таким тянутся люди другой категории, почувствовав в нем военную мужскую жилу. Все они разные – и это очень хорошо, именно это и есть духовничество. Люди будут подыскивать духовника под себя, по духу, «по нюху», по интуиции. Один батюшка служит долго, все вычитывает, и кому-то нравится это. А кто-то служит быстро, но остается после службы и беседует с людьми. Один нашел себе здесь, другой – там, и всем хорошо.

Еще нередко спрашивают, есть ли смысл исповедовать грех, если знаешь, что он повторится? Да, есть в этом смысл. Действительно, есть грехи, которые неизбежно повторятся. Например, человек говорит, что рассеивается на молитве или что у него нет любви, нет терпения. Я совершенно уверен, что, когда вы придете через неделю, вы повторите то же самое. Было бы странно, если бы вы сказали: «В прошлый раз я говорил, что у меня нет любви, а теперь есть. И теперь я на молитве не рассеиваюсь». Такие вещи можно повторять всегда или можно не повторять, но подразумевать. Вот откуда берется пыль? Никто не знает, но влажную уборку приходится делать регулярно, потому что и пыль возникает регулярно.

Если же речь идет о серьезных грехах, если вы, не дай Бог, изменяете жене и настолько связались с этим грехом, что знаете, что в ближайшее время не в силах избавиться, в таком случае вам нельзя причащаться, но исповедоваться все равно нужно. В конце концов совесть вас замучает, и либо вы убьете свою совесть и станете животным, либо совесть убьет ваш грех и заставит вас стать человеком. Вы будете воевать с совестью смертельным боем, до хрипоты и крови, пока один из вас не победит.

Итак, нужно говорить о своих грехах на исповеди, даже если они повторяются, – в особенности если это серьезные вещи, которые требуют непременной борьбы с собой. Это как гигиена: вы чистите зубы, хотя уверены, что будете вновь их чистить. Вы стираете свои вещи, хотя уверены, что вам это придется делать еще не раз. И дисциплина исповеди – это гигиеническая дисциплина, она требует повторения, держит вас в тонусе, не дает вам зарасти грязью.

Еще важный вопрос хочется разобрать – как не превратить подготовку к исповеди в желание жить в барокамере? Превращаться в следопытов и выискивать грех не надо. Существуют своеобразные методические рекомендации с точными перечнями всех грехов. Как справочники всех болезней. И один вид этих справочников – объем, убористость текста, сложность языка, обилие информации – может испугать человека: неужели вот так болеют люди? Такие же списки греховных болезней можно «накопать» и в человеческой душе. А чем более усложняется жизнь и общество, тем больше возникает специфических ответвлений греха – информационные грехи, цивилизационные болезни. И получается дурная бесконечность. Человек думает: «Ну в чем же мне каяться?» И получается – либо он вообще ни в чем не виноват, либо уж настолько виноват, что писать это все надо не на бумажку, а в многотомник.

Нужно говорить о своих грехах на исповеди, даже если они повторяются

Это – такая серьезная запятая на пути всякого христианина, и, если к этому неправильно подойти, дальше уж никуда не двинешься. В качестве робкого совета я бы рекомендовал людям поменьше читать «расширенных списков грехов» с их ответвлениями и модификациями, чтобы не впасть в такую любовь к чистоте, которая родит у вас желание жить в барокамере. Можно любить чистоту, но надо понимать, что любая чистота относительна и всегда будет какой-то уголочек, где есть пылинка-соринка. Если же пытаться достичь абсолютной чистоты, то можно заболеть этим стремлением.

Как обнаруживается грех? Только при наличии яркого солнечного освещения. Грязь видна только при дневном свете и при ярком солнце. Если светит, например, фонарик или электрическое освещение, ни пыль, ни грязь на полированной поверхности себя не обнаружат.

Грех познается не от того, что мы берем книжку и изучаем разные проявления греха в человеческой жизни. Вернее, он может так познаваться, но не будет оплакан, определен как враг. Грех познается только под действием благодати. Когда благодать Божия реальным образом коснется человеческой души, только тогда человек будет читать свою, а не чужую жизнь, как книгу. Тогда на нем исполнится пушкинское слово:

 
…с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
 

«Не смываю» – в том смысле, что эти строки уже есть, и делать вид, что их не было, – глупо.

Так вот, под действием Божественной благодати человек может совершить переоценку своей жизни, прочесть ее как книгу поступков – и греховных, и хороших. Ведь человек не бес. И когда он говорит: «В моей жизни все было сплошным грехом», – то субъективно он говорит правду, но объективно это не так. И кроме, может быть, Нерона или другого такого же чудовища, человека без добродетелей не бывает.

Возникает вопрос: а как эту благодать искать? Главное в том, чтобы искать: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам»[43]43
  Мф. 7: 7.


[Закрыть]. Здесь нужно искать тех, кто умнее тебя, беседовать с ними и усиливаться на покаянную молитву, упражняться в различных добродетелях через силу (потому что все добродетели творятся через силу) – и так далее.

На каком-то этапе Господь встречает человека, дает ему меру благодати – и тогда происходит познание себя во грехе и познание того, что, собственно, нужно лечить. Потому что, если, например, блудник распознает в себе сребролюбие и начнет с ним усиленно бороться, он может всю жизнь прозаниматься тем, что в нем второстепенно, и пройти мимо своей главной страсти.

Ищите Духа Святого и в Духе познаете свое окаянство – глубокое и истинное

Познание себя возможно только в благодати, а не по справочникам, а благодать реально подается, поскольку Бог есть, и Он жив, и Он вступает с нами в общение. Вот такую цель можно поставить человеку для того, чтобы он не блуждал справа налево и не искал дополнительной литературы в том вопросе, который до конца в литературе изложен быть не может.

А вопрос познания души в свете Духа Святого не может быть изложен до конца посредством письма. Поэтому не ищите книг – ищите Духа Святого и в Духе познаете свое окаянство – глубокое и истинное. Тогда покаяние будет не бесплодным – оно будет цельным и плодовитым. Чего желаю всякому христианину.