Текст книги "Знак шпиона"

Неторопливо шагая по кривому переулку, Медников перебирал глазами редких прохожих, попадавшихся навстречу. Согбенный старик, опираясь на палку, ковылял куда-то, глядя себе под ноги, на мокрую мостовую. Медников подумал, что жене наверняка уже сообщили о трагической гибели мужа. Интересно, как воспримет Люба это известие? Обрадуется? Загрустит? Застынет оцепенело, скрестив руки на груди, и выжмет из себя мутную слезинку? Кажется, она давно разучилась радоваться или грустить. Скорее всего, просто помянет покойного мужа недобрым словом, и точка. У Медникова есть две серьезные государственные награды, ордена, это не считая всяких там значков и юбилейных медалек. Но стоило повесить ему на грудь и третий орден за то, что он ухитрился прожить долгие годы с этой женщиной, испоганившей, превратившей в сумасшедший дом не только собственную жизнь, но и его, Медникова, существование. Но за такие подвиги орденов, к сожалению, не вешают.

Медников покосился на старый дом на левой стороне переулка, когда-то давно, ещё в студенческие годы, здесь на третьем этаже жил институтский приятель, пьяница и любитель девочек. Попойки в семнадцатой квартире Медников помнил до сих пор, хотя того приятеля, уже пять лет как нет в живых, а квартиру занимают чужие люди. Он посмотрел вперед и встретился взглядом с женщиной в черной шляпке и коричневом кожаном плаще. Ничего примечательно. Средних лет баба, мимо такой пройдешь, не оглянешься. Но сердце Медникова почему-то екнуло и провалилось.

Женщина шла на встречу и, не отводя глаз, смотрела в его лицо. Медников поравнялся с женщиной, пошел дальше. Но вдруг помимо воли замедлил шаг и оглянулся. Дама стояла на тротуаре и смотрела на Медникова. В её глазах застыл испуг. Даже не испуг, нет, животный дикий страх. Неожиданно дамочка сорвалась с места и, резво перебирая ногами, помчалась вверх по переулку, к Сретенке. Психопатка, постоянная пациентка Кащенко, клинический случай нервного расстройства, – решил Медников и ускорил шаг. Или перепутала его с кем-то? С каким-нибудь уркаганом, который на днях вырвал из рук сумочку, в которой лежала пудреница и проездной билет.

Странно. И откуда такой взгляд, дикий, испуганный? Чертовня какая-то. Никогда прежде незнакомые женщины не шарахались от него на улицах. Медников вышел на Цветной бульвар, пресек проезжую часть, прошел пару сотен метров между рядами мокрых пустых скамеек и, выбрав позицию наискосок от главного входа в Центральный рынок, остановился. Без четырех минут час. «Ленд Ровер» ещё не подъехал. Этих англичан когда-нибудь погубит их педантичность. Медников прикурил сигарету, шагнул к стволу старого тополя. Со стороны могло показаться, что приличный мужчина ждет кого-нибудь, возможно, ждет свою судьбу, длинноногую девушку в коротком меховом жакете и ажурных чулочках.

Медников наблюдал за людьми, толкавшимися у рынка, и вдруг решил, что место встречи выбрано не самое удачное, разглядеть, определить в этой толпе, в бесконечном людском потоке на другой стороне бульвара контрразведчиков – задача совершенно невыполнимая, неразрешимая даже для высокого профессионала. Агентами госбезопасности могут оказаться вон те три кавказца, жующие пирожки. Или два парня, стоящие у кромки тротуара и обсуждающие какую-то ерунду. Но сейчас ситуация такова, что нужно рискнуть. Как только дипломатическая тачка остановится, Медников бросится к ней напрямик, перепрыгнет чугунное ограждение, в несколько прыжков доберется до задней дверцы. И все. Он уже в салоне машины, остановить, задержать которую контрразведчики не смогут. Не имеют права.

На часах одна минута второго. Этих чертовых англичашек погубит не пунктуальность, погубит необязательность. Медников со злостью выплюнул окурок.

И тут увидел зеленый «Лэнд Ровер», который медленно, застряв в автомобильном потоке, пробивается к рынку. Все в порядке. Англичан задержали уличные пробки. Надо было это предвидеть. Медников повернул голову направо и не поверил своим глазам. В ста метрах от него стояла та сумасшедшая в кожаном плаще и дико озиралась по сторонам, словно искала кого-то. А по правую руку от женщины милицейский патруль, два парня в серых непромокаемых куртках, лейтенант и старшина. Женщина что-то говорила милиционерам, жестикулировала, показывала пальцем то вправо, то влево. Медникова, стоявшего за деревом, ни женщина, ни милиционеры ещё не успели увидеть.

Он почувствовал, как сердце обожгло кипятком. Еще несколько секунд и его заметят. Проклятый «Лэнд Ровер», зажатый со всех сторон другими автомобилями, не двигался с места. Побежать в его сторону, значит, побежать прямо к ментам и этой отмороженной бабе, которая опознала в Медникове то ли насильника, то ли убийцу, то ли похитителя проездного билета. Но стоять на месте и дожидаться неизвестно чего – гиблый вариант.

Надвинув козырек кепки на самые брови, он вобрал голову в плечи, ссутулил спину и пошел к чугунному ограждению, отделявшему бульвар от проезжей части, поднял ногу, перешагнул невысокий барьер, испачкав брючину. Перед носом двинувшейся машины перебежал на противоположную сторону, смешался с людским потоком. Прибавил шагу, толкая встречных прохожих плечами. Через минуты он вошел в вестибюль метро, где у окошечка кассы не было очереди, купил карточку. Проскочив турникет, побежал вниз по лестнице эскалатора, перепрыгивая через ступеньку. Ощущение было такое, будто он голыми ногами бежал по раскаленному солнцем песку, нет, по горящим углям.

Он успел вскочить в уже отъезжающий поезд, разжав закрытые двери. Здрав руку, повис на железном поручне и отдышался.

Господи, что произошло? Никаких логичных объяснений не находилось. Какая-то женщина в плаще, милиционеры, которых она за собой притащила… Бредовое видение. Сюрреализм в чистом виде. Но все это произошло на самом деле, наяву, в жизни. Пять минут назад его чуть было не взяли. На следующей станции Медников сделал пересадку, в ларьке в переходе купил очки в золоченой оправе с прямоугольными матовыми стеклами. Такая вещь незаменима в жаркий день, но пригодится и сейчас. Нацепив очки на нос, Медников рванулся к поезду, совершил ещё одну пересадку, добрался до кольцевой линии и вышел наверх на станции метро «Добрынинская».

Свернув в переулок, прошел два квартала, стараясь успокоиться. Куда там. Звонить сейчас Дэвису или в английское посольство – чисто безумие, Медников выдаст себя. Компьютера под рукой нет. Но остается запасной канал связи, пейджер. Контрразведка наверняка контролирует пейджинговые сообщения, но пейджер Дэвиса зарегистрирован на чужое имя. Кроме того, понять, кто отправил Дэвису текст, чекисты не смогут. Остановившись возле киоска, Медников купил жетон, закрылся в кабине телефона-автомата. Набрал номер пейджинговой компании, когда девушка оператор, сняла трубку, сказал:

– У меня сообщение, – он назвал номер абонента. – Диктую. Встреча у рынка не состоялась, я немного опоздал. Ровно через полтора часа сам подбери меня на углу Пятницкой улицы и Климентовского переулка. Подпись: Иван Дмитриевич Песков.

Поблагодарив оператора, Медников повесил трубку, вышел из будки и побрел по улице, стараясь не встречаться взглядом со встречными пешеходами. Иван Дмитриевич Песков – один из псевдонимов Медникова. Это имя знает Дэвис и два-три кадровых разведчика из МИ-6. Через минуту англичанин получит сообщение, и все поймет. Адрес для встречи Медников выбрал не случайно. Дэвис неважно знает Москву, но на Пятницкой улице, точнее, в Третьяковской галерее бывал не раз, в залах или в очереди у кассы он устраивал моментальные встречи со своими агнатами. Значит, на заблудится, не опоздает.

Глава одиннадцатая

Мадрид. 2 ноября.

Дьяков зашел перекусить в небольшое кафе на перекрестке двух оживленных улиц. Здесь не подавали всяких деликатесов вроде куропаток в шоколадном соусе с рябиновой подливкой, но кормили, судя по аппетитному запаху, вполне прилично. Дьяков заказал «чанкетес», рыбных мальков, зажаренных в растительном масле и пару минут раздумывал, чем бы запить это дело. Официант посоветовал взять «сангрию», но Дьяков отрицательно помотал головой, вспомнив, что этот напиток изготавливают специально для лопоухих туристов, сливая в одну емкость остатки вина, оставшегося в бокалах и бутылках вчерашних посетителей. Он заказал полбутылки хереса. Не привыкший надолго растягивать обед, быстро управился с жареными рыбешками, выпил вина. Бросив мятые купюры на столик и подхватив дорожную сумку, вышел на улицу.

– И как они такое жрут? – проворчал Дьяков. – Свинство.

Он, выплюнув на тротуар крошечную косточку, шепотом обозвал официанта самыми крепкими словами, какие вспомнились. Оставшись недоволен обедом, он чувствовал неутоленный голод и вкус не прожаренных головастиков, крошечные рыбьи головы, как песок скрипели на зубах, их вонючий дух не перебил даже терпкий херес.

Но хорошее настроение не испортила скверная пища. Впереди долгий не заполненный делами день и вечер, время, которое можно провести в свое удовольствие. Остановившись у газетного лотка, Дьяков взял английскую «Дейли телеграф», постоял у светофора, дождавшись, когда загорится зеленый огонек, перешел на противоположную сторону улицы, на углу которой расположился живописный скверик. Облюбовав скамейку в тени молодого эвкалипта, выбрал место, не загаженное голубями, поставил сумку, присел и развернул газету. Две старухи в нейлоновых париках, сидевшие напротив, кормили хлебными крошками пугливых воробьев. Дьяков решил, что немного отдохнет на скамейке, затем выпьет кофе в турецкой кофейне на углу, снимет номер в приличном и не очень дорогом отеле, куда вечером не стыдно пригласить девочку.

Провести неделю в Мадриде, когда здесь стоит чудесная погода, в меру теплая, но не жаркая, забыть все плохое и составить планы новой жизни. Это заманчиво. Говорят, сейчас хорошо в Швейцарии. Дьяков не успел просмотреть газетные заголовки, как кто-то тронул его за плечо. Дьяков поднял голову. Перед ним стоял Нестеров, переодетый в полицейскую в форму орехового цвета, на его шее болтался оловянный свисток на шнурке. Полицейский был полным высоким человеком средних лет, из-под фуражки выбивались вьющиеся каштановые волосы, по которым давно скучали ножницы парикмахера.

– Синьор иностранец? – спросил Нестеров по-испански.

– Иностранец, – раздраженно кивнул Дьяков и поднялся на ноги.

Как бы ты не презирал испанские законы, к полицейским здесь принято относиться с уважением и осторожностью, потому что в тюрьму можно загреметь за самую мелкую провинность. Этот полисмен, облачен в форму орехового цвета, значит, он служит в «Полисия Насьональ», эти парни следят за порядком в больших городах. Вообще-то в подразделениях полиции путаются даже сами испанцы. Здесь есть муниципалы, есть гражданская гвардия, одетая в форму цвета недоспелого авокадо, есть Верховный корпус, что-то вроде уголовного розыска, эти всегда работают в штатском. Наконец, есть специальное подразделение по борьбе с терроризмом, ограблениями банков и угонами самолетов. Удивительно, но дел всем хватает.

– Покажите, пожалуйста, ваш паспорт, – Нестеров улыбнулся, давая понять, что настроен он дружелюбно, а проверка документов не больше, чем формальность.

– Я слишком плохо говорю по-испански, – ответил Дьяков. – Я англичанин.

– Хорошо, – продолжал улыбаться Нестеров. – Значит, мы поговорим по-английски. Вы здесь по делам?

– Нет. Я турист. Люблю путешествовать.

– Это хорошо, – одобрил Нестеров. – Путешествие это как раз то, чего нам всем не хватает. Что у вас в сумке?

– Это носильные вещи. Холодного оружия и взрывчатых веществ у меня нет. Единственное, что может взорваться из моего имущества, так это баллончик с кремом для бритья. Но для этого его нужно хорошенько нагреть его на огне.

– Взорваться? – переспросил Нестеров. – Нагреть на огне?

Шутка полицейскому не понравилась, улыбка исчезла с его лица, он свел брови и сердито хмыкнул. Дьяков достал из внутреннего кармана пиджака английский паспорт, протянул его полисмену. Волноваться нечего. От пистолетов он избавился по дороге в Мадрид. Заехав на какой-то проселок, остановился на мосту, разобрал оружие и утопил его в мутной речушке, туда же бросил снаряженные обоймы. У Дьякова нет при себе даже перочинного ножа. Паспорт и страховое свидетельство подлинные, не липовые. Тревожиться не о чем. Но волнение почему-то не отпускало.

– Вам придется проехать со мной в участок, – сказал Нестеров. – Таков порядок. Мы должны пропустить ваш паспорт через компьютер. Сверить ваши данные с нашей базой данных.

– Разве в вашей машине нет компьютера?

Нестеров отрицательно помотал головой.

– Уверяю вас, это не займет много времени. Через двадцать минут вы будете свободны. Приношу свои извинения.

– Не стоит извиняться. Я все понимаю.

Спорить бесполезно, придется подчиниться. Туристический сезон в Мадриде закончился, сейчас полицейские в каждом приезжем видят исламского фундаменталиста из «Аль-Кайды», члена ИРА или басконского сепаратиста из известной террористической организации ЭТА «Страна басков и свобода». Эти парни, провозгласившие своей целью создание независимо басконского государства, время от времени взрывают в испанских городах автомобили, начиненные взрывчаткой, или отстреливают местных политиков, сея страх и озлобляя против себя население.

– Вот туда, – Нестеров показал пальцем на фургон «Додж», стоявший на обочине у бордюрного камня. – Залезайте назад, сэр.

Дьяков поднял сумку, приблизился к фургону, Нестеров открыл ключом заднюю дверцу. Дьяков забросил сумку в грузовое отделение, поставив ногу на ступеньку, забрался в него. Вдоль кузова одна напротив другой две скамейки без спинок, обитые синтетической кожей. Горит верхний свет. На полу металлическая решетка, расстояние между прутьями так велико, что в пустоту провалится самый широкий каблук женских туфель, да и мужчине трудно ходить по такому настилу, не рискуя подвернуть ногу.

На одной из скамеек, листая журнал эротических комиксов, сидит хмурый мужчина в коричневом костюме, шляпе и черном галстуке. По всему видно, это агент «Куэрпо Супериор», работающий в штатском. По-русски говоря, сотрудник уголовки, оперативник. Двери захлопнулись, щелкнул замок. Дьяков, опустив голову и согнув спину, осторожно ставя ноги, пробрался вглубь отсека, сел напротив агента в штатском. И, стараясь, чтобы голос звучал бодро, сказал:

– Добрый день, сеньор. Погода сегодня прекрасная.

«Агент» в штатском, которым оказался Колчин, не поднимая головы от журнала, ответил легким кивком головы. Машина тронулась с места, плавно набрала ход. В грузовом отделении не было стекол, поэтому Дьяков не мог определить маршрут, по которому его везут. Салон фургона и грузовое отделение разделяла металлическая стенка, в ней небольшое окошечко, но оно почему-то оказалось закрытым. Слюнявя указательный палец, агент переворачивал странички журнальчика и тупо улыбался, Дьяков не мог рассмотреть его лицо, закрытое полой шляпы. На виду оставался только подбородок, волевой, с ямочкой посередине. Дьяков хотел ногой задвинуть сумку под лавку, но вместо этого поднял её с железной решетки и поставил на колени.

Фургон то останавливался, застревая в дорожных пробках, то неожиданно резво набирал ход, совершал какие-то маневры. Дьяков смотрел на часы и думал, что они катят по городу добрых полчаса. К этому времени все должно было закончиться. Полицейский в форме обещал отпустить его через двадцать минут.

– Простите, пожалуйста, – Дьяков проявил первые признаки нервозности. – Нам долго ехать до участка?

Попутчик, не отрываясь от комиксов, промычал себе под нос что-то невразумительное и пожал плечами. Понимай такой ответ, как знаешь. Вот же быдло. Эти эротические комиксы читают только престарелые извращенцы или подростки, которым в газетных киосках и книжных лавках запрещено продавать настоящую крутую порнуху, но рисованные картинки – пожалуйста. Видимо, этот черт в штатском в своем умственном развитии не перерос тринадцатилетнего сопляка, интересуется всякой пошлостью, и теперь через эти жалкие картинки раскрывает для себя половые проблемы человечества. Господи, взрослый человек…

Сердце Дьякова билось неспокойно. Он вдруг вспомнил, что полицейский в форме не предъявил ему удостоверения или жетона, даже имени своего не назвал. Фургон «Додж», в котором они сейчас едут, обычная гражданская машина, на которой нет проблесковых маячков, надписи «полиция» вдоль кузова, нет других символов полицейской атрибутики. Дьяков попробовал успокоиться: легавые всех стран использует такие вот тачки, чтобы, не привлекая к себе внимания граждан, вести срытое наблюдение. «Додж» тащится так долго, потому что направляется не в ближайший, а в центральный полицейский участок в центре Мадрида. А туда попробуй пробейся. Но сердце почему-то ныло, не переставая.

Дьяков оперся локтями о колени, обхватил подбородок правой рукой, заслоняя обзор оперу, сидящему напротив. Указательным пальцем левой руки залез в нагрудный карман пиджака, вытащил и спрятал в ладони лезвие опасной бритвы. Затем глубоко зевнул и незаметно сунул лезвие в полость рта, убрал руки от лица. Действуя языком, вертикально уложил бритву между щекой и зубами. Береженого бог бережет.

Очень не хотелось обращаться к недоумку, листающему комиксы, но больше переброситься словом все равно не с кем.

– Простите, – Дьяков заерзал на сидении, склонил голову набок, чтобы бритва за щекой не царапала слизистую. – Мы едем в центральный участок? Да?

– Угу, – ответил Колчин, не поднимая головы.

– Понимаю. Ясно. А много времени отнимет проверка паспорта?

– Не-а.

– Видите ли, я очень спешу.

– Угу.

– Я не просто турист, я деловой человек. Сегодня хотел уехать к родственнику в Германию.

– Ага.

– Он меня очень ждет, давно не виделись. Ну, как бы это объяснить? Родственные чувства и все такое.

На этот раз Колчин ничего не ответил, послюнявил палец, перевернул страничку и улыбнулся. Видимо, скабрезный рисунок показался ему забавным. Дьяков подумал, что полицейский не расслышал последнюю реплику. Или считает ниже своего достоинства общаться с задержанным.

– Я спешу, – Дьяков заговорил громче. – У меня планы…

Колчин поднял голову и нахмурился. Он закрыл журнал, положил его на скамью рядом с собой, снял шляпу, бросил её поверх журнала. Он внимательно посмотрел в глаза Дьякова, покачал головой и вдруг сказал по-русски:

– Не кричите. Я все слышу: у вас планы, вы спешите. Интересно знать, что это за планы? Что ты собираешься выкинуть на этот раз? Пустить кровь женщине? Пристрелишь старика? Похитить человека? Или уже придумал что-то новенькое?

В руке Колчина оказался пистолет, дуло направлено в грудь Дьякова. Молчание длилось пару секунд, которые показались вечностью. Свободной рукой Колчин вытащил из бокового кармана пиджака наручники, бросил их на противоположную скамейку.

– Пристегнись к ручке за твоей спиной.

Дьяков взял браслеты, оглянулся. На стенке фургона на уровне человеческого плеча укреплен горизонтальный поручень, за который могли держаться пассажиры, если фургон трясло на плохой дороге. Он снова положил наручники на скамейку, приподнял стоявшую на коленях сумку, якобы она мешала справиться с браслетами. Резко оттолкнув сумку от себя, бросил её в грудь Колчина. Колчин повернул корпус влево, стараясь одной рукой отпихнуть сумку в сторону. Пальцы, сжимавшие рукоятку пистолета, разжались. Сумка, перевернувшись в воздухе, полетела на пол.

Этого мгновения Дьякову хватило, чтобы ладонями ухватиться за край лавки, выбросить вперед ногу и носком ботинка ударить по правой руке противника. Пистолет вылетел из пальцев, ударился о потолок фургона, полетел вниз и через секунду исчез под решеткой, покрывающий пол. О том, чтобы броситься к оружию, просунув руку между прутьев, попытаться достать пушку, не могло быть и речи. Дьяков, оттолкнувшись руками от скамейки и подошвами от пола, рванулся вперед. Прыгая, он занес правый кулак для сокрушительного удара.

Колчин, насколько позволяло пространство, отклонил корпус назад, высоко поднял колено правой ноги. Не отрывая левой опорной ноги от пола, резко выбросил вперед правую ногу, целя каблуком в пах противника. Но попал в живот, чуть ниже солнечного сплетения. Удар был нанесен на противоходе, поэтому получился мощным, очень чувствительным. Дьяков рухнул на колени, в глазах потемнело от боли. Колчин бросился сверху на своего противника, так ударил в грудь коленями, что ребра затрещали. Когда Дьяков рухнул спиной на пол, повалился ему на грудь и провел два сокрушительных удара по лицу, слева и справа.

Дьяков зарычал по-звериному, он не потерял сознания, не вырубился, он разозлился. Колчин, растопырив ноги, сел на грудь противника, что есть силы, сжал бедра, не давая тому перевернуться на бок или на живот. Одной рукой он прижимал к решетке плечо Дьякова. Другой рукой ухватил его за волосы, дернул голову на себя, и резко толкнул основанием ладони в лоб. Дьяков смачно ударился затылком о металлическую решетку. Колчин пять раз подряд повторил этот прием. Из правого уха Дьякова тонкой струйкой полилась кровь, но он не обратил внимания на этот пустяк.

Обхватывал Колчина руками за плечи, стараясь приподняться, приблизить к нему свое лицо, чтобы снизу вверх ударить основанием лобной кости в нижнюю челюсть или в лицо. Но Колчин держался крепко, сохраняя дистанцию. Он снова толкнул голову противника. В фургоне было жарко, как в финской парной, пот стекал по лбу на верхние веки, попадал в глаза, но не было лишней секунды, чтобы стереть соленые жгучие капли. Дьяков бился затылком о решетку, и мир плыл перед его глазами, разваливался на части, тесное пространство фургона расширялось до бесконечности. Перед глазами раскрылся купол ночного неба, в котором висели, качались, подвешенные на ниточки, далекие звезды.

Наконец Колчин отпустил волосы, занес правый кулак для нового удара по лицу. В это мгновение Дьяков выпустил его плечи из своих ладоней, отставил локоть назад, насколько хватало возможности, и пучком собранных вместе пальцев резко ударил в горло противника. Колчин почувствовал острую боль, перехватило дыхание, он глотал воздух открытым ртом и не мог вобрать в себя ни одного глотка.

Дьяков оттолкнулся подошвами ботинок от пола, свалил захрипевшего противника на бок. Растопырив руки, резко свел их, одновременно ударив Колчина чашечками ладней по ушам. Это был коварный и жестокий удар. Боль оказалась нестерпимой, будто между ушами пропустили электрический разряд в сто тысяч вольт. Показалось, в голове разорвалась граната, изрешетившая осколками мозги. В короткую секунду просветления Колчин успел подумать, что вырубись он сейчас от боли, большая игра будет проиграна окончательно, без шанса на реванш. Дьяков привстал на корточки, занял позицию наверху, над лежащим противником, замахнулся, чтобы вложить в последний удар всю силу и вес своего тела.

Но Колчин оказался чуть проворнее. Правой рукой он захватил предплечье атакующей руки. Левой без замаха ударил Дьякова основанием ладони в нижнюю челюсть. Выдернул из-под него свою правую ногу, закинул её ниже подбородка Дьякова и опрокинул его спиной назад. Навалился на него грудью, приподнялся на одной руке и левым локтем нанес несколько ударов в открытый живот. Дьяков, теряющий способность к сопротивлению, застонал. Но из последних сил вцепился пальцами в лацканы пиджака Колчина, приблизил к нему свое лицо.

Противники, вцепившись друг в друга, на несколько секунд остановили схватку, будто израсходовали уже все силы без остатка. Дьяков языком вытащил бритву из-за щеки, собираясь плюнуть кусочком острой стали в ближний правый глаз Колчина. Дьяков набрал в легкие воздуха, приоткрыл рот, небом и языком сгибая бритву, чтобы она, спружинив, вылетела изо рта, как пуля. Он уже готов был выплюнуть лезвие, когда Колчин заметил бритву во рту противника, и в это последнее мгновение, оторвав правую руку от плеча Дьякова, ударил тыльной стороной ладони по его зубам. Дьяков, выпустив набранный в легкие воздух носом, почувствовал, как бритвенное лезвие рассекло его язык и небо.

Он непроизвольно расслабил руки, отпустил противника. Колчин, дышавший тяжело, уже выбившийся из сил, успел перехватить инициативу. Ударил Дьякова кулаком в кровавые губы, не давая тому вытолкнуть бритву изо рта. Лезвие глубоко вошло в язык, разрезав его острым краем посередине, и застряло в кровавой мякоти. Дьяков опустил нижнюю челюсть, попытался выпустить язык с бритвой изо рта, но Колчин ударил в челюсть снизу, заставив противника снова закрыть рот.

Дьяков обмяк, он чувствовал, что рот исполосован изнутри лезвием, быстро наполняется кровью, которой некуда деваться. Он закашлялся, брызнув кровавым фонтанчиком на светлую рубашку Колчина, на пиджак, на его лицо. Колчин справа и слева ударил по зубам. Бритва вылезла из языка, глубоко воткнулась в верхнее небо. Осколки выбитых зубов попали в горло. Дьяков уже оставил попытки к сопротивлению, его ноги обмякли, лицо сделалось серо голубым. Он хрипел и кашлял, толкал бритву языком, но делал только хуже. Крови во рту не убывало, она шла носом, лилась изо рта. Но с каждой секундой сладкой тягучей жижи становилось все больше, Дьяков захлебывался. Он кашлял и снова захлебывался. Колчин остервенело бил ему по лицу то открытой ладонью, то кулаком.

Дьяков предпринял последнюю попытку сбросить с себя противника, оттолкнулся ногами от решетки, изогнувшись дугой, дернулся всем телом, но даже не сдвинул Колчина со своей груди. Густая сладкая кровь стекала изо рта на скулы и шею, капала на решетку, с неё на пол фургона. Колчин размахнулся, и последний раз влепил кулаком по морде Дьякова. Бритва, прошла сквозь щель в зубах, насквозь пропорола верхнюю губу и наполовину вылезла изо рта.

Колчин привстал, чувствуя, как от напряжения трясутся колени, сделал неуверенный шаг вперед, хрипло дыша, схватился рукой за поручень и присел на скамейку. Он пошарил ладонями по карманам, достал сигареты и, прикурив, надолго задержал в легких сладкий дымок. Затем скинул с себя пиджак, с вырванным рукавом, лопнувший по шву на спине. Скомкав его, бросил в дальний угол. Расстегнул три пуговицы рубашки, стянул её через голову, тканью стер с лица кровавые брызги. Засунув рубашку под лавку, пригладил ладонью спутанные мокрые от пота и крови волосы.

Уперевшись предплечьями на бедра Колчин неподвижно сидел, затягиваясь сигаретой. Смотрел, как Дьяков ворочается на решетке, переворачивается с боку на бок, на спину и обратно на бок, стараясь найти удобную позу, так положить голову, чтобы не захлебнуться кровью. Кончиками пальцев Дьяков нащупал бритву, вытащил её изо рта. Поджимая колени к животу, он часто взахлеб кашлял, сплевывая кровь, дергал ногами, будто по телу проходили судорога. И снова кашлял.

Москва, Замоскворечье. 2 ноября.

После полудня на Москву надвинулись тяжелые снеговые тучи, подул северный ветер. Медников, ступая по лужам, схваченным тонкой коркой льда, думал о том, что его путешествие близится к концу. У Третьяковской галереи он купил несколько буклетов с иллюстрациями, посвященные русским художника, и фирменный цветастый пакет, но билета в кассе брать не стал, развернулся и пошел к выходу. Хотелось со всех ног домчаться до машины Дэвиса, упав на заднее сидение, захлопнуть дверцу и выдохнуть: «Гони». Но Медников не ускорил шаг, он медленно брел по тротуару, то и дело поправляя на носу дужку очков.

Наверное, со стороны с этими буклетами под мышкой и фирменной сумкой он напоминал провинциала, совершающего культурное паломничество в столицу. Какого-нибудь инженера или сельского учителя, приехавшего в Москву прикоснуться к вечному, к прекрасному. Кажется, провинциал, забыв о материально пище, думает только о том, где бы обогатить свой внутренний мир. Так, в Третьяковке он отметился. Куда теперь направить стопы? На выставку модерновой живописи в Манеже, где зрителю предлагают насладиться абстрактной мазней, сработанной пьяными малярами? Или сразу двинуть на Старый Арбат с его идиотическими фонариками и девочками, которые даже в плохую погоду не снижают цену на любовь? Медников остановился, опустил буклеты в пакет и побрел дальше.

До места встречи с Дэвисом, пересечения Пятницкой улицы и Климентовского переулка оставалось около ста метров. Когда Медников заметил серую «Ауди» с затемненными стеклами, стоявшую сразу за светофором, он, помахивая сумочкой, твердым шагом направился прямо к машине. Последние полтора часа он потратил на то, чтобы ещё раз убедиться: слежки за ним нет, потому что быть её не может. Для ФСБ он умер прошлой ночью, сгорел в огне. Когда результаты экспертиз будут готовы, и контрразведчики убедятся, что обгоревшие человеческие останки никакого отношения к Медникову не имеют, он будет далеко, не в этой стране, в безопасном и комфортном месте.

До машины оставалось метров десять, Медников осмотрелся по сторонам, все спокойно. Пешеходов немного, люди спешат по своим будничным делам, им нет до него никакого дела. Он потянул ручку, юркнул в салон, хлопнул дверцей.

Дэвис оглянулся назад. Он так волновался, что едва шевелил языком.

– Все в порядке?

– Нормально, – кивнул Медников, чувствуя, как машина трогается с места. Он бросил пакет к ногам, на резиновый коврик, сунул в рот сигарету и щелкнул зажигалкой. – Небольшое дорожное приключение. Позже расскажу.

– Препарат вы не забыли? – не оборачиваясь, спросил Дэвис.

– Давайте не будем обсуждать эти вопросы в машине.

Медников снял кепку, вытер ладонью горячий лоб. Стянул очки и опустил их во внутренний карман куртки.

– Что все-таки произошло? – не отставал англичанин. – Почему вы не пришли к рынку?

– Друг мой, я устал, – ответил Медников. – Немного устал. И не хочу сейчас работать языком. Наберитесь терпения.

Медников раздавил окурок в пепельнице, сомкнул тяжелые веки, словно собирался вздремнуть. Машина остановилась, Медников открыл глаза. В десяти метрах от капота стояли два инспектора дорожной службы с полосатыми палками в руках. Старший по званию, капитан, шагнул к машине.

– Почему? – спросил Медников, и сам удивился глупости своего вопроса. За секунду он представил себе дальнейшую последовательность событий. – Почему мы остановились?

Дэвис обернулся назад. Лицо его было таким напряженным, будто он выжал неподъемную штангу. Даже Дэвис понял, что менты – это ряженые сотрудники госбезопасности.

– Препарат? – Дэвис говорил глухим срывающимся голосом. – Препарат при вас?

Медников сжал кулаки и, задрав верхнюю губу, оскалил зубы. Сейчас этими самыми зубами он бы с превеликой радостью разорвал горло Дэвиса, притащившего на хвосте контрразведку. Этот английский придурок, который ничем не рискует, дилетант, недоучка, вот так запросто, в один прием угробил жизнь Медникова.