Текст книги "Слепой в зоне"

Глава 19

Надзиратель, служивший в следственном изоляторе, где содержался Аркадий Геннадьевич Шанкуров, не был доволен своей работой. Да и как может понравиться нормальному человеку такое – каждый день общаться с убийцами, мошенниками, насильниками? Смотреть на них – и то противно, не то что говорить с ними.

Правда, были среди подследственных и люди вполне достойные. Следственный изолятор – это не зона, сюда попадают и невиновные.

Приучив себя к такой мысли, надзиратель стал относиться к своей работе немного сдержаннее. Теперь он каждого, кто находился под следствием, пытался представить себе ни в чем не виновным. Так было легче жить. Но все равно, оставался на душе неприятный осадок. Тем более, и размер зарплаты не прибавлял хорошего настроения. Хотелось побыстрее расквитаться с этой работой и перейти на другую. Но ему знакомые все обещали-обещали, и дальше этого дело не двигалось. А жить хотелось на широкую ногу.

В то роковое для него субботнее утро надзиратель позавтракал безо всякого аппетита. Что-то говорило ему: день сегодня выдастся неприятный. И было бы лучше отправиться не в СИЗО, а хотя бы к родителям в деревню, а еще лучше – к друзьям из охранного агентства, хоть на время да почувствовать себя человеком.

Но служба есть служба, ничего не поделаешь. Некоторые из его товарищей-сослуживцев приходили на работу в форме, но он предпочитал ходить в гражданском, оставляя после дежурства китель, брюки и сапоги в небольшом металлическом шкафчике, запиравшемся на ключ.

Утренний город еще дышал свежестью, по улицам в основном проносились троллейбусы, автобусы, неприглядные машины отечественного производства.

Иномарок попадалось куда меньше, они обыкновенно появлялись где-нибудь после девяти-десяти часов утра. У солидной публики рабочий день и начинается позже, и кончается далеко за полночь.

Его ждали: тряска в разбитом трамвае, где вместо двух задних стекол были вставлены ржавые листы жести, затем метро, две пересадки, троллейбус… И вот наконец надзиратель вышел на остановке, носившей отнюдь не романтичное название – «Улица Индустриальная». Следственный изолятор располагался на окраине Москвы в глубине промышленной зоны, вдалеке от магистрали. Так оно и должно быть – не стоит подобное заведение выносить на людские глаза, не нужно лишний раз напоминать: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся», хватает и нищих в переходах, чтобы проиллюстрировать первую часть пословицы. Конечно, неудобно идти пешком до места службы еще с полкилометра, но зато это расстояние позволяло отрешиться от каждодневных забот, настроиться на другой лад, словно попадал ты в тихий провинциальный город, где из всех благ цивилизации самое примечательное – троллейбус. Вдоль узкого тротуара тянулся однообразный, серый, собранный из секций, бетонный забор, с другой стороны проезда уже вовсю успели разрастись постриженные в прошлом году кусты. Теперь их свежие, еще мягковатые ветки практически загородили весь тротуар, нависли над ним, стелились над самой землей.

Солнце припекало, воздух уже нагрелся, дрожа прозрачным маревом над недавно положенным, еще черным, а не серым, как обычно в городе, асфальтом.

«Даже воздух тут, и тот чище… если ветер дует со стороны кольцевой…»

Надзиратель свернул за угол и тут же увидел серебристый джип с тонированными стеклами. "Принесла нелегкая, – подосадовал тюремщик, но тут же почти с нежностью вспомнил о деньгах, полученных им от жены Шанкурова. – А дел-то всего было… Взял у бабы телефонную трубку, передал в камеру, забрал, вернул бабе.

Зато теперь у меня дома стоит шикарный телевизор с большим экраном. Да и в отпуск можно будет поехать не к родителям в деревню, а в Сочи. Конечно, можно и за границу, но с моей профессией лучше не светиться. Начальство начнет допытываться – откуда деньги. Раз заприметят тебя – потом трудно отмазаться.

Окажешься под подозрением и черта с два выкарабкаешься, превратишься из надзирателя .в обитателя камеры". Но денег человеку никогда не бывает достаточно. И хоть финансовые проблемы надзирателя оказались решенными на ближайшие полгода, он не отказался бы получить еще, к тому же так быстро и за такую в общем-то несложную и нерисковую работу. Надзиратель, не поворачивая головы, скосил глаза и увидел в конце аллейки запущенного сквера женщину – Анжелику Шанкурову. Она чуть заметно улыбнулась ему и рукой поманила к себе.

Вновь запахло деньгами.

Надзиратель оглянулся: никого. Можно было свернуть в сквер на пару минут.

На сухой земле лежали прошлогодние листья – серые, истлевшие. В них еще были заметны тонкие прожилки, и листья казались надзирателю обрывками грязных кружев.

– Доброе утро, – сухо поздоровалась Анжелика, явно недовольная тем, что надзиратель подошел к ней не так быстро, как бы ей хотелось.

– Доброе утро, – в тон ответил он, – Какие-нибудь проблемы?

– У вас их не возникает?

– Смотря что считать проблемами, – усмехнулся надзиратель.

.

– Понимаю, потратить деньги – тоже проблема.

– Я не хотел подходить к вам, это опасно, – надзиратель решил набить себе цену.

– Это потому что в прошлый раз вас заметили? встревожилась Анжелика.

– Нет, но чуть было не дошло до этого.

Анжелика глубоко вздохнула с облегчением.

– Есть еще одна работка, – она улыбнулась своей обворожительной улыбкой.

Блестящие, накрашенные вишневой помадой губы кокетливо изогнулись. «Ты мне не улыбайся, – подумал надзиратель, – отдаться все равно не отдашься, а цену сбить не сумеешь. Сучка породистая».

– Если в тот раз все прошло хорошо, значит, пройдет и сейчас, – Анжелика .опустила руку в сумку и вытащила уже хорошо знакомую надзирателю трубку телефона. – Вот, – она протянула ее так, как протягивают попросившему за столом тарелку с хлебом, легко и непринужденно. – Да берите же.

– Теперь будет на двести баксов дороже, – предупредил надзиратель, не прикасаясь к трубке, ожидая исхода торга.

– Почему?

– Я с ребятами посоветовался, они сказали мне продешевил.

Первое замешательство у Анжелики прошло, она догадалась: ее пытаются обмануть – естественно, в таких делах никто ни с какими ребятами советоваться не станет.

– Я думала, вы самостоятельный.

– На двести дороже.

– Цена твоей самостоятельности? – Анжелика перешла на «ты». Это уже был разговор хозяйки и наемного работника. Той, кто платит, с тем, кому платят.

– Не тяните время, кто-нибудь может нас увидеть.

– Если увидят ваши ребята, то ничего страшного не произойдет… Вы же с ними советуетесь?

– Вы будете платить?

Губы женщины вновь дрогнули в улыбке, но теперь немного хищной. Она произнесла, не скрывая презрения:

– Я забыла, сколько заплатила в тот раз. Вы не напомните?

По глазам женщины надзиратель видел: она прекрасно помнит сумму. Шанкурова не из тех, кто забывает, сколько платит, кому и за что. «Она хочет немного поиздеваться надо мной, хочет, чтобы я назвал большую сумму, не выдержав искушения».

И он объявил:

– Все удовольствие будет стоить штуку.

Анжелика склонила голову к плечу и поцокала языком.

– Только и дел-то – взять игрушку, дать ее мальчику за решеткой, чтобы он поговорил с мамой, а потом забрать и вернуть мне. Неужели ты хочешь сказать, что каждый твой шаг по этой земле стоит один бакс? Даже я себя так дорого не ценю.

– Я рискую, – напомнил надзиратель.

– Не сомневаюсь. Я тоже рискую, рискует мой муж. Но нам, в отличие от тебя, никто не платит. И, кстати, хочу напомнить: мне деньги тоже даром не достаются. Она замолчала, словно предоставляла надзирателю возможность уйти, так и не взяв с собой телефон. И тут он понял, что не может сдвинуться с места.

Искушение получить деньги за время разговора стало слишком велико. Он уже ощутил их своими, а услуга и впрямь была пустяковой, уж никак не на «штуку».

– Я думаю… – начал было он.

Но Анжелика оборвала его:

– Хорошо, пусть будет по-твоему: штука так штука. Я тоже люблю круглые числа, есть что-то привлекательное в том, когда произносишь сумму с тремя нолями. Но я не привыкла платить деньги зря. Я хотела бы не только услышать мужа, но и увидеть.

– Это невозможно.

– Почему?

– Окно его камеры выходит во внутренний двор.

– Я это знаю и без тебя, – нахмурилась Шанкурова, – но ты не хочешь мне сказать всего, что знаешь. Ты хочешь, чтобы я не была жадной, а сам жидишься сказать то, что не стоит ни копейки.

Некоторое время они смотрели в глаза друг другу, и надзиратель сообразил, что именно так раздражает его в этой женщине. Нет, не нахальство – нахальным он умел быть и сам, – его раздражает то, что оба они хищники, оба готовы наживаться на чужом горе. Но он сам – хищник мелкий, способный урывать лишь по кусочку, и то от чужой добычи, а она хоть и женщина, но хищница крупная. Разница между ними примерно такая же, как между котом и львицей. Вроде бы оба из семейства кошачьих, с одними повадками, но ему всегда придется довольствоваться малым, а ей – большим.

– Когда я узнаю что-нибудь новое – обязательно вам скажу. Он уже смирился с тем, что его называют на «ты», а он вынужден отвечать «вы».

– А я слышала, что моего мужа сегодня должны везти на допрос.

Надзиратель прищурился. «Похоже, деньги от этой женщины получаю не один только я».

– Я не имею права говорить вам об этом, – перешел он на более официальный тон.

– А телефон передать ты имел право? – рассмеялась Анжелика. – А деньги брать?

Надзиратель, с удивлением обнаружил, что уже держит в руках трубку радиотелефона. Он взял ее, даже не заметив, как это произошло.

– Да, сегодня вечером, около десяти его должны свозить на допрос.

– Куда?

– Я этого не знаю.

– Охотно верю.

В этой короткой фразе надзирателю опять послышалось презрение. «Да, я мелкая сошка», – мысленно согласился он с собеседницей, понимая, что она знает, куда повезут подследственного.

– Деньги получишь позже, когда я поговорю по телефону с мужем. Я буду ждать тебя на этом же месте сегодня, когда будешь возвращаться со службы.

Поэтому не задерживайся и не стой сейчас, как идиот, с телефоном в руках – еще кто-нибудь увидит. Анжелика тряхнула головой, легким движением поправила длинные волосы и зашагала к машине. А тюремный надзиратель стоял и слушал цокот каблучков – наглый и уверенный. Женщина шла так, словно каждым шагом забивала в асфальт тонкие каленые гвозди. Послышался далекий стук автомобильной дверцы, урчание двигателя.

Когда надзиратель обернулся, улица была уже пуста. Он присел на крошащиеся брусья старой садовой скамейки и раскрыл, поставив себе на колени, пухлый портфель. Извлек из него полиэтиленовый пакет. За немного мутноватой пленкой просматривались газетные строчки, четкие и ровные, в отличие от бесформенных пятен жира, проступивших на бумаге. В газету надзиратель завернул, уходя из дома, свой обед. Конечно, пообедать можно было и в изоляторе, но буфета или столовой для персонала там не существовало, а есть с одной кухни с подследственными ему не хотелось.

Радиотелефон он тщательно завернул в газету, поместив рядом с куском полукопченой колбасы и толсто нарезанной четвертью хлебной буханки. К половине длинного парникового огурца приклеились размокшие крошки хлеба и крупицы просыпавшейся из бумажного кулечка соли. Надзиратель любил, в нарушение распорядка, усесться за стол в конце длинного коридора и не спеша пожевывать, растягивая свой обед на два, а то и три часа. Теперь с таким пакетом можно было спокойно идти на работу – никто ничего не заподозрит.

Ну прихватил он с собой чуть больший сверток, чем обычно, что такого. Все привыкли видеть его именно с таким пакетиком – прозрачный мешок, газета…

До начала службы еще оставалось минут пятнадцать. Он не торопясь переоделся, достав из металлического шкафчика форму, сапоги, и немного поболтал со сменщиком. Сменщик выглядел уставшим. «А ведь могли подойти с предложением и к нему, – подумал надзиратель, – и деньги получил бы он, а не я. Все-таки этот мир устроен справедливо». Взбодренный этим умозаключением, он пошутил, рассказал коллеге анекдот, тот уныло улыбался и сказал на прощание:

– Знаешь, все-таки стоит поискать другую работу. Ты меня убедил.

– Почему же?

– Платят здесь мало.

– Не знаю, мне хватает – пожал плечами надзиратель, бережно доставая из портфеля пакет с газетным свертком внутри.

– Хватало бы, – подмигнул сменщик, – ты бы не с собой еду таскал, а заказывал бы из пиццерии с доставкой на рабочее место.

– Это пусть банкиры себе в камеры заказывают.

Сменщик усмехнулся:

– Ну, не скажи, банкиром тоже плохо быть.

– А я думаю, им и у нас неплохо, и на зоне у них, говорят, статус особый.

Зато я за свою жизнь спокоен. Банкиров теперь, словно уток в охотничий сезон, отстреливают, а мне бояться не за что да и некого. Сослуживцы пожали друг другу руки и разошлись. Надзиратель еще раз после приема дежурства обошел двери всех камер, проверил порядок, чуть подольше задержался перед камерой Шанкурова, посмотрел в узкий волчок металлической двери.

Аркадии Геннадьевич настолько свыкся с тюремной жизнью, что даже не прореагировал, когда лязгнул волчок. Последние дни он сидел в камере один, несмотря на то, что следственный изолятор переполнен. Правда, и камера была маленькая – метра полтора на четыре, узкие дощатые нары. Вопреки традиции, Шанкурову выдали постельное белье. Аркадий Геннадьевич в тот момент, когда хлопнуло окошечко, сидел на унитазе, пристроив себе под ягодицы вместо отсутствующей крышки длинные полосы газетных страниц. В руках Аркадий Геннадьевич держал еще несколько обрывков, перечитывая прошлогодние новости.

– Аркадий Геннадьевич, – чуть слышно позвал надзиратель.

Шанкуров, конечно же, заметил, что за ним наблюдают, но отрываться от своего занятия – чтения, а тем более, от унитаза в ответственный момент ему не очень хотелось.

– Подожди, – он подтянул штаны и, морщась, приблизился к двери.

– Тут вам передали… Жена… – надзиратель зашелестел газетой и просунул в камеру обтекаемую трубку радиотелефона.

Шанкуров отшатнулся от нее, как от ядовитой змеи.

– Не надо мне этого, забери!

– Но жена просила, – надзиратель уже боялся, вдруг кто появится в коридоре и застукает его на должностном преступлении.

– Забери, я сказал! – Шанкуров только что не крестился.

От растерянности надзиратель чуть не выпустил трубку из рук.

– Забери, она тебе все равно заплатит.

Эти слова успокоили тюремщика, и он вновь упаковал телефон в засаленную газету. «Хрен их поймет, – надзиратель вышагивал по длинному коридору, заложив руки за спину. – Деньги платят, а услугами не пользуются. Какая муха его в задницу укусила?»

Надзиратель, резко остановившись, распахнул смотровое окошко одной из камер. Но там уже слышали его шаги, и поэтому внутри царил идеальный порядок.

Хотя там только что играли в карты.

– Прекратить громкие разговоры! – вкрадчивым шепотом распорядился надзиратель и с грохотом захлопнул металлическую задвижку окошка. Он мог бы подкрасться и незаметно, как это любил делать его напарник, прихватывавший на службу пару старых подбитых войлоком тапочек, но почему-то обычно примерял себя к своим подопечным и старался выглядеть в их глазах лучше, чем был на самом деле. Шанкуров же тем временем стоял, прильнув ухом к металлической двери, и прислушивался к удаляющимся шагам надзирателя. На его губах появилась недобрая ухмылка, обнажившая зубы.

– Ишь чего захотел, – шептал Аркадий Геннадьевич, – это не мне передачка, а тебе. Ничего, пройдет немного времени, и поймешь, что к чему. Шанкуров встал посреди узкой камеры и начал делать зарядку. Находясь в следственном изоляторе, он, как ни странно, поправил свое здоровье. Если раньше мышцы его были дряблыми и он даже на третий этаж поднимался с трудом, то теперь, от нечего делать, он каждые полчаса отжимался до изнеможения, приседал сначала на двух, а теперь уже мог присесть и на одной ноге, вторую выпрямив, делая «пистолетик». Он любовался собой и жалел лишь об одном – в камере нет зеркала, чтобы увидеть свое отражение.

– Раз, два, три… десять… пятнадцать, – считал Аркадий Геннадьевич, нагибаясь к полу. С каждым наклоном он все увереннее припечатывал ладони к цементу, – Разговорчики, видите ли, ему понадобились! Все, не будет больше никаких разговоров, ясно?

Аркадий Геннадьевич поверил в свои силы. Теперь ему казалось, что, выйдя отсюда, он уже никогда больше не прикоснется ни к алкоголю, ни к сигаретам. Он страшно гордился тем, что у него лежит пачка с десятью сигаретами и сегодня он позволит себе выкурить только три, несмотря на то, что ровным счетом нечего делать.

«А Анжелика молодец, – думал Аркадий Геннадьевич, – вот уж никак не мог предположить, что она такая деловая! Нет, не зря я вытащил ее из мотеля, не зря вбухал в нее уйму денег. Если она сумеет мне помочь, то ей вообще цены не будет, – Шанкуров замер, прислушиваясь к тому, как быстрее побежала по жилам кровь. – Если бы сюда еще и девок можно было приводить – вообще бы никогда на волю не запросился. Не люблю я эти застолья, нудные разговоры. Никак не решался забросить дела, а нужно было послать всех к черту, забрать деньги из оборота и жить в свое удовольствие». Шанкуров медленно разводил руки в стороны, затем опускал их и резко выдыхал, восстанавливая дыхание.

– Ну, если у меня теперь и этот финт получится, – мечтательно пробормотал себе под нос Аркадий Геннадьевич, – то…Он не договорил, опустился на пол и принялся отжиматься. Выпрямляя руки, в последние доли секунды Шанкуров успевал оттолкнуться от пола и умудрялся хлопнуть в ладоши.

– Нет, – приговаривал он по слову – два с каждым хлопком, – все, что ни делается в этом мире, делается к лучшему. И если нет у тебя сил самому изменить жизнь, то Бог позаботится об этом.

Внезапно мысль о Боге показалась ему кощунственной: все-таки по заслугам он оказался в камере, три смерти висело на нем. Но одно дело – убить ножом или из пистолета, задушить жертву собственными руками, и совсем другое, когда сбиваешь человека машиной. Вроде бы и не ты сам убиваешь, убивают за тебя.

«Выкручусь – будет и на моей улице праздник». Шанкуров широко раскрыл рот, вытаращил глаза, а затем, тяжело дыша, распластался на холодном бетонном полу.

Лежать на камне он теперь не боялся, кровь прямо-таки неслась по жилам, доставляя в самые отдаленные уголки тела живое тепло и энергию. Шанкурову казалось, будь в этом надобность, он месяца за два натренировался бы так, что сорвал бы руками металлическую дверь своей камеры, разбросал охранников и вырвался на волю. Конечно, такие мысли являлись преувеличением, но Аркадий Геннадьевич и впрямь был сейчас в форме, в прекрасной физической форме.

Глава 20

Джип, за рулем которого сидел Владимир Петрович, охранник Шанкурова, подъехал к загородному дому банкира. Анжелика, ничего не говоря, вышла и скрылась за дверью. Владимир Петрович уже ничему не удивлялся. Он спокойно воспринял даже новость, что теперь смены охраны не будет – на неопределенное время. Все, кто был с Шанкуровым в тот злополучный вечер, станут жить в доме, чтобы всегда находиться под рукой. А кому не нравится – пускай ищут себе другое место, никто не держит.

Поставив машину возле ворот гаража, Владимир Петрович не спеша отправился в помещение для охраны. Сегодня их, охранников, было здесь трое – Владимир Петрович, Гарик и совсем недавно уволившийся из спецназа молодой парень Виктор, которого все называли не иначе как Витек. В углу стоял ящик с пивом, парни спали. Чего тут сторожить, если хозяин в следственном изоляторе, хозяйки нет дома, а вся территория городка по периметру колючкой затянута да телекамеры на столбах, как раньше – скворечники, а под каждым столбом – солдат с автоматом.

– Подъем! – командным голосом сказал Владимир Петрович.

Гарик, уже привыкший к его дурацким шуткам, отреагировал лишь парой матерных слов – даже не открывая глаз. А вот Витек, еще окончательно не отошедший от военной дисциплины, сел на кровати и очумело. Посмотрел на Владимира Петровича:

– Ты че?

– Подъем! Хозяйка дома!

Витек подошел к умывальнику, сунул голову под кран и смочил водой коротко стриженные, стоявшие ежиком волосы. У него был взгляд самодовольного манекена, он не выражал никаких чувств и, уж тем более, мыслей.

– А он? – Витек без осуждения и без злости кивнул в сторону вновь задремавшего Гарика. –Поднять его?

– Как?

– Как с… сапогом по жопе, так сразу и подскочит, – апатично пережевывая слова, проговорил бывший спецназовец.

– Ты мне армейские заморочки брось, сам поднимется. И материться в доме нельзя.

– Скажете еще… Хозяин на каждом шагу матерится. Анжелика, думаю, тоже слово из трех букв не понаслышке знает, но и во всех дырках этот предмет подержала.

– Вот построишь на свои деньги такой дом, заведешь себе девку и охрану – там и материться станешь. Тут тебе не пивная, ясно?

– Ясно, командир…

Наконец все трое оказались за столом. Пухлая колода заигранных карт легла между ними. Тут же стояло блюдце, которое обычно использовалось как банк. В трех стенах комнаты имелись большие – от пола до потолка, окна. Местность через них просматривалась великолепно. Но нужды в этом не было: если и могли появиться здесь, в дачном поселке военного ведомства, посторонние, то из милиции, из ФСБ, а против них частным охранникам все равно лучше не возникать.

По вымощенной камнем дорожке неторопливо шагала Анжелика, ее стройную фигуру облегали рыжие замшевые брюки и белая шелковая блузка. На плечи женщина набросила свитер, завязав рукава на груди. Гарик проводил ее взглядом:

– Вон-пошла…

– Ну и пошла себе, – меланхолично отозвался Владимир Петрович.

– Задницей как виляет! – задумчиво проговорил Гарик. – Вроде и мужиков рядом нет, чтобы возбудить .кого, а все равно старается – привычка.

– Что тебе за дело до этого? – строго спросил Владимир Петрович. – Как хочет, так и ходит.

– Да, посадил нам черт на голову сучку, – Витек исподлобья посмотрел на Гарика.

– Ты что, бабами не накушался? А по мне, ничего в ней такого нет. Если у бабы задница уже моей, значит, это не баба.

– Она-хозяйка. И какая у нее задница, мне не интересно, – сказал старший, чтоб закрыть тему, но Витек не унимался:

– А я вот заметил, я у женщин, когда их впервые вижу, сперва задницу осмотрю, ноги и только потом лицо.

– Сам за собой заметил?

– Нет, одна девушка подсказала, – честно признался Витек.

Владимир .Петрович закончил тасовать колоду, поплевал на пальцы и начал сдавать.

Анжелику Шанкурову мало заботило, видит ее сейчас кто-нибудь или нет. Она ходила так всегда – женственно, с вызовом и возбуждающе. Шла, словно по сцене.

Артистка всегда должна оставаться артисткой, чтобы не терять профессиональных навыков. Тем более, сегодня она страшно нервничала, прямо руки дрожали. Бывают случаи, когда человеку приходится делать что-то впервые в жизни. Такой случай выпал и на долю Анжелики. И хотя она прекрасно понимала, что чему быть, того не миновать, все равно нервничала, и манерность поведения хоть как-то спасала ее.

Времени до вечера оставалось еще порядочно, но ни фильмы, ни музыка, ни поездки по магазинам не могли бы привести ее в чувство. Никого не попросив о помощи, женщина отодвинула ворота конюшни и стала седлать серого, в белых яблоках коня. Она и раньше никому не позволяла седлать для себя. Конь стоял смирный, послушный шепоту хозяйки, чувствительный к ласке. Он лишь мелко вздрагивал, когда ладонь Анжелики скользила по его шелковистым, вычищенным бокам. «Верховая езда – вот что отвлечет меня. Скакать так, чтобы ветер свистел в ушах!»

Анжелика вставила ногу в стремя, легко вскочила в седло и чуть-чуть тронула поводья. Конь послушно вышел из конюшни и двинулся по кругу, дожидаясь, пока Хозяйка изберет маршрут. Анжелика, сидя на рослом скакуне, совсем по-другому взирала на мир.

«Все выглядит иначе, когда находишься в седле», – думала женщина. Она привстала в стременах и ухватила пальцами широкий, как растопыренная ладонь, кленовый лист, мягкий и немного влажный. А когда она растерла его в пальцах и поднесла к лицу, почувствовала почему-то запах свежеиспеченного хлеба.

– Ну, пошел, пошел! – она легонько сжала бока коня пятками, и тот тут же перешел на рысь. Теперь уже можно было ощутить упругость воздуха, обтекавшего ее лицо, труднее стало дышать. Но она была возбуждена, и это помогало отрешиться от тревожного ожидания, уменьшало страх перед вечерними событиями. – Вперед, вперед, – приговаривала женщина.

Конь летел все быстрее и быстрее. Мелькали деревья, в густых кронах вспыхивали лоскутки голубого неба. Всадница проносилась мимо расположившихся на берегу озера небольших компаний. В основном – солидные военные в тренировочных костюмах со своими клушами женами, вообразившими себя красавицами, и детьми.

Анжелика решила обогнуть озеро. «Как сильно чувствуется скорость! В машине можешь мчаться, но тебе покажется, что стоишь на месте. А вот верхом – прямо-таки дух захватывает». Ее волосы растрепались от ветра, глаза слезились, но она не сдерживала коня. А тот чувствовал, что ей хочется скакать быстрее и быстрее. Уже в другую сторону легли тени, теперь вода сверкала золотым блеском.

Такой ухоженный возле домов лес, на другом берегу, где мало кто и бывал, выглядел диким. Густые заросли крапивы, орешника, еле заметная тропинка, заболоченный берег, заросший камышами. Пахло сыростью, гнилью и аиром.

«Когда смотришь с нашего берега, – рассуждала Анжелика, – всегда лучшим кажется этот, противоположный. А потом, когда попадаешь сюда, начинаешь понимать – все это сплошной обман. Здесь даже к воде не подойдешь, наверняка в тине копошатся пиявки». Теперь уже приходилось пригибаться, чтобы ветви деревьев не хлестали по лицу, а руки руки все равно продолжали дрожать. О чем ни размышляла Анжелика, что ни делала, мысли о задуманном не покидали ее ни на одну минуту, ни на одну секунду.

«Успокойся, – пыталась образумить себя Анжелика, – даже сейчас ты не переставая думаешь о том, чего еще не сделала. Но потом, когда это произойдет, уверена ли ты, что сумеешь забыть?.. А вот тогда мне увидится все проще, – зло улыбнулась она, пригибаясь под очередной веткой. – Лиха беда начало, а когда дело сделано, оно уже не страшит».

Она посмотрела вперед. Толстый сук низко нависал над землей. Ей показалось, что если сейчас выпрямить руки, то можно успеть зацепиться за него и повиснуть. А конь пусть себе скачет вперед. Но чем ближе она подъезжала к дереву, тем яснее ей становилось: на такой скорости уже невозможно за что-то уцепиться, можно лишь крепче сжимать поводья и мчаться, мчаться…

Тени вновь повернулись так, словно уже миновал день. Но это Анжелика всего лишь заканчивала объезд озера. Конь и она сама разгорячились, лоб женщины покрывала испарина, Шанкурова глубоко дышала. Она сбросила свитер, уложила его поперек луки седла. Близкая вода манила, хотелось ощутить ее прохладную чистоту. Конь почувствовал желание всадницы, умерил бег, пошел шагом, а потом и замер.

Анжелика спрыгнула на траву. Неподалеку, метрах в двадцати, у раскладного мангала с шипящими на углях шашлыками, расположились малознакомые ей люди.

Двоих мужчин она еще кое-как могла припомнить, да и то с трудом, с соседями она почти никогда не заговаривала. Сейчас на мужчинах вместо военной формы были безобразные спортивные костюмы. Рядом с ними сидели две толстые тетки – их жены. Наверняка теперешние генералы отыскали их когда-то в деревенских магазинах. Стояли себе за прилавками, откормленные, сытые, гладкие, пахнущие парным молоком и свежим навозом… Анжелика люто ненавидела таких женщин, особенно если им что-то доставалось в жизни, как считала она, даром. Злость сверкнула в ее глазах, затем губы тронула улыбка. «Я вам сейчас устрою!»

Один из "мужчин сидел на корточках возле мангала, широко расставив ноги.

Его большой живот свисал чуть ли не до земли. Шашлыки подгорали, и генерал то и дело брызгал на них водой, набирая ее в рот из граненого стакана. Никого из собравшихся возле скатерти, расстеленной на траве, уставленной бутылками и разной снедью, эта процедура не смущала.

Анжелика Шанкурова обвязала поводья вокруг молоденькой сосенки и подошла к самому берегу. Разговоры вокруг мангала смолкли, лишь было слышно, как шипит, сгорая, капающий на угли жир. «Ну, что же вы замолчали?» – ехидно подумала Анжелика, вполоборота поворачиваясь к участникам пикника.

Мужчины исподтишка, опасаясь жен, косились на молодую красивую соседку.

– Ваня, подай мне помидор, – попросила одна из генеральш.

«Нужен тебе этот помидор, – подумала Анжелика. – Бесишься, что твой Ваня на меня смотрит. И еще понимаешь, что мне-то он на хрен не нужен. С его животом только швейцаром в ресторане стоять, двери загораживать, чтобы без откупного ни одна проститутка не проскочила».

Анжелика медленно, как на сцене, принялась расстегивать пуговицы на блузке. Почти невесомая материя скользнула на траву. Теперь Анжелика стояла в брюках и кружевном лифчике, повернувшись к соседям спиной. Жена генерала Вани перестала чавкать помидором. Анжелика резко повела плечами, пластиковая застежка щелкнула – и лифчик упал на блузку. В мангале уже вовсю полыхал огонь, шашлыки неотвратимо обугливались, о них забыли. А генерал, сидевший возле жаровни на корточках, булькал водой, набранной в рот, – ни выплюнуть, ни проглотить. Потом Анжелика расстегнула замшевые брюки и также вызывающе медленно сняла их вместе с трусиками. Не обернувшись, она вошла в воду и поплыла, стараясь не намочить волосы. Усталость и страх покидали ее, теперь она готова была на любое преступление. Да что там на преступление, она была готова и сама отправиться на тот свет! Красивая жизнь требовала больших денег, но жить красиво можно и недолго.

Сейчас как раз был один из тех моментов красивой жизни, к которой она так стремилась. Ее великолепный конь, привязанный на берегу озера… Само озеро, в которое не может окунуться никто из простых смертных… И даже причисленные к «непростым» генералы со своими женами, сидевшие на берегу, завидуют ей, завидуют ее деньгам, молодости и красоте… И она может поиздеваться над ними вдоволь.

А возле мангала тем временем назревал скандал.

– Что ты ртом мух ловишь, шашлыки сгорят! На мангал брызнула вязкая, смешанная со слюной, выделившейся от созерцания Анжелики, вода.

– Да нет, что ты сидишь так! – дергала другая генеральша своего мужа. – Я же вижу, у тебя шея деревянная стала! Можешь посмотреть на нее!

– На кого? – изобразил недоумение муж.

– Хочет свою задницу показать – было бы на что смотреть…

«Как же, что он сейчас разглядит, – злорадно подумала Анжелика, раскинула руки и, уже не обращая внимания на то, что ее волосы расплылись по поверхности воды, легла на спину, выставив вверх два холмика упругой, напрягшейся от прохладной воды, груди. – Дуры вы, дуры, жены генеральские, позволили бы посмотреть своим мужикам на меня вдоволь, может, хоть возбудились бы они да трахнули вас хорошенько. Когда еще такая возможность вам всем представится!..»