Текст книги "Последний самурай"

Пол с неожиданной силой ударил его в плечо. От толчка лежавший на спусковом крючке палец непроизвольно напрягся, пистолет снова звонко бахнул. Убийца охнул и присел, схватившись за простреленное бедро, а потом торопливо бросился прочь, заметно прихрамывая и задевая за дверные косяки. В коридоре он бросил на пол автомат и прибор ночного видения, но Мещерякову это было уже безразлично: он вытянулся на жестком бетонном полу и, перестав сопротивляться, медленно погрузился в темноту.

* * *

С одной стороны лестничной клетки стена была сплошь стеклянной, и сквозь нее был хорошо виден тронутый осенней желтизной парк. Денек выдался погожий, и красные макушки кленов горели огнем в неярких лучах послеполуденного солнца. Илариону всегда нравились красные клены, но сегодня их расцветка неприятно напоминала свежую кровь – казалось, кто-то огромный долго метался по парку, умирая в страшных муках и густо окропляя деревья алыми каплями. Иларион глубоко вздохнул и невольно поморщился: в воздухе ощущался слабый запах каких-то лекарств. Такое уж это было место, что красота и покой здесь служили всего-навсего ширмой, за которой скрывались страдания, боль и смерть.

Он спускался вниз по пологим ступеням, рассеянно похлопывая ладонью по перилам, и смотрел в парк. По асфальтированным дорожкам прогуливались люди в синих пижамах с коричневыми отложными воротниками и такими же лацканами. Некоторые были в халатах; кое-кто при ходьбе опирался на костыли, а кого-то возили в инвалидных креслах на колесах с блестящими никелированными спицами. Время от времени среди зелени мелькали белые халаты сестер и зеленые балахоны хирургов, вышедших глотнуть свежего воздуха в промежутке между операциями.

Снаружи на дюралевый оконный переплет уселась синица, постучала клювом по металлу, повертела головой, глянула на Илариона черными бусинками глаз и, чего-то испугавшись, упорхнула так же стремительно, как и появилась. В уголке оконной рамы покачивался в пыльной паутине желтый березовый листок – не слишком богатая добыча для голодного паука «Не повезло Мещерякову, – подумал Иларион, шагая вниз по лестнице. – Когда он начнет понемногу ходить, будет, наверное, уже зима, и черта с два здешние эскулапы выпустят его погулять на свежем воздухе. А просидеть до весны в четырех стенах – это же с ума можно сойти! Не с Андрюхиным характером бродить по коридорам, ругаться с нянечками и резаться в домино с выздоравливающими… Он здесь совсем озвереет, наш полковник, и горе тому, кто первым подвернется ему под руку!»

О том, что будет, если Мещеряков так и не придет в себя, Иларион старался не думать, но эти мысли лезли в голову сами собой. Чтобы отвлечься, Забродов стал размышлять о том, какая это, в сущности, чудовищная несправедливость, какое свинство – невредимым пройти через ад и вдруг средь бела дня ни с того ни с сего получить автоматную очередь в пяти минутах ходьбы от Киевского вокзала…

Хуже всего неизвестность. Иларион не знал ничего, кроме того, что сказал ему пожилой хирург в коридоре перед операционной. Забродову удалось прорваться туда чуть ли не с боем, и интервью у хирурга он взял буквально за секунду до того, как его настигли и с позором выставили вон из святилища медицинской науки. Интервью это вышло очень коротким, и смысл его сводился к тому, что Мещеряков получил четыре пули в грудную клетку, потерял очень много крови, и жизнь его до сих пор висит на волоске. Кто стрелял в полковника, при каких обстоятельствах, из какого оружия и, главное, с какой целью, до сих пор оставалось для Забродова загадкой.

Иларион вдруг заметил, что похлопывает по перилам чересчур энергично – собственно, уже не похлопывает, а постукивает, и не ладонью, а кулаком, стиснутым так, что побелели суставы. Он взял себя в руки и стал спускаться быстрее: ему вдруг жутко захотелось поскорее очутиться на свежем воздухе, подальше от этих больничных запахов и белых халатов, которые с детства ассоциировались у него с болью и унизительной беспомощностью, а позже стали ассоциироваться еще и со смертью.

«Все-таки человек – удивительно неблагодарная скотина, – подумал Иларион. – Кто-то когда-то рассказывал мне о шимпанзе, которого врач уколами вылечил от воспаления легких. После этого обезьяна каждый раз приветствовала его, радостно похлопывая себя по заду. А покажите мне человека, который радовался бы при виде белого халата! Нет ничего хуже зубной боли, но большинство людей до сих пор боится не кариеса, а стоматологов. Что уж говорить о хирургах! Мы отдаем себя в руки врачей только в самом крайнем случае, когда иного выхода просто нет, и благодарность, которую мы так шумно высказываем после выздоровления, чаще всего идет все-таки от ума, а не от сердца. Понимаем, что поблагодарить необходимо, вот и благодарим, а сами только и думаем, чтобы поскорее смыться и больше никогда не видеть ни белых халатов, ни тех, кто их носит. Эх, Андрюха, Андрюха!.. Пока я возился с этой чокнутой поэтессой, ты отдавал богу душу в каком-то подвале, а я даже ничего не почувствовал…»

Навстречу ему с озабоченным видом поднималось несколько человек в белых халатах. Иларион посторонился, давая им пройти, и замер, придерживая у горла края белой накидки, взятой внизу, в гардеробе. Следом за врачами навстречу ему по лестнице поднимался генерал Федотов собственной персоной. На генерале была точно такая же накидка, развевавшаяся позади него, как кавказская бурка. Из-под накидки выглядывал строгий темный костюм в едва заметную полоску, седеющие волосы были гладко зачесаны назад, открывая высокий загорелый лоб. Вид у генерала, как всегда, был очень внушительный, но Иларион знал его не первый десяток лет и отлично видел, что генерал сильно огорчен.

– Гиблое дело, – вместо приветствия сказал ему Забродов. – Его увезли в операционную и охраняют так, словно у него внутри зашит ядерный фугас.

– А, это ты, – вяло удивился генерал. – Видишь, какая неприятность приключилась с нашим Андреем.

– Как хорошо быть генералом, – ядовито заметил Иларион. – Скажите мне, товарищ генерал: выбирать выражения вас учили в академии высшего командного состава или вы так и родились с этим даром? Вот уж действительно – неприятность! Точнее просто не скажешь.

– – Успокойся, Иларион, – миролюбиво сказал генерал – Я вижу, тебе не терпится вышибить из кого-нибудь мозги, но я для этого не самый лучший объект, как ты полагаешь? Значит, он на операции? Ну что ж, тогда давай побродим по парку, побеседуем. Голова у тебя свет-лак. Может, ты мне что-нибудь подскажешь.

– Надь же, какой прогресс, – проворчал Забродов, вслед за генералом возобновляя спуск по лестнице. – Раньше вы, помнится при свидетелях утверждали, что у меня не голова, а горшок с тараканами.

– А я ни от чего не отказываюсь. – сдержанно усмехнулся Федотов. – Просто обстоятельства меняются, а вместе с ними меняется взгляд на некоторые вещи. Бывают ситуации, когда без горшка с тараканами не обойтись. Но политзанятия для командного состава к разряду подобных ситуаций вряд ли относятся, особенно когда их проводит начальник политотдела армии.

Иларион невольно хмыкнул, вспомнив давнюю историю, которая стоила ему пяти суток домашнего ареста, но тут же снова помрачнел.

– Вы можете мне сказать, что произошло? – спросил он.

– Вообще-то не имею права, – ответил Федотов. – Но ты прав: генералом быть хорошо. Появляется возможность Иногда самостоятельно решать, на что ты имеешь право, а на что нет.

Иларион нетерпеливо дернул плечом: все эти тонкости его в данный момент не интересовали. Генерал заметил его движение и укоризненно покачал головой.

– Конечно, я тебе скажу, – пообещал он. – Во-первых, вы друзья, а во-вторых, ты тоже имеешь к этому некоторое отношение.

– Не понял, – сказал Иларион, но Федотов проигнорировал это замечание и упорно молчал до тех пор, пока они не оказались на улице.

Всю дорогу, пока они спускались по лестнице, сдавали обратно в гардероб свои накидки и шли через гулкий прохладный вестибюль, Иларион ломал голову над последними словами генерала, пытаясь угадать, что именно тот имел в виду. Какое-нибудь старое дело? Но Последняя боевая операция, в которой они участвовали вместе с Мещеряковым, закончилась много лет назад, и Иларион сомневался в том, что ее эхо могло докатиться до Москвы через все эти годы и километры. На ум ему внезапно пришел недавний разговор с Федотовым в Завидовском заповеднике: радиоуправляемые мины-ловушки японского производства и теоретические рассуждения о том, не являются ли события одиннадцатого сентября местью за Хиросиму и Нагасаки. Забродов озадаченно почесал затылок: неужели генерал намекал именно на это? Но ведь подстрелили Мещерякова не в Чечне и не в Японии, а в Москве! К тому же все рассуждения Илариона Забродова о возможной причастности японцев к международному терроризму были высосаны из пальца в тот самый миг, когда об этом зашел разговор. Рассуждать можно обо всем на свете, и любую, даже самую завиральную точку зрения можно подкрепить очень убедительными доводами. А можно опровергнуть. И зависит это исключительно от настроения… При чем тут покушение на Мещерякова?

– Что ж, – сказал генерал, усаживаясь на садовую скамейку в тихой боковой аллее, – давай потолкуем. Операция – дело нескорое… Все равно делами сегодня я заниматься не смогу. Во всяком случае, пока не узнаю, что все в порядке.

Иларион сел рядом с ним, стараясь не смотреть на окна больничного корпуса, угол которого виднелся в конце аллеи. На соседней скамейке, метрах в десяти от Илариона и Федотова, больные из хирургического отделения неторопливо соображали на троих. Забродов подумал, что, если все обойдется, Мещеряков вскорости будет вынужден с головой окунуться в мелкие заботы госпитальной жизни: курить в рукав в сортире, скидываться с соседями по палате на бутылку, обманывать докторов, осторожно колотя себя в грудь кулаком, и ворчать по поводу больничного меню…

Только бы все обошлось, подумал Иларион. Как жаль все-таки, что я не могу до конца уверовать в Бога. У веры есть свои недостатки, но в такие вот моменты о них как-то забываешь. Атеисту не на кого надеяться, кроме своих друзей, родственников, начальства.., в конечном итоге – кроме себя самого. Пока ты здоров и силен, пока удача на твоей стороне, это даже вызывает гордость – вот, мол, я какой, со всем могу справиться и все преодолеть. Но со временем начинаешь понимать, что справиться можно далеко не со всем и что твои собственные возможности очень даже ограничены. И тогда возникает желание, чтобы там, наверху, все-таки был кто-нибудь – добрый, справедливый и всесильный, кому есть дело до каждого из нас и кто готов выручить тебя из любой, самой страшной беды. Это слабость, конечно, но человек слаб от природы, от этого никуда не уйдешь…

– Помнишь наш разговор в заповеднике? – нарушил молчание генерал. – Ну, про возможную связь японцев с нашими бандитами в Чечне…

Иларион шумно вздохнул.

– Ну, товарищ генерал, – сказал он, – ну нельзя же так! Вы что же, восприняли все это всерьез? Это на вас совершенно не похоже.

– А как, по-твоему, я должен был это воспринять? – спокойно спросил генерал. – Я просил у тебя совета. Ты высказал свои соображения. А теперь пытаешься меня убедить, что это была шутка. Так, что ли?

– Не совсем так, конечно. Говорил-то я вполне серьезно, но ведь вы же меня знаете. Да и не во мне дело. Любой школяр за пять минут высосет из пальца десяток таких вот теорий, одна убедительнее другой. Про японцев, про арабов, про пришельцев с Проксимы Центавра… Вы что же, готовы все эти теории запустить в оперативную разработку? А хотите, я вам сейчас как дважды два докажу, что нью-йоркский ВТЦ взорвали израильтяне? Им это выгодно, потому что весь мир сразу же забыл о Палестине. А если подсчитать все преимущества, которые американцы уже получили и еще получат от своей контртеррористической операции, то можно запросто прийти к выводу, что свои небоскребы они грохнули сами. Звучит цинично, но политика цинична по определению. Цель оправдывает средства, и в качестве пушечного мяса американский обыватель ничем не отличается от афганского крестьянина.

Он сердито махнул рукой и замолчал, раскуривая сигарету.

Генерал немного подождал, давая ему высказаться до конца, ничего не дождался и спросил:

– Все сказал?

– Все, – угрюмо подтвердил Забродов. – То есть мой словарный запас еще далеко не исчерпан, но что толку? Теория – она и есть теория. А практика – вон.

Он кивнул в сторону видневшегося в отдалении больничного корпуса, где люди в зеленых хирургических балахонах в это самое время ковырялись своими никелированными крючками в бесчувственном теле Андрея Мещерякова.

– Суха теория, мой друг, а древо жизни зеленеет, – процитировал Федотов, печально кивая головой. – То-то и оно, приятель. Андрея продырявили не пришельцы из космоса, и занимался он не американской политикой на Ближнем Востоке и не выявлением агентурной сети Моссада на территории России. Он занимался известными тебе телефонами – в очень широком смысле, конечно. Ты готов слушать или хочешь еще немного покричать?

– Ладно, ладно, – проворчал Забродов. – Просто обидно. Я бы еще понял, если бы его подстрелили там, в Чечне. Но здесь… Я вообще не понимаю, какое отношение все это имеет к нашему разговору в Завидово. Если к этому приложили руку японцы, то это дело контрразведки. Зачем Мещеряков в это полез?

– По моей личной просьбе, – пояснил Федотов. – По собственному желанию. Ну и из чувства долга конечно. Когда ты видишь, что на улице пьяный жлоб пристает к женщине, ты ведь не проходишь мимо только на том основании, что обеспечение правопорядка – дело милиции?

– Странный довод, – буркнул Иларион. – Впрочем, не стану спорить. Мне все-таки хотелось бы узнать, что произошло.

– Произошла очень неприятная история, – со вздохом признался генерал. – Похоже, мы действительно взялись не за свое дело. Во всяком случае, результаты наводят на такую мысль. Андрей работал не один. У него была небольшая группа. Они занимались тем, что пытались проследить пути финансирования наших кавказских джигитов, отталкиваясь от знакомых тебе телефонных аппаратов. Это, насколько я понял из докладов Мещерякова, дало довольно занятные результаты. Стала вырисовываться любопытная схема, а потом… Потом наши ребята, очевидно, подошли вплотную к центру этого клубка, и это кому-то не понравилось. Не понравилось настолько, что Андрей – единственный из своей группы, кому пока что удалось выжить.

– Пока что, – повторил Иларион.

– Да, – сказал Федотов, – пока что. Матвей Брузгин не в счет. Он более или менее в курсе, поскольку нашел и обезвредил самый первый телефон, но он сейчас активно работает по своей основной специальности. Шпионские страсти – не его профиль. Остальные погибли все. Кроме Андрея, разумеется.

– Погодите, – сказал Иларион, – постойте… Телефон мне показывал Слава Горбанев. Вы что, хотите сказать…

– Позавчера, – кивнул генерал. – На Курилах. На Кунашире, если быть точным. По официальному заключению, которое прислали нам местные стражи порядка, утонул во время рыбной ловли. Внезапный шквал, лодка перевернулась, то да се… При этом, как я понял, лодку так и не нашли, и вообще искать что бы то ни было там и некогда, и некому. Утонул и утонул. Мало ли их каждый год тонет?

В голосе генерала звучала неподдельная горечь. Иларион взглянул на его внезапно постаревшее лицо, поспешно отвел глаза, крякнул и сильно потер ладонями щеки.

– Черт возьми, – сказал он. – Экая пакость… Что он там делал, на Кунашире?

– Проводил отпуск, – глухо ответил Федотов. – А заодно интересовался действиями одной рыболовной флотилии, базирующейся на Хоккайдо.

Упоминание о японских рыбаках навело Забродова на кое-какие мысли. Ему вдруг захотелось поинтересоваться, каким образом Матвею Брузгину удалось так безошибочно отыскать его в том японском ресторанчике, но он сдержался: сейчас было явно неподходящее время для подобных вопросов.

– А помнишь Валеру Кузнецова? – вдруг спросил Федотов.

– Помню конечно, – сказал Иларион. – У него еще кличка была – Смит. Он ведь теперь, кажется, во внешней разведке?

– Был до вчерашнего дня. Работал в нашем посольстве в Токио. Мы попросили его по старой дружбе аккуратно собрать данные об одном интересующем нас человеке. Сегодня утром пришло сообщение… Его машину кто-то расстрелял из гранатомета. Не пустую, как ты понимаешь.

Иларион принял это известие молча, поскольку сказать ему было нечего. То, что рассказывал ему Федотов, казалось нагромождением каких-то чудовищных совпадений, сильно напоминало бред и не желало укладываться в голове.

– Мещеряков в последние дни занимался проверкой некоторых операций японского банка Аригато, – продолжал генерал. – Не сам конечно. Был у нас такой хакер на жалованье, очень талантливый парнишка. Ты его, наверное, не знал… Вчера ночью им удалось проникнуть в базу данных банка. Насколько я понял, они там нашли какие-то данные, подтверждавшие твои теории. Но их засекли и.., ну я в этом разбираюсь слабо. Вирус, что ли, им подбросили… Термоядерный какой-то вирус. Вся аппаратура сразу же сдохла, и полученные данные пропали. Андрей велел парнишке подготовить письменный отчет обо всем, что ему удалось подсмотреть, и поехал ко мне – докладывать. Утром вернулся за отчетом, и вот… Сделано все очень грубо и незатейливо. Куча народа видела машину, на которой уехал убийца. Кстати, Андрею удалось его подстрелить. Если бы жильцы дома не услышали, как он палит из своей «беретты», он бы так и истек кровью в том подвале. Убийца стрелял из автомата с глушителем. Один из свидетелей запомнил номер его «Жигулей». Номер оказался фальшивым, но машину нашли уже через час после покушения. Она стояла в одном из арбатских переулков;

Водитель сидел за рулем с пулей из «беретты» в правом бедре и со следом от стальной удавки на шее. Твой приятель Сорокин уже установил его личность. Москвич, двадцать шесть лет, работал в проявочной мастерской – знаешь, из этих, новых…

– Японских, – подсказал Иларион.

– А то как же! Только не «Кодак» и не «Фуджи», а эта, как ее… «Набуки», вот! Недавно у нас появились.

– Чепуха какая-то, – сказал Забродов.

– Это только на первый взгляд, – возразил генерал. – Та рыболовецкая флотилия на Хоккайдо, здешние фотоателье, японский банк Аригато и даже ресторан, в котором ты сегодня обедал, имеют кое-что общее.

– Кое-что?

, – Кое-кого, так будет точнее. Всем этим богатством владеет тот самый человек, о котором так неудачно собирал информацию Кузнецов.

Иларион поймал себя на том, что нервно хрустит пальцами, и спрятал руки в карманы. Он посмотрел на больных с соседней скамейки, которые уже покончили с первой бутылкой и принялись за вторую. Ему показалось, что они веселятся чересчур усердно и слишком много вертят головами во все стороны, стараясь, чтобы это получалось незаметно. У того, что стоял к Забродову спиной, левый бок был заметно шире правого, как будто этот пациент что-то прятал под своей госпитальной пижамой. Эге, подумал Иларион. А генерал-то наш занял глухую оборону и ждет нападения буквально со всех сторон!

– Что за жизнь, – сказал он. – Так хочется дать кому-нибудь в морду, и совершенно некому! У вас на примете нет подходящего японца, товарищ генерал?

– Как не быть, – после недолгой паузы отозвался Федотов. – Есть конечно. Только он далеко.

В конце аллеи появился человек в белом халате. Он широко шагал по направлению к скамейке, на которой сидели Федотов и Иларион, и озабоченно вертел головой, кого-то высматривая. Генерал поднялся и помахал ему рукой. Медик увидел его, кивнул и перешел на мелкую рысь. Из-под его белого халата выглядывали форменные офицерские брюки и казенные ботинки армейского образца.

Иларион тоже встал, с тревогой наблюдая за приближением этого вестника. Затейливая и мрачная схема, нарисованная несколько минут назад генералом Федотовым, разом вылетела у него из головы. В данный момент его интересовало только одно: будет ли жить Мещеряков. Японцы могли подождать.

В нескольких метрах от скамейки врач снова перешел на шаг. Уже издали он начал успокаивающе кивать головой, давая понять, что все в порядке. Иларион смотрел на него с надеждой и недоверием.

– Операция прошла успешно, – сообщил медик, обращаясь к генералу. – Все пули удалось извлечь, состояние стабилизировалось, но прогнозы делать еще очень рано.

– Погоди, – перебил его генерал, – не части. Он будет жить или нет, это ты мне можешь сказать?

– Прогнозы делать рано, – повторил врач. – Извините. Мы сделали все, что могли.

– И на том спасибо, – проворчал Федотов, но тут же спохватился и сменил тон:

– Спасибо, майор. И не прибедняйся. Я знаю, вы сделали больше, чем могли. Вытащите его, ребята. По гроб жизни буду обязан.

– Как всегда, – сказал майор. Вид у него был усталый. – Поезжайте домой, товарищ генерал. Здесь вам делать нечего. В сознание он придет еще не скоро. Как только это случится, мы вам сразу же сообщим.

– Только непременно! – сказал Федотов. – Это очень важно.

– Обещаю, – сказал врач. – Закурить есть? – обратился он к Илариону.

Забродов поспешно полез в карман и протянул ему открытую пачку. Когда майор прикуривал, Иларион заметил, как у него трясутся руки.

– Ну хорошо, – сказал он, когда врач ушел. – Что дальше?

– Что ты имеешь в виду? – спросил Федотов, озабоченно поглядывая на часы.

– Вы отлично знаете, что я имею в виду, – поморщившись, ответил Иларион. – Я говорю об этом вашем японце. Не может быть, чтобы у него не было ни имени, ни адреса. И я ни за что не поверю, будто вы затеяли этот разговор только для того, чтобы скоротать время.

– Экий ты, братец, недипломатичный… Мог бы, по крайней мере, притвориться, что ничего не заметил. Впрочем, ладно. Что я, в самом деле… У нас есть и имя, и адрес, и даже официальная версия его биографии – все, что можно было разузнать по обычным каналам. Господин Набуки – фигура видная, его имя часто мелькает в прессе. Валера Кузнецов переслал нам эту информацию еще две недели назад, хотя толку от нее немного. Только имей в виду: все, что я тебе сказал, нуждается в тщательной проверке. То есть после всех этих, с позволения сказать, несчастных случаев лично я уже ни в чем не сомневаюсь, но с точки зрения закона это – пустые домыслы.

– С точки зрения закона… – Иларион криво усмехнулся. – Какой конкретно закон вы имеете в виду? Если вы говорите об уголовном кодексе, то меня, да и вас тоже, давно пора посадить лет этак на триста. А если речь идет о международном праве, то кое-кто был бы не прочь объявить нас военными преступниками.

– Опять ты за свое, – морщась, как от зубной боли, проворчал Федотов. – И ведь, казалось бы, мальчик уже не маленький. Когда же ты избавишься от этой глупой привычки сгущать краски?

– Когда забуду арифметику, – жестко сказал Иларион. – Арифметика – наука точная, она не терпит полутонов. Убил? Убил. Сколько убил? Много. А точнее? Примерно столько-то, точнее сказать не берусь. Э, братец, – говорит арифметика, – да ты же военный преступник! В арифметике, спасибо древним грекам, все просто и ясно. Один-два трупа – убийца. Три-четыре – серийный убийца. Десяток-полтора – маньяк. А больше, как известно, удавалось замочить только военным преступникам. При чем же тут сгущение красок? Арифметика, товарищ генерал!

– Пропади ты пропадом! – в сердцах воскликнул Федотов. – Удивительный ты человек, Иларион. Казалось, и так никакого настроения нет, а ты даже то, что было, ухитряешься испортить!

– Виноват, товарищ генерал, – кротко сказал Забродов, – это не я. Это арифметика, она же статистика. И потом, мне-то что? Одним больше, одним меньше – на общий итог это уже не повлияет. К тому же Мещеряков – мой друг. У нас, у военных преступников, так: око за око, зуб за зуб.

– Ты очень много болтаешь, – недовольно сказал генерал Федотов.

– Грешен, – снова становясь кротким как ягненок согласился Иларион. – Ничего не могу поделать с избыточным словарным запасом. Так дадите адресок?

– При одном условии, – сказал генерал и сделал неторопливый жест в сторону соседней скамейки, где пациенты в синих пижамах делали вид, что озабочены сбором средств на приобретение третьей бутылки. – Мне очень неприятно это говорить, но…

– Но вы со мной не знакомы, – закончил за него Иларион. – Что ж, это мне льстит. Таким образом, я из разряда военных преступников автоматически перехожу в разряд маньяков. А вы знаете, это даже удобно. Военных преступников вешают, а маньяков лечат. Общество чувствует свою неизбывную вину перед маньяком, которого оно могло бы воспитать и наставить на путь истинный, и не жалеет лекарств на то, чтобы исправить свои ошибки…

– Тр-р-репло, – с чувством прорычал генерал и сердито уставился на человека в синей пижаме и с забинтованной головой, остановившегося перед ним по стойке «смирно». – Давайте, давайте, – нетерпеливо сказал он этому «пациенту», – хватит изображать из себя огородное путало…

«Пациент» ухмыльнулся, запустил руку за отворот пижамы и извлек оттуда объемистый конверт из плотной вощеной бумаги. Смотрел он при этом на Илариона, и Забродов, приглядевшись, кивнул ему: несколько лет назад они сталкивались на полигоне учебного центра и даже провели несколько рукопашных схваток в качестве спарринг-партнеров.

Заметив этот обмен приветствиями, генерал свирепо нахмурился, но промолчал и резко взял протянутый ему конверт. Кивком отпустив «пациента», он положил конверт на скамейку и пальцем подтолкнул его к Илариону.

– Здесь все, что может тебе понадобиться, – сказал он, – вплоть до авиабилетов и денег на карманные расходы. Только, умоляю, не шикуй. Твоя миссия неофициальна, поэтому с деньгами туговато.

– Но червяков-то есть не придется? – вспомнив Анастасию Самоцветову, с усмешкой спросил Иларион.

– В зависимости от аппетита, – успокоил его генерал и поднялся со скамейки, давая понять, что разговор окончен.

Иларион небрежно сложил туго набитый конверт пополам и сунул его в карман. Ему снова захотелось спросить, каким образом Матвей Брузгин так быстро нашел его в огромном городе и почему все необходимые бумаги оказались заготовленными заранее, но генерал уже уходил от него по аллее, широко и уверенно шагая в сторону хирургического корпуса. Все трое «больных» прогулочным шагом двигались в ту же сторону, держась от него на почтительном расстоянии. Иларион хмыкнул, покачал головой и, легко поднявшись со скамейки, зашагал в противоположном направлении – туда, где за разросшимися кустами шиповника пряталась неприметная калитка, которую почему-то никто не охранял.