Текст книги "Последний самурай"

Достигнув оконечности мыса, Иларион пробормотал «ура» и торопливо побежал вперед, разбрызгивая воду и по-прежнему держа чемодан над головой на вытянутых руках. Впереди, за мысом, была небольшая бухта с галечным пляжем, который полого поднимался вверх. На крайней точке этого окаймленного валом из мертвых водорослей каменистого полумесяца лежал ржавый остов какого-то суденышка, в незапамятные времена выброшенного на берег штормом, да так и оставшегося догнивать здесь то ли за ненадобностью, то ли, в силу свойственной славянам широты натуры.

Вода в океане действительно была холодной, но, когда Забродов выбрался наконец на сушу, стало еще хуже: резкий ветер, порывами налетавший со стороны моря, продувал до костей, превращая прилипшую к телу мокрую одежду в ледяной компресс. Бормоча проклятия, Иларион взвалил чемодан на плечо и припустил по пляжу мелкой спотыкающейся рысью. Камни стучали и скрипели у него под ногами, в ботинках противно чавкало, набрякшая водой одежда стесняла движения, да и чемодан теперь, казалось, весил уже добрых полтонны, так что примерно на полпути Забродов согрелся, а на подходах к выброшенному на берег катеру даже вспотел.

Остановившись и опустив чемодан на землю, он посмотрел в сторону моря. Ему показалось, что море приблизилось – видимо, начинался прилив. Впрочем, это могло оказаться иллюзией, да и угроза утонуть вместе с чемоданом теперь миновала – позади был пологий откос, по которому ничего не стоило подняться наверх и вернуться в поселок, к людям.

Но прежде нужно было избавиться от чемодана.

Иларион осмотрел катер. Судя по установленной на корме лебедке, это было рыболовное суденышко. С клепаных бортов слоями отваливалась ржавчина, обломанные лопасти гребного винта обросли белесым мочалом сухих водорослей, из пустых глазниц иллюминаторов несло какой-то тухлятиной. Трудно было отделаться от ощущения, что там, в темном, наполовину залитом черной стоячей водой трюме, до сих пор покоятся скелеты моряков, опрометчиво рискнувших выйти на этой утлой посудине в оке-, ан. Это была, конечно, полная ерунда, но вот использовать катер в качестве камеры хранения нечего было и мечтать. Судя по некоторым признакам, во время прилива посудина оказывалась под водой почти полностью, так что снаружи оставался только угол рубки да еще, пожалуй, стрела лебедки – самый ее кончик.

Иларион почесал в затылке и с сомнением посмотрел т чемодан. Рядом с чемоданом обнаружился краб, совсем небольшой, не чета тем чудищам, которых можно было за каких-нибудь сто рублей купить на местном рынке и даже просто на улице. Видимо, это был подросток. Со свойственным всем подросткам любопытством краб ковырял клешней пластиковый бок чемодана, пробуя его на прочность.

– Рыбаки ловили рыбу, а поймали рака, – задумчиво сообщил ему Иларион. – Давай ковыляй отсюда, а то я сегодня голодный. Не посмотрю, что ты молодой, употреблю прямо в сыром виде.

Краб нерешительно потоптался на месте, пошевелил клешнями и действительно заковылял прочь, от греха подальше. Забродов проводил его взглядом и стал прикидывать, как может сказаться на содержимом чемодана многочасовое пребывание под водой. Если спрятать чемодан внутри катера, в море его конечно же не унесет, и вероятность, что кто-нибудь его случайно обнаружит, тоже сведется к минимуму, но вот товарный вид он потеряет наверняка, а это уже минус. К тому же Иларион не мог с уверенностью сказать, когда в чемодане возникнет нужда, а нырять за ним в холодную воду и на ощупь разыскивать чертову штуковину в темном трюме… Бр-р-р!..

Он рассеянно полез в карман и вынул оттуда пачку с тремя последними сигаретами. Из пачки текло. Она расползалась в пальцах, а внутри обнаружилась неаппетитная каша из мокрого табака и раскисшей бумаги, в которой издевательски желтели невредимые цилиндрики сигаретных фильтров. Иларион напомнил себе, что японцам, да и вообще всем приличным людям на свете, свойственно философское отношение к жизни, в том числе и к имеющим место неприятностям. Подумаешь, сигареты пропали…

Он привстал на цыпочки, дотянулся до круглого провала выбитого иллюминатора и бросил бывшую пачку с бывшими сигаретами туда, чтобы не оставлять на берегу следов своего пребывания. Пачка канула в темноту абсолютно беззвучно, как будто там, за иллюминатором, была бездна. Иларион зябко передернул плечами и подумал, что пачка скорее всего просто упала на что-нибудь мягкое – на водоросли, например, или на остатки груза…

Становилось холодно. Постукивая зубами, Иларион наклонился за чемоданом и застыл в странной позе, глядя на море. Из-за мыса, размеренно постукивая дизельным движком, неторопливо двигался серый корпус сторожевого катера. Слишком неторопливо, подумал Иларион. И слишком близко к берегу. Там же камней до черта, им что, делать нечего? Какого дьявола они там ищут?

Впрочем, он тут же сообразил, что ищут пограничники, и напрягся, соображая, в какую сторону бежать. День явно не задался, причем с самого начала. Хотя, с другой стороны, все зависело от точки зрения. Если рассмотреть ситуацию под определенным углом, вся эта суета была Илариону на руку. Единственное, что от него требовалось, это все время делать правильные ходы.

«Да уж, – иронически подумал Иларион, осторожно отодвигаясь под прикрытие ржавой кормы катера и втаскивая туда же чемодан. – Мелочь какая – делать правильные ходы! Да это нам раз плюнуть. Вот именно – нам. Мне и моему чемодану…»

Бежать, пожалуй, было бесполезно: вооруженные морскими биноклями пограничники живо засекли бы его на пустом каменистом берегу. Они, наверное, даже не стали бы терять время, гоняясь за ним по суше, а просто вызвали бы по рации поселок и сообщили ментам координаты места, где был замечен подозрительный тип, выдававший себя за корреспондента газеты «Красная звезда». Да и зачем это нужно – бежать? «Я не бегать сюда приехал, – подумал Иларион, вглядываясь в белевший на хищно вытянутом вперед носу сторожевика бортовой номер. – Пускай теперь они от меня бегают. Вот только чемодан…»

Он посмотрел на чемодан, а потом снова на сторожевой катер. Теперь, когда корабль подошел поближе, номер на его носу был хорошо виден. Иларион беззвучно рассмеялся и сказал своему неразлучному спутнику:

– Чемодан, чемодан, улыбнитесь! Камни снова заскрипели под подошвами его армейских ботинок, когда он уверенно шагнул из укрытия. Отойдя от катера на несколько шагов, Иларион принялся размахивать руками над головой и пронзительно вопить, привлекая к себе внимание. Между делом он подумал, что сейчас, наверное, очень сильно напоминает потерпевшего кораблекрушение, увидевшего входящий в бухту спасительный корабль. Главное, подумал он, чтобы на борту корабля оказались не пираты…

Его усилия вскоре увенчались успехом. Сторожевик застопорил ход, и с его борта спустили шлюпку – не шлюпку, собственно, а резиновую лодку с мотором. Мотор несколько раз чихнул, взревел, затрещал и запел на высокой ноте. Описав стремительную пенистую дугу, лодка пошла к берегу, высоко задирая нос и подпрыгивая на мелкой волне.

В нескольких метрах от берега мотор заглох, и лодка с громким шорохом выползла на пляж. Из нее молодцевато выпрыгнули двое матросов в линялых синих робах, и один из них немедленно навел на Забродова автомат. Лица у обоих были по-мальчишески округлые, с пухлыми, почти детскими губами, а у того, который целился в Илариона из автомата, физиономия была густо усыпана веснушками бледно-морковного цвета. Автомат у него стоял на предохранителе, но Забродов не стал делать по этому поводу никаких замечаний: так было спокойнее.

– Все, все, ребята, – сказал он миролюбиво. – Воевать не будем.

Второй матрос казался чуть-чуть постарше конопатого, и на плечах у него Иларион разглядел старшинские нашивки, такие же линялые и обесцвеченные, как и сама роба. Услышав слова Забродова, он едва заметно усмехнулся краешком рта: вероятно, заявление какого-то подмокшего штатского, вооруженного одним пластиковым чемоданом, о том, что он не будет с ними воевать, показалось смешным.

– Мы доставим вас на борт для установления личности, – веско сообщил старшина. – Необходимо выяснить кое-какие обстоятельства.

– Это факт, – сдерживая улыбку, согласился Иларион. – Поехали, старшина. Будь так добр, возьми чемодан. Он мне все руки оборвал, черт тяжеленный!

Старшина оказался парнем покладистым и не стал мелочиться. Он присел, придерживая правой рукой заброшенный за спину автомат, и схватился левой за ручку чемодана. Иларион наблюдал за ним с живым интересом.

– Ох, ни х.., себе! – удивленно выдохнул старшина, оторвав чемодан от земли. – У вас там камни, что ли?

– Атомная бомба, – сказал Иларион.

Мальчишеское лицо старшины сразу посуровело: он не собирался шутить шутки с потенциальным нарушителем государственной границы и, может быть, даже шпионом. С усилием приподняв чемодан обеими руками, старшина перевалил его через надувной борт и плашмя уложил на дно моторки. Илариона погрузили следом, конопатый матрос столкнул лодку в воду, и она, набирая скорость, взяла курс на стоявший в полусотне метров от берега сторожевик.

Труднее всего оказалось втащить на борт чемодан. Матрос, который перегнулся через леера, чтобы принять у своих товарищей имущество задержанного, слово в слово и даже с той же интонацией повторил то, что сказал по поводу чемодана старшина. Вслед за злополучным чемоданом на палубу поднялся Иларион и сразу же нос к носу столкнулся со старым знакомым.

– Здорово, корреспондент, – приветствовал его капитан-лейтенант Кривоносов, с которым Иларион пил медицинский спирт на Шикотане. – Признавайся, чего ты тут наколбасил.

Капитан-лейтенант улыбался, демонстрируя радость от встречи со знакомым, но глаза у него были холодные, цепкие и настороженные, так что Иларион сразу понял:

Кривоносов оказался здесь не случайно. Видимо, командир сторожевика получил приказ обогнуть остров и перехватить беглеца, если тот и впрямь попытается уйти морем. Иларион немного поколебался, припоминая подробности своего предыдущего разговора с Кривоносовым, а потом мысленно махнул рукой: в конце концов без посторонней помощи ему не обойтись, а из командира сторожевого катера мог получиться такой помощник, что лучше и не придумаешь. Впрочем, мог и не получиться. «Ой, плохо мне будет, если не получится, – подумал Иларион. – Ой, плохо!..»

Он пожал плечами и изобразил на лице смущенную улыбку.

– Да вот, понимаешь, вышел погулять и заблудился. Капитан-лейтенант выразительно кашлянул в кулак, недвусмысленно поглядев на чемодан.

– Старшина, – сказал он, – отведи задержанного ко мне в каюту.

– С чемоданом, – уточнил Иларион.

Кривоносов хмуро взглянул на него, но Забродов лишь энергично покивал головой, давая понять, что его нежелание расставаться с чемоданом не является капризом.

– Ладно, чемодан тоже, – неохотно согласился капитан-лейтенант.

– Тяжелый, – пожаловался старшина.

– Мало каши ел, салага? – проворчал Кривоносов и, не вдаваясь в споры, повернулся к чемодану спиной.

– Краюхин, бери чемодан, – не растерялся старшина. – Вперед, задержанный!

Конопатый матрос без особого энтузиазма оторвал чемодан от палубы, и Иларион в третий раз услышал фразу, которую произносили все, кто без предварительной психологической подготовки брал чемодан в руки В сопровождении старшины и конопатого матроса с чемоданом он под взглядами немногочисленного экипажа сторожевика проследовал в капитанскую каюту. По дороге он размышлял над тем, что скажет Кривоносову. Пожалуй, капитан-лейтенанта будет не так уж трудно убедить действовать заодно с Иларионом, но как насчет чемодана? Брякнуть эту штуковину на стол, поднять крышку и сказать! «Понимаешь, вот это должны были взорвать в вестибюле гостиницы „Россия“?». Пожалуй, от такого сообщения у неподготовленного человека может поехать крыша…

Неожиданно по всему телу Забродова прошла колючая волна озноба. На него словно плеснули ледяной водой, и он едва не остановился посреди коридора, во всех подробностях представив себе ситуацию, избежать которой удалось, в общем-то, только благодаря счастливой случайности. Если бы Сорокин не вывел его на Мельника, судьба господина Набуки стала бы представлять чисто академический интерес, его смерть потускнела бы и затерялась на фоне немыслимого количества жертв задуманной им акции.

Акции… Пользуясь тем, что никто не видит его лица, Иларион скорчил презрительную гримасу. «Мы умные люди, – подумал он. – Культурные, грамотные. Мы придумали массу слов, при помощи которых можно грамотно описать самые отвратительные, страшные и извращенные вещи и поступки. Не дерьмо, а фекалии. Не массовая резня, а акция. Не колониальная война, а контртеррористическая операция. Не карательный отряд, а подразделение специального назначения. Не удачливый мошенник, а крупный бизнесмен или, пуще того, олигарх. Не наемный убийца, а агент по особым поручениям… И так далее, до бесконечности. Хорошенькая дикторша по телевизору так и сыплет учеными терминами, и даже бровью при этом не ведет. А ведь перескажи ей то же самое простыми словами, так ее же, беднягу, наизнанку вывернет прямо перед камерой…»

Каюта, в которой обитал командир сторожевого катера Кривоносов, оказалась узким железным ящиком, в котором только и помещалась что откидная койка, стол под иллюминатором, книжная попка да привинченный к полу вращающийся табурет. На столе поверх каких-то бумаг и морских карт валялся обложкой кверху детектив Агаты Кристи, с которым соседствовала пустая пепельница, издававшая резкий запах никотинового перегара.

Кривоносов сидел на койке, нетерпеливо барабаня пальцами по краю стола Вид у него был хмурый и в то же время заинтригованный. Старшина, не утруждая себя уставными телодвижениями, буркнул: «Привел», а конопатый Краюхин, пыхтя, поставил у двери чемодан и удалился, тряся онемевшей кистью. Кривоносов посмотрел на Илариона, на чемодан, а потом на стоявшего в дверях старшину.

– Свободен, – сказал он. – Дверь хорошенько закрой. И скажи там, чтобы ко мне со всякой ерундой не бегали. Ну, – продолжал он, повернувшись к Илариону, – докладывай. И не надо скалить зубы, радоваться нечему. Менты на берегу рвут и мечут, начальству моему все телефоны оборвали, но добились, чтобы я за тобой пошел.. Говорят, что никакой ты не журналист, а вообще неизвестно кто.

– Это точно, – со вздохом признался Иларион, – не журналист…

– А удостоверение? Ты же мне удостоверение показывал, интервью брал.., снимки, мать твою, делал!

– Удостоверение липовое, – сказал Иларион, – интервью мне было нужно для дела, а снимкам грош цена, потому что в твоем корыте только одна военная тайна – год постройки. Даже не год, а, пожалуй, век…

– Так, – неожиданно спокойно сказал Кривоносов. – Это надо понимать как признание в военном шпионаже или как-нибудь еще?

– Дай закурить, – вместо ответа потребовал Иларион. – Мои размокли, а пойманных шпионов на допросе полагается угощать сигаретами и водой из графина. Ты что, кино про разведчиков не видел?

Кривоносов хмыкнул и бросил на стол пачку сигарет. Графин, на три четверти наполненный прозрачной жидкостью, он почему-то сначала переставил подальше от Забродова, а потом и вовсе убрал со стола. Иларион ухмыльнулся: на этом судне, как и на множестве других, навигационные приборы, аппаратура связи и масса иного оборудования в глаза не видели спирта, которым их, по идее, должны были регулярно протирать.

– Короче, – сказал Иларион, прикуривая от поднесенной Кривоносовым зажигалки, – прошу учесть, что шутки кончились. Протокола, слез, раскаяния и перечисления явок и фамилий не будет.

– А что будет? – с осторожным интересом спросил Кривоносов. – Ты, вообще, кто такой?

– Частное лицо, – ответил Иларион. – Обыкновенный военный пенсионер, которому требуется твоя помощь.

– Слушай, ты, лицо, – начиная закипать, сказал капитан-лейтенант. – Если мы с тобой вместе пили, это не значит…

– Не значит, – быстро согласился Иларион – Дело не в том, кто с кем пил, а в том, кто зачем сюда приехал. И откуда. И по какой причине. И по чьей просьбе.

– Ну и зачем, к примеру, ты сюда приехал?

Иларион в последний раз окинул собеседника оценивающим взглядом, глубоко затянулся сигаретой, потом поманил Кривоносова пальцем и, когда тот подался вперед, негромко сообщил:

– Не за чем, а за кем. Да твоим лучшим другом. За господином Набуки.

Глава 12

День уже клонился к закату, когда в бухту осторожно вошел сторожевой катер Кривоносова. Коротко взвыла сирена, винты, отрабатывая назад, взбили под кормой густую тучу брызг и пены, и сторожевик осторожно подвалил к причальной стенке. Заскрипели, смягчая удар, резиновые кранцы, и на пирс с металлическим лязгом упал трап.

В конце пирса виднелся стоявший нараспашку милицейский «уазик», возле которого топталось несколько фигур с автоматами. Фигуры участников комитета по торжественной встрече казались громоздкими и неуклюжими из-за напяленных поверх серой милицейской формы пятнистых бронежилетов. Когда один из матросов сторожевика, соскочив на пирс, принялся обматывать брошенный с катера конец вокруг причальной тумбы, от группы милиционеров отделилась фигура уже знакомого Илариону старшего лейтенанта. Старлей был без автомата, но тоже в бронежилете, и руку он демонстративно держал на кобуре, которая висела у него на животе, как у офицера вермахта.

– Вся королевская рать, – пробормотал Кривоносов и бросил окурок в узкую щель между бортом катера и причалом, где беспорядочно плескалась покрытая слоем мелкого плавучего мусора зеленоватая вода.

– Хорошо, хоть каски не надели, – ответил ему Иларион. – А то, ей-богу, я бы побоялся на берег сходить: а вдруг палить начнут?

Капитан-лейтенант мрачно усмехнулся. Ему, конечно, не впервой было действовать на свой страх и риск, но сейчас между ним и его новым союзником оставалось много недосказанного, а дело как-никак грозило обернуться крупным международным скандалом. Кривоносов давно мечтал насыпать господину Набуки соли на хвост, но ему было далеко не безразлично, каким именно образом Забродов намеревается это осуществить. Честный служака, военный моряк, Кривоносов с подозрением относился ко всякого рода шпионским штучкам и секретным миссиям, в особенности к тем, которые осуществляются «частными лицами» наподобие этого липового корреспондента «Красной звезды».

– Может, все-таки скажешь, что у тебя в чемодане? – спросил он без особой надежды.

– Я не могу, – ответил Иларион. – Ведь на самом деле ты этого не хочешь. Ну подумай: ведь не хочешь же? Меньше знаешь – крепче спишь.

– А если я сам туда загляну? Без спроса, а? – Забродов пожал плечами.

– А мне плевать. Заглядывай на здоровье. Я теперь человек штатский и хранить все эти вонючие тайны вовсе не обязан. А вот ты, Леша, обязан, так что я, если разобраться, о тебе забочусь. О твоем, браток, психическом здоровье. И не только о психическом. Эта штука, – он махнул рукой куда-то в сторону палубной надстройки, – срока давности не имеет. Вот выйдешь ты на пенсию, поедешь с друзьями на рыбалку, выпьешь пару стаканов, и захочется тебе приятелей удивить, рассказать им, как ты с этой хреновиной в чемодане через пролив ходил. Раз стерпишь, два промолчишь, а на третий возьмешь да и расскажешь. Друзья посмеются, скажут – травишь, мол, Алексей Степаныч, а ты назавтра проснешься в комнате без окон, без дверей и будешь долго объяснять вдумчивым дядям в штатском, при каких это обстоятельствах ты эту штуку видел. Это в лучшем случае. А в худшем можешь вообще не проснуться.

– Фу-ты ну-ты, – сказал Кривоносов, но физиономия у него сделалась озабоченная. – Без окон, без дверей… Полна ж.., огурцов. Напугал! Я теперь всю ночь не усну.

– Конечно не уснешь, – заверил его Иларион. – Ночью поплывем, как договорились.

– Это дерьмо плавает, – скривился капитан-лейтенант, – а моряки ходят. Сколько можно объяснять?

– Ну извини, – сказал Иларион и, махнув рукой, двинулся навстречу судьбе, которая, победно ухмыляясь, поджидала его у трапа в лице знакомого мента.

Кривоносов шумно вздохнул у него за спиной. Этот вздох был таким мощным, что настиг Илариона на середине трапа. Он оказался пропитан парами неусвоенного медицинского спирта – того самого, который стоял в графине на столе у Кривоносова. Забродов, не оглядываясь, укоризненно покачал головой, хотя и сам пах немногим лучше. Таковы были издержки затеянного им предприятия: в здешних краях все важные решения было принято спрыскивать девяностошестипроцентным алкоголем-.

Знакомый старлей, ухмыляясь во все тридцать два зуба (добрая половина которых сверкала нержавеющей сталью), приветствовал Илариона на берегу. Он широко раскинул руки, словно собираясь обнять счастливо возвращенного беглеца, и Забродов увидел, что на указательном пальце его правой руки висят, покачиваясь, вороненые браслеты наручников.

– Кого я вижу! – радостно закричал старлей. – Пожалуйте ручки!

– Перетопчешься, – холодно сказал ему Иларион. – Ишь, обрадовался.

Он вынул из внутреннего кармана удостоверение, которого старлей еще не видел, и с размаху припечатал его ладонью к пятнистому бронежилету мента, стараясь выглядеть как можно более пьяным – ну если не совсем в стельку, то почти, От молодецкого удара по плечу старший лейтенант покачнулся. На мгновение его лицо приобрело зверское выражение, но он тут же взял себя в руки и, недоверчиво усмехаясь, заглянул в удостоверение. Иларион наблюдал за ним с нескрываемым удовольствием.

– Федеральная служба контрразведки, – упавшим голосом прочел старлей. Руки у него заметно подрагивали, но он еще брыкался. – Подумаешь, удивил. Твое журналистское удостоверение я уже видел. Откуда мне знать, что и это тоже не липа?

«Золотые твои слова, – подумал Иларион. – Липа, как есть липа!»

– А ты проверь, – внятно и, главное, громко предложил он. – Позвони в Москву, узнай номер.., ик!., в справочной.., и скажи: я тут задержал одного типа с вашим удостоверением. Он, блин, говорит: я, говорит, на задании… А я ему: сиди в «обезьяннике», морда, суд разберется. И главное, не забудь объяснить, за что ты меня повязал. Ты сам-то это помнишь? За то, что я японцу не понравился, ради которого меня сюда прислали. Ты никогда не задумывался, с чего это господин Набуки такой добрый? Вот и подумаешь, когда тебя зашлют… Черт, куда ж тебя заслать-то? Дальше вроде уже и некуда… А! Придумал. На Северный полюс, белых медведей штрафовать, вот куда.

Он сочувственно похлопал старлея по плечу нетвердой рукой, качнулся и тихонечко рыгнул, деликатно прикрыв рот ладонью. При этом он оглянулся на качавшийся у причальной стенки сторожевик и увидел, что капитан-лейтенант Леша Кривоносов буквально повис животом на леерах и млеет от удовольствия, наблюдая за бесплатным представлением. На шее у него висел морской бинокль, и бессердечный Кривоносов время от времени подносил его к глазам, чтобы получше разглядеть выражение лиц участников этой сцены, хотя расстояния тут было всего ничего – метров пять-шесть, никак не больше.

Старлей был полностью деморализован. Дрожащей рукой вернув Илариону его липовое удостоверение, он замер в мучительном раздумье. У него даже рот приоткрылся от умственных усилий: никак он, бедняга, не мог решить, что ему теперь делать – то ли сразу застрелиться, то ли попробовать выслужиться…

– Как звать-то тебя, сынок? – отстранив поверженного в прах противника на расстояние вытянутой руки и глядя на него отеческим взором, спросил Иларион.

– Колей". Виноват! Старший лейтенант Слепаков, товарищ.., э – Зови меня просто: товарищ полковник, – милостиво разрешил Иларион. Если бы было можно, он назвался бы генералом – просто в пику Федотову, но тогда у старлея Коли снова возникли бы сомнения: как правило, генералы не занимаются оперативной работой, особенно в таких местах, как это.

Впрочем, старлею Коле хватило и полковника: он вытянулся перед Иларионом во фрунт и начал усиленно поедать его глазами. Стоявшие у машины менты не слышали ни слова из их разговора и теперь наблюдали за происходящим с нескрываемым удивлением.

– Ну пойдем, – сказал ему Иларион, разворачивая его в сторону машины. – Пойдем, сынок, поговорим. Подумаем, как с тобой поступить. Попрощайся с дядей.

Старлей послушно развернулся на сто восемьдесят градусов, помахал рукой Кривоносову и крикнул:

– Пока! Спасибо, Леха! С меня бутылка! Кривоносов жестом фокусника извлек откуда-то здоровенный мегафон, поднес его к губам и щелкнул тумблером.

– Будь здоров, – разнесся по всей бухте оглушительный металлический рык, – не кашляй!

Кривоносов опустил мегафон и негромко, но отчетливо добавил: «Пошел в ж…!». Несмотря на звон в ушах после мегафонного рева, слышимость была великолепная. Иларион ухмыльнулся, а старлей Слепаков заметно покраснел и обиженно поджал губы. Судя по всему, он и Кривоносов друг друга, мягко говоря, недолюбливали.

Возле машины Иларион снова остановился.

– Так, – сказал он. – Пленку и фотографии ты, я полагаю, из мастерской конфисковал?

– Так точно, – с покаянным видом признался Слепаков.

Иларион повнимательнее вгляделся в его физиономию и грозно нахмурился.

– Вещички мои где? – спросил он тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

– В отделении, товарищ полковник, – уже совсем виновато доложил старлей.

– Ага… – Иларион, казалось, сменил гнев на милость. – Ну это ладно, этого следовало ожидать… Только скажи своим орлам, чтобы вернули сигареты.

Слепаков широко развел руками и задрал брови, демонстрируя свое полное неведение относительно судьбы каких-то сигарет. Двое стоявших поодаль сержантов моментально приобрели отсутствующий вид и потихонечку двинулись в обход машины, норовя исчезнуть из поля зрения грозного «товарища полковника».

– Ты мне глазки не строй, – строго сказал Иларион. – Это тебе не шуточки… Коля. К твоему сведению, там было полтора блока, и одну пачку, с самого краешка, я на всякий пожарный случай зарядил ипритом. Доза слабенькая, но слона убьет на месте. Я вообще удивляюсь, как вы все не взорвались к чертовой бабушке. Ведь рылись же, наверное, в сумке-то, обломы тамбовские!

При слове «иприт» один из сержантов заметно позеленел и схватился за карман, не отдавая себе в этом отчета. Иларион немного посверлил его взглядом и повторил:

– Сигареты вернуть!

После этого он по-хозяйски забрался на переднее сиденье «уазика», предоставив остальным решать между собой, кому где сидеть: машина была набита под завязку, и место для лишнего пассажира было отведено в зарешеченном загончике позади пассажирского сиденья, где обычно возят задержанных. После короткой перебранки это уютное местечко занял один из сержантов, и машина наконец тронулась.

В отделении Иларион бегло проинспектировал свою дорожную сумку (сигарет, естественно, не было), невнимательно осмотрел сваленные в кучу фотографические причиндалы и безапелляционным тоном потребовал немедленно связать его с Москвой. Теперь настала очередь старлея Коли покрываться трупной зеленью: бедняга решил, что «товарищ полковник» сию минуту начнет хлопотать насчет его перевода за Северный полярный круг, если не в качестве блюстителя порядка, то наверняка в незавидном амплуа вальщика леса. Он начал что-то бормотать про ошибки, которые случаются со всяким, про свою семью и двоих несовершеннолетних детей, он погнал одного из сержантов за украденными у Илариона сигаретами, а другого в магазин, чтобы восполнить то, что его подчиненные уже выкурили. Он намеревался во что бы то ни стало вымолить себе прощение, и Забродову пришлось сильно повысить голос, чтобы покрытый ледяным потом Слепаков, поминутно попадая пальцем не в те дырки на диске, соединил его наконец с Москвой.

– Как дела? – не представляясь, спросил Иларион, когда на том конце провода сняли трубку.

Слышимость была отвратительная, и ему с трудом удалось разобрать ответ генерала Федотова, смысл которого сводился к тому, что дела – как сажа бела, но, в общем, все более или менее под контролем.

– Ясно, – сказал Иларион. – А как насчет чемодана? По поводу чемодана генерал сказал, что с тех пор, как Иларион ушел из учебного центра, там готовят остолопов, которым только бабки в подворотне сшибать. «И вообще, – доверительно сообщил генерал Илариону, – пропади оно все пропадом! Правильно ты сделал, что ушел.»

– Понятно, – сказал Забродов. – Упустили.

– Вот тебе – упустили! – сказал генерал. Иларион не мог его видеть, но готов был спорить на что угодно, что Федотов сопроводил эти слова неприличным жестом. – Если бы упустили! Того, кто сбежал, можно хотя бы ловить, а тут… Взяли с поличным – сидел в номере на десятом этаже и давил на кнопку, как лабораторная крыса в клетке. Представляешь, этот урод, похоже, даже не знал чем занимается… А когда я ему объяснил, он возьми да и нырни головой в окошко! Вот и допрашивай его теперь…

– Туда ему и дорога, – подумав, сказал Иларион. – Зачем вам все эти сложности: допросы, представители посольства, экстрадиции всякие… Имя-то у него было?

– Эдогава Тагомицу, – сказал генерал. – Эдогава – фамилия, Тагомицу – имя. Вечно у них все шиворот-навыворот. Даже гайки и те с левой резьбой. Ты понял? Расслышал? Эдогава Тагомицу!

– Да понял я, понял, – сказал Иларион. – Не надо так орать, слышимость улучшилась.

– Да, действительно, – сказал генерал. – Сам-то как?

– Как в сиропе, – ответил Иларион. – Осматриваюсь. Крабы здесь – знаете какие? Не крабы – звери. Голыми руками не возьмешь. Лично я к такому без пистолета ни за какие коврижки не подошел бы.

– Тебе что, говорить неудобно? – догадался Федотов. – Ты откуда звонишь?

– Из отделения милиции, – порадовал его Иларион. – Меня тут прихватили как подозрительного типа.

При этих словах Слепаков, который внимательно прислушивался к разговору, спрятавшись для приличия за газету, выглянул из своего укрытия, сделал умоляющее лицо и приложил ладонь к сердцу. Забродов окинул его холодным равнодушным взглядом и отвернулся.

– Развлекаешься, – ворчливо констатировал Федотов.

– Работаю по плану, – возразил Иларион.

– У тебя это одно и то же. Ты там не очень.., того. А то тут некоторые за тебя волнуются.

– Ну да? – сказал Иларион. Глаза у него потеплели при воспоминании о Нине, но он тут же нахмурился: расслабляться было нельзя. – Некоторым – наилучшие пожелания. Пусть не беспокоится, я тут как у Христа за пазухой. А как…

Он не договорил, но генерал понял его с полуслова.

– Мещеряков? Очнулся и передает тебе привет. Он быстро идет на поправку, даже врачи удивляются.

– Врете ведь, – сказал Иларион.

– Генералы не врут, – обиделся Федотов. – В самом крайнем случае генералы несколько искажают факты в интересах дела.