Текст книги "Надкушенное яблоко Гесперид"

– Это было… – он заговорил и осекся. Очевидно, тоже не знал, что делать. – Тебе было хорошо?

– Да. – Пожалуй, на этот конкретный вопрос у нее был достаточно ясный ответ.

– Я тоже.

Ну, не самое гладкое, конечно, выражение мыслей, но общий смысл все же ясен. И, пожалуй, ничего себе смысл. Ирина улыбнулась.

– И что теперь?

– Не знаю. Можно, я закурю? Ты хочешь?

Она покачала головой. Сигарету ей точно не хотелось. Он пошарил по джинсам, нащупал карман, вытащил сигареты, зажигалку… Тут ее осенило.

– Слушай… Может, ты выйдешь… Ты там, на крыльце покури. А я пока…

Что – пока, она не договорила, но он понял. Легко поднялся, поправил одежду, улыбнулся ей откуда-то сверху и вышел. Ирина тут же вскочила. И снова села, теперь уже на оказавшийся поблизости стул.

Ну ни фига себе! Что вообще происходит! Вот так, среди бела дня, она, мать семейства, как гимназистка… Нет, хуже! Никакая гимназистка себе не позволит вот так, через полчаса после знакомства… Да и знакомства-то весьма условного… А зато мужик какой красивый… Да и ощущения…

Она вслушалась в себя. Ощущения были классные. Ирина снова встала, подошла к зеркалу, висевшему на противоположной стене.

Зеркало было маленьким и мутноватым, но даже в нем было видно, как горят у нее глаза, вьются волосы на висках и горят щеки. И вообще лицо выглядело помолодевшим лет на десять.

– Пш, – фыркнула на себя Ирина. – Пять минут позора, а какой эффект!

Впрочем, почему позора? Кто чего знает? Пошли за мангалом, принесли мангал. Там всем не до них, никто ничего не заметит, а потом – разъехались и забыли. Ну, или не забыли. Это уж как захочется. Может, наоборот – будет, что вспомнить на старости лет.

Но мангал надо принести. Она вернулась к шкафу, нагнулась. Взгляд поймал что-то блестящее на полу. Ирина протянула руку. Мобильник. Наверное, выпал, когда…

Она выпрямилась, держа телефончик в руке. Медленно открыла крышку. Медленно, кнопочку за кнопочкой, стала набирать цифры. В соседней комнате, в сумке, тихо заверещал ее собственный телефон.

Ирина захлопнула телефончик и вышла на крыльцо. Виктор стоял, докуривая сигарету. Увидев ее, улыбнулся. Освещенный солнцем, он был чертовски хорош. Просто как дикое животное.

Она протянула ему телефон.

– Вот. Нашла там.

Он кивнул, взял телефончик, сунул в карман.

– Пошли?

– Угу. Только мангал из шкафа заберем.

Остаток дня прошел невыразительно, чему, впрочем, удивляться не приходилось. Есть Ирине почему-то больше не хотелось, и она, оставив мангал на лялькино попечение, довольно быстро смылась с дачи, не дожидаясь никакого шашлыка. Всю дорогу гнала машину, будто куда-то опаздывала. Доехала до дома, тут же позвонила своим на дачу, сказать, что сегодня устала и не доберется, приедет завтра. Залезла в душ, долго с удовольствием терла себя пенной мочалкой под горячей водой. Вышла, распаренная, в халате, заварила кофе… Села на любимый диван, выдохнула с чашкой в руке. Все. Вот теперь, наконец, можно расслабиться и обо всем подумать спокойно.

И тут же поняла, что ей не хочется ни о чем думать. Вот просто не хочется, и все. А хочется просто потянуться всеми мышцами, еще раз выдохнуть, расслабиться и лечь спать. Так она и сделала. Только еще перед сном взяла свой мобильник и на всякий случай проверила, точно ли зарегистрировал его определитель недавний звонок с незнакомого номера.

Ирина мгновенно заснула, и проспала неожиданно долго. Проснувшись, она долго потягивалась и ворочалась, не открывая глаз и не желая расставаться со сном. Приснилось что-то необычно радостное и легкое. Ирина лежала, изо всех сил пытаясь вспомнить – что. Почему-то казалось важным. Там, во сне, она была студенткой, бегала по каким-то серым улицам под дождем, встречалась и ссорилась со своим тогдашним приятелем – редкостный был болван, если честно. Квартиры там, во сне, не было, денег никаких тоже, полная бесприютность… И при этом ощущение всеобъемлющего, дурацкого счастья. Что же, что могло быть во всем этом такого радостного? И вдруг она не то вспомнила, не то поняла, что именно. Там, во сне, ей было восемнадцать лет. Она была молодая, черт возьми, и оттого все невзгоды и глупости не оставляли на ней тяжелых отпечатков. Ирина так потряслась этой мысли, что все последующие действия – встать, умыться, заварить кофе – проделала совершенно на автомате, не переставая думать о своем сне. И только потом, уже получив утреннюю дозу кофеина, вернулась в реальность.

Погода за ночь испортилась. За окном моросил противный дождик. Перспектива полуторачасовой дороги на дачу как-то не прельщала. Ну, доедет она, и что? Сидеть там под крышей? Ирина позвонила мужу.

– Сашк, у меня тут дождик идет.

– И у нас тоже. Ты приедешь?

– Если честно, мне как-то неохота. Я только проснулась. Пока доеду, пока то-се, ты уже будешь обратно собираться. Лучше я тебя здесь дождусь. А на дачу на неделе съезжу. У вас все в порядке?

– Да абсолютно. Я и сам думал уехать пораньше.

– Ну, значит, договорились.

Она немного послонялась по квартире, рассеянно перебирая книжки и передвигая с места на место мелкие предметы, выпила вторую чашку кофе, полистала старый журнал. Потом включила компьютер и неожиданно для себя сделала здоровенный кусок работы, освободив себя недели на две вперед. Потом подняла глаза – на часах была половина четвертого.

Словно дождавшись момента, пока она отвлечется, зазвонил мобильник. Она поглядела – на экране определился сразу узнанный ею почти незнакомый номер.

– Алло?

– Ирина?

– Да.

– Привет. Это я. Виктор.

Хм, а сегодня ударение – на первом слоге.

– Привет.

– Ты вчера так быстро уехала – я не успел телефон спросить.

– Я же отдала тебе телефон.

– Я только сегодня нашел. Смотрю – звонок на незнакомый номер. Я сразу догадался, что это ты. Как дела?

– Нормально.

– И у меня. Я подумал – может, нам встретиться где-нибудь в городе? Скажем, завтра?

– Зачем?

– Ну… Не знаю. Чаю попьем. Или шашлык где-нибудь закажем.

Ирина рассмеялась.

– С мангалом, я боюсь, будут проблемы.

– Это мы решим. Так договорились?

– Не знаю. Я завтра сама тебе позвоню. Ищи пока мангал.

И отключилась.

Из колонок Ирины Волгиной
9. Пояс Ипполиты

Все пишут про измены. Я тоже хочу. Не изменить, конечно, а высказаться на такую актуальную тему. Актуально – это значит модно, значит, все будут читать, а потом обсуждать, мой личный рейтинг в связи с этим взлетит до небес, а социальное положение изменится в какую-нибудь лучшую сторону.

Интересно, это тема стала модной, потому что все кругом изменяют, или наоборот – людей тянет на измены, потому что все вокруг об этом говорят? И может ли в принципе подвигнуть кого-нибудь на измену тот факт, что все кругом тоже этим занимаются?

Вообще, измена – это хорошо или плохо? Вопрос, который с первого взгляда кажется глупым до абсурдности, правда? Так и хочется закричать – конечно, это плохо, это ужасно, от этого страдают ни в чем не повинные люди, и сам изменивший тоже очень и очень часто в конце концов об этом жалеет.

Но если все так, то почему тогда это явление стало так популярно? Или, вернее, даже не стало – если задуматься, оно было популярным всегда, и классическая литература может привести нам для убеждения массу примеров. Кстати, она и сама, в смысле – литература, очень во многом состоит из красочных и детальных описаний этого безобразного явления. Что, в общем-то, и понятно – измены заставляют людей страдать, а в этом состоянии пишется, как правило, гораздо лучше, чем в состоянии безмятежного счастья. Особенно стихи.

Вот вам, кстати, и первый плюс от измен – они подарили нам много хороших литературных произведений.

«Хороший левак укрепляет брак». Слышалли такую поговорку? Ну, или какую-нибудь похожую. Наверняка слышали. И наверняка так или иначе считали, что определенная доля истины в этом есть. Как же – тот, кто изменяет, испытывая чувство вины, пытается эту самую вину так или иначе загладить, делая партнеру что-нибудь хорошее и стараясь как-то украсить его жизнь. Если муж ни с того, ни с сего пришел домой с цветами – у вас есть повод насторожиться. И даже открывшаяся измена может послужить к укреплению семейных связей – если, конечно, не разнесет их совсем уж вдребезги пополам. Но если не разнесет, то брак, пережив все бури, безусловно, укрепится.

Но мне, на самом-то деле, хотелось поговорить даже не только и не столько о самой измене – об этом, в конце концов, действительно и без меня немало сказано – сколько о том, что стоит за ней. Или, если смотреть хронологически, перед ней.

А перед ней, госопда и дамы, стоит соблазн. Очень, я хочу сказать, интересная, привлекательная, красивая и опасная штука. Выгодно отличающаяся от той же самой измены полным отсутствием какого-либо негатива. Потому что измена, как ни крути, как ни ищи в ней различных плюсов для успокоения совести, все равно несет в себе что-то гадкое. И тот факт, что совесть вообще нужно успокаивать, это только подтверждает. А соблазн – нет. Потому что никто никому еще ничего плохого не сделал. Только, может быть, думает. И сомневается. Но за мысли, а уж тем более за сомнения, наказывать нельзя. По крайней мере до тех пор, пока они не начали претворяться в жизнь, то есть мы не поддались соблазну. Но, когда мы ему уже поддались, соблазн перестает быть таковым, плавно переходя в измену. А это, как было сказано выше, совсем другое дело.

Перейдем от абстрактных рассуждений к конкретным примерам. Представьте себе, что вы давно и благополучно замужем. У вас замечательный, прекрасный, добрый и благородный муж. И вообще все у вас хорошо. То есть настолько, что, за давностью лет, благополучие успело войти в привычку и даже слегка наскучить. Это же естественно, правда? Да, человек вообще – неблагодарное существо.

А еще, представьте, у вас есть… Ну, допустим, друг семьи. То есть он общий друг – и ваш, и вашего мужа. Тоже исключительно прекрасный, замечательный и благородный человек Чем-то даже похож на мужа, с той только разницей, что живет он от вас отдельно, и поэтому вы знаете его не как свои пять пальцев, а, допустим, только как два.

И вот вы замечаете, что между вами и этим другом вдруг начинается… Ну, что-то такое начинается. Не любовь, что вы, и уж подавно не роман – вы взрослая, разумная женщина, вы все понимаете, вы никогда не допустите… Но что-то вот такое… Вам нравятся его шутки, вы вдруг заметили, что у него изящные руки и такой приятный, такой мужской голос, вам хочется одеться покрасивее к его приходу, а одевшись, пойти с ним куда-нибудь… Вдвоем, конечно, чтобы муж не отвлекал его внимание от вас своими надоевшими шутками… Он, в смысле друг, а не муж, так хорошо вас понимает, на него всегда можно положиться… А муж, между прочим, опять забыл вчера заправить машину. А друг поехал – и заправил. И парфюм у него такой… Такой… Прямо так и хочется забыть про все и уткнуться лицом в это надежное плечо. Да, и материал на пиджаке такой мягкий…

Что это я вам тут такое рассказываю? А это вот он самый соблазн и есть! Да, он такой, я же предупреждала – прекрасный, совершенно невинный, и чертовски опасный.

Потому что, если вы ему все-таки поддадитесь, абсолютно ничего хорошего вас впереди не ждет. В лучшем, самом лучшем, практически нереальном варианте – бледная копия вашего сегодняшнего расклада. И то еще через много лет.

И что же – спросите вы меня – в таком случае делать? Запереться в темной комнате от всех соблазнов и выходить на улицу только за хлебом и только в парандже?

Да ни одной секунды! Соблазн – это так прекрасно. Он щекочет нервы, зажигает глаза и способствует похудению лучше любых патентованных средств. Важно только ему не поддаваться. То есть ну ни за что. Хоть пояс верности надевать, если надо.

И пусть он – соблазн – разливается себе вокруг нас мелким бесом. А мы будем идти мимо, гордые и невозмутимые, как амазонки, срывать небрежно красивые цветы – и получать свое безопасное и ненаказуемое удовольствие.

Они встретились в городе через несколько дней. Потом еще раз. Потом эти встречи стали носить почти регулярный характер – примерно дважды в неделю. Виктор нашел – снял у какого-то знакомого – однокомнатную квартирку в старом доме в районе Красной Пресни, дал Ирине ключи. Квартирка, состоящая из комнаты, крошечной кухни и ванной-каморки, была очень пыльной и почти пустой. Собственно, из всей меблировки там были только расшатанный стол с двумя табуретками на кухне, да старый диван. Зато из незашторенных окон отлично просматривалась громада старого католического костела – трудно придумать лучший интерьер. И, конечно, никакого мангала здесь не было и в помине. Но о нем и в самом деле никто не вспоминал.

Все встречи происходили примерно по одному и тому же сценарию. Поняв, что среди дня у кого-то образуется окно часа на два, они созванивались. Если окна совпадали, то приезжали в квартирку. Встретившись, молча кидались друг на друга, раз от раза вновь образуя тот же неясный туманный шар из воздуха, который немедленно сгущался вокруг, не давая дышать и посверкивая электрическими искрами. Потом, когда напряжение спадало, отдышавшись, шли по очереди в ванную, приводили себя в порядок… И – расходились, каждый по своим делам, в свою отдельную жизнь.

Их жизни, как скоро поняла Ирина, не пересекались абсолютно нигде, кроме этой каморки на Красной Пресне. Да какое там – пересекались, они, строго говоря, даже почти не разговаривали между собой. Так, только общие фразы, и тех немного. И, на самом деле, это было хорошо. Хотя бы тем, что не будило никаких иллюзий, не создавало ненужной близости. Как-то, пытаясь в очередной раз все осмыслить и дать оценку происходящему явлению, Ирина призналась себе, что если бы эти встречи почему-либо вдруг прекратились, исчезнув из ее жизни, она бы, наверное, даже не сильно расстроилась. Как не расстраиваются из-за того, что вдруг закончился дождик, ну, или наоборот – наступила жара. А с другой стороны, услышав в трубке голос, говорящий ей: «Завтра около двух», она все же старалась разложить дела так, чтобы как раз это время освободилось. И сердилась, если это почему-либо не выходило.

Каждый раз она старалась ухватить, поймать тот момент, когда глаза затягивала тяжелая пелена, сознание отключалось, становилось трудно вдохнуть… Иногда ей даже казалось, что эти ее походы и обусловлены-то вот этим самым интересом исследователя, жаждущего просто изучить непонятное явление природы. Вот еще немного – и она останется собой, не закроет проклятых глаз, увидит, что происходит на самом деле, разложит волшебный процесс на отдельные прозаические, нелепые и смешные действия – и потеряет к нему всякий интерес. И, когда этого в очередной раз не происходило, она оставалась слегка разочарованной – и одновременно довольной. Не получилось, значит, исследование не кончено, значит, будет следующий эксперимент…

Иногда она задавала себе вопрос – что думает по поводу всего этого сам Виктор. Зачем ему, молодому красивому мужику, имеющему жену-манекенщицу, вот все это? Но вслух этот вопрос она никогда не произносила. Потому что, если честно, была совсем не уверена, какой хочет услышать ответ. И вообще – хочет ли? Нужны ли ей все эти ответы, да и сами вопросы тоже? Ведь это только начни – вопрос, ответ, а там и беседа завяжется, а потом, глядишь, выяснится что-нибудь интересное, начнется слияние душ… Не надо. Для души у нее есть другое. Вернее, другие.

Еще почему-то забавным казалось то, что она практически не чувствовала себя виноватой перед Сашкой. Словно эти части ее жизни разделял какой-то глухой барьер, происходящее по обе стороны которого совершенно не соприкасалось. Они точно так же общались, точно так же дружили, ей было с ним легко и уютно, как всегда. Просто удивительно, с какой легкостью из обычной, казалось бы, нацело заполненной жизни можно выкраивать несколько раз в неделю по паре часов для ухода в параллельное пространство – и никто этого не замечает. Справедливости ради, конечно, стояло лето, дети были на даче, и жизнь поэтому была гораздо более свободной, но тем не менее. Еще одно наблюдение. Первое время она слегка побаивалась супружеского общения – вдруг эта недавно открытая способность уходить в запредельное состояние проявится здесь тоже, и придется рассказывать, что случилось – но ничего подобного не произошло. Да, было хорошо – как всегда. Знакомо и привычно. Никаких отклонений, не говоря уже о трудностях дыхания. Значит, дело не в ней, вернее, не только в ней. И это тоже было удачно. Ведь если бы изменилась она сама – все-таки Сашка же не слепой, да и знает ее, как никто. Ну наверное, в таком случае он что-нибудь бы да заметил. А раз не замечает – значит, и нет ничего.

Тут она, конечно, немного – самую-самую малость – кривила душой. Все-таки, если быть уж совсем объективной, она изменилась. Не радикально, конечно, а так – как после косметического ремонта. Походка стала более легкой, движения стремительнее и резче, по-новому заблестели глаза. Даже волосы, что было уж совсем нелепо, казалось, стали гуще и лежали красивее. Она – впервые за столько лет – снова чувствовала себя молодой. Иногда на улице ей хотелось взмахнуть сумкой и пуститься бегом, вприпрыжку. В общем, тело пело. «Ла-ди-да! – постоянно звучала в нем незатейливая радостная мелодия. – Ди-да-ла! Да-ла-да!»

Тело пело, разум, может быть, не совсем благоразумно, но помалкивал… А душа? Бессмертная душа, та самая, которую все происходящее, по идее, должно было бы огорчать сильнее всего? Она, похоже, забилась куда-то в дальний угол и практически не подавала никаких признаков жизни. Кроме, пожалуй, одного. Из нее – или, с ее подачи, из Ирины – почему-то постоянно пытались выползти какие-то стихи. Поводом к этому могло послужить что угодно, любой пустяк, в нормальном состоянии совершенно незаметный вольному глазу. Так, однажды, придя в квартирку на Пресне раньше уговоренного времени и проводя это время, бездумно сидя на подоконнике и глядя в окно – больше там все равно нечего было делать, Ирине придумалось следующее:

 
Воркует голубка, внизу на скамейке
Рыдает девчонка о неком мерзавце,
На тяжких дверях – расписание мессы,
А нам – не дано над любовью терзаться.
 
 
Дано – наблюдать за течением будней,
Следить дребезжанье по рельсам трамвая.
Мы знаем, что было; мы знаем, что будет.
Мы знаем – чего никогда не бывает.
 
 
Голубка – помойная гадкая птица.
На мессу сходить – ради музыки разве?
С девчонкой теперь ничего не случится,
У нас на виду – любопытных и праздных.
 

Конечно, Ирина никому не показывала этих стихов. Большинство из них она даже и не записывала – еще чего не хватало, самой на себя оставлять, вернее, составлять такие улики. А кажущиеся изменения во внешности, уговаривала она себя, всегда можно будет – конечно, если Сашка все-таки что-то заметит – списать на то, что она хорошо выспалась ночью.

Но Сашка, как уже было сказано, ничего не замечал. Заметил Илья.

Они, естественно, пересекались время от времени. Иногда все втроем, включая Сашку, иногда без него. Ирине была совершенно уверена, что уж во время этих-то встреч она точно остается сама собой. Строго говоря, она даже никогда и не задумывалась ни о чем таком в контексте Ильи, потому что это были уже даже не параллельные, а и вовсе какие-то несоотносимые миры…

Тем большим было ее изумление, когда во время одной из таких встреч – они встретились с Ильей среди дня и обедали вместе в его любимом кафе – он вдруг, без предупреждения, ошарашил ее вопросом:

– Ты очень изменилась в последнее время. У тебя что-нибудь происходит?

Ирина чуть не подавилась чаем. Но взяла себя в руки и подняла на князя ясные глаза.

– Да нет. С чего ты взял?

– Я же вижу.

– Что же такого ты видишь?

Илья молчал. Грустно и ласково смотрел на нее через столик. Тихо перебирал пальцами по столу. Размешивал ложечкой чай. Ирина не выдержала первой.

– Ну в чем я таком изменилась? Скажи, мне просто интересно, в самом деле.

Фраза прозвучала несколько напряженно, как будто она, уличенная в чем-то, пыталась отбиться. Отчасти так оно все и было, но, уже произнеся фразу вслух, Ирина про себя поняла, что говорит правду. Ей на самом деле интересно, что именно заметил князь. А оправдываться как раз было не в чем – уж перед ним-то она точно не виновата. Она успокоилась и сказала снова, с другой интонацией.

– Илюш, ты правда что-то такое заметил?

Илья довольно резко тряхнул головой и бросил ложечку на стол. Дребезжащий звон грубо разорвал нависшую было паузу. Но голос князя, раздавшийся сразу после, звучал, тем не менее, мягко.

– Ты выглядишь моложе. Заметно. Лет на несколько. У тебя глаза блестят. И сама ты стала… Более нервная, резкая, что ли. Какая-то хищная. И похудела. Это-то ты, наверное, и сама знаешь.

Ирина покачала головой. Она и в самом деле давно не взвешивалась. Примерно… Примерно с начала лета, да. Хотя раньше регулярно следила за своим весом, как и положено каждой приличной женщине.

– Вообще, – продолжал Илья. – Если бы речь шла о ком-то другом, я бы, заметив все это, сделал бы однозначный вывод – человек или что-то резко поменял в своей жизни, или собирается это сделать. Ну, или влюбился до потери сознания. Но ты, насколько я понимаю, ни под одну из этих категорий все-таки не подходишь. И поэтому я тебя спрашиваю – что у тебя происходит?

Ирина не выдержала. С легкой, вообще-то несвойственной ей откровенностью, она рассказала Илье, что именно с ней происходит. И как она все это воспринимает. И что по этому поводу думает. И как на все это реагирует, вернее, не реагирует, муж. Илья слушал ее, не перебивая.

– Главное, ты понимаешь, Илюш, я же всегда относилась к этому совершенно спокойно. Ну, в смысле к сексу, особенно на стороне. Даже, знаешь, наверное, слегка брезгливо, что ли. Девчонки рассказывали разное, это же с кем не бывает, а мне это всегда казалось… Как-то нечистоплотно. Я всегда думала, что по уму так не делают. Нет, ну бывает, полюбишь кого-то другого, ну, тогда надо как-то это решать, уходить. Но чтобы вот так… А тут я сама, и, главное, мне даже не стыдно. Как будто это с кем-то другим… Нет, не так. Со мной, но по-другому. Как будто это не я. Это меня, настоящую меня, не трогает, понимаешь? Ну, не относится ко мне, вот к этой, которая с Сашкой, с детьми. Как будто, не знаю, на сеанс массажа сходила… Ведь это же ерунда – массаж, правда? А с другой стороны, я себя после этого чувствую такой… Целой. Вроде бы, совестью должна мучиться, а я – нет. Я рада, что я живая, что я еще что-то такое могу… То есть получается, что это какой-то внутренний, душевный массаж. Но душа тут вроде и ни при чем, там нет ничего для души… Ничего человеческого, понимаешь? Мы даже почти не разговариваем. Я разговариваю вот с тобой, с Сашкой, это для меня важно. Я, кстати, Сашку еще больше ценить стала, правда. Именно потому, что я ему могу все сказать, и он меня понимает. Мне даже иногда ему и про это рассказать хочется, именно, как про массаж. Я себя только за язык успеваю схвтить. А с другой стороны, я сделаю все, чтобы он никогда не узнал, потому что не хочу его обижать. Я его люблю, Сашку. Илюш, я, наверное, чушь несу?

– Нет, вовсе даже. – Илья улыбнулся. – Очень внятно излагаешь. Я, когда ты только начала рассказывать, все хотел спросить, зачем тебе это нужно, а теперь уже и так все понял. Только… Ты пойми меня правильно – я далек от мысли читать тебе мораль, я просто за тебя волнуюсь. Не наделай глупостей. Со всем этим надо быть очень осторожной. Тебе ведь есть, что терять. Если ты сейчас ошибешься, сделаешь какой-нибудь неверный шаг, ты же можешь разрушить себе всю жизнь, совсем пропасть. Может, все-таки не стоит оно того? Честное слово, может быть, лучше будет попробовать какой-нибудь спорт с экстримом, или на самом деле найти хорошую массажистку? Я понимаю, что это не полный эквивалент, и всех ощущений не заменит, но зато, согласись, все же гораздо безопасней.

– Да понимаю, конечно, Илюш. Еще бы. Я и сама все время думаю, что надо, надо заканчивать. Я решила – пусть будет, пока лето, а как осень наступит, дети вернутся – так сразу и завяжу. Я сама боюсь.

– Ну хотя бы, – кивнул Илья головой. – А он… Ну… Он-то стоит всего этого?

– Это да! – Горячо подтвердила Ирина. – Еще как. Он вообще такой, знаешь… Красавец. Типичный. Скандинавского типа. Как с рекламного плаката. Тебе бы понравился.

И они рассмеялись оба тихонько, как заговорщики.

А по пути домой, выруливая по московским ослабевшим в летнее время пробкам, и после, уже дома, бродя в одиночестве по комнатам, Ирина снова и снова ловила неудержимо выплескивающиеся из нее стихи.

 
Сказали – хищница. Теперь хожу, рычу,
Глазами узкими смотрю в огонь камина,
Шагами мерю комнаты. Молчу.
Листва шумит, а жизнь проходит мимо.
 
 
Сказали: пропадешь, коли падешь!
Платить – тебе! Заплачешь, и заплатишь…
Но вот пришел «творительный падеж» –
Сидишь себе, и строчку к строчке ладишь.
 
 
Задумаешься так – падеж, платеж…
Кому до нас есть дело, кроме Бога?
А вот понять, что все-таки живешь –
За то не грех и согрешить немного!
 
 
Мы смертны. Жизнь пройдет. Почти прошла…
Ползут шеренги строчек – личных, лишних.
Шумят деревья. Льстивы зеркала.
Огонь горит. А кошка – тот же хищник.
 

В начале августа Сашка сказал Ирине, что по делам фирмы ему придется к началу сентября уехать в Америку как минимум на пару месяцев, и предложил ей с детьми поехать тоже. Мол, выберутся все вместе, сменят обстановку, она отдохнет, дети подтянут английский, а он сам не будет чувствовать себя полярником-вахтовиком в отрыве от семьи. Ирина горячо поддержала эту идею. Она как нельзя лучше решала бы и ее внутреннюю проблему – уехала и уехала, и не надо ничего никому объяснять. Ее немного смущало лишь то, что мальчишки пропустят школьные занятия, но, как резонно заметил Сашка, навряд ли сами мальчишки стали бы серьезно возражать, а догнать два месяца для них не проблема. Ирина согласилась и с этим. Поездка была в принипе решена.

И тут обнаружилась неожиданная коварная проблема. Ирина обнаружила, что у нее и у детей закончились загранпаспорта. Почему-то это всегда случается неожиданно. Ирина, конечно, чертыхнулась, но само по себе это было не так уж и страшно, хотя можно было бы, конечно, почесаться заранее. Хуже оказалось другое. Когда она стала обзванивать турагентства для заказа новых паспортов, выяснилось, что в связи с какой-то пертурбацией первостепенной важности и директивой, спущенной с самого верху, никто в данный момент загранпаспортов не оформляет. Ну, то есть, конечно, как-то оформляет, но это требует времени, примерно те же два месяца, а сделать быстрее нельзя ни за какие деньги. Хотя и такая отсроченная процедура стоила не так уж и мало. Ирина, уже не чертыхаясь, а прямо-таки в голос матерясь, обзвонила штук пятнадцать различных агентств, но ничего нового не узнала. Более того, ей даже не удалось толком выяснить, чем именно вызвано подобное безобразие. Девушки на телефоне только говорили ей, извиняясь, что да, конечно, они понимают, очень сочувствуют, но помочь ничем не могут. Стихийное бедствие. Такое периодически случается, примерно раз в три-четыре года, это то ли МИД поссорился с ОВИРом, то ли милиция имеет свои счеты к ним обоим, в общем, потом все наладится, надо только переждать. На иринин вопрос: «Сколько?!» ответ обычно был тоже один: «Ну, месяца два-три». Еще, конечно, можно самим попробовать подать документы в районный ОВИР, там их и в обычное время делают месяца за два. Но это-то как раз Ирину и не устраивало.

В общем, ситуация оказалась патовой. Отдавать паспорта сейчас, чтобы они были готовы через два месяца, никакого смысла не имело. То есть отдать, конечно, все равно было нужно, но поездка явно срывалась. Сашка расстроился. Хорошо еще, что они не успели поделиться идеей с детьми.

От досады Ирина и в самом деле решила подать документы в районный ОВИР. «Пусть долго, зато никаких денег этим паразитам платить не будем», – мстительно думала она. Процесс сбора необходимых для этого документов, подписей и печатей оказался, однако, таким сложным и многоступенчатым, что полностью поглотил Ирину, успевшую отвыкнуть от прелестей отечественной бюрократии, недели на две. Она успела трижды проклясть свою необдуманную отвагу, но отступать тоже было обидно. В общем, когда она, наконец, закинула все нужные справки и квитанции в жерло ответственной организации, выдохнула и с облегчением огляделась, то оказалось, что август практически кончился, а Сашка должен улетать всего лишь через три дня.

Самолет вылетал ранним вечером, около шести. Ирина отвезла мужа к четырем часам в аэропорт Шереметьево. В конце лета под Москвой с дикой силой начали гореть торфяники, так что уже несколько дней город буквально задыхался в белом дыму. В этот день дыма было как-то особенно много, он разъедал глаза и мешал движению. Череда машин на Ленинградском шоссе в сторону загорода еле ползла, так, что Сашка, который терпеть не мог никуда опаздывать, даже начал слегка волноваться насчет своей регистрации.

Но они успели. Сашка прошел таможню, сдал багаж, махнул в последний раз жене рукой и исчез за стеклянной стеной, отделяющей пограничную зону. Ирина грустно вздохнула – все-таки как здорово было бы лететь сейчас всем вместе, чертовы паспорта, чертовы порядки – постояла еще немного, глядя мужу вслед, повернулась, собралась с силами и пошла на парковку. Ничего не поделаешь – надо продираться по пробкам обратно, в сторону Москвы.

Когда она стояла в пробке где-то под Химками, в сумке зазвонил телефон. Виктор. Он неожиданно предложил ей провести вместе вечер – его подружка тоже уехала на несколько дней по каким-то своим модельным делам. Ирина было согласилась, но, добравшись до дому и приняв душ, поняла, что не в состоянии больше никуда сегодня ехать. Ну просто не может. Да, пожалуй, что и не хочет. Теперь, когда Сашка уехал, все это показалось ей вдруг довольно противным. Особенно сейчас, когда он уехал только что. И вообще она страшно устала, у нее болит голова. Наверное, отравилась угарным газом, надышавшись мерзкого дыма.

Она перезвонила Виктору и сказала, что ничего не выйдет. Голос его показался ей разочарованным и огорченным. Тогда она на всякий случай выключила мобильник. Мало ли, вдруг решит опять позвонить, будет настаивать, а ей ну так неохота… Она быстро поужинала чем-то легким, что было в доме (себе она никогда не готовила) рано легла спать и быстро заснула.

Ей приснился странный, дурацкий, но одновременно забавный сон. Как будто она была врачом, и не просто врачом, а тем, который лечит мужчин от импотенции. Лечит не физиологическими мерами, а исключительно воздействием на психику. К ней направляют таких пациентов, проблема которых, что называется, находится в голове, а уж ее дело эту проблему обнаружить, выявить, откуда у нее растут корни, обнаружить больную точку и смоделировать ситуацию, которая бы позволила запустить весь механизм заново, начиная именно оттуда, так, чтобы в этот раз все пошло правильно. К делу своему она относится творчески, с артистизмом. К каждому клиентуподбирается совершенно свой, индивидуальный подход, с использованием совершенно любых средств, вплоть до игр с переодеваниями. Поэтому и результаты исцелений у нее стопроцентные.