Текст книги "Надкушенное яблоко Гесперид"

Ирина не знала, какой дизайнер – если он был вообще – обставлял эту квартиру, но выглядела она прекрасно. Даже запах – благородной пыли, старого дерева и почему-то вишневого варенья с корицей – казался знакомым с детства. Вообще Ирина сразу, даже не огладываясь по сторонам, почувствовала себя в этой квартире как дома. Все было на своем месте, все – совершенно настоящим. Чуть скрипящий под ногой старый дубовый паркет, вешалка в прихожей темного дерева и зеркало во весь рост, вишневая рама которого была разделена на уровне пояса узенькой полочкой-подзеркальником, идеально удобным для того, чтобы бросить туда перчатки или ключи, кожаная банкетка, а чуть подальше – настоящий платяной шкаф, уходящий уже куда-то в глубину полутемного коридора, сбоку в который падал прямоугольник желтовато– зелено-розового света из боковой комнаты. В эту комнату – очевидным образом гостиную – князь и провел ее после того, как помог снять шубку, пристроил ее на вешалку и подождал, пока Ирина сменит сапоги не принесенные с собою туфли. Она, кстати, всю дорогу, начиная с самого дома, терзалась из-за этих туфель. С одной стороны, просидеть весь вечер в сапогах было бы глупо, да и к ее наряду – она выбрала на этот вечер простую прямую юбку и серый кашемировый свитер, не слишком пафосно и одновременно достаточно благородно – лучше подходили аккуратные замшевые туфли без каблука, с другой стороны же, брать туфли с собой… Ну не в театр же она идет… Но опять – дадут ей там тапочки, всь вид будет испорчен. Ирина даже думала, не поехать ли сразу в туфлях, пешком ей ходить немного, из машины – в машину, но на улице мело, и от этой мысли она своевременно отказалась. Взяла туфли, сунула в пакете в новую сумку, благо та большая, в крайнем случае, можно будет просто не вынимать… А оказалось все просто и естественно – села на банкеточку, переобулась – как будто так и было.

В комнате были опущены тяжелые бархатные шторы, отделяя ее от зимнего мира за окнами. В углу мягко переливалась огоньками елка в человеческий рост. «А, вот почему свет в коридоре был таким разноцветным», вскользь поняла Ирина. Князь усадил ее в мягкое кресло рядом с низким столиком на массивных львиных ногах. Напротив на стене Ирина увидела портрет Панаи – тот самый. Паная глядела прямо на нее, неодобрительно. Ирина отвела взгляд. Столик был покрыт пестрой тканой салфеткой, на ней стояли бутылка красного вина, два бокала на тонких ножках, бронзовый канделябр с тремя горящими свечами и плоская ваза плавленого стекла, по изгибам которой так хотелось провести пальцем. В ней аккуратной горкой лежали краснобокие яблоки.

– Я там приготовил ужин, – князь улыбнулся ей, оставаясь стоять. – Если хотите, мы можем…

– Да нет, – улыбнулась Ирина в ответ. – Давайте пока просто посидим. У вас хорошо… Тихо…

Последнее слово вырвалось немного неожиданно даже для нее самой.

– Я могу включить музыку, – с готовностью отозвался князь. – Какую…

– Ни в коем случае, – поспешно перебила его Ирина. – Я как раз очень рада, что тихо. У меня, знаете, каникулы детские кончились позавчера, до сих пор в себя прихожу. Тут не до музыки.

– У вас чудесные дети, – заметил князь, садясь в кресло напротив.

– Спасибо, – искренне согласилась Ирина. – Но все равно, когда две недели с ними наедине… Сашка уехал, а мы как-то на все каникулы остались дома…

Поговорили немного о детях, о сашкиных делах, об ирининой работе – статья про Панаю должна была появиться в мартовском выпуске «Ххх», в феврале, потом переключились на искусство… Беседа плавно текла, изгибалась, охватывая то одно, то другое, свечи мягко горели, вино было с благородной горчинкой… Но как-то вся эта благодать казалась Ирине… не то, чтобы лишней, но будто бы недостаточной. Хотелось… м-мм… не этого, да. То есть – не только этого… Чего-то более провокативного, что ли, пусть еще не опасности, но хотя бы первого шага по направлению к ней… Наверное, придется самой…

Ирина дождалась сколько-то подходящего витка беседы – речь как раз шла о влиянии библейских образов даже на современное искусство – не спеша взяла из вазы яблоко, повертела его в руках, медленно поднесла ко рту, медленно же откусила кусочек… Яблоко было жестким и достаточно кислым.

– Как вы думаете, Илья, – плавно сказала она, глядя князю прямо в глаза. – Это – то же самое яблоко, которым Ева соблазнила Адама? Я имею в виду, прошло столько лет, а яблоки остались такими же?

Князь, в свою очередь, взял из вазы яблоко, тоже стал крутить в тонких пальцах.

– Ну, строго говоря, яблоко – это вообще апокриф. Райский плод, познание Добра и Зла. По иным источникам, – он небрежно отложил яблоко в сторону, – это вообще был апельсин. – Князь многозначительно улыбнулся. – Кстати, настоящие райские яблочки, ну, их еще называют китайка, знаете? – Так они вовсе крошечные, да при этом еще и горькие на вкус. Если, конечно, есть их в натуральном виде, срывая с дерева. Варенье, к слову, бывает, наоборот, просто прекрасным. Не значит ли это, возвращаясь к теме нашей беседы, что мы склонны преувеличивать свои ожидания, придавая ощущениям тот оттенок, которого у них нет? – И вернул Ирине ее взгляд.

Пока она судорожно решала про себя, является ли высказывание князя совсем уж грубым наездом, и требует ли, соответственно, каких-то решительных ответных действий с ее стороны, тот продолжил:

– Если продолжать тему яблок в мифологии, то лично мне всегда были гораздо более интересны другие яблоки, хотя, как говорится, все они мазаны, в общем-то, одним и тем же миром…

– То есть, – слабо откликнулась Ирина, еще не пришедшая ни к какому выводу относительно предыдущей тирады.

– Я имею в виду яблоко древнегреческих мифов. Ну, помните, то самое яблоко вечной молодости из небесных садов Гесперид, дочерей титана Атласа?

– А что с ним? – все так же отвлеченно спросила Ирина.

– Там была довольно забавная история. Помните, – сперва это яблоко пошел добывать Геракл, и это чуть не стоило ему свободы, когда Атлас взвалил на него небесный свод. Потом, хитростью вырвавшись оттуда, он отнес яблоко Эврисфею, который, собственно, и поручил ему добыть чертов плод, а вот потом? Что было с яблоком после?

– Э-э… Эврисфей, кажется, отдал его самому Гераклу, – вспомнила Ирина, внутренне радуясь, что так хорошо заботилась о детском образовании. Они с Мишкой частенько перечитывали греческие мифы, да она и сама вспоминала про Геракла не так давно, в связи со своею колонкой… Она хотела сказать об этом князю, но сразу же передумала – пусть видит, что она еще сомневается насчет своей обиды.

– Верно, а потом?

– По-моему, Геракл отдал яблоко богине Афине, а та… Не помню… Прикрепила его к своей эгиде? Она все туда вешала, на эгиду. Голову Медузы вот тоже… Кстати, что это – эгида?

Но князь не дал сбить себя с мысли.

– Нет, не на эгиду. Эгида – это был ее щит, обтянутый шкурой одноименного чудовища, она носила его на груди. А с яблоком было сложнее. Вроде бы Афина хотела вернуть его Гесперидам, хотя нигде не сказано, что она довела задуманное до конца, но потом это яблоко попало в руки богини раздора, и стало причиной начала Троянской войны.

– При чем тут яблоко, – не согласилась Ирина. – Война началась из-за Елены. Ее украл Парис.

– Да, но ведь Елена сбежала с Парисом из-за того, что Парис отдал яблоко богине Афродите, и та уже подговорила Елену, вернее, заставила ее влюбиться в Париса… У богов был пир, они отмечали свадьбу героя Пелея с богиней Фетидой – у них потом родлся сын Ахилл, будущий герой этой самой троянской войны, а богиню раздора не пригласили. В отместку она украла яблоко, написала на нем: «Прекраснейшей», подбросила – и три богини сцепились вокруг него. Афродита, Афина и сама Гера, хотя уж, казалось бы, последняя могла бы поставить себя выше этого. Так яблоко вечной молодости стало яблоком раздора. Забавно, правда? Раздор из-за вечной молодости… Эту тему, вообще-то, можно развивать довольно долго, но я лично всегда задавался вопросом – что было бы, если бы Геракл с самого начала его съел?

– Кого? – Ирина не могла не улыбнуться серьезности князя.

– Да яблоко. Оно давало вечную молодость, так он бы и получил все свое, и не пришлось бы огород городить… Геракл же все равно попал потом на небо, то есть на Олимп, ну так лучше съел бы яблоко. Или хотя бы откусил…

– Кстати, об откусить, – Ирина окончательно решила не обижаться на князя. – Кто-то обещал ужин?

Ужин был потрясающим. Он включал в себя свежих устриц на льду, запеченную камбалу и прочие прекрасные блюда, которым Ирина вполне оценила по достоинству, причем князь клялся, что на самом деле приготовил все самостоятельно, и в доказательство цитировал на память какие-то сложные рецепты. В какой-то момент Ирина осознала, что практически все приготовленное в той или иной степени содержало в себе так называемые афродизиаки – в «Глянце» как раз недавно была статейка на эту тему, и не то чтобы Ирина так уж доверяла подобным статьям, она все-таки и сама была причастна работе в подобных изданиях, но уж больно вывод напрашивался… И она предложила князю выпить на брудершафт.

Тот согласился, окинув ее внимательным и, как ей почему-то показалось, грустным взгладом, налил ей и себе по бокалу вина, встал из-за стола, подошел к ней, нагнулся, так что ей даже не пришлось вставать, перекрестил свою руку с ее, сделал глоток из бокала – Ирина едва успела пригубить свой, надеясь про себя, чо белое вино успеет смыть изо рта неизбежный рыбный запах…

В тот же момент князь легко коснулся губами ее щеки и вернулся на свое место за столом. Ирина так и замерла со своим неопущенным бокалом.

– Я, наверное, должен кое-что сказать тебе – мы же теперь на ты, правда?

– И что же ты хочешь мне сказать? – Она изо всех сил пыталась скрыть – разочарование? обиду? – но, очевидно, это удавалось ей с трудом.

– Ты мне очень нравишься.

Ирина молчала.

– Я должен был бы, наверное, сказать, объяснить тебе все это раньше, гораздо раньше, потому что я понимаю, что иначе все это было как будто не очень честно с моей стороны, но… Мне почему-то было неловко. Наверное, потому, что ты действительно мне очень симпатична, я бы даже сказал – близка. Если честно, я первый раз, наверное, испытываю такое по отношению к женщине…

Ирина начинала понимать, но то, что понемногу понимала, казалось ей таким… невозможным, что сознание будто противилось. Она не могла ни сказать ничего в ответ, ни просто кивнуть – и князь вынужден был продолжать.

– Дело в том, что я… Это называется нетрадиционная ориентация, – князь попытался улыбнуться, будто шутил, но вышло скорее жалобно. – Очень может быть, что в моем случае это объясняется неправильным сочетанием генов, я же рассказывал тебе свою семейную историю… По крайней мере, мои родители могут не волноваться за то, что у меня родятся уроды…

Ирина продолжала молчать. Казалось бы, в этом явлении не было для нее ничего уж совсем неизвестного, и наоборот, сама она всегда, когда об этом заходила речь, придерживалась передовой, или, если угодно, политически корректной точки зрения, что у каждого своя жизнь, и каждый таков, каким уродился, и, значит, имеет право… Но в голове крутился какой-то калейдоскоп из мельчайших фактов и факторов, которые только теперь, вставая на свое место, поворачивались к ней нужной стороной. Безупречный джентльменский наряд… Изящные до невозможности жесты… Самостоятельно приготовленный ужин… Шаль к цвету платья… Сумка… Сумка! Так вот оно почему…

– Интересно, – наконец, медленно произнесла она, – не покраситься ли мне в рыжий цвет…

И сама испугалась того, что сказала.

– Нет! – быстро ответил Илья. И тут же, сам будто только поняв вопрос, опешил – А почему ты спрашиваешь?

– А почему нет?

– Тебе не пойдет, у тебя кожа слишком светлая. Но почему ты спрашиваешь? Именно теперь?

– Я сегодня с утра об этом думала, – раздумчиво сказала Ирина, чувствуя между тем, как всю ее наполняет какая-то новая, радостная легкость, как будто она пила шампанское, а не вино. – Все утро думала, не покраситься ли, а потом закрутилась и позабыла…

– Вообще, это к переменам, такое желание – как-то назидательно сказал князь.

– Я знаю. Будем считать, что они произошли и так?

– Будем. И это прямо счастье, что обошлось без жертв.

– Во всех отношениях.

И оба засмеялись, радуясь зарождению новой дружбы. Князь, по французскому обычаю, в завершение трапезы, достал тарелку с сырами, и Ирина отдала им должное, нисколько уже не переживая оттого, что слишком сильный их запах может потом где-нибудь на что-нибудь повлиять… Тоже вполне себе утешение.

Когда Ирина пыталась потом обдумать все произошедшее с ней и с князем в свете новой полученной информации – и сразу по возвращении домой, и после, когда первые переживания уже улеглись, и совсем потом, когда излагала новости вернувшемуся из Америки Сашке (то, что Сашке все это можно было бы и не рассказывать, Ирине даже в голову не пришло. У нее не было в заводе держать секреты от мужа, тем более такие существенные секреты. Ведь тот факт, что она, как женщина, не может представлять для князя существенного интереса, был для Сашки, безусловно, важен, позволяя ему спокойно относиться к ирининым с ним встречам, да и для самой Ирины важен был этот разговор, потому что, только рассказывая что-то кому-то другому, особенно близкому человеку, ты можешь сама как следует разобраться в своем отношении к излагаемому…) А иринино отношение ко всему этому… В общем, при любой попытке как-то его, отношение, уловить и расклассифицировать, оно ускользало, двоилось, расслаивалось на тона и оттенки, перебегая из сознания в подсознание и прячась где-то в закоулках их обоих. Безусловно, та прелестная легкость вины от – нет, пока не содеянного, но подступающего к этому, в которой Ирина жила все время после знакомства с князем, сменилась на безоблачную легкость невинности, потому что, как выяснилось, все их общение и в самом деле было совершенно невинным, и те объяснения, которые Ирина придумывала сама для себя, были почти истинны на самом деле – и это было почему-то обидно! Ирина чувствовала себя разочарованной, даже в каком-то смысле обкраденной, хотя, если начать задумываться, что же именно у нее украли, то ничего лучшего, чем «вор у вора дубинку», на ум не лезло. Но, тем не менее, было обидно. Пожалуй, присутствие этого выдуманного, эфемерного романа в ее жизни было более значимым, чем она сама себе признавалась. Хотя, если посмотреть непредвзято, все, что она получала, осталось на своих местах: сам князь, и возможность бесед, и встречи, и, пожалуйста, выходы в свет, и даже подарки – всего этого никто у нее не отнимал. Исчез только флер запретности, обусловленной его возможным (ни в коей мере не состоявшимся, не реализованным, но только возможным!) мужским интересом к ней, и оказалось, что за всем этим стоит пустота… Так что же получается? – задавала Ирина сама себе один и тот же вопрос – что человек, будучи сволочным созданием весь насквозь, только и ищет для себя того плода, который именно запретен? Вот и ругай после этого любопытную Еву с ее змеею…

Но, если быть честной самой с собой, может быть, надо признать – разгадка здесь. И тебе, как истинной дочери Евы, не хватает вот этого самого, а вся история нужна было лишь для того, чтобы ты, безукоризненная жена и мать, поняла наконец, где и чего искать? Или наоборот, задумалась – а так ли оно тебе нужно, это «чего»? И не являются ли на самом деле райские яблочки сладкими, только будучи хорошенько проваренными в сахарном сиропе… В конце концов, найти вместо любовника хорошего друга, вернее, почти подругу – потому что их общение с князем после всего произошедшего действительно лучше всего описывалось именно так – стоит многого, и уж во всяком случае, плакать здесь точно не о чем.

Из колонок Ирины Волгиной
4. Эримфанский кабан

Нет такой женщины, которая не знала бы пословицы про путь к сердцу мужчины. Ну, про тот, который лежит через желудок. Всех нас учили заботливые мамы, бабушки или тети: «Старайся, деточка, вот будешь хорошей хозяйкой, будешь вкусно готовить, и все захотят на тебе жениться», всем нам читали полезные сказки про трудолюбивую Хаврошечку или еще кого-нибудь столь же прекрасного.

Да, а времена потом взяли, и изменились. Вкусно поесть теперь можно и в ресторане, а быстро приготовить что-то дома – из полуфабриката. И мужчины стали другими, их теперь больше волнуют не хозяйственные навыки будущих избранниц, а их деловая хватка. Ну, или качество макияжа. В крайнем случае, богатый внутренний мир. Или так они говорят. И уж точно так пишут во всех красивых женских журналах.

А мы и рады их слушать. Действительно, богатый внутренний мир – это гораздо интереснее кастрюли с борщом на кухне, который к тому же надо еще приготовить самостоятельно. А потом горько рыдаем, когда тот, ради кого внутренний мир так непрестанно обогащался, вдруг женится совсем не на нас, а на какой-то… этой… у которой внутренний мир совершенно убогий, да еще и макияж потек. Потому что она из кухни не выходит.

На самом деле тут есть один секрет. В набившей оскомину маминой-тетиной фразе про желудочные пути есть еще один скрытый смысл. И он в том, что путь к сердцу мужчины действительно проходит через желудок. Но это совершенно другой путь.

Вот представьте себе картину – женщина, сосредоточившись мыслями на мужчине, которого она – ну, путь даже не любит, но хочет завоевать – творит что-то такое загадочное. Священнодействует. Варит колдовское зелье. Тщательно выбирает ингредиенты, сверяясь время от времени со старой, проверенной волшебной книгой, заглядывает в список заклинаний, данный ей другой, более опытной женщиной. Добавляет щепотку одного и горстку другого. Мелко режет и трет. Кидает все это в кастрюлю, отгоняет пар, вглядывается туда, принюхивается, добавляет что-то еще… И думает, думает о своем мужчине, и эти мысли неотъемлемо вплетаются в ткань волшебства, пронизывая зелье насквозь. А потом, когда зелье, согласно всем канонам, наконец, готово – она дает его тому, о ком думала, и он поглощает зелье, потому что не может отказаться, и чувствует, как его охватывает приятное тепло, и тяжесть в усталых членах, и общая благодать, и – неизбывное чувство благодарности и привязанности к той, кто дал ему это.

И вот он перед той самой женщиной – завороженный, готовенький, как кабан, завязший в снегу, и его можно брать голыми руками и нести, куда вам будет угодно – хоть в самый ЗАГС.

Хорошая сказка, скажете вы. Да ни фига! От сказки здесь очень мало. Это, что называется, может каждый. Секрет нашего счастья у нас в руках – все дело только в правильном подходе к предмету. Ну и маму, между прочим, слушать полезно – она, в отличие от тех же журналов, плохого не посоветует. А макияж и богатый внутренний мир своим чередом тоже ничему не мешают. Кто сказал, что колдунья непременно должна быть страшной и ограниченной?

И еще – всегда есть надежда, что, может быть, если вам очень-очень повезет, впоследствии может оказаться, что ваш мужчина и сам умеет неплохо готовить. Сейчас это, как говорят, тоже модно.

Кстати, волосы Ирина потом все равно покрасила в рыжий цвет – правда, только оттеночным шампунем, чтобы не радикально. Эффект был слабый. Ей не понравилось.

Часть вторая
Завязь

Жизнь продолжалась. Январь не спеша перетек в слезливый февраль, а тот, не приходя в сознание, то есть осознанно не меняя погоды, стал мартом – и это тоже не принесло с собой перемен. Ирина возилась по дому, провожала и встречала мужа из поездок, занималась детьми, готовила еду, в промежутках писала свои колонки – все как всегда. Конечно, в это привычное русло вливался теперь еще и тонкий ручеек светской жизни, обеспечиваемый общением с князем – они действительно подружились, и эта дружба реализовывалась не только в телефонных разговорах и посиделках в каком-нибудь симпатичном кафе (что само по себе можно считать светской жизнью), но и в настоящих, без дураков, выходах в большой «свет». Князя постоянно приглашали то на прием, то на какую-то вечеринку по поводу или без, и он неизменно предлагал Ирине присоединиться. Они не обсуждали это вслух, но, судя по всему, наличие постоянной спутницы для таких выходов было для князя вполне существенным моментом. А уж тот факт, что спутница была понимающей и не предъявляющей по окончании раута никаких претензий с дальним прицелом, и вовсе превращал «момент» в удовольствие. Что же касается Ирины, то ее тоска по какой-то «большой» светской жизни, выходящей за рамки корпоративных вечеринок на сашкиной фирме, которые она и посещала-то всегда скорее по обязанности, была выходами с князем вполне избыта. Справедливости ради, большой тоски по светской жизни Ирина никогда не испытывала, но если так получилось, то почему нет? И, кроме всего прочего, выходить куда-либо с князем было исключительно приятно – отдать ему должное, он всегда был самым галантным кавалером, которого только можно было желать, и, находясь в его компании, можно было сколько угодно ощущать себя в центре его внимания и быть «прекрасной дамой», сердцем, знаменем, флагом, стягом и всем, чего душа пожелает.

Причем – и с этим парадоксом Ирина не могла по настоящему разобраться – все это было отнюдь не игрой на публику ради конспирации, как можно было бы подумать, нет, его отношение к ней в качестве собственной дамы было абсолютно искренним. Это подтверждалось хотя бы тем, что и без всякой публики, даже когда они сидели вдвоем у князя на кухне – этим Ирина гордилась, потому что, надо сказать, добиться такого уровня доверительности удалось далеко не сразу, месяца два князь порывался принимать ее исключительно в гостиной – но даже на кухне, которая, кстати, по уютности могла дать любой гостиной здоровенную фору, князь оставался рыцарем и джентльменом. При этом – и это не переставало быть если не обидой, то источником постоянного легкого разочарования – дальше этого «джентльменства» дело никогда не шло, да и не могло пойти, и всем участникам это было прекрасно известно по определению, но черт возьми, на фоне такого ухаживания, пусть чисто платонического… Обидно, обидно, ах! И даже не за себя, Бог с ним, то есть с ней, с собой, она-то уж как-нибудь не пропадет, у нее есть Сашка, и дети, и вообще из этого все равно бы ничего хорошего не вышло, так что оно и к лучшему, но в целом! Обидно за человечество, вернее, за лучшую его половину – ведь только представить себе, какой счастливой князь мог бы сделать любую женщину… Очень ненадолго, конечно, потому что она, Ирина, тут же убила бы ее своими руками, ибо нефиг покушаться на князя, но в принципе… Неужели же никогда не было подобной счастливицы? Как-то во время одной из кухонных посиделок Ирина даже спросила князя об этом напрямую.

– Ну, как сказать… – Задумался он. – Была, наверное… Только она об этом не знала. Во всяком случае, я на это очень надеюсь…

– Я не поняла, – призналась Ирина. – Как это – была, но не знала? Расскажи…

– Да нечего рассказывать, в сущности. Так… Это даже и не чувство было, скорее – ощущение, что ли. Мне было шестнадцать лет, а эта девушка была дочерью нашего соседа, классический случай – «the girl next door», девочка по соседству… Да, только дело было в Кембридже, и сосед, соответственно, тоже был профессор, как мой отец, другие там и не водятся, но дело не в этом… Она была… Она была не просто красавица, а особенная красавица – такое совершенно прозрачное, воздушное, нечеловеческое существо. По крайней мере, мне так тогда казалось. Я видел ее редко – я учился в Париже, приезжая домой на каникулы, и она тоже нечасто приезжала из своей частной школы, так что, может быть, раз в год… Но зато этот каждый раз был – видение, нет – явление… Как, помнишь, где-то это было… У Тарковского, кажется. «Свиданий наших каждое мгновенье/ Мы праздновали, как богоявленье/ Одна на целом свете, ты была/ Нежней и легче птичьего крыла». Ну и так далее. Вот – лучше, пожалуй, и не сказать. Для меня это действительно всякий раз было богоявлением, только, конечно, это были никакие не свидания, а так, случайные встречи. Но в остальном… Волосы, глаза, а главное – какая-то такая трепещущая прозрачность… Я совершенно искренне считал ее ангелом и был уверен, что она может летать, а ходит по земле только для того, чтобы не смущать нас, грешных…

– Ну, и, – с непонятным замиранием сердца спросила Ирина. – И что дальше?

– Да, собственно, ничего, – пожал плечами князь. – Ничего больше. Потом я стал учиться уже в университете, то есть – в Эколь Нормаль, и не видел ее несколько лет. Она за это время вышла замуж. Потом мы случайно встретились.

– И?

– И все. Чудо кончилось. Она была замужем, стала дамой, не училась, не работала, сидела дома, и это ее устраивало. Я чувствовал, что меня обманули. Видишь ли, для той, для особенной красавицы, как мне казалось тогда, это все – замужество, быт – было бы невыносимым. А она… Нет, она осталась красавицей, разве что слегка округлилась, но это ей даже шло. Она, безусловно, была очень красива, но… из ангела стала голубем. Он тоже может летать, но, согласись, является вовсе не небесным, а совершенно земным созданием. Вот и все. Зачем мне голубь? Это, в сущности, почти курица. Я разочаровался, уехал, забыл…

– Очень грустно, – вздохнула Ирина. – А что же, выходит, если женщина замужем и в быту, она в принципе не может быть интересной?

– Ну да, – князь неожиданно подмигнул ей. – Перестань лучше сразу.

– Что перестань?

– Ну что ж я – совсем болван? Ты примеряешь ситуацию на себя, и думаешь: «А как же он тогда со мной общается? Наверное, совсем за курицу держит?» Ну, или что-то в это роде. Вовсе нет. Ты пойми – то, что сейчас – совсем другое. Я говорю даже не про наши с тобой отношения – если стоит говорить про отношения в принципе. Но я даже не о них – о нас. Я совсем другой, ты другая. Это, в воспоминаниях, не имеет отношения ни к чему, что происходит сегодня. Я тогда… Ну, совсем не понимал еще, кто я и что. Болтался так, где-то между… Пробивало на эстетику. А ты… В тебе я, если хочешь, вижу мужчину. Друга. В лучшем смысле этого слова. Ты настоящая.

– М-да. Вот и поди пойми – это комплимент или повод для драки. А может, я не хочу, чтобы ты видел во мне мужчину? Может, мне обидно?

– Ну, не совсем мужчину в том смысле, как это воспринимается обывателем. Тут дело не во внешности, а в сути. Наоборот, внешне ты как раз совершенно замечательная, очень красивая женщина. Но для меня важнее, что ты… Это сложно объяснить. Андрогин, если хочешь.

– Не хочу. Илья, давай лучше не будем вдаваться. А то и правда до курицы дойдем. Или до яйца. Кстати, говоря о котором… Впрочем, нет, не надо. Скажи мне, что в этом месяце интересного в театре?