Текст книги "Надкушенное яблоко Гесперид"

Ирина открыла основную страницу Журнала. Так. Наверняка здесь должно быть какое-то сообщество русскоговорящих жителей Франции. Да и Парижа тоже. И называться это должно достаточно просто. Попробуем так: france_ru.

Сработало. Перед ней раскрылась страничка искомого коммюнити. Ирина отлистала ленту дневника на месяц назад, до двадцатых чисел апреля, и побежала глазами по сторочкам.

– Дорожные работы под Амьеном;

– Как лучше добраться в Лион;

– Кто может посоветовать дешевые гостиницы в Париже;

– Выставка фотографии в Ницце;

– Впечатления от прогулки по горам.

Пожалуй, лучше посмотреть Париж. Она набрала в окошке новое имя: Paris_ru. Ну-ка, что здесь?

– Продам котят от чудесной ангорской кошки;

– Оказывается, в Париже на самом деле есть улица Старой Голубятни;

– Подписывайтесь на Парижский вестник, лучшую газету на русском языке;

– Вчерашние фотографии набережных Парижа.

Нет, это тоже, похоже, бесполезно. Если тут вдруг что-то и есть, ей этого никогда не найти в куче сообщений. А ведь еще есть комментарии. Ну-ка, а если попробовать пошарить тут поисковиком?

Она не сразу разобралась, где и что нужно правильно набирать, но в конце концов ей удалось справиться с задачей. По поиску на фамилию Ильи Живой журнал выдал ей всего восемь ссылок, и уже во второй из них Ирина прочитала следующее:

«Были вчера с Машей на кладбище Сен-Женевьев-Дю-Буа, на котором хоронят преимущественно всех наших. Маша захотела навестить могилу бабушки. Рядом проходили похороны, я заметила – было столько интересных людей. Узнала нескольких светских персонажей. Мы захотели узнать имя „виновника торжества“. Им оказался некто Илья Палей, потомок известной русской княгини, кажется, владелец какой-то крупной компании. Я поглядела – такой еще молодой, чуть больше сорока. Говорили – несчастный случай. Так бывает обидно, когда из жизни уходят молодыми, особенно если это мужчины, которых нам и без того не хватает».

Дальше шли пространные рассуждения автора по поводу одиночества в толпе людей и непонятой русской души, но Ирина уже бросила это читать. Наверняка, идиотка что-то перепутала. Надо посмотреть, что ей ответили – таких обычно быстро ставят на место. Под текстом было помечено восемнадцать комментариев, Ирина скорее щелкнула мышкой на эту страницу.

Первые несколько оказались беседой авторши поста с еще какой-то дурой, похоже, той самой Машей. Еще пара была просто не в тему, а в следующем комменте приводилась ссылка на статью из какой-то местной газетки.

«Наш корреспондент из Ниццы сообщает: вчера, тридцатого апреля, на приморском шоссе произошла крупная автокатастрофа. Автомобиль „Порше“, следующий в направлении города, не справился с управлением на крутом повороте, и, вылетев на высокой скорости за пределы шоссе, проломил ограждение, упал в пропасть и загорелся. Сообщение об аварии поступило от местного жителя, проезжавшего во встречном направлении. Водитель, оказавшийся широко известным в светских кругах Парижа князем Палей, очевидно, погиб на месте. Князь считался прекрасным водителем. Возможно, причиной аварии послужил внезапный разрыв шины, повлекший за собой потерю контроля над автомобилем на большой скорости, либо же неполадки с рулевым управлением. Полиция ведет расследование, но, поскольку автомобиль получил тяжелые повреждения во время пожара, установление точной причины аварии вызывает сомнения. Интересно, что подобным же образом, в случайной автокатастрофе на горной дороге, погибла в 1939 году бабушка покойного князя, светская красавица княжна Елена Палей. Трагическое совпадение невольно наводит на мысли о том, что семейные проклятия все же не являются предрассудками прошлого. Читайте об этом в наших следующих выпусках.

Редакция выражает глубочайшие соболезнования родным и близким покойного. Князь Палей будет предан земле на кладбище Сен-Женевьев-Дю-Буа, в фамильном склепе.»

Ирина отвела взгляд от экрана и закрыла лицо руками. Вот. Она как чувствовала. Ни фига, конечно, это не случайная авария. Больно уж вовремя она произошла – если, конечно, смотреть на ситуацию глазами месье Перена. Как говорится, кому выгодно… Но Илья, Илюша…

Все ее тело вдруг пронизала резкая боль. Ирина даже не обратила на это внимания, так было больно душе, но боль не отпускала, сосредотачиваясь в районе поясницы. Нечего было сидеть столько времени, скрючившись…

Она осторожно встала, держась руками за край стола, и тут ей на ноги неожиданно хлынул неизвестно откуда взявшийся поток горячей воды. Обругав себя коровой, Ирина стала искать глазами опрокинутую чашку, и только тут до нее дошло, что, собственно, происходит. Она схватилась за телефон.

– Сашка! Это я! Сашка, Илья погиб, разбился на машине. Я знаю, это подстроено. И да, вот еще что – я, кажется, все-таки собралась наконец рожать.

Все закончилось в тот же день, но уже поздно вечером. Роды прошли нормально, достаточно быстро – все же не в первый раз – и, можно сказать, легко. Если это слово в принципе уместно по отношению к такому процессу, как роды. Девочка родилась здоровенькой, нормального веса и роста.

Ирина лежала в своей палате, медленно приходя в себя. Сашка сидел рядом, держа жену за руку. Он мужественно пытался присутствовать во время родов, но после первой попытки упасть в обморок в родильном зале был врачами выдворен прочь, и остальное время просто пробегал в панике по коридору под дверью родильного отделения. К жене его пустили только тогда, когда все закончилось. В палату вошла сестра, неся запеленутую, как кокон, девочку.

– Дайте, дайте мне посмотреть, – протянула руки Ирина.

– Да куда вам, нельзя тяжелое, – медсестра вручила сверток Сашке.

– Нет, дайте сюда. Я не буду подымать. Сашка!

Муж протянул ей ребенка. Ирина перехватила дочку, прижала к себе, одновременно неловко пытаясь приподняться в кровати. Почувствовав эту возню, девочка тоже забеспокоилась, наморщила старческое розовое личико, пошлепала губами, открыла глаза. Сашка нагнулся к Ирине, помогая ей принять удобную позу, и получилось так, что она вдруг увидела перед собой две пары совершенно одинаковых карих глаз. Только одни большие, а другие маленькие и почти без ресниц. Она невольно разулыбалась им навстречу, чувствуя, как глаза наполняются слезами.

– Как мы ее назовем-то? – Спросил Сашка, забирая снова заснувшую девочку.

– Елена, – сразу ответила Ирина.

– Да? А что, вполне. Ленка. Аленка. Хорошо. Мне нравится. Ты это сейчас придумала, или давно решила?

– Давно, – ответила Ирина.

Она знала совершенно точно, что девочку должны звать именно так. И что это имя, без вариантов, было тем самым, которое Илья не назвал ей в день их последней встречи.

Спустя неделю, Ирина с дочкой благополучно вернулись домой. Как всегда бывает при появлении новорожденного ребенка, все в доме теперь было подчинено одной организующей идее и жило в едином ритме. Покормить, укачать, положить, переодеть, укачать, искупать, покормить – то, как работает этот метроном, известно каждой молодой матери. Между его четкими ударами с трудом удается выкраивать время для собственного сна, не говоря уже об удовлетворении каких-то иных потребностей. Ирина не была исключением. В ее случае ритм был задан тем более четко, что большинство времени она занималась девочкой одна. Мальчишки оставались на даче, ее мама организовывала их быт и не могла приехать помочь, Сашка, хоть и старался как мог, должен был все-таки еще и работать. Да Ирина и не возражала. Существование в режиме маятника, привязанного к младенцу, не являлось для нее чем-то новым и непривычным, в конце концов, третий раз – не первый, а навыки, казалось бы, надежно забытые с годами, легко восстанавливаются при первом же детском крике. Кроме того, для нее сейчас подобное состояние было практически целебным – в постоянной рутинной заботе о маленьком существе легко растворялись любые печальные переживания. Свежая боль и горечь воспоминаний об Илье постепенно вытеснялись из ее сознания необходимостью концентрации на уходе за дочкой, будучи словно стираемы мягкой детской губкой. Возможно, то, что она узнала о трагедии непосредственно перед началом родов, вызвало в Ирине некоторое странное, необъяснимое никакой логикой, но, тем не менее, устойчивое и успокаивающее ощущение непрерывности как перехода одного в другое. Илья исчез, но одновременно у нее появилась Аленка. Взамен утраченной привязанности образовалась новая, гораздо более сильная. Потеря друга смягчилась обретением дочери. Иррациональная идея того, что именно этот друг, убедивший ее в свое время сохранить эту дочь, теперь, исчезнув, как бы сохранился в ней, замкнув таким образом какой-то необъяснимый рассудком, но различимый подсознанием круг, странным образом не только помогала Ирине сохранять видимое и внутреннее спокойствие и не горевать слишком сильно, но как будто даже поддерживала ее чисто физически. Все трудные материнские обязанности первых дней, включая многочасовое ночное хождение с плачущей малышкой на руках, она выполняла легко и радостно, даже, казалось, не уставая и не нуждаясь в посторонней помощи. Молока хватало, грудь не болела, девочка исправно прибавляла в весе, сама Ирина не наблюдала у себя никаких осложнений, включая послеродовую депрессию, которой она побаивалась, помня ее прошлые проявления и зная свою к ней склонность. Но нет, на сей раз обошлось без этого. Все шло на удивление гладко.

Но в один из дней вдруг раздался телефонный звонок из Federal Express, почтовой службы срочной доставки. Вежливый формальный голос осведомился, точно ли она будет такой-то и такой-то, проживающей по этому адресу, и предупредил, что в течении двух часов ей будет доставлена посылка. В некотором недоумении Ирина решила, что это, должно быть, запоздавшее поздравление от каких-нибудь заграничных знакомых.

Через час с лишним посыльный в форме вручил ей небольшую коробку из серого федексовского картона. Адрес был надписан незнакомой рукой, по-английски, островатыми, немного готическими буквами. Ирина расписалась в ведомости, закрыла за посыльным дверь и пошла на кухню – вскрывать загадочную посылку.

Там оказалась упаковочная бумага. Даже скорее специальная пленка, вся в воздушных пупырышках, которые дети так любят раздавливать с легким хлопком. Ирина вытаскивала эту пленку слой за слоем, приходя все в большее недоумение. Так, борясь с пленкой, она почти упустила основное содержание посылки – черная бархатная коробочка размером чуть меньше ладони вывалилась вместе с очередным витком и упала к ее ногам. Ирина подняла коробочку, пожав плечами, тут же раскрыла…

На черном бархате перед ней лежала большая брошь – изящно изогнутая ветка, эмалевые листья, бриллиантовый цветок, и тут же яблоко – большой желтый камень. Ирина втянула в себя воздух, зажала рукой рот, чтобы не вскрикнуть. В происхождении этой броши у нее не было ни малейших сомнений – она своими руками купила ее в маленьком антикварном магазинчике на Арбате, и потом подарила Илье. Но что все это может значить?

Она ястребом накинулась на коробку. Там должно, просто обязано, находиться что-то еще, что-то, несущее в себе объяснение хоть чему-то… Вытряхнув остатки пленки, она на самом деле обнаружила на дне незаклеенный белый конверт.

Там было два письма. Вернее, два листка бумаги, исписанных менее, чем наполовину. Ни один из них не тянул на полноценное письмо. Один листок был исписан тем же остроугольным незнакомым почерком, что и надпись на самой коробке. Написано было по-французски. Ирина, не в состоянии ничего понять, досадливо отложила этот листок в сторону, посмотрела на другой…

Его написал Илья.

«В связи с тем, как повернулись дела, я не могу быть уверен в том, что успею вернуться в Москву до торжественного события. В любом случае я хочу, чтобы малютка Елена (ты догадалась, что я выберу именно это имя, не правда ли?) получила мой подарок как можно быстрее после своего появления на свет. Я понимаю, что это всего лишь нелепый символ, но, тем не менее, мне хочется, чтобы это было именно так. Поэтому не удивляйся, получив неожиданную посылку. Если я опережаю события, просто отложи ее в сторону до нужного момента. Может быть, мне еще удастся вручить (таким маленьким детям возможно что-то вручить?) свой подарок самостоятельно. Но я хочу лишний раз подстраховаться – береженого, как говорится, Бог бережет.

Берегите и вы себя, мои девочки. С любовью,

Илья Палей.

30.04.

Париж».

Ирина, беззвучно плача, в который раз читала и перечитывала письмо. В дальней комнате проснулась малышка. Наступило время очередного кормления. Ирина побежала к ней, взяла на руки, занялась спасительной малышовой рутиной. Раздеть, протереть, оглядеть, надеть чистые вещички – этот нехитрый ритуал, будучи даже выполняем автоматически, тем не менее, оказал свое магическое успокоительное воздействие. Усевшись в свое кормильное кресло и поднеся малышку к груди, Ирина не только успокоилась, но и снова обрела способность мыслить логически.

Судя по дате, Илья написал это письмо в день аварии. Написал, приложил к нему брошь – и, очевидно, не успел отправить. Но кто-то все же сделал это теперь, месяц спустя. Тот же, кто написал другое письмо, французское. Может быть, как раз оно все объясняет? Зачем она не учила в детстве языков! Ну ладно, сейчас, вот только Аленка наестся, надо будет взять словарь и попробовать разобраться. Так. Но это не все. А брошка? Это тоже странно. Почему Илья прислал крестнице в подарок мою же брошь? Может быть, он хотел этим что-то сказать? Что может быть с ней связано, с этой брошью?

Ирина напрягала память так и этак, но в голове всплывал только вечер в посольстве и отвратительный Перен. Может, Илья хотел дать мне понять, что виноват именно он… Нет, глупо, потому что я и так знаю, что, если авария подстроена, то это сделал только Перен, а вот Илья-то как раз вообще не мог знать ни о какой аварии. Но было что-то такое, связанное с этим вечером, с этой брошкой, что должно навести на мысль…

Ну, а если все сначала? Мы пришли в посольство, я разделась, подошла к зеркалу, Илья подал мне брошь, я приколола ее к платью… Все-таки гадко со стороны Ильи было купить мне такое платье… Интересно, а где оно? Стоп! Я приколола брошь, но я же ее не откалывала! Мы встретили Перена, по дороге домой устроили разборку, я разозлилась на Илью и забыла отдать ему брошь… Черт возьми, так где же это проклятое платье?!

Ирина еле-еле поборола искушение вскочить и немедленно кинуться на поиски. И только когда малышка, причмокнув последний раз, отвалилась от груди с сонным видом, она тихонько поднялась, переложила свое сокровище в кроватку, и распахнула шкаф.

Вот оно, платье, висит себе прекрасненько в шкафу, застегнутое в чехле. Ирина вытащила вешалку, распахнула чехол – приколотая у плеча, там блестела золотая ветка.

Ирина дрожащими пальцами отцепила ее, вышла на кухню. Все это напоминало какой-то бредовый сон. Но нет – на кухне, в коробочке, по прежнему лежала вторая брошь. Ирина осторожно положила ту, что сжимала в кулаке, рядом.

И все поняла! Ну, может быть, не все, но хотя бы что-то. Илья прислал в подарок крестнице настоящую брошь! Ту самую, пожалованную Панае Государыней Императрицей! Фамильную реликвию, которую каким-то неизъяснимым образом ему удалось вернуть в свое владение. Но если Илья все же отнял ее у Перена, то кто же прислал ее в Москву после его смерти? Решительно, надо скорее прочитать чертово письмо.

Вооружившись французским словарем, с трудом разбирая готический почерк и тихо матерясь, через полтора часа Ирина методом даже не подстрочного, а подсловного перевода восстановила примерно следующее:

«Chere Madame (это Ирина по понятным причинам переводить не стала),

Я был представлен вам… (следовали подробности знакомства), являясь близким другом князя Палей, приношу свои соболезнования (там тоже были подробности о том, какие именно соболезнования, Ирина не стала на них концентрироваться). Невосполнимая утрата… Утешение… Семейный злой рок… Князь не страдал перед смертью…

Как душеприказчик (сказано было не совсем так, там была длинная витиеватая фраза, но общий смысл сводился именно к этому), разбирая бумаги князя, я нашел вот это письмо, адресованное вам, а также вложение, каковые и направляю немедленно, согласно воле моего покойного друга.

Еще раз примите мои заверения… (следовал длинный перечень заверений).

С совершенным почтением,

Жоффруа Перен».

Когда вечером с работы вернулся Сашка, Ирина прямо с порога, торопясь и сбиваясь, стала рассказывать ему о происшедшем. Рассказ выходил путаный. История и сама по себе была достаточно смазанной, а то, что Ирина пыталась передать ее суть, обходя некоторые подробности, которых Сашке, как ей казалось, было лучше не знать, ясности отнюдь не добавляло. В конце концов ей все же удалось добраться до конца, и она потащила мужа смотреть письма и броши, так и лежавшие на кухонном столе.

Сашка прочел письма (он умел читать по-французски), покачал головой, внимательно оглядел обе броши.

– Н-да. Действительно, очень похожи, надо же. Хотя, если приглядеться, настоящая все-таки отличима. Камни совсем иначе играют. Сколько же может стоить такая штука?

– Господи, Сань, ну какая разница! Дорого, конечно, но дело сейчас не в этом! При чем тут брошка? Ведь он убил Илью, понимаешь, получил пакет акций и присвоил компанию.

Сашка покачал головой.

– Я в этом не уверен, Ир. И даже если вдруг так, доказать ничего невозможно. Уж если он на это пошел, то там все будет чисто, будь уверена. И потом, если все это так, с чего бы он тогда стал посылать тебе эту посылку?

– Ну как же ты не понимаешь? – Ирина прямо затряслась. – Именно то, что он послал, и говорит о его вине! Во-первых, его совесть мучила, он все-таки был с Ильей близок. А во-вторых, это такой красивый жест – дескать, вот вам ваши реликвии, последняя воля, нам чужого не надо. А на самом-то деле он гораздо больше получил, ему вся компания досталась! Ты пойми, он ведь и на самом деле думал, что мы с Ильей…

Тут она сообразила, что ляпнула лишнее, и осеклась. Но Сашка, кажется, не заметил. А может быть, подумала Ирина, рассказать ему все как есть? Про посольство, и про то, как Илья хотел обмануть Перена, показав ему меня, и… Хотя нет. Начнешь эдак откровенничать, увлечешься, да и ляпнешь еще чего лишнего. Правду, конечно, говорить легко и приятно, это все знают, а с другой стороны… «Не попадайся в час облавы, и не печатай дневников». Береженого Бог бережет. Она знает, что Аленка сашкина дочь, и помнит, что Илья для нее сделал, и этого хватит. Совершенно незачем отравлять сашкину душу ненужными сомненьями в попытках облегчить собственную совесть. Близких людей надо беречь, других не будет.

– Мне просто безумно жалко Илью, и обидно, что этот мерзавец так и останется… – несколько неуклюже повернула она разговор. – Сань, ну неужели мы совсем ничего не можем сделать? Может быть, если я все расскажу…

Сашка обнял жену за плечи, прижал к себе.

– Ириш. Я понимаю, что ты переживаешь, но ты сама подумай – кому ты расскажешь? И кто сможет принять тебя всерьез в такой ситуации? В лучшем случае решат, что ты охотишься за наследством. Кроме всего прочего, это может быть и небезопасно, а мне бы не хотелось, чтобы ты впуталась еще в какую-нибудь историю. Ведь если Илью на самом деле убрали, то там все очень серьезно, понимаешь? Так что оставь все, как есть. Нет, ну мы, конечно, будем его помнить, князя Илью. А потом Аленка вырастет, ты отдашь ей брошку и расскажешь всю историю. Может быть, даже напишешь наконец книжку. Про князя, про его замечательную бабку… Чтобы хоть что-то осталось.

– Осталось. Очень даже много осталось. Я никогда Илью не забуду…

– Конечно. Я понимаю, это все тяжело, вы с Ильей много общались, особенно под конец… Но ведь, строго-то говоря, мы с ним сколько были знакомы? Год? Чуть больше? Он, конечно, был очень интересный, неординарный человек, но, повторяю, мне бы страшно не хотелось, чтобы с тобой из-за этого случилась хоть какая-то неприятность. Ты мне обещаешь, что не будешь никуда лезть? Ирка? Ведь знаешь же – в первую очередь ты очень нужна нам. Нам всем – и мне, и детям.

Словно бы в подтверждение последних сашкиных слов в комнате проснулась и захныкала Аленка. Ирина подняла голову, улыбнулась мужу сквозь заплаканные глаза и побежала к ребенку.

В середине июня Виктор сказал себе – пора. Пора позвонить Ирине и узнать. Что, собственно, он хочет узнать, он не проговаривал до конца даже сам с собой, он вообще не очень глубоко вдавался во все эти рассусоливания. Он просто знал, что время пришло, его ребенок должен был родиться на свет и он, Виктор, должен его увидеть. А уж когда увидит, тогда и будет думать, что – потом.

Телефон Ирины у него был давно, еще с зимы. И не мобильник, который может меняться хоть раз в неделю, а надежный, домашний номер. Найти его оказалось совсем несложно. Он посмотрел у Нельки телефон этой Алины Владимировны, на даче которой познакомился тогда с Ириной, позвонил ей, представился, все чин-чином, да и сказал, что вот, ее подруга Ирина сдала им машину в сервис, оставила телефон, по ходу дела возникли вопросы о запчастях, а дозвониться он и не может. Так не подскажет ли она какой-нибудь другой телефончик, а то прямо непонятно, что делать. Альбина, конечно, помялась-помялась, но все-таки дала ему домашний телефон. Он еще тогда же позвонил, проверил, кто подойдет – и действительно, это была иринина квартира, полный порядок.

Виктор не стал тогда же с ней разговаривать, чтобы не волновать. Беременная, ей вредно нервничать, кто ее знает, будет еще с ребенком чего не то. Пусть вот родится, тогда и поговорим.

И вот время пришло. Виктор выбрал, когда на работе будет день посовбодней, на всякий случай, может, надо будет сразу подъехать, и позвонил. С утра позвонил, часов в одиннадцать. Специально рассчитал время – не рано, чтобы не разбудить, но и не так, чтобы поздно. Расчет оказался правильным – на третьем гудке в трубке раздался знакомый иринин голос.

– Да?

– Здравствуй, – сказал он вежливо. – Тебя уже можно поздравить?

Она моментально напряглась.

– Откуда у тебя вообще мой телефон? И с чем конкретно ты хочешь меня поздравить?

– Ну, телефон в наше время найти – невелика штука, – фыркнул Виктор. – А с чем поздравить, ты, небось, и сама понимаешь. Я хочу видеть своего ребенка.

Так и сказал, прямо и без фокусов. Я хочу видеть своего ребенка.

Ирина в трубке молчала. Долго молчала, думала, наверное, как отвертеться. А потом сказала:

– Хорошо. Имеешь право. Ты знаешь, где я живу?

Он не то, чтобы знал, но район, конечно, по номеру телефона примерно вычислил. Точный адрес пока не искал, но это было плевое дело. Так он ей и сказал.

– Примерно знаю, а что?

Вместо ответа она назвала ему улицу и номер дома. Объяснила еще, как лучше проехать, как будто он совсем чайник.

– Там, немного не доезжая, с полквартала примерно, есть сквер. Через час я туда выйду гулятьс коляской. Приезжай, побеседуем.

И повесила трубку.

Через час Виктор, как штык, приехал к нужному месту. Запарковал машину, зашел в этот самый сквер, стал закуривать. Сигарета чего-то никак не зажигалась, и он вдруг понял, что у него трясутся руки. Он выбросил сигарету и засунул руки в карманы джинсовой куртки, сжав их внутри в кулаки. И тут же увидел Ирину – она сидела на лавочке в углу сквера. Рядом стояла зеленая большая коляска.

Он подошел, присел рядом. Она подняла на него спокойные глаза.

– Ну, здравствуй.

– Здравствуй, – хрипло ответил он.

– Можешь посмотреть, – кивнула она головой на коляску.

Он привстал и, неловко наклонившись, заглянул внутрь. Там, среди чего-то белого с оборочками, еле видное, было маленькое личико. Жутко маленькое. Такого он как-то не ожидал. Ему казалось, ребенок – это хоть и небольшой, но здоровый бутуз, а тут… И не разглядишь. А еще он вдруг понял, что ведь даже не знает, мальчик это, или девочка. Спрашивать было неловко, но он спросил.

– Это… кто?

– Это девочка, – мягко ответила Ирина. – Ее зовут Елена. Ей двадцать дней, в длину она пятьдесят два сантиметра, весит четыре килограмма. И все это не имеет к тебе ни малейшего отношения.

– Как это? – опешил он. Последняя ее фраза была неожиданной и выбила-таки его из равновесия. Засмотревшись в коляску, он как-то расслабился.

– Очень просто, – Ирина говорила все так же мягко. – Это не твой ребенок.

– Откуда ты знаешь? – огрызнулся он.

– Я знаю совершенно точно, – она была непробиваема. – И могу тебе доказать.

– Если ты такая умная, чего ж ты мне еще тогда голову морочила? Прибежала, нашумела… Ты и сейчас меня морочишь!

– Тогда я сама запуталась. И в этом я, конечно, перед тобой виновата. Глупость сделала, да. Собственно, я из-за этого с тобой тут сейчас и сижу. Чтобы выяснить это раз и навсегда, и разойтись спокойно. И потом – тогда мне нечего было тебе показать.

– А сейчас?

– А сейчас есть. Смотри! – она вынула что-то из сумки и протянула ему.

Виктор автоматически взял. Зеркальце.

– И что я должен с ним делать?

– Посмотри в него. Какого цвета у тебя глаза?

Виктор и без всякого зеркала это знал, но все-таки зачем-то заглянул в него, как дурак.

– Ну, голубые. Или светло-серые там, а что?

– А у меня какие? – Ирина специально расширила ему глаза, будто он так не видел.

– И у тебя серые.

– Вот, – сказала Ирина назидательно и поднялась со скамейки. – А у нее, у Аленки – карие. Точь-в-точь как у моего мужа, Сашки. Поэтому это – его ребенок. Ты генетику в школе учил?

Говоря все это, она осторожно вынула из коляски маленькое тельце, села вместе с девочкой обратно на скамейку, и осторожно, пальцем, стала теребить ее за нос.

– Ну проснись, проснись, малышка. Открой глазки. Ну, хоть на минуточку.

Девочка морщилась, забавно кривила губки. Виктор смотрел на нее, не отрывая взгляда. Малышке, очевидно, надоели иринины приставания, она захныкала, махнула вытащенной из-под одеяла крошечной лапкой – и открыла глаза.

Они показались Виктору огромными на этом крошечном личике. Огромные и темные, как вишни. Нет, даже как яблоки. Они смотрели прямо на него, и, казалось, все про него понимали. Виктору почему-то стало неловко.

– А при чем тут генетика? – Спросил он скорее для того, чтобы не молчать.

– Потому что кареглазость – ген доминантный, то есть он главнее, – охотно пояснила Ирина. – А светлоглазость рецессивный, или вторичный. Это значит, что у двух светлоглазых людей никак не может родиться темноглазый ребенок. И наоборот – если у ребенка карие глаза, значит, один из родителей должен обязательно быть кареглазым. Чтобы ему было откуда взяться, этому гену. Понимаешь?

– Ну и что? – тут же возразил он. – Ничего не значит. У меня вон и у матери, и у отца глаза карие, а я светлоглазый.

– Правильно, – кивнула Ирина. – Так может быть. Наоборот не может. Вот смотри, я тебе проще объясню. Ген, отвечающий за карий цвет – главный. За серый – слабый. У каждого человека – два гена, по одному от отца и от матери. Если из этих двух один попадется главный, будут карие глаза. Если оба слабые – серые. У твоих родителей было по два разных гена, у каждого – серый и карий. Они получились кареглазые. А тебе от них досталось, от каждого, по светлому гену. Поэтому ты светлоглазый и вышел. И со мной то же самое. Ни у тебя, ни у меня сильного карего гена нет. Вообще нет, а то бы он обязательно проявился. А у нее, – она кивнула на девочку. – Есть. И он мог ей достаться только от отца, моего мужа, потому что он кареглазый и у него этот ген присутствует. Теперь понятно?

Всю эту научную галиматью Виктор все равно, не сказать, чтобы так уж прямо и понял, но где-то внутри себя признал, что, пожалуй, верит Ирине. Не похоже было, чтобы она врала. Слишком уж она была спокойная и… уверенная, что ли. И девочка… Она не казалась ему своей. Глазища эти… Нет, наверное, все действительно так и есть, как Ирка объясняет.

Он, конечно, не стал ничего этого говорить вслух, еще не хватало. Просто сидел молча, но Ирина, похоже, все поняла и без слов. Она еще немного покачала девочку на руках, чтобы та снова задремала, потом, осторожно встав, вернула ее в коляску.

– Мы пойдем. Мне скоро кормить пора.

– Я вас провожу немного, – он тоже поднялся.

Они прошли несколько шагов, и уже возле самого выхода из скверика Ирина, словно вспомнив что-то, вдруг остановилась и повернулась к нему.

– Вить?

– Что?

– А вот скажи мне, вот ты пришел, нашел меня, стал разбираться со своим ребенком. Ну, и если бы я не смогла тебя убедить? Будь она, к примеру, голубоглазой, мне ведь и сказать было бы нечего. Или если бы вдруг и правда оказалось, что отец – ты. Что тогда? Что бы ты стал тогда делать, а?

Виктор секунду помолчал, не зная, что отвечать. Он и в самом деле не знал, что было бы, он не знал этого, идя сюда, не знал и теперь. Собственно, теперь это не имело никакого значения, но она спрашивала…

– Не знаю, – честно признался он. – Я про это не думал.

– Ну, смотри, – продолжала Ирина. – Вот есть я, моя семья, муж, дети, сама Аленка, ты со своей женой, это сколько человек? Семь? У всех своя жизнь, все устроено. И что – ты бы все это порушил? Из-за того, что что-то такое, по большому счету тебе не нужное, возможно, могло бы быть?

– Ну уж… Совсем, может, и не ненужное. Я еще не решил. И потом, ты это сама начала…

– Я начала, да. Сдуру. Глупость была, я себя потом уж сколько ругала. Но я, когда поняла, все время пыталась тебя остановить, а ты как трактор… Я, между прочим, почти не удивилась, когда ты сегодня позвонил. Я все время думала, что ты появишься. Но все равно тебе это было не нужно по-настоящему. Ребенок, когда он взаправду нужен, ради него такое делаешь, такие горы можешь свернуть… Только это каждый день, понимаешь? А не так, чтобы через полгода пойти искать. Тебе не нужно было, просто хотелось на своем настоять. Ну да ладно, оно так и к лучшему. Чего теперь ворошить? Я на тебя не в обиде, и ты меня прости, если что. По рукам?

Она протянула ему ладошку. Виктор подождал секунду – и торжественно ее пожал. Когда они разжали руки, Ирина кивнула ему, взялась за коляску и покатила ее вдоль тротуара. Виктор, стоя на месте, глядел ей вслед. Дойдя до угла ближайшего дома, она обернулась, помахала рукой – и скрылась. Виктор снова вытащил сигареты и, быстро затянувшись, пошел к машине.

Ирина вернулась с дочкой домой. Приближалось время очередного кормления, девочка, так и не уснув как следует после побудки, возилась и хныкала в коляске. Ирина быстро-быстро, торопясь, пока хныканье не перешло в громкий рев, вымыла руки, переоделась, стала разворачивать прогулочное одеяльце. На этом месте детское терпение кончилось. Все остальные процедуры пришлось-таки проводить под возмущенный детский аккомпанемент.