Текст книги "Foxy. Год лисицы"
Автор книги: Анна Михальская
Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)
Автомобиль подкатил ко входу – она торопилась. Но дверь не распахнулась ей навстречу. Аликс взбежала по ступеням, открыла тяжелую дверь, вошла.
Дом был как-то по-особому пуст. Она почувствовала это сразу и окончательно. И похолодела от ужаса. Медленно вошла и побрела из комнаты в комнату. Заглянув в кухню, выглянув на балкон, женщина по-настоящему испугалась. Не было не только Джима, но и Лолиты.
Солнце неторопливо исчезало за морем, окрашивая небо в пламенный пурпур.
Аликс опустилась на витую чугунную скамью. Наверняка они устали дожидаться и вышли вместе – прокатиться, в кафе, в кино. И что это она так разволновалась?
Но знала: сейчас она пойдет и посмотрит, где их вещи. И все станет ясно.
Солнце почти скрылось. Вот раскаленный край, уже окутанный сероватым туманом, пропал за горизонтом – ровным, словно отчеркнутым космическим циркулем.
Аликс медленно поднялась и вошла в темный дом.
Через несколько минут она зажгла свет в кухне. Все действительно стало ясно.
Записка на столе добавила несущественные детали.
* * *
– Прочитай почту, я только что послала мейл. До встречи, – услышал Александр Мергень голос жены. Аликс всегда была экономна. Судя по всему, этот жесткий и угрожающе тихий голос звучал из-за океана… Пока из-за океана…
Была глубокая ночь. Лиза не проснулась от телефонного звонка, а только едва пошевелилась рядом. Он осторожно встал и направился в кабинет, к компьютеру.
Сидя глубоко в своем кресле у стола, вглядываясь в экран, такой светлый во тьме ноябрьской ночи, он все еще думал, хотя времени на раздумья у него уже не было.
Лола могла появиться рано утром рейсом через Чикаго. В любом случае, какое бы решение он ни принял, Лизе нужно было собирать вещи, а ему – вызывать такси, чтобы отвезти ее в «Зону». С вещами – на выход…
А ему? Тоже «с вещами – на выход»? Уехать с Лизой?
Или встретить Ло как ни в чем не бывало и остаться в семье? Это значит – одному? Дочь скоро выйдет замуж и исчезнет из дома. Аликс… Без любви, и уже навсегда – вот что его ждет.
А если он уедет вот сейчас, собрав свои вещи вместе с Лизиными, в одном такси, в «Зону»… Куда потом? Где они будут жить? Квартира – Митина, да и не Митина даже, а служебная, университетская. Не продашь. Не разменяешь. Зона…
Своего у нее ничего нет. Значит, жить негде. А если он заболеет? Не юноша уже, и первые звоночки прозвенели. Что дальше? Как он будет здесь лечиться, на какие деньги? Никак и ни на какие, – ответил он себе. Зато с Аликс он всегда в тылу. И у него тылы. Вылечат, обеспечат, можно быть спокойным. Да, и в этом спокойствии чувствовать, как из чаши его жизни вытекают последние капли… Из треснутой чаши…
Вот если бы Аликс действительно навсегда уехала, оставила квартиру – а ведь чуть не… И он – чуть не поверил… Чуть-чуть не считается, – вспомнил он фразу из какой-то древней советской комедии.
Впрочем, решение у него давно готово. Разумное, взрослое, правильное. Какие могут быть колебания? Слишком долго он вырабатывал свою жизненную программу, чтобы теперь что-то менять. Поздно.
И все-таки не потому не мог он уехать с Лизой.
Просто ему было страшно.
* * *
Аликс снова вела машину в Стэнфорд, к Аде.
Первый порыв – немедля броситься в погоню, настигнуть беглецов в Москве и вернуть дочку домой, в «Унитаз», а самой – вернуться к мужу, – миновал. Подхваченная вихрем негодования, она еще не чувствовала боли. Но ураган чувств, закрутив, быстро опустил ее на землю, словно девочку Элли в неведомую пустыню.
Отчаянье, растерянность, одиночество. Внезапный упадок сил. С трудом она заставила себя двигаться, а значит – спасаться: сесть в автомобиль, вырулить на знакомую дорогу и медленно, осторожно тронуться в путь, все ближе и ближе к единственному человеку, у которого она надеялась найти помощь.
– Почему и он тоже? – твердила она, смотря в темные глаза Ады. Они отражали свет, как зеркальное стекло, и, словно глаза антилопы, не пускали чужой взгляд в глубину. – Почему и Джим? За что? Мне ведь одно только нужно – верность… И вот новый обман, хуже прежнего. За что?
– Потому что ты сама не была никому верна, девочка. Ни тому, ни другому.
– Я не была верна? Кто же тогда верен? Ада, я никогда не изменяла мужу. И Джиму не изменила бы. Это они меня предали, оба.
– Нет верности без любви, девочка. Ты сама мне рассказывала, какую создала в семье систему правил. Все четко, как в Декларации прав человека. Но только правила – это рабство. А раб всегда неверен. И коварен, Сандра!
– Но я любила их обоих! Даже… мужа.
– Любила? Это мои слова в прошлую встречу: веришь, потому что любишь… Но ведь мужу ты не верила… А скоро перестала бы верить и Джиму. Любила? Да, рабство часто называют любовью. Ты и себя запутала. Опутала.
– Почему? Все так просто… Никто не тянул их за язык, а они клялись, что любят. Никто их не заставлял со мной жить.
– Разве?
– Что вы хотите сказать мне, Ада? – спросила Аликс неожиданно строго. Строго и враждебно.
– То, что не сказала в прошлый раз. Конечно, ты не заставляла. Но – покупала. Как на невольничьем рынке: ты мне нравишься, милый. Пойдешь со мной? Полная свобода в клетке правил. Обеспеченность и безопасность. Ты покупала рабов обещанием свободы.
– Двадцать лет назад вы говорили другое. И в прошлый раз тоже. Почему?
– Так надо. Да и потом, если бы эта женщина не появилась вновь, никто бы ничего и не заметил. Все так и шло бы своим чередом, и ты по-прежнему мечтала бы о верности, немного страдала – не сильно, так, чуть-чуть… А чуть-чуть – не считается. И потом наступила бы старость – уже скоро, Сандра! – а с ней пришли бы другие заботы, и вы с мужем приехали бы сюда: сначала лечиться, потом доживать свой век в «Тихой гавани».
– Какая женщина? О ком вы? Когда это – вновь?
– Одна из моих бывших учениц. Московских учениц, Сандра.
– Что значит «появилась вновь»?!
– Так ты не знала?
– Боже мой, что еще?? Неужели…
– Да, милая. Он обманывал тебя почти год.
– Как – «обманывал»? Он не обманывал. Он говорил, что встречается с ней в кафе – время от времени.
– Милая моя девочка… Ты совсем, совсем не знаешь мужчин. И ты верила?
– Нет. Не верила. Но думала, что там… другая. Его студентка пыталась увести, а может, аспирантка, я не поняла. Что-то в этом роде. Наглая девка, стриптизерша. Слала мне грубые стишки – пошлые, бесстыдные, посылала бандитов в черном с немыслимыми подарками… Я наняла детективов. Оказалось – все чепуха.
– Мои ученики писали мне из Москвы. А учеников той поры у меня осталось много. И все они поддерживают контакты со мной и друг с другом. Не будем вдаваться в детали.
– Что мне теперь делать, Ада? Я не согласна с вами, то, что вы говорите, обидно и несправедливо. Но я совсем запуталась. Вы можете ответить мне честно, открыто? Дайте мне один последний совет – вы умная женщина, вы все знаете! Последний совет, в награду за погубленную жизнь… Что мне теперь делать?
– Возвращайся домой. Прими своего мужа. Больше он не будет тебя обманывать, вот увидишь. Он сломался на этой женщине, я думаю. Если ты найдешь его дома после твоего письма – дурацкого, поспешного письма, извини! – так и знай: на этой женщине он сломался. Больше никуда не денется. Считай, ты уже получила то, что хотела, – верность. Верного раба. И такое бывает. Ты думаешь сейчас, что я сама себе противоречу. Нет.
Александр Мергень не смог встретить жену в аэропорту. Дома он едва был в силах открыть ей дверь – у него был жар.
«Москва, – подумала Аликс, всматриваясь в горячечное лицо мужа. – Опять Москва. Ноябрь. Грипп».
* * *
Лисица, как правило, существо благородное, бескорыстное, бесхитростное, преданное, ну и, конечно, любвеобильное… В конце концов лисицы оставляют людей в покое, то ли сами намереваясь умереть или переродиться, то ли из-за появления соперницы в лице обычной женщины. Лисица всегда уступает ей место. Правда, если ты расстался с лисицей по своей вине, то богатство исчезнет, дом разрушится, а серебро станет оловом…
Кир Булычев
Александр Мергень лежал на диване у себя в кабинете, и глаза Лизы смотрели на него из темноты комнаты, как из ночного такси. Сколько времени прошло с тех пор, как он отнес вниз ее вещи – рюкзак, какую-то сумку, он не помнил. Было это только что или двадцать лет назад, не знал. Но в ушах звучал ее голос:
– Не провожай меня. Я одна. В Звенигород, пожалуйста.
– Как в Звенигород? Заказывали в МГУ! – негодовал шофер.
– В Звенигород, будьте добры! И скорее. – Лиза говорила тихо, но так, что водитель только кивнул в ответ.
– Ну, все. Прощай, – снова голос Лизы.
Хлопала дверь машины.
Все это повторялось вот уже который раз, во сне и наяву, днем и ночью, словно включали одну и ту же запись.
За время этой болезни он понял про нее все.
Она всегда была доброй девочкой, Лиза. Он помнил это еще со школы. Она была доброй девочкой, и зло так и не проникло к ней в душу. С ней поступали безжалостно, и он тоже, зло касалось и ранило ее, но все-таки не могло проникнуть в ее кровь, заструиться в ее жилах. Она не защищала себя и тем более не нападала – просто уходила. Не убегала – даже это было бы признанием зла, его реальности, его силы, – именно уходила и никогда не оглядывалась. Он вспоминал, как они расставались после свиданий: за год она не оглянулась ни разу. Значит, он был для нее злом? Как же это случилось? Ведь он любил ее. И любит. И она тоже… Разве эта любовь не единственная в их жизни?
Так он лежал на диване в своем просторном кабинете, и тьма сгущалась по углам, и мрак обступал его, и снова он видел ее глаза, полные слез, прозрачные, как волна северного моря, и слышал ее голос, и снова – в который раз! – хлопала дверь такси.
Иногда он включал свет, не думая, какое сейчас время суток, – днем за окнами стояла та же мгла, что и ночью, – и перечитывал одни и те же страницы в книжке, забытой Лизой, когда ночью, в странном спокойствии, ничуть не заботясь о том, что вот-вот может войти жена или дочь, его любимая молча собирала и складывала свои немногие вещи.
Книга называлась «Лисьи чары», и это были рассказы китайца, жившего триста лет назад. Пу Сун Лин свидетельствовал, что все красивые девушки и женщины – на самом деле лисы. Молоденьких лисичек неземной красоты в сотни раз больше, чем старых лис, и в тысячу раз больше, чем лисов. Студенты в исступлении хватают таких девушек, втаскивают к себе в постель и «доходят с ними до дна и высот любовного бесчинства». Каждую ночь держат они в объятиях своих любимых и все не могут утолить свою страсть… Счастью всегда мешает препятствие: людской суд и злая молва, законная жена или ревнивый завистник, а иногда и неожиданный вред, который наносит роман с лисицей здоровью мужчины: длительный сексуальный союз с оборотнем ведет к истощению. Но иногда, – говорил старинный текст, – лисицы сами разрывают счастливый союз и исчезают – значит, подошло их время…
Он читал и читал и наконец понял, о чем были эти сказки. В разных сюжетах повторялось одно и то же: тайная любовь, запретная любовь, а главное – просто мечта о совершенной любви…
«В наши дни, – говорилось в книге, – лисиц-оборотней стало меньше. И не потому, что исправились нравы, а потому, что мало осталось лисиц…»
* * *
Игра была замечательно интересной. Ло наслаждалась каждой минутой, и лишь иногда мешало воспоминание: она так красиво спускается вниз по ступеням в своем чудесном цыганском наряде, и все напрасно! Никого! Пустота!
Странное это чувство – не то пустоты, не то тревоги, а может, просто тоски по ускользнувшему, несбывшемуся – приходило к ней и теперь. Но не задерживалось: так, мгновенный укол, почти незаметный, будто булавка, забытая в роскошном новом платье.
Перелет из Сан-Франциско в Чикаго, а оттуда в Москву был сплошное веселье. С Джимом не то что с матерью: никаких забот, никакого напряжения. А в Москве стало еще забавней: во-первых, она должна была решить – спать с ним или не спать. Решение предоставлялось ей, Джим так и сказал. Она уже взрослая, в ее возрасте пора определять главное в своей жизни и делать это самой. Самой и отвечать за свои поступки.
Она боялась. Пока только осматривалась: Джим привез ее в смешную квартирку где-то на окраине, в одном из тех районов, где она никогда и не была. Их называют «спальными», – Джим говорит, это потому, что тут все друг с другом спят, ведь заняться в этих пустынных бетонных пространствах людям больше нечем. Квартирка такая крохотная, хоть и двухкомнатная, и есть в ней все, что полагается для настоящей: «коридор», ванная – ой, смех один! – и «туалет». Чтобы сделать свои дела, приходится пятиться задом, словно заползая в свою раковину. Очень прикольно.
Джим просил ее ответить на звонки матери и не врать. Она так и сделала, только на один вопрос пока не смогла ответить: когда вернется.
Это была вторая проблема. Ее тоже предстояло самостоятельно обдумать и поступать соответственно. Дело было в том, что Джим не собирался задерживаться в этой квартирке. У него были деньги, и он отправлялся на поиски своего будущего дома. Прямо сегодня. Сейчас. А жилье готов был оставить ей – бесплатно, конечно, и на сколько она захочет. Да, этот Джим! Как же ей повезло! Возможно, – говорил он, – ему придется переночевать тут еще несколько раз, пока не найдется дом – Дом, – вот как произносил он это слово!
И она решилась на самостоятельную жизнь. Деньги, конечно, будет брать у матери, пока не найдет работу в офисе или дизайнером, – ей ведь много не нужно! Тем более за квартиру не платить… Точнее, тем менее! И поступит учиться на вечерний. В МГУ, на искусствоведа. Или в РГГУ, на худой конец. Отец поможет.
Вот такой клевый план. А что? Прикольно!
И жажда жизни – новой, своей, настоящей – наполнила Лолу, как пузырьки – шампанское.
Джим, целиком сосредоточенный на своем Доме, не слишком пока рвался соблазнять ее, и она решила первый вопрос так: отложить. Отложить до невозможности откладывать. Или еще до… А вдруг она встретит свою любовь? Сегодня, выйдя за яблоками? Без яблок жить она не могла. Завтра, в метро? В метро! Это просто супер, метро! Неужели и к этому аттракциону она когда-нибудь привыкнет? Или встреча ждет ее в университете – на лестнице, как тогда, в Сорбонне?
Лола уже оделась и смотрела на себя в зеркало у двери, готовясь выйти на неизведанные просторы Текстильщиков и заодно купить яблок и обезжиренного творога, когда в замке повернулся ключ. Вернулся Джим?
Дверь открылась. Напротив нее, через порог, стояли двое.
«Он!» – Лола уронила сумку. Алису она не узнала.
«Она!» – понял Саша Огнев и обнял свою Донну.
Алиса вздрогнула, будто повеяло холодом, и сказала привычно:
– Мадемуазель? – хотя была в родных Текстилях, где привыкла к другому, типа: «А это что за зверь? Подруга, ты чья? А ну, вали отсюда!»
– Я – Алиса Деготь, хозяйка этой квартиры, – продолжала она улыбаясь. – Вы не скажете, как ваше имя и нельзя ли поговорить с моим отцом? Он тут остановился, просил за ним зайти. Он еще здесь или мы разминулись?
Лола пробормотала что-то невнятное. Парень почему-то не смотрел ей в глаза, как прежде, на лестнице Сорбонны, а обнимал рыжую молодую даму – так Ло пришлось определить это недоступное и прекрасное, безусловно светское создание. Все пропало, – думала она. Ведь такие вещи понимаешь сразу.
– Разрешите, мы войдем? – сказала наконец Алиса, устав стоять на пороге. – Я хотела показать Саше свой родной дом.
Ло оставалось только посторониться. Из коридора, где она опустилась на шаткий стул у зеркала, все было отчетливо слышно. Да от нее никто и не пытался ничего скрыть. Даже напротив.
– Вот он, мой диван, – говорила дама. – На нем я пролежала весь тот год, что болела. Книг у меня нет, все брали в библиотеке. Ложись сюда, головой в угол. Смотри, отсюда видно окно, а в него – кусок стены, дерево – это ясень, еще вон тот скат соседней крыши и немного неба. Утром мелькают тени птиц, ночью встает месяц, и у самого его уголка – одна звезда, словно родинка у прекрасных губ. Вот и все. Собственно, здесь нечего больше показывать. Я сюда никогда не вернусь.
– Мадемуазель? – позвала она громко.
И Ло послушно возникла в дверном проеме, словно служанка.
– Мадемуазель, вы можете распоряжаться этой квартирой так, как условились с отцом. Мы с ним увидимся сейчас в другом доме, встреча уже назначена, и я подтвержу свое решение. Скажу, что познакомилась с вами и не против, чтобы вы тут… остановились, жили, посещали… Ну, словом, как вам и ему будет угодно. И удобно.
И, странно улыбаясь – то ли коварно, то ли смущенно, – она попрощалась, Саша – теперь Ло знала его имя – откланялся и вышел следом. Дверь захлопнулась.
Только тогда барышня поняла, что это была за улыбка.
Рыжая дама улыбалась торжествующе.
* * *
В вагоне метро, быстро миновав заплеванные остановки, ларьки и рынки своей родной стороны, Алиса сидела рядом с Сашей. Он был задумчив и молча держал ее за руку. «Вот и прекрасно, – думала Алиса. – Но как же все складывается! Нет лучшего сценариста, чем сама жизнь… Пусть эта девочка займет мое место – оно и в самом деле ее, не мое. Пусть поживет на свалке жизни, среди крыс, не все же там, на высотах». Впрочем, Алиса не знала подлинного имени дома Мергеня – «Унитаз». А знала бы, так еще больше удивилась бы судьбе – непревзойденному мастеру сюжетов.
Они встретили Джима у подъезда «Зоны К» – он ждал их на лавке. С юго-запада задувал ветер, гоня над рекой рваные тучи, и в просветы проникали бело-золотые лучи далекого ноябрьского солнца.
– Что с тобой? – спросила дочь. – Ты не заболел? Замерз? Нет? Красный какой-то…
– Здоров, как никогда. Только очень… Ты понимаешь, трудно выразить… Сам не понимаю. Побродил тут вокруг, пока вас дожидался, – дошел до Панорамы, посмотрел сверху на город, на реку, прошелся по аллеям… И вот – взволнован, очень взволнован. Так давно здесь не был – на Воробьевых горах, у этого здания… Да и был ли когда? Уж и не помню. Другое вспомнил, Алиса. Другое… И так ясно!
– Ну, пойдем, расскажешь. Будем пить чай, и расскажешь. И про твои планы. Не слишком резко изменились, а? Что случилось?
Они пили чай за круглым дубовым столом, из фарфоровых чашек начала века – самого короткого, Серебряного.
– Так что ты вспомнил? – Алиса уже рассказала о сюрпризе в Текстильщиках как о совершенном пустяке и готова была перейти к главному. К тому, что для нее было главным. И для отца, она знала.
– Вспомнил, когда у себя в Люблино голубей гонял, парней видел из МГУ. Студентов тогдашних. Видел, да, именно видел. Они с нами не якшались. Другая была компания. А я смотрел на них, смотрел… Что-то теперь с ними стало?
– Кто знает, – протянул Саша. – Это по факультетам. Кто с естественных, вот как мои родители, почти все в науке. Кто не спился, не пустил себе пулю в лоб, не помер от сердца, – те в науке. Даже кто уехал. А кто с гуманитарных – там другое.
– Ну, да ладно. Не в этом дело.
– А в чем? – спросила Алиса.
– Я приехал с деньгами. Хотел купить дом. Ну, то есть дом – отдельный. С участком. Поместье. Маленькое поместье. Сначала – в Штатах. А потом понял: только в Москве. Приехал, подумал – вижу, мне нужна квартира. Поместий в Москве мне не надо. Это мне не по деньгам. Но самая лучшая квартира в самом лучшем доме Москвы – годится. Да, только в этом городе, ведь здесь я гонял голубей на окраине – в пыльной, грязной, блатной дыре, в Люблино. Не в Америке же!
– А я уже купила, – не выдержала Алиса. – Только что!
– Ты?! А, ну да, конечно, у тебя гонорары… Почему бы и нет… А где?
– На другой стороне реки, на набережной. Отсюда, из кухонного окна, крышу видно. Хочешь посмотреть?
– А то?
И они пошли в кухню. Джим увидел наконец крышу, и, кажется, ту самую, которую ему показывали.
– Здорово, – сказал он, не отрываясь от вида за окном. Тучи неслись быстро – медленнее, чем в Париже, но все же летели, а не висели над рекой. Темным золотом вечности отсвечивал в последних закатных лучах купол храма. Вся Москва лежала у ног.
– А тут кто живет? Родители?
– Мать здесь жить больше не будет, – ответил Сашка. – Не хочет. Отец – тоже. Они ученые, один в Костромской губернии – по волкам, другая теперь в Звенигороде – по лисицам. А вообще это прадеда квартира. Моего прадедушки. Ну, и прабабушки. Потом – отца с матерью.
Джим молчал. Смотрел вниз, на город.
– А продайте ее мне, – сказал он тихо и напряженно. Видно было, что он не шутит. – Это как раз то, что мне надо. Самый лучший дом Москвы. Царь домов. Знаете, была когда-то такая детская игра – «царь горы»… Я тут себя чувствую выше всех, как на крыше мира. И вокруг – все эти парки… Райский сад.
– И хотели бы – не сможем. – Сашка развел руками.
– То есть?
– А она не наша. Ведомственная. Принадлежит университету.
– Так теперь же все давно приватизировано!
– Только не у нас. Приватизировать, менять, продавать – все запрещено. Можно только жить. Вот так.
– Жить? До каких пор?
– А пока все не помрут. Дальше как будет, не знаю, но пока так. Может, ее завтра отберут, а родителей переселят. Они этого боятся с тех пор, как я себя помню.
– Лет двадцать уже?
– Я себя помню лет с двух. Шестнадцать, значит.
– Так, значит, все это ваше, пока вы живы?
– Ну вроде бы.
– Отец! – сказала наконец Алиса. – А ты думаешь, иначе бывает?
– То есть? – опять не понял Джим.
– Ну, вот ты хочешь дом. Ты думаешь, ты… тебя не станет, а дом будет твой?
– Господи, Алиса! Ведь и… вправду…
– Ну, вот и все. В могилу ведь его не заберешь. Все наше, пока мы живы, а там… Может быть, только воспоминания… Может, твоя душа так и будет вечно жить в том самом доме, который ты выбрал. Но…
Джим отвернулся от окна – рывком. Прошел, не оглядываясь на них, в комнату и снова сел за стол. Опустив голову, смотрел на дубовый стол и молчал.
– Послушай, – сказала Алиса и погладила его по плечу. – Ну, что ты?
– Хотите, я свяжусь с родителями и вы тут будете жить? – спросил Сашка. – Сколько хотите! Вдруг они согласятся? Сдавать они ничего не собираются, вообще об этом не думают. Бог их знает, о чем они вообще думают, мои родители. А я не могу и не буду этим заниматься: вдруг им понадобится переночевать? Или отец захочет вернуться, или мать, или оба сразу? Кто их знает! Или, не дай бог, заболеет кто…
– Нет, парень, – сказал Джим. – Если нельзя в этом доме, то мне ничего не надо. Все. Забудь.
– Ну, вы тут все равно оставайтесь, – сказал Сашка. – Или вы… хотите в Текстильщики?
– Боже избави! Пусть эта Лолита там сама… Как хочет. Если меня не будет, Алиса, ключи пусть отдаст тебе, когда надумает. Если, конечно, вы не соберетесь сдавать тамошние апартаменты.
– Нет, пускай, – сказала Алиса. – Только вряд ли она там одна долго протянет… Без родителей-то… Ведь работать надо. В таком статусе они ей денег на жизнь не дадут, я думаю.
– А, все равно, – сказал Джим. – Вы сейчас собираетесь куда? В магазин там или что? Я подожду.
Продукты были нужны. В доме кончился даже кофе. И Джим остался один. Один – в доме, который нельзя было купить. В доме, который никогда не станет его Домом.
Джим снова подошел к окну в кухне – единственному, из которого была видна вся Москва. Смеркалось, и бусы фонарей засветились вдоль набережных, над мостами и магистралями. Подсвеченные мертвецким сине-зеленым светом, высились башни шести остальных высоток.
Но другие были ему уже не нужны. «Это как с женщиной», – подумал он. У него бывало так с женщинами, но редко. Да нет, не редко. Только однажды. Давным-давно, и – однажды. В этом-то все и дело. Больше так не будет – это он знал наверное. Ту любовь и ту тоску он сумел пережить, но не в эту ли, новую, тоску она превратилась? Не в любовь ли к несуществующему Дому?
«Да, – думал он, смотря вниз, в темную пропасть восьми этажей, – да. Вот так. И что мне теперь с этим делать?»
Он взглянул на рамы. Старые, деревянные, некрашеные, темные, они едва удерживались прогнившими, расшатавшимися шпингалетами. А подоконник был серого мрамора. Вот какой дом.
«Нет, – подумал мужчина и поднял руку – не для того, чтобы взяться за раму и встать на мраморный подоконник. Не для этого – просто чтобы вытереть пот со лба. – Нет! – сказал он себе и стряхнул влагу с руки. – Я еще покручусь!»
Не торопясь, вразвалку, как привык ходить по палубе, он вернулся в комнату, покойно и удобно поместил свое прекрасное мускулистое тело в шаткое профессорское кресло и вынул из кармана мобильник.
Пробежался по адресам и остановился на номере возможного заказчика.
Просто пришла пора новой яхты.
* * *
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.