Текст книги "Заветное желание"

Счастливый билет

У Вики закружилась голова. «Не может этого быть!» – прошептала она, выпустив из рук цветной лоскуток бумаги. Он упал на пушистый ковер, став едва заметным на фоне пестрого узора. Радиоприемник продолжал распевать новый хит, соседка по общежитию гремела кастрюлями на кухне.

Ошеломленная девушка никак не могла прийти в себя. Она подняла лотерейный билет и еще раз перепроверила цифры. Сомнений быть не могло – главный приз принадлежал ей. Самая обыкновенная студентка – золушка из пресловутой глубинки – в одночасье становилась принцессой. Вчера, смеясь и шутя, она взяла этот билет вместо сдачи, покупая журнал в ларьке. Вика никогда не верила в случайности.

Солнце светило веселей, мутные лужи, обдававшие серыми брызгами, больше не раздражали. Мир казался другим: полным удивительного, загадочного будущего. Каким оно будет? Телефон не умолкал: мама убеждала потратить деньги на учебу, папа – купить хороший автомобиль, друзья советовали положить денежки на депозит.

Сжимая в руках заветную банковскую карту, Виктория пыталась понять, чего же ей хочется больше всего. Она твердо решила никого не слушать – раз уж ей попала в руки жар-птица, так и отпустить на свободу ее надо по-особенному, чтобы запомнилось на всю жизнь. Банального решения ожидать не приходилось – сердце Вики буквально выскакивало из груди. Хочется полета! Да и кому его не хочется в девятнадцать лет? Незабываемые путешествия, выступления собственной музыкальной группы, дорогие украшения, роскошный автомобиль… Все эти образы проносились в голове со скоростью света.

Виктория была взбалмошной девчонкой, способной на самые невероятные поступки. Чего только стоило ее увлечение прыжками с парашютом! В университете ее любимым предметом была философия, особенно восточная, да только выводы студентка порой делала такие, что седовласые преподаватели не могли удержаться от смеха. Но оценки все же не занижали, потому училась Вика неплохо.

Задыхаясь от нахлынувших эмоций, девушка не обратила внимания, что проходит мимо старинного Свято-Успенского монастыря, который недавно стал возрождаться. Настойчивый колокольный звон прервал ее сумбурные размышления. Большие белые апсиды собора отчетливо проступали сквозь густую листву столетних лип.

Раньше Виктория никогда не заходила в церковь – разве что побывала у подруги на венчании. Но тогда все вокруг показалось ей хоть и невероятно красивым, но не совсем понятным. Она не вслушивалась в слова богослужения, не дождалась проповеди. По ее мнению, если что-то не кажется ей очень занимательным, то и думать об этом не стоит. Светлое чувство после выхода из храма быстро развеялось, и случайная гостья больше не вспоминала о нем. А теперь почему-то ноги сами несли ее к высокому порогу.

«Я слышала, что бывают прозорливые монахи… Вот кто-нибудь из них и подскажет мне, что делать с выигрышем!»

Службы не было. В прохладном полумраке храма теплились лампады. Все уголки заполнял тяжеловатый аромат белых лилий, нарядным кружевом украшавших древний образ Богоматери. Вике стало тепло и уютно, как будто она приехала домой на выходные и ее встречает мама.

У подсвечника стоял пожилой инок в странном черном одеянии, усыпанном белыми надписями и изображениями. Монах еле заметно шевелил губами, не поднимая головы, и лишь изредка гасил мозолистыми пальцами догоравшие свечи.

Наконец девушка осмелилась к нему подойти. Ее щеки залились краской – она вспомнила, что на ней нет платка, а прямая юбка то и дело сверкает огромным разрезом, стоит сделать шаг. Но отступать было поздно.

– Батюшка, можно вас отвлечь на минутку?

Серые усталые глаза обратились к ней. Наверное, когда-то они были голубыми, как у Вики.

– Говори.

Ответ прозвучал строго, но голос оказался мягким, спокойным. Посетительница смутилась. Только теперь ей пришло в голову, что обращаться к праведнику с таким меркантильным вопросом не совсем удобно. Он ждал, не отводя от нее пристального немигающего взгляда.

– Понимаете… Я вот… В общем, выиграла в лотерею. Куда можно вложить деньги? Ну, так, чтобы не пожалеть…

Девушке было стыдно слушать свои слова. Будто к гадалке обращается, а не к старцу. Старец, однако, не рассердился. Медленно отвел взгляд. Может, ему вспомнился евангельский юноша, так же простосердечно подошедший ко Христу? Его вопрос был более уместным: «Как спастись?» Тогда ведь тоже пошла речь о материальных благах, которыми он владел. Как бы там ни было, инок задумчиво произнес:

– Что отдашь – то твое.

– Вы хотите сказать, что если я потрачу деньги на других, они останутся для меня в загробной жизни?

Собеседник едва кивнул. Идея пришлась Вике очень даже по душе, она ведь верила в вечную жизнь, правда, с точки зрения восточных сказаний – в ее голове постоянно был какой-то коктейль из различных религиозных доктрин.

– Спасибо! – на радостях выпалила она и бросилась к выходу. Что-что, а медлительность или рассудительность в перечень черт ее характера не входили.

– Подожди! – негромко окликнул ее старец.

Да куда там – она даже не оглянулась, может быть, и расслышала зов, но выслушивать пространные объяснения ей не хотелось. Ведь эти верующие так любят поучать. Главное, суть идеи она уяснила. Что же еще нужно?

Перед глазами уже возникали другие образы, совсем не похожие на бередившие ее воображение несколько минут назад.

«Конечно, я стану помогать бедным! Делать людей счастливыми – это же так просто и благородно, как я не додумалась до этого раньше? Все будут удивлены, в местной газете, а может быть и в столичной, появятся статьи о девушке, потратившей весь свой огромный выигрыш на благотворительность. Глядишь, и Артур с пятого курса обратит на меня внимание. Ведь он мне безумно нравится! В общем, как ни поверни – все во благо! А самое интересное – то, что я заведу свой блог в интернете! Назову его, например, “Вечные богатства” или нет, “Дворец в другом мире”! Буду выкладывать, что же я приобрела для вечной жизни сегодня – одежду, ужин в ресторане или мебель. У меня даже могут появиться последователи, с которыми я смогу соревноваться в подсчетах, кто из нас будет богаче в будущем. Вот только возмущение родителей придется потерпеть. Но я не сдамся! Ведь это же я выиграла, значит, и распоряжаться мне одной!»

К вечеру в сети появились задуманный сайт и страничка «Виктория дарит надежду!» Первыми постами на этих ресурсах были фото– и видеозаписи с телевидения, куда Вику действительно пригласили рассказать историю своего успеха.

– Я, нисколько не сомневаясь, сразу решила дарить людям исполнение их желаний, – напропалую врала с экрана красивая девушка в голубом атласном платье. Только непослушные кудряшки то и дело выбивались, и ей приходилось их поправлять.

– Говорят, вы строите какой-то таинственный воздушный замок? – с чуть заметной иронией спросила ведущая.

– Это же моя философская система, – с достоинством ответила гостья. – Сейчас я объясню ее суть…

Не выдержав длительного рассказа, переполненного рекламой сайтов, журналистка перебила:

– А как родные отнеслись к вашему решению?

– Они меня поддержали.

Виктории было горько вспоминать, что на самом деле мать назвала ее «дурындой», а отец до сих пор отказывается с ней разговаривать. Но все это меркло перед потоком новых впечатлений и увлекательных событий, заполнивших каждую секунду свободного от учебы времени. А родители, что ж, поругаются и простят, разве им впервой сталкиваться с причудами их непоседливой Викуси?

Миленькой Викусе, как любила называть ее мать, теперь не хватало времени, чтобы заглянуть на выходные домой, ведь просьбы сыпались на адрес благотворительной странички, как дождевые капли с листьев случайно задетой ветки. Иногда даже приходилось пропускать пары: надо было ехать в соседний город к школьнице из бедной семьи, чтобы успеть к выпускному подобрать наряд, или с утра спешить на праздник в детский сад – дарить малышам игрушки и сладости и слушать в ответ хоровое «спасибо!». Бывало, она оплачивала какому-нибудь подростку учебу по классу гитары и потом всю неделю просиживала в музыкальной школе, чтобы «проконтролировать» его успехи. Конечно, можно было бы просто переводить деньги на счета обращающихся за помощью, но тогда не было бы этого моря позитива, как она называла свои эмоции. Да и как же скучно без вездесущих журналистов! Почему они так раздражают других? Ведь это так приятно – находиться постоянно под прицелом камер, как кинозвезда.

В университете на ее пропуски смотрели сквозь пальцы: все-таки хорошее дело затеяла студентка. Пресловутый сайт постоянно обновлялся: «Сегодня я приобрела венское фортепиано», «Теперь в моей будущей жизни гостиную украсит домашний кинотеатр и фарфоровый сервиз». Записи сопровождались фоторепортажами с места событий.

В тот день Вика проснулась рано от громких всхлипываний. Их тяжелый звук упорно проникал в затуманенное сном сознание. Девушка с усилием открыла глаза. Плакала Эля – соседка по комнате. Уткнувшись в подушку, она пыталась заглушить рыдания, но это ей не удавалось. На подушке лежал мобильный телефон.

– Что с тобой? – Вика взяла подругу за руку.

Наконец добившись ответа, она разобрала из сбивчивой речи Эльвиры, что в ее семье случилось несчастье: у новорожденной племянницы нашли тяжелую патологию. Нужна огромная сумма для срочной операции.

– Да не переживай ты так, все будет нормально! – принялась утешать Вика. – Ты же знаешь, что я могу помочь! Вот только сейчас пойду сниму деньги.

Надежда, блеснувшая в глазах подруги, заставляла двигаться быстрее. Сердце больно щемило. Страшно, когда хрупкий огонек жизни гаснет, не успев разгореться. В шатре листвы резвились солнечные зайчики. Крохотная девочка никогда не станет стройной девушкой, идущей навстречу жаркому дню. Она никогда их не увидит. Нет, увидит! В сокровенных мечтах Виктории тоже жила такая же трогательная малышка-дочь.

Сначала она не поверила надписи на табло банкомата. «Это какая-то ошибка!» Но в кассе ей повторили недавно прочитанное. Лимит исчерпан. Вот так, потихоньку, незаметно, она истратила все, что имела! Но почему это случилось теперь, когда больше всего нужны деньги?! Девушка еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться прямо в отделении банка. Возвращаться в общежитие было страшно: как посмотреть в глаза, что сказать Эле?

Сама того не замечая, Вика пошла в противоположную сторону. В сердцах она выбросила карточку, и та, глухо звякнув, упала за ограду знакомого монастыря.

– Девушка, что вы делаете? – возмутился послушник, подстригавший газон.

Она не обратила внимания на его вопрос. В душе мелькнуло яркое осознание: нужно зайти в храм. Хоть свечку поставить, помолиться о здравии новорожденной, коль больше ничем помочь нельзя. Горе подружки больно ранило ее.

На этот раз прихожан в соборе оказалось столько, что она даже не видела алтаря. Слаженное, чистое как родник пение умиротворяло. «Богородице Дево, радуйся…»

Опустившись на колени, Вика тихо шептала нерешительные, нескладные слова своей первой молитвы: «Господи, помоги новорожденной девочке остаться в этом мире, где есть не только боль и страдания, но и безграничная материнская любовь, тепло родственных душ, радость, такое вот райское пение в храме Твоем». По щекам струились слезы, упорно убегая от отирающей их ладони. Кто-то осторожно тронул молящуюся за плечо. Она узнала прозорливого старца. В свете косых лучей, проникающих через приоткрытые двери, его лицо казалось таким белоснежным, что больно взглянуть.

– Батюшка, у нас горе…

– Знаю.

– Как? Кто вам сказал?

Старец молчал.

– Скажите, нельзя ли обменять все те богатства, которые я приобрела для другого мира, для выздоровления маленькой Вероники?

– А разве у тебя есть сокровища на небесах?

– Конечно! Но если вы обо всем знаете, то должны знать и об этом.

– На весах твоих добрых дел я вижу лишь горстку горячих слез, пролитых от всего сердца в молитве о здравии младенца Вероники. Остальные твои поступки свидетельствуют лишь о гордости и тщеславии.

Кольнула обида – Вика собралась было горячо возразить, но слова почему-то сами собой замерли на устах. Тщеславие… Какое странное, очень редко звучащее слово. Тщетная слава… А разве она не тщетна, если не может подарить пусть одну, но большую, нелицемерную любовь, не в силах спасти жизнь?

Девушка виновато молчала, опустив голову.

– Иди с миром, услышана молитва твоя.

Когда Вика подняла глаза, старца рядом уже не было. Она возвращалась назад действительно с миром. Этот мир вселила в душу вера в тихие, но такие твердые слова инока. Девушка замерла, слушая восторженную Элю, которая, запыхавшись от радости, сообщила, что в роддоме произошло недоразумение и у племянницы никаких заболеваний нет.

Нужно обязательно рассказать подруге обо всем. Но сначала вернуться в монастырь, поблагодарить чудесного старца! Ничего не объяснив, она побежала обратно. Но удивительного инока нигде не оказалось. Виктория попросила послушника познакомить ее с настоятелем.

Строгий иеромонах с длинной, начинающей седеть бородой внимательно выслушал ее рассказ.

– В нашей обители нет иноков старше пятидесяти. Впрочем, знаешь… В истории монастыря значится, что жил когда-то здесь благодатный старец Рафаил. Местные до сих пор приходят на его могилку попросить о помощи.

– Наверное, это был он.

Вике совсем не было страшно. Только слезы благодарности задрожали на ресницах. Совсем недавно она кричала родителям в трубку: «Не надо мне указывать, я уже совершеннолетняя!» – а теперь, сама себе удивляясь, тихо попросила:

– Научите меня, как правильно жить, отче.

И первым подарком отца Иоанна своей новоявленной духовной дочери стало небольшое, в потертом переплете, старинное Евангелие, по преданию, когда-то принадлежавшее старцу Рафаилу.

В интернете больше нет сайта с описанием «небесных богатств» Виктории. Из ее библиотеки исчезли книги о восточной философии. Только знакомые удивляются вовсе не этому. Они заметили, сколько доброты и тихого, похожего на мягкое сияние света появилось в этой чудной девушке, своей прической напоминающей веселого мультяшного львенка.

Встреча
По мотивам реальных событий

Осень, как всегда, плакала. Никто не знает о чем – может, искала на полураздетых ветвях фруктовых деревьев разрумяненные ею сочные плоды, а может быть, не могла догнать огромный лист, несущийся по встречной полосе автострады. Влекомый прерывистым дыханием ветра, он неудержимо рвался вперед, пока не прильнул к лобовому стеклу автомобиля. Дворники энергично пытались прогнать его вместе с брызгами начинающегося дождя, но он отчаянно цеплялся за них, как умирающий за последнюю надежду.

– Смотри, сынок, какой листочек! Такой яркий, большой! Наверное, виноградный, – прозвучало в салоне.

Сидящий сзади седой, осунувшийся человек в сером костюме покроя середины прошлого века пытался перекричать истошные вопли радиоприемника.

Водитель сделал радио погромче. Глухой голос раздражал его.

– Старый как малый, – недовольно пробурчал он.

Похоже, этот немолодой усталый мужчина, как и многие люди, еще не достигшие преклонных лет, искренне считал, сам того не замечая, что годы не отнимут у него ни ясности мысли, ни сил.

Отец не унимался, все пытаясь разговорить сына:

– Что-то ты невеселый сегодня. И вчера тоже был неразговорчивый. Что с тобой, сынок?

– Да все со мной нормально, тебе показалось! – скрепя сердце ответил собеседник.

Глядя на петляющее мокрое шоссе, Павел вспоминал свою жену Валентину.

Прохаживаясь по кухне в вечно измятом переднике с яркими экзотическими фруктами, она, плотно прикрыв дверь, возмущалась зычным голосом:

– Скажи мне, Пашенька, сколько я буду это терпеть? Рук никогда не моет, в ванную его вообще никаким калачом не заманишь. Кашляет постоянно, еще ребенка чем-то заразит! Помнить ничего не помнит: вчера чайник поставил – прихожу с работы, а чайник новый, эмалированный, черный уж весь. Да что там чайник, наши жизни под угрозой были!

Павел угрюмо молчал. Снова Валька завела свою песню: никак не может смириться, что старик теперь живет с ними. А то, что после смерти Павловой матери родительский дом они продали и на кухне сейчас красуется модный гарнитур из орехового дерева, достигает потолка белоснежный холодильник, да и, на худой конец, поблескивает этот самый злополучный чайник, ее ничуть не смущало.

Когда причитания стали невыносимыми, Паша заметил:

– Надо бы сиделку нанять.

Эти слова подействовали, как прикосновение огня к иссушенному зноем дереву:

– Твоей зарплаты едва хватает, чтобы ребенка прокормить, а ты еще о сиделке говоришь! Может, я ей платить буду из своего нищенского оклада кладовщика?!

Ребенок, белобрысый мальчишка лет шести, спрятав ложку под широкими полями тарелки с гречневой кашей, с интересом глазел на маму. Скоро ему пришлось пожалеть об этом:

– Ешь давай, кому сказала! Или ты думаешь, папа тебе что-нибудь более вкусное купит?

Павел резко встал из-за стола.

– Накормила, спасибо, хватит!

Он вышел, не прислушиваясь к возмущениям, сыплющимся вслед.

«В принципе, жену можно понять, – думал он, прибавляя скорость. – Я ведь прихожу с работы намного позже (урожайное время таксиста только начинается во второй половине дня), но и меня порой выводят из себя бесконечные дедовы истории о событиях сорокалетней давности, которые повторяются снова и снова, ведь он не помнит, что говорил пять минут назад, не то что вчера. Громогласно вещающий телевизор мешает уже не только нам, но и соседям, а невыключенная газовая горелка или кран и вовсе грозят катастрофой».

– Но не могу же я отдать его в дом престарелых, пойми ты! – иногда начинал защищаться не слишком заботливый сын. – Как на меня тогда посмотрят родственники, знакомые? Как на изверга какого-то.

У всезнающей Валентины и на это моментально находился ответ. Павел безропотно последовал этому совету.

«Мир не без добрых людей, – оправдывался он сам перед собой. – Мне нужно семью содержать, сына поднимать. Не могу же я допустить, чтобы Валька бросила меня и малой рос почти что сиротой».

Егор был долгожданным, поздним ребенком, вот и выпала ему печальная судьба быть постоянным козырем матери и идолом отца.

Для недалекого Павла все средства были хороши. После школы он пошел на свои хлеба, женился, родителей навещал редко. А они и не обижались, лишь передавали свежие овощи с грядочки для своего единственного ненаглядного сыночка.

Петра Трофимовича снова тревожили воспоминания.

– Знаешь, сынок, как мы с матерью твоей поженились? Она гордая была, румяная, что твоя роза, косы длинные, курчавые, а глаза черные как угли. Медсестрой работала – вся стройка к ней бегала: то одну болезнь себе придумают, то другую. А она только смеялась да прогоняла нас, малохольных. Мне трижды на предложение отказом отвечала. А я…

– Это все я уже знаю! – резко перебил его сын. – Послушай лучше музыку!

Но старик понял его замечание по-своему.

– Не слышал, говоришь? Так вот, подарил я ей среди зимы букет фиалок (в теплице своровал, душа моя грешная), так она наконец и согласилась. А когда ты родился – совсем другая стала. Смотрю, на цыпочках ходит, чтобы тебя не разбудить. Песни напевает, нежные такие, в жизни больше похожих не слыхивал! Любила тебя очень – отец смахнул сморщенной рукой слезу, опустил тяжелые, припухшие веки. Затем, словно преодолев вязкую дрему, стал продолжать:

– Ты крохотный был, голубоглазый. Бывало, сяду рядышком и разговариваю с тобой, ручки бархатные целую, а ты все смеешься, агукаешь.

Жаль, Павел этого действительно не слышал. Он изо всех сил пытался подпевать страдающей от любви певице, лишь бы вырваться из плена скрипучего отцовского голоса. Его не интересовало прошлое – знать бы, как наладить настоящую жизнь.

За окнами проносились раззолоченные октябрем деревья, узенькие улочки-близнецы придорожных поселков. Паша повернул к одному из них. Отец поминутно спрашивал, куда едем. Водитель с треском выключил приемник, резко затормозил. Старик в страхе ухватился за спинку переднего сиденья.

Рядышком красовалась церковь, голубая, с огромным куполом цвета переспелой пшеницы. В маленьком дворике в тени увешанных красными гроздьями рябин стояли скамейки. Кованая дверь была закрыта – вероятно, служба уже закончилась. Павел был рад этому. Лишние свидетели ему не нужны.

– Куда мы…

– В больницу, говорю же тебе! Ты все забываешь, вещи портишь, склероз у тебя! Лечить будем! Выходи.

– Лечить… – сразу поник Петр Трофимович; естественно, он не любил больниц. – Разве это больница?

– Выходи-выходи! – Павел уже открывал ему дверцу. – Посидишь на скамеечке, отдохнешь, а я отъеду – заправиться надо.

Через мгновение машина быстро скрылась в черном облаке грунтовки.

Старик сидел, растерянно осматриваясь вокруг выцветшими глазами. Он и вправду уже не помнил, кто его здесь оставил. Разглядывая сверкающий купол, он начал тихо твердить слышанную когда-то от набожной жены молитву: «Господи, Боже милостивый, спаси и помилуй сыночка нашего единственного…»

Выплывая из-под малинового крыла заката, над поселком сгущалась ночь.

* * *

Павлу снился отец. Хотя он старался не вспоминать о нем – приходилось разве что в первые дни, когда Егорка то и дело пытался выяснить, куда же подевался его любимый дедушка. Но этот сон всегда повторялся перед особо важными событиями. Он сидел, как и тогда, на скамейке возле храма в своем пропахшем нафталином сером костюме и еле заметно шевелил бледными губами. Паше хотелось разобрать его слова, но тщетно. Наверное, от этих усилий он и просыпался в холодном поту. Сейчас снова испуганно приподнялся на постели. Уходя, перед ним мелькнул полупрозрачный образ отца. Значительно поседевший и располневший за последние годы Павел, предварительно выругавшись, встал с кровати и крикнул возящейся у плиты жене:

– Валюха, грей завтрак, мне собираться пора!

Собирался он сегодня не к привычной баранке и дорожной пыли – его вызывали в поликлинику, мол, нужно пройти флюорографию.

– Навыдумывают себе чего-нибудь, а ты слушайся, теряй выручку за целый день, – ворчал он.

Но все же ехал – как-никак надо, да и врачи не отстанут, это уж точно.

День выдался по-настоящему погожим: обласканный теплом птичий хор весело перекликался среди крошечных свежих листочков, изменчивый свет скользил по сверкающим лужам. Павел не тратил времени на созерцание улыбающейся природы, главное успеть на прием к врачу до обеда, а там вечерком еще и подзаработать можно.

Врач был серьезным пожилым человеком. Неспешно сняв очки, он устало поморгал, облокотился локтями о стол. Было что-то загадочное, неведомое Павлу в его взгляде: то ли затаенная грусть, то ли какие-то тягостные размышления.

– Вы женаты?

Пациент ожидал вопросов о курении, питании, работе, но только не об этом.

– Да… – растерянно проговорил он.

– Дети есть?

– Сын, десять лет. А почему вы спрашиваете?

– Ну… – замешкался доктор.

Поднял большую прозрачную черно-белую пленку, еще раз внимательно посмотрел на нее против света.

– Говорите уже! – возмутился Паша. – Мало того, что я в очереди на этот ваш снимок полдня простоял, так теперь еще часами любоваться им должен!

Терапевт с легким удивлением взглянул на него.

– Ну что ж, скажу вам как мужчина мужчине, раз вы так уж кипятитесь. Спешить вам сейчас никуда не надо, стоит начать заботиться о здоровье. Болезнь у вас серьезная.

– Да ничего у меня не болит! Разве только кашляю по утрам, да и то изредка.

– Вы знаете, что такое онкология?

Ошеломленный Павел с минуту помолчал.

– Вы хотите сказать, что…

– Да. И лечению, если честно, уже не подлежит. Я бы, во всяком случае, не советовал вам тратить на него остатки здоровья и деньги. Лучше провести несколько счастливых месяцев в окружении родных людей, уделить внимание сыну. Только я вам этого не говорил, мой врачебный долг предписывает иное, – мельком взглянул на дверь.

Весь кабинет – от устланной белым кушетки до герани на подоконнике и широкого, заваленного бумагами стола – превратился в калейдоскоп. Уши отказывались слышать, глаза упорно закрывались… Может быть, это просто очередной кошмар?

Резкий запах нашатыря привел больного в чувство.

– Тише-тише, успокойтесь, вы же хотели услышать правду.

Правда ударила Павла свинцовым обухом. И он нес этот тяжелый обух домой в виде желтоватой бумажки, исписанной крайне неразборчивым почерком.

Теплые и умиротворяющие дни в кругу семьи, предрекаемые врачом, так и не наступили. А может, и наступили, только выглядели они по-другому: стакан воды, который нужен был Павлу, чтобы запить таблетку, летел через всю комнату и, коснувшись стены, рассыпался на мириады брызг сверкающего стекла.

– Разве я нанялась тебе воду с утра до вечера носить? Я, между прочим, устала после работы. Это только ты у нас теперь человек независимый!

Павел не сообщил жене свой настоящий диагноз. Но и судя по серому, осунувшемуся лицу, резко наступившей худобе и почти постоянной одышке она не могла не понимать, что будущее не предвещает ничего хорошего.

– Я болею…

– Сколько можно болеть? Притворяешься небось!

Паша посмотрел на широкое, властное лицо жены. Он никак не мог вспомнить, почему много лет назад оно казалось ему красивым. Небольшие глаза-бусинки, длинный прямой нос, слегка выдвинутый подбородок. Но, с другой стороны, с ней жилось не так уж плохо. Валя с легкостью решала любые проблемы, и ее решения так или иначе все-таки приносили пользу семье. А все, что после тревожило совесть, Павел списывал на жену, как Адам на Еву: ведь она все равно пилила бы и в конце концов добилась бы своего.

Справедливости ради нужно сказать, что у Валентины не всегда было плохое настроение. Например, в один из особенно жарких июльских дней она заботливо принесла мужу ароматную горсть свежей малины и, присев на край кровати, начала издалека:

– Пашенька, знаешь, я и вправду вижу, что со здоровьем у тебя не все в порядке. У меня есть к тебе предложение.

– Какое? – безучастно спросил Павел.

Он лежал, не поднимая век, прячась от слепящего света.

– Не поехать ли тебе к своей двоюродной сестре? Живет она в горах, бизнесом занимается, наверное, нашелся бы лишний домик для отдыха.

– С чего это ты вспомнила о ней? Ты же знаешь, что мы давно не общаемся, разве что перезваниваемся по праздникам.

– Надо же когда-нибудь налаживать родственные связи.

– Что, на курорт захотелось?

– Нет, я не поеду с тобой. Нужно Егорку в лагерь собирать.

Павел приоткрыл глаза и с удивлением взглянул на жену. Что это с ней? Раньше каждое лето случались истерики: хочу в Крым, хочу в Турцию.

Громко хлопнула дверь, запыхавшийся Егор вбежал в комнату. Последнее время он нечасто заходил к отцу – то с друзьями во дворе играет, то за компьютером сидит.

«Наверное, там ему интересней, чем со мной, стариком, сидеть», – смиренно оправдывал Павел сына, но сердце все же больно, неумолимо щемило. Еще совсем недавно Егор ни дня не мог прожить без папы, по вечерам на радостях сбивал его, усталого после работы, с ног.

– Вот видишь, сынок, папу твоего из дома выгнать хотят, – горько пошутил он.

Прямодушный, незамедлительный ответ ребенка ударил Павла еще сильнее, чем известие о болезни.

– Я знаю! Дядя Толя, новый мамин друг, давно уже говорит, что ты нам только в тягость. А без тебя мы заживем все вместе весело и богато!

Валя бросила на ребенка испепеляющий взгляд, но было уже поздно.

– Ясно, – сухо сказал Павел. – Я уйду сам, не беспокойтесь.

Валентина бурно оправдывалась, пытаясь его остановить: «Вредный мальчишка все выдумал», «Я же как лучше хотела».

С трудом поднявшись, в домашнем спортивном костюме, Паша медленно вышел из дома. Почему-то отчетливо осознавалось – жена искать не будет. Как и избалованный сын. «Зачем травмировать ребенка видом своих страданий?» – снова стала нашептывать привычная слепая любовь. Но он все же бросил в почтовый ящик адрес места, куда его безраздельно влекло.

Еле волоча ноги, бледный ослабевший мужчина шел по выжженной солнцем земле. Выжженной, как и его душа. Чувства стали пресными и желтыми, как трава на обочинах и сухая дорожная пыль, по которой не раз приходилось ему колесить на любимой машине. Ни о чем не думалось, ничего не хотелось. Только снова перед глазами возникал образ брошенного отца. Он опять шевелил губами. На этот раз Паше удалось разобрать несколько слов. «Господи, Боже милостивый…»

Когда Павел нащупал в кармане завалявшиеся деньги, на его лице мелькнуло нечто, напоминающее радость. Он махнул рукой проезжающему таксисту.

– В поселок В-ково. К храму.

Солнце стояло высоко, совсем не так, как несколько лет назад, и опаляло все еще зеленые клены невидимым, но жгучим прикосновением. Доехали они за несколько минут – почему же тогда казалось, что везти отца пришлось долго, невыносимо долго?..

А возле церкви ничего не изменилось. Скамейки по-прежнему прячутся под навесом нагибающихся рябин. Только теперь там никто не сидел. Женщины поливали пышные венки петуний, заполнявших большие каменные вазоны. Поглощенные работой, они не сразу поняли, что мужчина о чем-то спрашивает.

– Вы что-то хотели? – отозвалась одна из них, поправляя белый платочек и забавно щуря глаза от света.

– Около четырех лет назад здесь потерялся один дедушка. Он ничего не мог сказать о себе. Вы не помните такого случая?

– Нет, – начала было молодая собеседница.

Прихожанка постарше, в цветастом платке, перебила ее:

– Да, да, помню. Батюшка тогда вызвал полицию, и общими усилиями устроили мы дедушку в ближайший дом престарелых. Да только не прожил он там и двух недель – помер, горемычный, Царствие ему Небесное, – перекрестилась она. – Перед смертью все время повторял, как в бреду: «Господи, Боже милостивый, спаси и помилуй Пашеньку!» А кто такой Пашенька – узнать никак не удавалось.

Павел стоял, глотая слезы. Он удивлялся тому, что все еще жив, ведь услышанное острием вонзалось прямо в душу, стиралась тонкая грань между болью душевной и физической.

– Похоронили его здесь, на местном кладбище. И рябинку такую же, как у храма, посадили. А объявления в газеты продолжали давать – авось откликнется кто…

Павел прислонился воспаленным лбом к высокому гранитному распятию. Над могилой отца раскинул руки, раскрывая Свои объятия, любящий Христос. А холмик заплела длинными, цепкими побегами ежевика. Крепко сжимая подножие креста, Паша рыдал, отчаянно прося прощения. Сам того не замечая, рассказывал отцу о своем горе, позднем прозрении, и так хотелось услышать в ответ глухое старческое: «Что-то случилось, сынок?» А Христос смотрел на пришедшего ясным, умиротворяющим взглядом. Он был Сама Вечность. И Павел стал просить у Господа помилования его отцу в том мире, а себе, грешному, пока еще в этом.