Текст книги "Золотошвейка"

Пока я отмокала в ванне, пытаясь успокоиться и переосмыслить произошедшее за последние дни, служанка принесла платье, глянув на которое, я просто ахнула.

Сам по себе голубой атлас выглядит не слишком выигрышно, но стоит правильно украсить его вышивкой и кружевами… Это был именно такой случай. Неизвестная мне мастерица постаралась на славу и вызвала искреннее мое восхищение. Не один раз я вышивала подобные платья для других, но впервые мне предложили его надеть.

Иолль был слишком добр ко мне, и не хотелось огорчать его. Я безропотно позволила служанке уложить мои волосы, но поданные украшения надеть не решилась: такое богатство не по мне. Довольно и платья. На один вечер. Выдержу.

Граф Катэрскир рассыпался в комплиментах, отчего мне хотелось ткнуть его в бок и заставить прекратить нести чушь, и волновался, как мальчишка, показывая мне дом. Заодно я убедилась, все ли готово к завтрашнему раннему отъезду, из-за чего нам пришлось спуститься в конюшни. А еще мы долго рассматривали карты в библиотеке: мне непременно нужно было увидеть, как далеко находимся от Кермиса. Оказалось, не далеко. «Если с рассветом выехать, к ночи доедем, – авторитетно заявил Иолль, залпом выпивая бокал вина, – правда, лошадей нужно сменить вот здесь, иначе… А если не спешить, то можно переночевать вот здесь… Ах, спешить?»

Потом мы сидели по разные стороны длинного стола в окружении сверкающего серебра и тончайшего стекла. Свечи порхали огненными бабочками и роняли блики на полировку стола. Поздний ужин затянулся, и с каждой минутой я мрачнела все больше и больше.

Не думаю, что в привычках у графа Катэрскира была чрезмерная любовь к вину, скорее, обстоятельства заставили его потерять контроль, но вряд ли трезвый Иолль поведал бы мне столько интересного, сколько соскочило с его хмельного языка. Мне оставалось только задавать правильные вопросы и поощрять дальнейшее словоизвержение.

– Я считал его своим другом, но после Дуорма он редко отвечал мне тем же. А последнее время и вовсе…

Когда? Лет пятнадцать прошло. Он появился в Академии, парень без роду-племени, худой, чернявый, сущий волчонок. Я-то в то время был не лучше, мальчишка совсем, мы спелись быстро. Такую обрели славу, что, случись какая каверза, все нас винили – виноваты или нет. За парочку небезобидных розыгрышей Хеда чуть было не исключили из Академии, да ему и горя мало. Ему все прощали – умница был, каких мало. Маг с Высшим талантом, как говорили. Сначала нелюдимым был, каким-то озлобленным, а потом отошел. Оказалось, натура у него незлобивая, любил жесты великодушные, честный до безобразия и при всем том скрытен, как захлопнутая ракушка. И все равно его все любили. Он удивительно умел притягивать к себе людей, а ведь совсем не стремился к этому. Это мы, глупые мотыльки, вьющиеся вокруг его огня, бились за место рядом с ним, а он… Он и пальцем не шевелил, чтобы добиться этого!

А я всегда был в его тени. В наших проказах мозгом был он, а я – руками, исполнителем. В магии – тем более. Я никогда не был равным ему – ни тогда, ни… сейчас. Это я называл его другом, но сомневаюсь, нужен ли был ему хоть когда-нибудь друг. И знает ли он вообще, что такое дружба. Я ему все прощал, как и положено хорошему другу. Только одного долго простить не мог, но и с этим смирился – что его, а не меня выбрала Элена. Они даже были счастливы. Около года или больше. А потом… Потом их бесконечные скандалы стали предметом местных басен.

Он всех менял, кто к нему прикасался. Пока трепещешь крылышками, он тебя замечает, а как крылышки-то сожжешь – разве есть ему до тебя дело? А потом и сам в себе сгорел. Догорает. И жалко, и… предсказуемо.

Откуда взялся? Никто не знает. Про отца как-то обмолвился, мол, убит жестоко, да о матери сожалел, что умерла слишком рано. Но больше о них никогда не говорил: он был одержим своей тайной. Он и в Академию пришел ради того, чтобы разгадать ее. Хоть Хед и не признавался, а магом он был потомственным, от рождения, это сразу заметно, а потому ему учиться было – что орешки щелкать. Но эта злосчастная тайна его погубила. Оставил бы как есть – и не случилось бы того, что случилось.

Что за тайна? Не знаю точно. Рассказывал что-то о наследстве рода Терми… или Деррме? Никогда о таком не слышал. Говорил, что отец перед смертью оставил ему особый талисман, только вот в чем смысл его – сказать не успел. Я помню этот талисман: диск с ладонь, квадратная дыра посередине, а по краям – непонятные знаки или буквы, тяжелый такой, черного металла. Куда сейчас делся? Не знаю. Хед возился с этим талисманом несколько лет, а потом что-то случилось – и больше своими секретами со мной он не делился. Он стал все больше уходить в себя, неделями безвылазно сидел в алхимической лаборатории, потом и вовсе исчез на пару лет. Появился опять незадолго до Дуорма, озлобленный, циничный. Я даже не поверил, что человек может так измениться.

Потом был Дуорм, об этом ты знаешь. После этого Хед еще больше ушел в себя и замкнулся, отгородился от всех, заперся в своем новом замке и сделал из него неприступную крепость.

– Зачем?

– О, – криво усмехнулся Иолль и его красивое лицо исказилось от ненависти, густо смешанной с презрением, отвращением и болью, – он не хотел делиться своим секретом, о котором кое-кто прознал. Он решил остаться единственным обладателем его. О, хитрюга, он все просчитал! Но разве можно нас осуждать за это? Когда тебе двадцать, жизнь кажется полноводным ключом, кипящим, бурлящим… А к сорока ты уже задумываешься над тем, что долгая молодость, которую дает магия, вот-вот закончится и ты резко состаришься. В шестьдесят ты уже старик, ибо магия заберет у тебя то, что давала с лихвой. Мы живем не дольше, чем обычные люди, а даже меньше, просто дольше сохраняем молодость. А потом ты вдруг понимаешь, что не в силах изменить этот идиотский порядок вещей и смерть на пороге…

А я разве не сказал? В его бесценной, уникальной крови бурлит эликсир вечной молодости, малышка Кэсси, концентрированный эликсир бессмертия. Самая вожделенная жидкость на свете. Он не может жить вечно, но может дать вечность жизни другим. Разве это не чудовищно? Он вот-вот умрет, а с ним умрет и его кровь, и она не достанется никому! Жадный ублюдок!

Я потрясенно молчала. Так вот из-за чего Хед Ноилин превратился в добычу, вот о какой гусыне, несущей золотые яйца, говорил когда-то Иолль! Все недомолвки, все намеки превратились в ясную и четкую картину того, что происходит.

Загнанный зверь… Тут уж поневоле начнешь смотреть на всех волком, если эти все жаждут выцедить твою кровь и дерутся за каждую каплю.

– Идем, – Иолль вдруг резко встал, опрокинув бокал. Крутобокое стекло жалобно звякнуло, отпустив остатки рубиновой жидкости на стол, и мерно закачалось, как испорченный часовой механизм – замедляя и замедляя ход.

Иолль немилосердно схватил меня за руку и поволок в библиотеку. Там он долго рылся в бумагах, что-то бормоча себе под нос, пока не нашел один рисунок.

Неизвестный художник очень искусно изобразил двух всадников. Горячие лошади остановились на минутку, в нетерпении продолжения скачки перебирая длинными ногами. С холма уходила дорога, теряясь среди пышных летних лугов. Двое молодых мужчин взирали на нас с высоты кипения молодости, силы и уверенности в себе. Один, светловолосый, ничуть не изменился с тех пор – все те же ясные глаза, все та же задорная мальчишеская улыбка. Он, Иолль, сейчас стоял передо мной, с болью вглядываясь в рисунок чуть ли не пятнадцатилетней давности. И именно это свидетельствовало о таланте художника, так правдиво изобразившего двух друзей.

Зато второй всадник изменился до неузнаваемости. Я находила лишь небольшое сходство с тем человеком, которого знала – овал лица, излом бровей, изящность тонкого носа и, пожалуй, гордая осанка. Но куда же делся этот открытый смелый взгляд? И какие невзгоды стерли эту загадочную легкую улыбку, полную силы и огня? О да, теперь я верила, что люди тянулись к нему. В его облике была какая-то удивительная притягательность, непонятная властность, что из двух друзей сразу же позволяла определить, кто кем верховодит.

– Видишь? – жалобно прошептал Иолль, горестно покачиваясь благодаря выпитому вину. – Я считал его своим другом, я верил ему. Но он даже со мной не захотел делиться. Он так боится отдать мне капельку своей крови, что предпочел считать своим врагом. А я… Я никогда его не предавал… В Дуорме это была ошибка…

Иолль вдруг отшвырнул рисунок в сторону и упал в кресло. Меня воротило от его слов, воротило от того, как легкомысленно пытается он распорядиться чужой жизнью, но он и вправду страдал.

– Мне жаль…

– Тебе жаль? – вскинулся Иолль. – Не надо меня жалеть! Ты его жалей! Пусть подавится своими секретами! Пусть сгниет на своем добре! И чем скорее – тем лучше.

– Тебе лучше пойти спать, – твердо сказала я, подходя, – завтра нам рано вставать, путь не близкий…

– Кэсси, – он внезапно привстал, схватил меня за руку и резко притянул к себе, – не оставляй меня, Кэсси. Я мечтал о тебе… Будь со мной… Навсегда…

– Пусти, ты делаешь мне больно, – я безуспешно пыталась освободиться: его пальцы железной клешней охватили мое запястье.

– Ты так красива… Ты знаешь, я ведь искал тебя, – жалобно заныл граф Катэрскир, заваливаясь обратно в кресло, – я говорил с твоим отцом, я обещал ему заботиться о тебе.

– Что? Ты говорил с моим отцом?

– Да, – пролепетал Иолль, широко раскрывая вряд ли способные сфокусироваться глаза, – я сказал, что люблю тебя и возьму в жены. А он дал свое благословение.

Потом Иолль все же сообразил, что сказал что-то не то, и попытался встать из кресла, смущенно отмахиваясь:

– Вообще-то, не так. Это я тебе должен был сказать… И вот, – он пошарил в кармане и достал кольцо. Протягивая его мне на раскрытой ладони, Иолль недоуменно смотрел на изящное колечко, явно соображая, зачем это делает.

С меня было довольно. От его откровений меня уже тошнило.

– Иолль, тебе нужно проспаться, – сурово сказала я, отодвигая его руку.

Граф растерянно поднял на меня жалобные глаза, но внезапно нахмурился и застыл, будто вслушиваясь.

– Элена? – вдруг сказал он. – Что ей от меня надо?

Пьяная бравада слетела с него, как сухие листья от порыва ветра. Он бросил на меня виноватый взгляд:

– Не уходи, ладно? Я узнаю, в чем дело, и вернусь, – и поспешно вышел. Обеспокоенным и почти трезвым.

Я предпочла бы уйти. Не только из-за того, что утром предстоит тяжелая дорога, но чтобы не возвращаться к прерванному разговору. Мне было не по себе.

Но вероятность где-нибудь заплутать и столкнуться с Эленой в коридоре пугала меня еще больше. И я осталась, внимательно и долго рассматривая брошенный Иоллем рисунок.

* * *

– Так вот в чем дело, – пропел сзади ненавистный голос, – у Иолля гостья, а я так некстати вмешалась. Прошу меня извинить, милая, я думала, что только у меня есть такая привилегия приходить к графу Катэрскиру в любое время дня и ночи.

Элена и не думала извиняться. Ее полный торжества голос напомнил мне детскую картинку о плутовке-лисе, забравшейся в курятник. И она собиралась вдоволь и с удовольствием пощипать чьи-то перышки. Меня она еще не узнала, и я с веселым ужасом ожидала того, что произойдет дальше.

– Хочу предупредить Вас, дорогая, граф очень непостоянен, – певуче сказала Элена, медленно приближаясь. Я спиной чувствовала ее злорадство, – быстро пресыщается, быстро забывает… Не успеете оглянуться – он опять вернется ко мне.

Элена неторопливо прошлась вокруг стола, обошла его, шурша платьем, и, наконец, повернулась ко мне лицом.

– Что? – оторопела она, всмотревшись повнимательнее. – Ты же… служанка! Золотошвейка!

Жаль, что это мгновение нельзя было навсегда остановить. Изумление, написанное на ее лице, было лучшим подарком сегодняшнего вечера, но слишком недолгим.

– О да, ты изменилась, служаночка со строптивым языком, – с ледяным спокойствием сказала Элена, сощурив глаза и многообещающе улыбаясь, – всего лишь платье с чужого плеча, а сколько гонору. Что ж, пусть Иолль поразвлекается. Иногда потаскушки из низшего общества – приятное разнообразие для молодого сильного мужчины, но не надейся, что долгое. Он выкинет тебя уже завтра.

Я не собиралась «развлекаться», и даже «потаскушку» с трудом, но проглотила, а вот за Иолля мне стало обидно.

– Это его право, с кем быть, а с кем – расставаться.

– О да, конечно, – расхохоталась Элена, – ты, может быть, на что-то и надеешься, но я-то его лучше знаю!

С победной улыбкой медноволосая красавица проскользнула мимо меня и направилась к двери.

– Да, кстати, я тебя так и не поблагодарила за хорошо сделанную работу. И смею заверить, ты получишь мою благодарность. Сполна.

От тона сказанного мне стало не по себе. Почему-то я была уверена, что угрозы Элены далеко не пусты. Она не из тех, кого можно безнаказанно игнорировать. И способы ее «благодарности» будут еще как изощренны. Раз уж я попалась ей на зубок…

Элена неторопливо уходила, как вдруг я почувствовала, как некая невидимая рука сжимает мне горло, медленно, но верно лишая меня дыхания… Неторопливо, со смаком. Я стала задыхаться, схватилась за горло… Воздух поступал еле-еле… В голове застучали молотки… Элена молча наблюдала, не ослабевая, но и не усиливая давления. Да и зачем? Это еще не сведение счетов, это только… проба пера.

Дверь резко распахнулась – пытка тут же прекратилась. Я с трудом приходила в себя.

– Элена, зачем ты здесь? – хмуро вопросил Иолль, – О-о.

Граф не мог знать, что произошло, но напряжение, повисшее между мной и Эленой, было видно невооруженным глазом. Иолль, явно оправдываясь, бросил на меня обеспокоенный взгляд:

– Кэсси, с тобой все в порядке?

Элена недоуменно замерла, глядя на графа, нахмурилась, чуть наклонив голову набок, потом обернулась ко мне.

– Даже так? – сказал она, мстительно ухмыльнулась мне, демонстративно взяла Иолля под руку и вывела вон. Тот обескураженно улыбнулся, но сопротивляться не стал.

* * *

К моему несказанному удивлению, мы выехали с рассветом, как и договаривались. Хмурый, неразговорчивый Иолль выглядел осунувшимся и злым, а я с разговорами и не лезла. Мы ехали в карете, нас сопровождало четверо слуг верхом. В окно хлестал дождь, заунывно завывал пронзительный холодный ветер, и если бы не маленькая жаровня, стоявшая у меня в ногах, мы бы порядком продрогли. Дорогу размыло, карета то и дело норовила застрять, и я забеспокоилась. Мои надежды на скорое возвращение таяли с каждой милей.

Глядя на косые струйки дождя, стекающие по оконному стеклу кареты, я думала о том, что творится в Кермисе. И пыталась отогнать мысли о Самсоде.

Не думать.

Не думать.

Не думать.

«Да как же так, – вспыхивало в голове негодование, – он ведь человек, а не склянка с кровью для опытов!»

Нет, не думать. Мне нечем помочь. Да мы больше никогда и не увидимся. Он меня и на порог не пустит. После всего, что я натворила…

– Ты считаешь меня безвольным, тряпкой? – нарушил затянувшееся молчание Иолль, пару часов спустя.

– Ты любишь ее, – пожала я плечами.

– Это не любовь, – болезненно сморщился Иолль, – это ядовитая, все отравляющая, бесконечная, нелепая, постыдная связь. Элене просто нужно иметь кого-то под рукой, когда в очередной раз обозлится на Хеда. Она пытается достать его, обламывает зубы, а потому в злости кусает всех, до кого сможет дотянуться. И я – первый в ее списке. Она срывает на мне свое недовольство, но… Я могу ее понять, – внезапно грустно улыбнулся граф, – она страдает. И заставляет страдать меня.

– Ты ее любишь, – повторила я сочувственно, не отрывая глаз от маленького округлого синячка у него на шее, очень заметного, явно специально оставленного синячка, которого вчера еще точно не было.

– Нет, Кэсси, это давно прошло. Я хочу вырваться из этого круга. Нет, я хочу вырвать эту связь из своего сердца. Ты примешь мое кольцо? Ты станешь моей женой? – завершил он совершенно неожиданным поворотом свою речь.

Я отрицательно покачала головой:

– Даже если забыть про твои отношения с Эленой. Я не люблю тебя.

– Разве это обязательно? – криво ухмыльнулся Иолль. – Что толку от всепожирающей страсти, если она оставляет после себя только мертвые головешки? Нет, Кэсси, два человека могут быть счастливы вместе не из-за любви, а вопреки ей. Понимание, уважение, терпение – вот те камни, на которых можно строить совместный дом, но любовь – это рассыпающийся песок, густо замешанный на ревности, желании обладать и лжи… Она не стоит тех дифирамбов, которые ей поют.

Я ужаснулась. Это же до чего довела его Элена, раз он так рассуждает?

– Не ищи во мне лекарство от своей печали.

– Почему? – искренне удивился Иолль. – Я впервые встретил девушку, способную сострадать и ценить доброту. Почему я не могу надеяться, что эти таланты она не обратит на меня? И что ее останавливает? Я не слишком хорош для нее? Почему? Что я сделал не так? – в голосе было столько боли и печали!

– Не в том дело, – понурилась я. Было похоже, что граф настроен решительно и никакими уговорами его с пути не собьешь, но попытаться стоило. – Как мы попадем в Кермис?

Иолль загадочно улыбнулся:

– Ты забыла, что я маг, и не просто маг, а член Совета? Меня не просто пропустят, а с почестями препроводят.

– Так просто? – обрадовалась я.

– Конечно, – Иолль откинулся на покрытую мягким войлоком стенку кареты и с легкой улыбкой прикрыл глаза, – я передам приветы твоим родным и принесу тебе обратно их горестные вопли.

– Что это значит?

– Будь ты моей невестой, я бы мог уговорить стражу пропустить в город и тебя, но раз ты не готова хотя бы притвориться…

– Ах, вон оно что! – разозлилась я. – И тебя самого не тошнит от этого шантажа?

Он промолчал, все больше расплываясь в ехидной улыбке.

…Долгая нудная дорога как нельзя кстати располагает к неторопливой беседе, а как только мы перестали говорить о том, что мне неприятно, слова потекли, как горячее масло – легко и ровно. Только один раз идиллическое равновесие чувств было нарушено. Когда в разговоре Иолль случайно произнес слово «кровь». Произнес, запнулся и украдкой выжидательно посмотрел на меня.

– Ты хочешь узнать, как я отношусь к изготовлению эликсиров из крови живого человека? Плохо, Иолль, очень плохо.

Мой собеседник глухо застонал и бессильно откинулся назад.

– Я болван. И болтун. Кэсси, – он нервно подался вперед, – забудь то, о чем я тебе вчера рассказал. Я был не в себе. Я… врал. Это все вранье. Никаких эликсиров не существует.

– Сколько человек об этом знает? – в лоб спросила я, не позволяя увильнуть от ответа.

– По-настоящему – трое, – обреченно ответил Иолль.

– И только? – удивилась я.

– Тебе этого мало?

– И кто они?

– Кэсси, ты меня без ножа режешь! Я не могу! Я слово дал!

– Ты и так уже все рассказал, так не прячься теперь за слово. И потом, кто я такая, чтобы меня бояться?

Иолль озадаченно глянул на меня и решился:

– Элена, Ариул, Молрой.

– И ты.

Иолль безразлично пожал плечами.

– Как сюда Молрой затесался? – удивилась я вслух.

– Он-то как раз первым и узнал. Как – правда, не знаю. А поскольку он давно жаждал подкатиться к Ариулу, то незадешево продал секрет ему, – Иолль явно Молроя недолюбливал, – теперь они союзнички. Элена как-то узнала у Ариула, ну и однажды выдала мне.

Знаю я, как Элена узнает секреты.

– Что же мешает кому-нибудь из вас когда-нибудь еще раз передать этот секрет? Например, об этом только что узнала я. Подумаешь, секрет. Я тебе сколько хочешь сочиню.

– Увы, Кэсси, то, что я рассказал – лишь полсекрета и это ничего не стоит. Есть еще заклинание, его формула. Она-то и есть главная ценность. Только нет ее у меня. А вот у Элены – есть. И будет она беречь ее как зеница око. Так что по-настоящему обладателей формулы только трое. Я – не в счет.

«Все не в счет, – подумалось мне. – И только один Ариул кое-что да стоит. А после феерического бегства Ноилина прямо у него из-под носа откладывать в долгий ящик не станет. И если считает так же, как Иолль, что Хед принял решение умереть, чтобы закрыть «дыры», он постарается перехватить строптивого графа пораньше, до его попыток пустить в ход выращиваемый где-то там в недрах Самсода амулет, ибо нужен Ариулу живым. Иначе откуда кровь возьмется? А раз так, то исправить «эффект наслоения» и вправду будет некому». Мне стало страшно.

– Формула, – скептически фыркнула я, пытаясь превозмочь растерянность, – а ее кто-нибудь проверял?

– А вот это и есть их слабое место, – мрачно ответил Иолль. – Пока у них нет крови Хеда, проверить невозможно, а его кровь получить – значит, победить. Добровольно он не дастся.

– Нет, я не о том. Откуда им знать, что это эликсир бессмертия? Допустим, им удалось. Допустим, все вышло по формуле. Но откуда они узнают, что бессмертны?

– Во-первых, у заклинания две стороны. Для начала ты получаешь молодость. А уж потом бессмертие. Во-вторых, один человек все-таки был. Человек, который испробовал этот эликсир на себе. Но это была только проба или что-то там у них не так вышло… В общем, действие снадобья закончилось где-то полгода или год спустя, что только раззадорило…

– Кто это был? – возбужденно перебила я.

– Думаю, ты и сама догадываешься, – уныло ответил Иолль, – Нталь, человек, которого Хед победил в Дуорме.

Да, верно, все сходилось. Рассказы Ноилина и Иолля расставили все по своим местам: что когда-то были они друзьями, как Хед долгое время пропадал в алхимической лаборатории, а Нталь обещал оставить свои разрушительные исследования, как выбросил Нталя-Энсона за пределы этого мира. И неуемное желание Энсона захватить Ноилина непременно живым, и его мстительная ненависть, которая больше смахивала на незаконченное соперничество – все могло иметь одну-единственную цель, ради которой стоило рискнуть целым миром. И первым шагом Нталя на этом пути были поиски союзников, которым он лихо скормил сказку про этот самый эликсир.

– А формула-то, выходит, не верна? Может, ее вообще не существует, этой правильной формулы, и вы гоняетесь за тем, чего не может быть?

– Может, и так, – меланхолично заметил Иолль, – только когда-то подобное уже было. Есть одна древняя легенда, очень сильно смахивающая на правду, о том, что был такой человек, в жилах которого текла странная кровь, и о том, как нашли маги эту самую формулу, и о том, как долго они жили…

– Ага, так все-таки не бессмертны?

– Нет, Кэсси, мораль легенды как раз в том и состояла. Спустя долгие и долгие годы, века, а может, тысячелетия, из четверых магов, создавших эликсир, двоим удалось-таки покончить с собой, один впал в жестокое безумство, отчего чуть не погубил мир, а один навсегда исчез. Бессмертие – страшный дар, как говорят, но я бы рискнул попробовать.

– А что тот человек со странной кровью?

Иолль пожал плечами:

– Кто знает? Легенда-то была не о нем.

…В два часа пополудни на почтовой станции мы сменили лошадей и выехали на хорошо укатанный почтовый тракт. Когда мы прибыли к Кермису, было за полночь. Не лучшее время, чтобы махать перед носом злого заспанного капитанишки разрешительными грамотами. Иоллю пришлось одним движением руки устроить показательный подъем половины карантинного лагеря, пока капитан не понял, с кем имеет дело, и не пропустил карету от греха подальше.

В полной тьме, столь не привычной для Кермиса, мы медленно доехали до моего родного дома и устроили там форменный переполох. Выяснение обстоятельств моего внезапного прибытия, оханья и аханья было решено отложить на утро, а после того, как нежданный гость и его слуги были вполне сносно размещены по комнатам, я провалилась в тяжелый сон, только и осознав, что я дома.