Текст книги "Золотошвейка"

Глава третья. Дорога к себе

Я проснулась с рассветом. Внизу уже вовсю шумели слуги, но я постаралась избежать их ненужного внимания и выйти на улицу, никем не замеченной. С каждым шагом сердце мое замирало, с каждой минутой я все больше осознавала, чем обернулся для маленького Кермиса «эффект наслоения».

Город был пуст. Немногие горожане, рискнувшие выбраться на улицу, шли вдоль стен, как правило, касаясь их и прикрывая глаза. Испуганные, настороженные, сгорбленные – и это мой город?

Я не узнавала его. Чужой, совсем не призрачный город вторгся в Кермис своими чужими домами, улицами, фонарями, брошенными на обочине телегами, бочками и каким-то хламом. Привычные линии потеряли свою уникальность, раздробившись на свое и напускное. У этого дома появился еще один этаж, а угол другого дома никогда прежде не выступал на середину тротуара. Да и сам тротуар не выглядел помойной ямой, наполовину заполненной взбитой грязью, наполовину – камнями, палками, обломками досок, остатками тряпья… Чужая дверь вела в никуда, да и улица почему-то теперь заводила в тупик.

Призрачный человечек, которого мы увидели в Ночь Охотящейся Луны, был прозрачным, нереальным, и, в конце концов, нестрашным, как оказалось, когда первый испуг прошел. Да и вообще, очень скоро призрачные люди перестали являться в этих местах. Но этим дело не закончилось. Страшнее всего было то, что чужой мир постепенно переставал был прозрачным, насильно вторгаясь в наши ощущения и успешно обманывая их. Он собирал краски нашего мира и насыщал ими свою плоть. Он перекрасился, замаскировался, отчего глаза видели одно, а руки чувствовали другое. Вы видели ступени, уходящие вверх, настолько реальные, что, делая шаг, были уверены в том, что делаете. Но нога, встретившая пустоту, ощущала обратное. Вы сворачивали за угол и утыкались носом в стену. Вы хватались за фонарь, но пальцы ваши проходили сквозь его металл, не встречая сопротивления… Даже в вашем собственном доме, привычной спальне, огражденной от посягательств извне, вдруг поселились чужие вещи – громадные сундуки, чудовищных размеров столы, грубые табуреты… Это ли не повод сомневаться в своем рассудке?

Проходя сквозь стены незнакомых домов, нелепо расположившихся посреди привычной с детства площади, или обходя несуществующие фонари, я думала о том, что люди с той, другой стороны, оказались куда благоразумнее нас: они просто покинули это сводящее с ума место до лучших времен. Им не пришло в голову запирать собственный народ в склепе с привидениями только затем, чтобы сосед не испугался его воплей. Но я не уйду отсюда. Я останусь здесь до конца. Это ведь уже скоро? Сколько нам еще осталось? Неделя? Две? Месяц? И что будет потом? Призрачный город станет настоящим, а мы уйдем в небытие? Как это, быть привидением?

Я шла по городу, из-за бессилия что-либо изменить заставляя себя смириться с неизбежным. Неужели так же смертельно больной человек, испробовавший все лекарства, чувствует приближение конца?

* * *

…На украшенном гирляндами из опавших листьев и краснобоких яблок помосте, так и оставшемся не разобранным с Ночи Охотящейся Луны, ползал на коленках неприметный молодой человек с характерным коротким плащом мага. Я никак не могла понять, что он делает: раскладывает на выбеленной дождями деревяшке обрывок ткани, тщательно разглаживает и утяжеляет его края небольшими камешками. Мне было любопытно, и я поднялась наверх. Зевак на площади не было, ко всему прочему плащ мага вызывал у почтенных горожан после всех чудовищных событий только неописуемый ужас, потому молодой человек был весьма удивлен таким моим смелым шагом.

– Что Вы делаете? – полюбопытствовала я.

– Защита, моя госпожа, защита, – улыбнулся он. Мягкие ямочки на щеках, приятные голубые глаза, – спасаем Вас от призраков.

Я улыбнулась в ответ и только тут обратила внимание на то, что лежало между камнями.

Руна Ла-Ррахье, вышитая золотым шнуром. С непроизвольным всхлипом я опустилась на колени, еще немного – и я бы расцеловала ее, родимую, но молодой маг забеспокоился:

– Вам нехорошо?

Еще бы, мне было очень нехорошо. Осознать, что удивительное время, когда я касалась этого своенравного золотого чуда, когда я была так беспечна, наивна и безмятежна, безвозвратно прошло – что ж, иногда и от этого бывает нехорошо.

Я протянула руку, чтобы дотронуться и впитать живительную силу такого знакомого, прирученного мною шнура, но маг резко одернул меня. Однако с помоста гнать не стал, и в ответ на мою просьбу позволил остаться.

Явно красуясь, молодой человек церемонно развел руки, произнес несколько непонятных слов, легко коснулся вышивки и…

Ла-Ррахье вспыхнул ярким пламенем, заиграл радужными переливами, разливая свет далеко за пределами знака, потом помоста, потом площади, затерялся в облаках… Я замерла в восхищении, задрав голову. Небо полыхнуло в последний раз радугой и пролилось дождем, которому и дела не было до каких-то там магических изысканий – просто время его подошло.

А между четырьмя небольшими камешками сиротливо остался лежать сразу же вымокший кусочек белой ткани с почти незаметными обрывками шелковой нити, которой я скрепляла когда-то шнур. Сам же шнур безвозвратно исчез. Но вскоре и еще кое-что исчезло: чужие стены чужого города чужого мира стали блеклыми и прозрачными, еще не стерлись окончательно, но уже перестали пугать своей ужасающей «настоящестью». Осязание и зрение почти перестали подменять друг друга.

Мы дружно сбежали с помоста, по которому дробно забарабанил дождь, и притаились под козырьком цветочной лавки.

– И надолго этого хватит? – спросила я, не в силах оторвать взгляд от одиноко белеющей ткани.

Молодой маг уважительно покосился на меня и ответил:

– Дня на два, не больше.

Я ужаснулась. Почему, ну почему я была столь нерадива и не занималась работой, вместо того чтобы ползать по Самсоду в поисках приключений?

И что же будет с нами, если Ариул решил, что его час пробил, и нападет на Самсод?

Дождь мерно накрапывал, из ливня превратившись в нудную, едва моросящую пелену взбитой воды. Под стать погоде мне хотелось разрыдаться, и даже пустая болтовня молодого мага не отвлекала от моих отчаянных мыслей.

Маг вдруг запнулся на полуслове и прошептал:

– О, сам Верховный маг!

Я с недоумением проследила за его взглядом.

По унылой мокрой площади брел сутулый пожилой человек, надвинув воротник своего плаща чуть ли не на затылок, хотя нужды в этом не было. Дождь не касался его, обтекая, будто человек был укрыт невидимым зонтом. Что-то знакомое было в этой худощавой фигуре.

– Крэммок! – заорала я, бросилась навстречу и чуть было не сбила его с ног. Бедный маг так растерялся, что потерял сосредоточенность, и мерзкая холодная водичка тотчас нашла путь за его воротник, хорошенько смочив его полуголую макушку. Крэммок вздрогнул, окинул суровым взглядом растерявшегося и вжавшегося в стенку мага, меня…

– А, девушка из кухонного подъемника, – узнав меня, уныло улыбнулся он.

– Крэммок, как хорошо, что Вы здесь! – от возбуждения мне не стоялось на месте. – Мне нужно с Вами поговорить!

Крэммок – вот тот единственный человек, кому я могла довериться. Вот мое спасение! Я столкнулась с ним всего два раза, но у меня не было повода сомневаться в его честности и порядочности. А то, что он оказался здесь именно сейчас, – самое приятное совпадение за последнее время.

– Я сейчас занят, девушка. Как-нибудь потом, – холодно ответил Крэммок, шевеля пальцами. Дождь нехотя оставил свои попытки промочить несговорчивого мага, и тот удовлетворенно посмотрел в небеса.

– Но это очень важно, – забеспокоилась я, – это касается Ноилина и Ариула.

Холодные бесцветные глаза повернулись ко мне с нескрываемым удивлением, а тяжелая капля со злорадством шлепнулась магу на нос.

– Идем в укрытие, – раздосадованно пробормотал Крэммок, брезгливо отряхиваясь, как кошка, и я вздохнула с облегчением. Молодой маг заинтересованно проводил нас глазами.

– Итак, Кассандра? – вопросительно склонил голову Крэммок. – Что ты хочешь мне сказать?

У меня было мало времени, чтобы хорошенько продумать, о чем стоит говорить, а о чем лучше умолчать. Потому, не мудрствуя лукаво, я рассказала историю, точь-в-точь такую, как и Иоллю. Существенной разницей было то, что Крэммоку я поведала об откровениях самого графа Катэрскира насчет «эликсира бессмертия».

– Ах, вот оно что, – тяжело вздохнул Магистр. С того времени, как я видела его в последний (и единственный) раз, Крэммок неуловимо постарел, осунулся. Под глазами еще четче стали выделяться темные круги, губы сжались в щель-капкан. Не хотела бы я стать его противником, но надеялась, что союзником он будет подходящим.

– О чем-то подобном я подозревал, – с досадой сощурившись, продолжил Магистр, – ходили слухи, что Хед обладает какими-то удивительными способностями. Припоминаю, и про кровь что-то было. Но я никогда не воспринимал их всерьез. А надо бы. Ох, как надо бы… Теперь по крайней мере я могу понять, отчего…

Крэммок задумался, время от времени не то советуясь, не то вслух проговаривая собственные мысли.

– Формула, говоришь? Странно, Молрою такое не под силу. Этот бездарь не всегда заклятье может правильно прочесть – где уж ему формулы сочинять. Нет, девочка, это не его изобретение. А не потрясти ли мне этого индюка?

«Не о формуле нужно думать, – с отчаянием подумала я. И тут же холодный пот прошиб меня, – а что, если и Крэммок поддался на обещание вечной молодости? Сам-то далеко не мальчик, седой да сморщенный. Что если и его зацепила неутолимая жажда жить, пусть и ценой жизни другого человека?»

– Если узнаем, кто стоит за всем этим, узнаем и как ему противостоять. Знать противника – уже половина дела, – будто в ответ на мои мысли, задумчиво сказал Крэммок. У меня немного отлегло от сердца.

– Это именно то звено, которого так не хватало в моих рассуждениях, – продолжил маг, – я считал, что Ариул просто рвется к власти. Это объясняло, почему он устроил переворот в Совете магов, объясняло интриги и неприязнь ко мне как к главе Совета. И даже его идея использовать талисман, который есть у Хеда, преследовала цель отнюдь не благую. На самом деле ему было безразлично, найдется ли способ убрать «эффект наслоения» или нет, его не интересовало, что произойдет дальше, если мы не остановим рост «дыр», все его дурацкие громкие лозунги всегда были лишь прикрытием откровенной борьбы за власть. Баламут, к тому же очень опасный. Но это никак не объясняло его нескрываемой ненависти к Хеду. Ноилин давно отошел от дел, и не просто отошел, а совершенно устранился, демонстративно устранился, власть ему не интересна. Почему же отшельник вдруг так заинтересовал одного из самых могущественных магов Арнаха? Где перебежал дорогу? И откуда он знал про талисман, который Хед берег как зеницу ока и очень мало кому показывал? Откуда такая осведомленность о способностях Ноилина? Способностях, о которых даже я не догадывался? Вот что мне никак не давало покоя. А все дело в бессмертии, оказывается. Да, это хороший повод, чтобы перевернуть землю с ног на голову. Сколько ж ему? За пятьдесят? Что ж…

– Мы можем остановить Ариула?

– Попробуем, – невесело улыбнулся Крэммок, – Самсод укреплен лучше всех известных мне замков, но, думается мне, Ариул больше не станет осторожничать и медлить, после того как его намерения стали известны самому Хеду. Он бросит на него все силы своих сторонников, а их немало.

Маг удрученно покачал головой и уставился в окно. Мы сидели в маленьком трактире на углу площади, где по случаю раннего утра никого не было, кроме заспанного мальчишки-разносчика, одним глазом поглядывающего на нетребовательных посетителей. Угадав желание большого гостя приватно поговорить, умный трактирщик и вовсе предусмотрительно запер входную дверь. Мало ли кто помешает…

– Что ж, – внезапно решительно приподнялся Крэммок, – пора. Как я понимаю, время не терпит. Если Ариул и вправду собирает армию, пора и мне заняться тем же.

– Скажите, – мучительно замялась я, – а я могу хоть чем-нибудь помочь?

А чем, собственно? Совсем недавно мне показалось, что между мной и Ноилином установилась какая-то связь, не так, чтобы симпатия, а скорее, некое взаимопонимание, позволяющее без лишних слов доверять друг другу. Но наши совместные приключения закончились, на том и понимание стало излишним. После того как Ноилин лихо избавился от меня, сдав на руки Иоллю как ценную посылку, на то, что он захочет видеть меня в дальнейшем, даже и надеяться не стоило. Собственно, надеяться не стоило ни на что. Это было ясно с самого начала, а если я забыла эту простую истину, то самое время о ней вспомнить.

Да и чем я могла бы помочь? «Собери цветочков мне на могилку, вот и поможешь…»

– Ты и так сделала все, что могла. Даже больше. Гораздо больше, – Крэммок удивленно покачал головой, улыбнулся и загадочно сказал, глядя в небеса:

– Поистине, узоры Судьбы никогда нельзя предугадать.

Только меня это не утешило. Я хотела бы быть в Самсоде, но мне путь туда заказан.

Крэммок остановился на тротуаре, зябко поежился, протянул руку ладонью вверх, убедился, что дождь прекратился, и вдруг обеспокоенно замотал головой туда-сюда.

– Где его носит? – пробурчал Магистр себе под нос и повернулся ко мне. – Кассандра, мой подручный сбежал куда-то, так окажи любезность, передай барону Хэмме, что я уезжаю. Скажи… Впрочем, объяснять не надо. Не его это дело. Нет-нет, не спеши. Попозже. Барон так рано вставать не любит! – ухмыльнулся Крэммок и легонько, по-дружески, сжал мое плечо. – Спасибо тебе, девочка. Не беспокойся, сделаю все, что смогу, – и размашисто зашагал вдоль по улице.

Хорошо сказать – «не беспокойся», но разве можно это сделать? Крэммок ушел, унося с собой мою надежду, а мне именно беспокойство и оставил. Ну не могу я сидеть сложа руки! Тревога грызла меня, как изголодавшийся цепной пес. И так же, как это несчастное животное, я готова была выть от тоски и отчаяния!

Меня неудержимо тянуло в Самсод. Я шла по безрадостным блеклым улицам города, как-то незаметно перестав удивляться чужому вторжению, и думала о том, как это неприлично желать попасть туда, где тебя не ждут, и уж если быть более точной – откуда тебя с позором выставили. Мне ужасно хотелось быть сейчас там. И только там.

Унылая осенняя погода была точь-в-точь под стать моему настроению – с нудно моросящим мелким дождиком, со сплошной серой пеленой над головой и мерзкой, вяло текущей водичкой под ногами, неотвратимо переходящей в безобразное грязное месиво на бульваре, где от мостовой остались лишь горкой сложенные камни – начавшийся в прошлом месяце ремонт так и умер, не дождавшись завершения. Темные, до отвращения напитавшиеся влагой стволы деревьев угрожающе опустили отяжелевшие то ли от нависших капель, то ли от непреодолимой тоски ветви и застыли в немом укоре.

Я свернула в подворотню и дворами перешла на другую улицу, и с ненавистью передернув плечами. Да плевать мне на приличия! Перед моим мысленным взором стояли мрачные стены замка, бесконечные коридоры и совершенная пустота заброшенных залов. Неравномерный звук шагов, явно удаляющихся от меня куда подальше… Высокая фигура в извечно темном одеянии, сворачивающая за угол именно тогда, когда я нечаянно ее заметила… Ну с какой, спрашивается, стати, я должна хотеть туда попасть? Почему меня тянет туда мощным магнитом? Почему мне кажется, что, поверни я в ту сторону, ноги сами понесут меня по знакомой дороге к невысокому, но такому живописному холму? Разве причина этого в злосчастном графе Ноилине? Мой всегда услужливый здравый смысл наперебой предлагал воспоминания то о презрительном взгляде, подаренном мне в качестве награды за неуемное любопытство и вопиющую глупость, то досадливо искривленные губы, когда я одним движением путала его общемировые планы, то брезгливость, выражаемую всей его надменной фигурой. Неужели после этого у меня не осталось гордости?

Осталась.

Я выброшу все мысли о… Самсоде из головы. Нужно думать о том, как жить в этом странном городе.

Холодная осенняя водица, тонкими струйками огибая выступающие из мостовой булыжники, медленно и неумолимо текла по улице, безразличная к городу, жалко скрючившимся, уже совершенно равнодушным прохожим и моим размышлениям. Кермис промок до последнего камня, до последней крыши, до последнего фонаря, тихо плача без отчаяния и стенаний, безропотно свыкаясь со своей долей. Как отражение моих невидимых слез.

А с маленькой ивы у фонтана со смешной нелепой птицей, должно быть, совсем облетели листья, и сейчас ее тонкие ветви трогательно свисают вниз осиротевшими нитями…

* * *

– Кассандра! – облегченно выдохнул расфрантившийся Иолль, увидев меня на пороге гостиной. – Признаться, ты заставила нас поволноваться.

– Все в порядке, – мрачно сказала я, осторожно проверяя, высохли ли волосы. Переодеться-то я переоделась, но волосы до сих пор влажно тянули вниз, – солнышко светит, птички поют.

Дин недоуменно покосился на безнадежно затянутое тучами низкое небо, зато Дана хмуро и зло стрельнула в меня глазами. К чему бы это?

В гостиной торжественно топтался отец – неуклюже, не зная, куда деть руки. На краешек дивана присела Катерина, пребывающая явно в ожидании чего-то. Селины не было.

– Кассандра, – прокашлялся отец, смущаясь, – мы все от души тебя поздравляем.

– С чем? – непонимающе буркнула я.

– Граф Катэрскир нам рассказал о вашей помолвке, – пропела Катерина, лучась, как новенькая золотая монета. Ее лукавые глазки еще раз проехались по ладной фигуре новоявленного жениха и остались удовлетворенными увиденным. Она уже вовсю прикидывала светский фурор, который последует за сим событием. Такая мелочь, как гуляющие по городу призраки, ее совершенно не волновала.

– Ах, это, – едко заметила я, разворачиваясь к Иоллю. Тот, лукаво улыбаясь, предусмотрительно отошел от меня подальше и нагнулся к Катерине, негромко отсыпая комплименты дому и хозяйке.

– А как же Хед? – вдруг громко и требовательно спросила Дана, вскакивая посреди гостиной и демонстративно упирая маленькие кулачки в тощие бока.

– Кто? – в один голос спросили Иолль, отец и Катерина.

– Никак, – спокойно ответила я, не отрывая взгляда от разбушевавшейся сестры, – ничего не было и не будет.

– Ты его предала! Он нас спасал, а ты его предала! Ты… ты… – Дана в отчаянии прыснула злыми слезами и выбежала из гостиной, немилосердно оттолкнув по пути Иолля и громко хлопнув дверью.

– Кто такой Хед? – капризно спросила Катерина, вертя головой.

– Действительно, кто такой Хед? – меланхолично спросил Иолль, отходя от хозяйки дома и неторопливо приближаясь ко мне. Его моментально потемневшие голубые глаза пристально рассматривали меня, будто видели впервые.

– Дана – девочка впечатлительная, она слышала мои рассказы про графа Ноилина и… сделала свои странные выводы, – холодно ответила я, – а свое колечко можешь себе оставить.

Я нервно стянула кольцо с пальца и сунула ему в руку. Глаза Иолля еще больше потемнели, лицо застыло ледяной маской, но он улыбнулся, медленно протянул руку к моей щеке, осторожно заложил выбившуюся из прически прядку волос за ухо и внятно сказал:

– Он забрал у меня все. Даже тебя. Этого я ему не прощу.

С той же замерзшей улыбкой он поклонился Катерине, отцу и вышел.

…Барон Хэмма Нортон раздраженно шелестел только что вскрытым письмом:

– Он с ума сошел, этот ваш граф Ноилин? «Разбейте все зеркала размером больше локтя. Или свяжите их попарно, отражение к отражению». Это еще зачем? Да еще и немедленно! Экий быстрый.

Я остолбенела, даже не дойдя до стола. Только этого не хватало! То, что казалось барону Хэмме странным, мне было понятно, как дважды два. Я непроизвольно застонала, отчего городской голова изумленно вскинул на меня свои припухшие многострадальные очи и холодно осведомился:

– А тебе чего?

– Лучше сделайте так, как он пишет, – таинственно-угрожающе прошептала я, наклоняясь через стол.

– Это еще почему? – съежился барон, непроизвольно хватаясь за сердце.

– Из зеркал-то призраки и лезут, – однозначно пояснила я.

Хэмма глухо вскрикнул, задом отодвигаясь от меня, но, увы, дальше спинки стула не отодвинешься!

– А вообще-то, я здесь по делу: магистр Крэммок просил передать, что уезжает.

– Откуда ты знаешь? – голова, приходя в себя, откинулся на спинку кресла и принялся неистово обмахиваться письмом.

– Так ведь он просил передать.

– Нет, откуда ты Крэммока знаешь?

– Виделись как-то в Самсоде, – пожала я плечами.

Хэмма в раздумье пожевал губами, но потом решил-таки мне поверить. Кивнул и схватился за очередное письмо.

– Кстати, а кто Вам письмо из Самсода принес? – спросила я, задумчиво глядя на пухлую стопку.

– Никто не принес, – удивился голова, – птица.

– Что «птица»?

– Птичья почта. Голубей держим. Какая надобность туда-сюда ездить, если можно птицу отправить?

Чего-чего, а голубятен в замке я не видала. Но идея хорошая. Я задумалась.

– Да, а зеркала? – вспомнила я, уже собираясь уходить. «Впрочем, спешить некуда, – подумала я, – до полнолуния еще далеко».

– Ах, да! Поська! – гаркнул он. – Сюда иди.

Я поднялась по лестнице в печально знакомый мне Зеркальный зал, увязавшись за неторопливым, грузным Посусафом, в просторечье именуемым Поськой, отнюдь не спешащим сломя голову выполнять всякие идиотские приказы. Да и не идиотские тоже.

Любое дело требует правильного подхода. Битый час проругавшись с городским головой, что негоже, мол, зеркала снимать, Поська немало времени потратил и на то, чтобы найти «струмент». Любовно складывая в ладный деревянный ящик всякую всячину, мужичок долго думал, но на всякий случай уложил еще и веревки, шило, лупу, баночку с дегтем и точильный брусок.

В Зеркальном зале Поська, проигнорировав мои попытки обратить его внимание, с какого именно зеркала нужно начинать, задумчиво разглядывал свое отражение, не решаясь подступиться ближе, щупал пазы и так, и эдак, прилаживал стремянку и относил ее дальше, но первая же попытка поддеть посеребренное стекло дала неожиданный результат: зеркало звучно треснуло и с оглушительным грохотом осыпалось осколками на пол.

Поська равнодушно пожал плечами и приступил к следующему.

– Что такое? Что такое? – прискакал Хэмма, рассерженно размахивая руками. – Я тебе говорил снять, а не бить! Казна пустая, а ты последние зеркала колотишь? Зря я тебя послушал, – фыркнул голова в мою сторону и передразнил: – призраки, призраки! Чушь все это.

– Может, чушь, а может, нет, – сказал развеселый голос за его спиной, и мы ошеломленно повернулись.

Из серебряной, ничего не отражающей глади выступил рыжеволосый мужчина. Крепко став на ноги, он уперся кулаками в бедра и с поистине королевской невозмутимостью осмотрелся. И задорно расхохотался:

– Кэсси, душка, опять ты! Эй-эй, чучело, оставь зеркальце-то! – рявкнул он на Поську, обеими руками с трудом удерживающего тяжелую раму и качающегося под ней. – Оставь, я сказал!

Короткий бросок сложенной щепотью кистью рук – и зеркало взорвалось тысячей осколков.

– Зачем ты это сделал? – отчаянно крикнула я, бросаясь к Поське. Окровавленный бедняга, прижатый почти пустой рамой, тоненько подвывал.

– Просто так, для острастки. Чтобы знали, с кем имеете дело.

Я с трудом откинула раму и похолодела. Сотни немилосердных стеклянных игл впились в лицо Поськи, превратив его в кровавое месиво. Глаз не было, рот был сплошной кровоточащей раной, из шеи пульсирующими струями лилась кровь. Он зажимал рану рукой, но ясно было, что так кровь не остановить. Никак не остановить.

– Вы к-кто? – заикаясь, пролепетал Хэмма, потихоньку отступая назад.

– Зови меня Энсон, приятель. А это – леди Дайна.

Я резко обернулась, не веря своим ушам.

Церемонно протянув руку сквозь зеркало, Энсон ввел в Зеркальный зал леди Дайну. Переход из мира в мир никак не отразился на ней: женщина была все так же величава и горда, так же властна и непоколебима.

– Эй, приятель, как тебя там? Хэмма? Подыщи-ка нам жилище. Достойное. Мы останемся в вашем городе на недельку, – Энсон повелительно щелкнул пальцами, и городской голова, не дожидаясь, пока простой и непритязательный жест не превратит пол под его ногами в горящую лаву, мячиком покатился по лестнице вниз.

Из зеркальной рамы вывалился Блектон, и первое, что он сделал, – витиевато выругался, что было понятно даже несмотря на не известный мне язык.

Где-то в ложбинке на груди я почувствовала, как разливается мягкое тепло. Ах, заветное колечко, жаль, что ты не можешь перенести меня отсюда куда подальше, ибо я с ужасом вдруг осознала себя совершенно беззащитной и одинокой.

– Прихвати ее с собой, – проходя, бросила леди Дайна. На ее бесстрастном лице не отпечатался и след эмоций, ее взгляд ничего не выражал, и единственным знаком ее неподдельного внимания была его длительность. Она смотрела на меня, не отрывая глаз, как настырная мрачная черная ворона, затем едва заметно встрепенулась и пошла вперед. Она меня узнала. И вряд ли забыла мою роль в бегстве Ноилина, так что на снисхождение рассчитывать мне не приходилось.

Несмотря на трагизм ситуации, в голову пришла нелепая мысль, и я не смогла удержаться от непроизвольной улыбки: интересно будет посмотреть, как поведет себя Элена, столкнувшись с этой очаровательной леди. А то, что они, в конце концов, столкнутся, сомнений не вызывало. Арнах слишком маленький для них двоих.

– Неужели это тебя так порадовало? – расплылся Энсон в своей знаменитой улыбке, аккуратно подхватывая меня под локоть.

Я смотрела ему в лицо и не понимала, как могла когда-то посчитать его красивым. Было в нем что-то звериное, хищное, отчего волей-неволей ожидаешь пакости. За внешней привлекательностью скрывался холодный, желчный человек, болезненный в своем неутолимом самолюбии. Наверное, это было написано у меня на лице.

– Что-то в тебе изменилось, – подозрительно оглядывая меня с головы до ног, заключил Энсон.

– Я перестала находить тебя привлекательным?

– О, просто ты еще не научилась находить меня привлекательным, детка. Ничего, это приходит со временем, – вкрадчиво сказал он, продолжая улыбаться, между тем как глаза его дернулись, веки дрогнули и чуть опустились, отчего желтые зрачки вдруг оказались наполовину закрытыми, черты лица застыли, превращаясь в гротескную маску, покрытые рыжими волосками пальцы ужасно сжали мое плечо, и я явственно почуяла нешуточную угрозу со стороны скорого на расправу тигра, приготовившегося к прыжку.

Я замерла.

Тигр опустил глаза, лениво ухмыльнулся и разрешил мне жить.

Я с трудом сдержала судорожный вздох.

– Будешь дышать, когда я скажу, – тоном завоевателя сказал Энсон, рывком толкая меня к выходу. Поська за моей спиной окончательно затих, и я сомневалась, что теперь ему нужна хоть какая-нибудь помощь.

* * *

Леди Дайна не спеша спустилась вниз, прошлась по площади, внимательно разглядывая полупрозрачное вторжение чужого города. Редкие прохожие замирали при взгляде на высокую статную, закутанную в меховой плащ фигуру – столько превосходства она излучала, – но ей самой не было дела ни до кого. Даже до собственного сына, ошарашенно вертящего головой и скверно ругающегося, или Энсона, невозмутимо волочащего меня следом за собой.

Леди остановилась лишь у роскошных дверей большого особняка.

Она неспешно вошла внутрь, как к себе домой, взглядом отодвинув оторопевших слуг, поднялась на второй этаж, неторопливо осмотрела гостиные и, выбрав себе по вкусу, расположилась в одной из них, с достоинством усевшись в громоздкое неудобное кресло с вычурной высокой спинкой.

За это время она не проронила ни слова. Молчали и мы, ее вольная или невольная свита. Энсон, казалось, получал от этого искреннее удовольствие, лучась улыбкой, как фальшивая монета. Блектон скучающе развалился на софе, предварительно оглядевшись в поисках какого-нибудь завалявшегося графинчика с вином.

Первым звуком, разрезавшим тишину гостиной, был возмущенный вопль хозяина дома, к которому бросились обеспокоенные слуги с невероятным известием.

– Что вы себе позволяете? – размашистым шагом в гостиную вошел господин Вазил Шэпир, известнейший в городе человек, ибо являлся судьей. Его не просто уважали – его боялись, поскольку судья не отличался особой мягкостью, покладистостью и снисходительностью. Высокий, худой, надменный, завернутый в роскошный домашний халат, сейчас он источал все возможное презрение и возмущение, которое могло выразить его тщедушное тело. – Кто вы такие?

Леди Дайна оторвалась от созерцания старинных полотен, аляпистыми заплатками заполнивших стену гостиной, и повернула голову в его сторону, останавливая взгляд темных глаз на возмущенном лице хозяина. На ее лице вдруг появилась легкая улыбка. Вежливая, слегка удивленная и даже, пожалуй, извиняющаяся.

Женщина молча приподняла донельзя унизанную кольцами руку и застыла. Ни одного лишнего движения.

Господин судья, к немалому собственному удивлению, в три громадных, нескладных шага преодолел разделяющее их расстояние и припал к тонкой, изящной руке в глубоком поклоне.

Леди Дайна, продолжая улыбаться, неторопливо взялась за его подбородок пальцами другой руки, слегка приподняла порядком облысевшую голову и буквально впилась глазами в светлые, почти белесые зрачки судьи. Тот вздрогнул, дернулся было назад и тут же мягко осел на пол перед женщиной.

– Я ваш раб, госпожа, приказывайте, – сказал он, неловко подползая к ее ногам на четвереньках.

– Скажи своим людям, что я остановлюсь у тебя ненадолго. Вели приготовить комнаты.

Слуг, с любопытством толпившихся у дверей, как ураганом сдуло. Судья неловко поднялся с колен и исчез следом за ними.

– Что же мне с тобой делать? – леди вдруг повернулась ко мне, оценивающе оглядывая сверху донизу. Мне нестерпимо захотелось исчезнуть. – Подойди.

Я стояла истуканом, борясь с чужим желанием и безуспешно вдохновляясь собственной гордостью. Эту ледяную женщину, застывшую в кресле в ауре властности, превосходства и надменности, я ненавидела всей своей душой за бурлящий внизу живота липкий, противный страх, который она во мне вызывала, за унижение чувствовать себя букашкой, которой позволяют жить лишь потому, что интересно посмотреть, куда она поползет и кого попытается укусить. Я молча стояла, борясь с неестественным желанием пасть перед ней на колени и уткнуться носом в пол, дабы ни малейшим излишним движением не разгневать госпожу…

Леди Дайна чуть повернула голову к Энсону, при этом едва заметно двинув бровью – это все, чем она высказала удивление по поводу моего сопротивления.

– Леди приказала тебе подойти, не заставляй ее ждать, – вкрадчиво сказал Энсон и немилосердно ткнул меня в спину. Я упала, проехалась по полу и застыла перед женщиной на коленях. Я не смела поднять глаза, но уж тут прежний страх был ни при чем: мне было что скрывать, ибо только что я осознала, что понимаю язык, на котором они говорят, а вот они – не знают этого. Эта маленькая победа придала мне сил, но, загляни Дайна в мои глаза, она непременно узнала бы это, и моему преимуществу пришел бы конец.