Текст книги "Дом воспоминаний"

Энцо с бешеными от страха глазами начал осматривать воду вокруг, и он уже не слышал ни криков друзей, ни биения своего сердца. Этот голос напомнил ему былое, то, что давно было выброшено из памяти. Он вдруг вспомнил ту аварию, вспомнил тот самый голос, умоляющий его поступить совсем иначе в день похорон. Парню казалось, что этот голос принадлежит кому-то родному, кому-то знакомому. Тому, кого Браун видел в день похорон.

Тоби и Гизиро еле оттащили друга, бросили его около занемевшей от страха Кати и окружили их.

– Катя, отправляй Эна… – Тоби не успел договорить, как из воды выглянула чья-то голова.

– Тоби, смотри, – прошептала его сестра, вылупив глаза на ужасное зрелище.

– Это человек…

– На месте стой, – приказал Тоби Гаю, а сам пошёл навстречу голове. Она не шевелилась, только лёгкие накаты волн заставляли её кое-как дёргаться из стороны в сторону. К счастью, голова была прикреплена к туловищу, что очень обрадовало парня. Удостоверившись, что эта голова точно ничего не понимает и не различает, Тоби вытащил тело на берег.

В темноте нельзя было разглядеть ни черт лица, ни одежду незнакомого трупа (так подумал Гизиро, потому что тело было усыпано шрамами и из них сочилась кровь). У ребят началась самая настоящая паника: никто не знал, что нужно делать в такой ситуации.

Катя всё же выдавила из себя пару слов после пятиминутной тишины и приказала парням укутать тело в какую-либо другую одежду. Парни отдали свои кофты, неохотно согласившись с подругой.

– Может, сразу закопаем? – вдруг прозвучал голос Гизиро, разорвав неловкую тишину. Ребята обрушились на него с угрозами, что сами закопают его в землю, и парню пришлось признать свою идею немного глупой.

– Я солидарен с позицией Кати: давайте просто отнесём к нам домой это, – брезгливо тыкнул в живот трупа Тоби.

– А кто это вообще? – Гизиро понемногу отошёл от шока и начал любопытствовать.

– Мужчина тридцати лет примерно, – Энцо наклонился к телу и всё же смог различить грубые черты лица и нос картошкой. Всё лицо было в крови, расцарапано и покалечено настолько, что теперь вряд ли этот мужчина, даже если выживет, будет выходить на улицу к окружающим. На нём практически ничего не было, кроме каких-то старых тканевых шорт и дорогих часов.

– Ну, а как узнать, живой он или не совсем?

– Живой, он же дышит, – показала на вздымающуюся грудь мужчины Катя. Она пристально осматривала каждую выпирающую вену на руках мужчины, следила за его ровным дыханием и любовалась татуировками на его шее.

– Не прилично занятой девушке пялиться на раздетого мужчину. Измена, Катя, – захихикал Гизиро.

– Да, он красив телом, ну и что с этого? Вы будто на пляже не засматриваетесь на девушек с округлыми формами, – Катя пошла в открытое наступление. Энцо только поддержал подругу, а вот Тоби с Гаем начали негодовать и возмущаться. – Да и это не является изменой, потому что я не собираюсь думать о его теле в каком-то неприличном ключе. Для этого у меня есть Кин.

– Я не понял, – остановил сестру Тоби. – Зачем тебе думать о таком с Кином?

– Нам нужно домой его отнести, совсем забыли? – попытался разрядить накаляющуюся обстановку Энцо. Парни все вместе схватили тело, Катя накрыла их своей сеткой, и все ребята оказались в комнате О’Конноров старших.

Бедная напуганная Эрика ойкнула, попятилась назад и спряталась под одеяло. Рэй даже бровью не повёл при появлении неожиданных гостей: он только кашлянул, поднял глаза на своих детей и внимательно посмотрел на тело.

– Кого вы уже убили?

– Убили?! – вскрикнули одновременно Гай, Тоби и Эрика.

– Пап, мы нашли его в воде. Я не использовала пронтаз до твоего совета.

– Рэй, смотри на его тату, – дрожащими руками указала на живот и шею мужчины Эрика. Женщина встала, подошла ближе к нему и застыла в недоумении.

– Вы знаете, кто это? По Вам же видно, Эрика, – Энцо придерживал мужчину за плечи и наблюдал за реакцией тёти.

– Мам, давай его положим в гостиную, – сказала Катя.

– Да… Я принесу аптечку на всякий случай, если вдруг пронтаз не всё залечит…

Пока парни тащили тело мужчины вниз по ступенькам, Эрика закрыла за ребятами двери и обратилась к мужу с испуганными и мокрыми от слёз глазами:

– Что это значит?

– Звони Хейзам. Они должны увидеть Леона прямо сейчас, – обычно спокойный и хладнокровный Рэймонд стал до неузнаваемости раздражительным и напуганным. В виски ударила неожиданная волна боли, окружила всю его голову и била с новым порывом. Мужчина приблизился к своей жене, схватил её и сгрёб в охапку, подарив ей самый нежный поцелуй, который только мог дать. Эрику это насторожило: в последний раз Рэй так её целовал около восьми лет назад перед битвой.

Аманда и Джон глубоко вздохнули и повернулись к мужчине. Они смотрели на него будто с неким разочарованием в глазах. Он не мог больше видеть эти лица.

Все те восемь лет он был вдалеке от всего, что считал родным. Он настолько привык к другой жизни, что теперь ему не верилось в то, что его замысел прямо сейчас исполняется. Эта прохладная летняя ночь, тихие всплески воды, шуршание листьев и радостные голоса приближающихся детей заставили мужчину вспомнить свою жизнь.

Аня остановилась, пригляделась и увидела около родителей ещё один силуэт.

– Кин, смотри, кажется, дядя Айра приехал!

Девушка подбежала к родителям и обомлела от ужаса.

«Ближе, моя дорогая. Ближе».

В доме О’Конноров было необычайно тихо: все разговаривали исключительно шёпотом и только по нужде, чтобы не разбудить спящего мужчину на кухне на диване.

Все, кроме Кати и Эрики, сидели в гостиной и молчали. Парни узнали, кто оказался тем полумёртвым: его звали Леоном Каприлом. Рэймонд знал его ещё подростком семнадцати лет. О’Коннор рассказал, что Леон – сын его старого приятеля Томаса Каприла, который умер от сердечного приступа.

– И как он? – обратился Рэй к входящей в гостиную Эрике. Женщина только кивнула и вздохнула.

– Спит. Я перевязала всё его лицо. Это было ужасно. Пришлось отрезать несколько десятков сантиметров его кожи.

– Бр-р-р, – передёрнулся Гизиро от отвращения.

– А сколько ему лет? – поинтересовался Энцо.

– Должно быть двадцать пять, если мне не изменяет память, – ответил сухо Рэй.

– А Катя где? – вдруг опомнился Тоби, крутя головой по сторонам.

– Она на улице, я наблюдаю за ней. Позвать? – спросил Эн у Эрики. Она утвердительно кивнула.

Энцо буквально кинулся за дверь. Когда он вышел на веранду, то на ступеньках увидел свою подругу, прижавшую колени к груди и обхватившую их руками. На улице было достаточно холодно, и лёгкий прохладный ветерок нарушал весь уют ночи.

Браун присел около Кати, накинул на неё свой пиджак и взял её за руку. Девушка в ответ на такой жест только улыбнулась и уткнулась носом в плечо друга.

– Катя? Катя, ты плачешь? – испугался Эн, приподняв голову подруги и посмотрев в её глаза.

– Нет, всё нормально.

– Ты уверена? – парень приобнял девушку и посмотрел со страхом на неё. В тот же момент он поднял голову от странного звука и посередине дороги увидел неясные силуэты парня и девушки. – Аня? Кин?

Через несколько минут дом О’Конноров наполнился криками, отчаянием, слезами и безысходностью.

Окровавленные и продырявленные тела Хейзов старших лежали прямо перед всеми на диване.

Настала тишина. Никогда ещё она не была настолько противной, как в эту ночь.

***

Как долго мы помним наши слёзы? Как долго они остаются на нашем лице? Каждый раз, когда мы проявляем свою слабость, мы должны помнить, что слёзы – часть нашей жизни. Они созданы, чтобы попытаться облегчить нам вес наших бед.

Аня могла понять это умом, но внутри неё всё рыдало. Её тело изнывало от утраты тех родных касаний родителей, ему чуждо стало простенькое объятие друзей. Девушка отвергла всё: она часами сидела в своей комнате, спала, убиралась, переставляла даже мебель. Она была немного удивлена, что у неё вообще были силы делать это.

Она ненавидела это жгучее желание совершить что-то, что могло лишить других воспоминаний о ней. Когда ты знаешь, что у тебя есть возможность лишить себя жизни, то это даже соблазняет. Это одурманивает; ты становишься зависимым от мысли «А что будет, если я прыгну вниз?» Ты представляешь, как тело становится ватным, тяжёлым с каждой секундой, как воздух сдавливает внутри всё. Однако в тот момент у тебя есть только цель, а не выбор. Выбор никогда не даётся нам таким, каким мы хотим его видеть. Для такого выбора стоит найти даже… страх. Да, страх – главный побудитель в принятии решений и выбора. Он и паника – отличный вариант для тех, кому особенно плевать на свою жизнь. В такую категорию попала и Аня: из-за страха и паники она сделала свой выбор и начала курить.

Она потеряла смысл дальше жить. Всё в ней рухнуло: и способность к общению, и позитивный настрой на будущее, и главная мечта, и любовь к окружающим, и её любопытство. Всё это померкло, и девушка чувствовала, как невольно становится маленьким, искаженным и бесполезным существом, которого никто не видит. Будто его и не существует. Все мысли соединились в одну: зачем всё это сейчас?

Она понимала, что нужна родным, но то ли это? Это то, что нужно ей? Она уже не понимала, что ей нужно. Постоянное копание в себе, смерть родителей, медленная и эффективная деградация сжирали в девушке всё живое, настоящее и прекрасное. Она не видела своего будущего, не различала многих вещей, опасалась всего; первой мыслью после того, как она вернулась в пустой, холодный и тёмный дом, было уйти от всех, спастись в одиночестве; зарыться в себе так глубоко, что потом никто не смог бы найти её и вытащить.

Она забросила всё, что приносило ей радость. Ей стало абсолютно всё безразлично.

И чувства, что были когда-то глубоко в ней, совсем испарились. Теперь она не видела ни в чём пользы. Всё стало однотипным, и мечта её тоже стала просто серой массой. Девушка всё же верила, что у человека должна быть хотя бы одна несбыточная, детская и глупая мечта, чтобы под конец жизни он сел в своё удобное кресло, накрылся пледом и сказал сам себе, что именно сейчас он рад, что не исполнил эту мечту.

Чтобы в старости эта мечта показалась настоящим сумасшествием, полным бредом для молодых. Чтобы всё было окончено в этой странно ужасной жизни.

А сейчас девушка лежала на кровати, смотрела в потолок и давала своим слезам свободу, ведь рядом никого не было, чтобы уберечь и помочь.

Она думала только о том, что совсем потерялась в этом мире. Ей чужды были чувства, она не старалась угодить никому, потому что ей надоело. Её воротило от осознания того, что всё лежало на её плечах, но эти плечи просто не в силах держать дальше груз перемен. Ей, наверное, хотелось, чтобы кто-то помог ей, чтобы был человек, который возьмёт всё в свои руки и подскажет ей истинную дорогу.

Постоянный стресс вымотал и Гизиро. Парень, как бы ему до тошноты плохо не было, всё же пытался сохранять свой привычный оптимизм, но этот оптимизм становился пластиковым, ненастоящим. Он много гулял с друзьями, и парни только и делали, что постоянно говорили ему: «Мы с тобой, дружище. Держись». Они не думали в тот момент, что Гаю эти слова могли надоесть. Он слышал их каждую минуту. Эти ободряющие фразы действовали на него негативно: он стал агрессивным, скрытным и ещё более ленивым, поэтому через пару прогулок парень начал придумывать различные отмазки, чтобы не выходить на улицу, а оставаться в своей комнате. Единственные слова, которые смогли подбодрить Гая, сказал Тоби на последней их совместной прогулке: «Если человек страдает… То для чего нужны друзья?»

Гизиро чувствовал себя от слова «никак». Точнее будет сказать, что он вообще не чувствовал себя. В тот момент, когда паренёк увидел рыдающее лицо сестры, окровавленный дорогой и любимый костюм брата и услышал душераздирающие визги Эрики, всё в его душе рухнуло. Всё упало и перестало существовать; оно будто заморозилось, покрылось льдом на десятки тысяч лет. Ни объятия сестры, ни поцелуи Кати в затылок не смогли вытащить из Гизиро какой-либо реакции.

Кинрей… А что Кинрей? Как и сестра, он стал жертвой паники: он, конечно же, не начал курить (или пить), но поддался тем искусительным мыслям, которые жили в его голове с восемнадцати лет. Он постоянно думал о… безразличии.

Да, не смерть, не похоть, не агрессия – ничто из этого не привлекало его сейчас так, как безразличие. Ему стали безразличны все его интересы, достижения, желания и мечты. Он стал меньше времени проводить с Риком, ведь он тоже приставал к нему, как к Гаю парни. Кинрею было настолько всё равно, что он даже не чувствовал, что умеет дышать; он не замечал, как просыпался по утрам, как шёл завтракать, как сидел дома или ходил по магазинам. Для него эти дни протекали бесследно, так, будто они были прозрачными.

Он всё время думал о том, что не смог исполнить мечту отца. Ему не хватило времени, сил и упорства, чтобы доказать отцу и соперникам, что он, будучи таким молодым, смог окружить себя успехом. Чувство стыда и беспомощности сжирали и срывали весь образ сильного, ответственного и умного мужчины. И теперь перед всеми предстал тот самый спокойный, застенчивый и боязливый мальчик, который только-только начал преобразовываться. Однако уже было поздно; Кинрей перестал обманывать себя и своих близких в том, что он сильный.

Всё это время рядом с ним была его девушка. Катя не оставляла его ни на минуту: она не присосалась к нему, как пиявка, а просто давала ему заботу. О’Коннор делала всё, чтобы облегчить страдания человека, который стал для неё сокровищем.

Она понимала его порывы равнодушия и агрессии, поэтому оставляла его в одиночестве тогда, когда он сам этого хотел. Иногда он сам приходил к ней, ложился на её колени или грудь и просто горько рыдал. Только Катя видела его слёзы и слабость и ни разу не осудила его за это. Она понимала, что другого способа поддержать своего партнёра у неё нет.

С того момента, когда Хейз впервые заплакал, парень понял, что это вполне естественно, но всё же чувство стыда присутствовало всегда. Даже при Кате он пытался в следующие разы не подавать признаков слабых чувств, но ему плохо удавалось справиться с накопившимися нервами и эмоциями.

***

Смерть Аманды и Джона стала для ребят непонятным событием, и тот шок от произошедшего всё ещё витал в воздухе, проникал в тело каждого, заставляя вспоминать бледные тела и кровь на них.

За это время Аня и Джей начали тесно общаться. Парень понимал, что им нужно выпутываться из состояния опьянения неприятными новостями, поэтому постоянно вытягивал приятельницу прогуляться. Он пытался сохранить в себе ту самую живость и харизматичность, и Аня понимала, что ему тоже нужна поддержка; она пыталась с ним общаться без сарказма и всяких насмешек, и, честно говоря, ей понравилось общаться с кем-то ей незнакомым, кому было реально интересно слушать о её увлечениях. Они начали узнавать друг друга, доверяли уже свои личные тайны и желания.

Они вдвоём однажды даже прокатились в Ванкувер по делам Джеймса, и парню эта поездка уж точно запомнится надолго. Блэрри помнил, как Аня нежно гладила его волосы, как сопела на его плече, пуская слюнки и, по его мнению, становясь так более милой и какой-то по-особенному живой. Ему нравилось то, что тогда девушка заснула и приобняла его левую руку. Он чувствовал себя так, будто ему дали всё, что он захотел.

У Джея всё ещё иногда проскакивали непристойные мысли, но при приятельнице он старался держать себя в руках, и у него это получалось. Он перестал думать о занятии любовью каждую свободную минуту. Вместо этого он теперь вспоминал все слова, сказанные когда-либо Аней.

Он стал кардинально меняться. Это заметили особенно его родные и… Тоби. Тобиас начал больше общаться с Джеем, приглашал его к себе просто поговорить и узнать что-то о своей сестре. Парень узнавал от Джея обо всех событиях из жизни своей сестры, и он наконец понял, из-за чего у них возникали все те ссоры и недомолвки: Тоби просто не умел слушать и видеть.

Катя, оказывается, никогда не скрывала от него свои переживания и радости, но он попросту не мог уделить своей сестре должного внимания. Джеймс намекнул как-то ему, что он – полный дурак, и Тоби с ним согласился.

Тобиаса очень интересовали отношения Ани и Джея. Точнее, этим интересовался Энцо: он просил друга разузнать как можно больше о зарождении второй пары среди них, и в ответ на очередную просьбу О'Коннор съязвил: «Признайся хотя бы мне: ревнуешь ведь?» Бедный Эн впал в истерику от неожиданного вопроса, и этот ответ вполне устроил его друга. Брауну пришлось сознаться и сказать, что все его мечты и зачатки чувств совсем скоро пройдут. Тоби понял, что его друг пытается сам себя успокоить, утешить и поэтому решил не мешать развитию отношений Ани и Джея. О’Коннора посещало в такие моменты чувство, что ни он, ни Эн не готовы к чему-то, на что должны тратить свои нервы и время.

Он был немного напуган даже, что из-за заинтересованности Аней Энцо может забыть о друге, но как-то раз Браун признался, что питает к Ане лишь в какой-то степени семейные, тёплые чувства, то есть он считает, что она стала для него сестрой. Тоби знал, что Энцо в вопросе семьи никогда не соврёт, поэтому он поверил ему.

Когда Тоби начал расспрашивать Джея об Ане, смущённый Блэрри постоянно дёргался и не мог найти себе места. Его эта тема заставляла заметно нервничать, ведь он не хотел, чтобы кто-то ещё знал об этом, поэтому о чувствах к Ане знал лишь Тобиас. О'Коннор чувствовал, что он стал кем-то значимым в жизни этого черноволосого паренька, раз он доверил ему такую деликатную тайну.

В один из таких дней Джеймс снова сидел у Тоби в комнате и снова общался с ним про Аню.

– Ну что, ты пригласишь её на свидание?

– Не знаю…

– Я понимаю, что она, возможно, догадывается о твоих чувствах, но лучше уже прямо сказать. Кому я говорю, заядлому развратнику…

– Я не сплю уже с другими! Не могу.

– Ой, смотри-ка. Правильным стал? – начинал по-старому язвить Тоби.

– Заткнись, О'Коннор.

– Так ты не пригласишь её? Как хочешь.

– Приглашу! Только куда, и что сказать? – задумался Джеймс.

– А я думал, что у режиссёров должны быть интересные идеи. Будешь должен мне, понял? Слушай…

***

– Ты издеваешься? Не тяни меня, – попросила Аня.

– Давай прогуляемся. Нам нужно развеяться.

– Я эту фразу слышу от тебя уже около двадцати пяти раз. За день.

– Нам полезно бывать на свежем воздухе, – начал тараторить Джеймс.

– В такую погоду нам легче остаться дома и наблюдать, как другие мокнут, а не мы.

– Да там туч немного. Если так хочешь, то потом можем домой пойти, – пожал плечами Блэрри, глядя на девушку. Аня поразмышляла, а потом неохотно кивнула, накинула капюшон на голову, засунула руки в карман худи и поплелась за Джеем.

Гуляя по переполненным улицам Торонто, пара постоянно недовольно бормотала и будто презирала все те счастливые лица, идущие на них. Особенно недовольной выглядела Аня: её вытащили в свет, когда она хотела остаться дома, засесть в своей комнате, укутаться пледом и слушать любимые песни.

Всё желание и рвение рисовать у девушки пропало. Она никогда не рисовала без наблюдения отца со стороны. Джон помогал дочери с выбором красок, холста, кистей; он очень любил рисовать. Как и отцу, Аня нравился сам процесс, когда ты можешь создать всё, что только вздумается. Руки могут свободно порхать над холстом, выводя узоры, которые могут превратиться в силуэт человека или очертания бескрайнего поля.

Ведь именно отец научил свою дочку рисовать, подбирать краски, помог найти ей свой стиль в рисовании. Аня была обязана отцу всем в своей жизни. Она жила в хорошей семье, действительно хорошей и счастливой.

Вспоминая беззаботные детские дни рядом с отцом, Аня совсем забыла, где она находится, и по её щекам покатились горячие от волнения слёзы. Джеймс не спускал с неё глаз и только усмехнулся, сказав:

– Аня, постой.

– И зачем же? – пролепетала девушка, всхлипнув и вытерев слёзы.

– А, ладно, идём, – сказал парень и не сдвинулся с места, роясь в карманах. Аня продолжила идти, не оглядываясь назад. Только через несколько метров, поняв, что рядом никто не стучит каблуками, она остановилась и, повернув голову назад, сонно спросила:

– Чего встал, как истукан?

– Я? Я просто… – перевёл взгляд Джеймс на Аню. В голове промелькнула мысль, и парень сказал: – Я просто позвал тебя, чтобы сходить в один магазин. Да! Мэри попросила присмотреть платья для подружек невесты, у неё сейчас и так полно дел. Сходим?

– Если мы зайдём в какой-то очень дорогой магазин, то я умру со стыда. Куда в таком наряде в дорогущий магазин… – пробормотала себе под нос Хейз. Джеймс встряхнул головой, пригладил волосы рукой и повёл подругу к какому-то торговому центру.

Когда пара вошла в магазин, Аня даже глаза не подняла на летние платья.

– О, смотри, какое крутое! – Блэрри подскочил на месте и, как мальчишка, подбежал к платью миди с короткими пышными рукавами. В свете лампочек платье казалось нежно-фиалковым, совсем как для маленьких девочек. Аня взглянула на него, скривила лицо и отвернулась. Девушка скинула с себя капюшон и осмотрела товары. Весь магазин пестрел разными фасонами и цветами платьев.

Шастая по помещению, Джеймс подзывал Аню то к одной стойке, то к другой, восхищаясь каждым третьим платьем. Девушка только фыркала и показывала язык, когда парень показывал понравившиеся варианты.

После получаса ходьбы Джеймс махнул рукой на это безнадёжное дело и вместе с подругой пошёл в другой магазин. Как только они зашли, Аня остановилась, осмотрела вновь все стойки и вдруг округлила глаза.

– Вау…

Джеймс обернулся и увидел застывшую подругу перед одним платьем. Белое, совсем как выпавший ранним утром снег, корсетное обтягивающее платье на тонких бретелях и с вырезом «фигурное каре» висело на чёрной пластиковой вешалке. Аня вся засияла, осторожно подошла к платью и взяла его. В руках девушки платье начало переливаться кремовым, серебристым и жемчужным оттенками.

– Нравится? – Блэрри подошёл к подруге и осмотрел её с ног до головы. Аня мотнула головой и смущённо посмотрела на парня.

– Оно дорогое, наверное, – девушка начала искать ценник, как тут Джеймс положил руку на её руку и взглядом приказал не искать ничего.

– Тебе какая разница? Иди померь платье.

Анины глаза засияли от счастья, и девушка звонко чмокнула друг в щёку, обняла и его и побежала в примерочную. Джеймс же только хмыкнул и мягко улыбнулся.

Вдоволь нагулявшись и порадовавшись, Аня в конце дня впервые почувствовала себя спокойно спустя четыре дня после смерти родителей. Её не терзали ночные кошмары; напряжение и слабость вмиг ушли, когда она вспомнила о своих проектах. В этом ей помог Джей: когда они пришли домой, то сразу же пошли на кухню, приготовили себе покушать и заперлись в комнате Аманды и Джона.

Катя, Кинрей, Энцо, Тоби и Гай, будучи дома в то время, не стали мешать паре лишними походами в их комнату, но всё же иногда подходили вплотную к двери и подслушивали, что у них там происходит.

– Отстаньте от них. Приставайте к нам лучше, – в очередной раз сказала Катя, схватив брата за рубашку и не дав ему подняться наверх.

– Но это же моя сестра! Вдруг он там что-то сделает ей? – возмутился Гай.

– Ты не доверяешь моему и своему лучшему другу? – насупилась Катя. Гизиро попятился и сел около брата на диван.

– Успокойтесь, парни. Я знаю Джея. Он не причинит Ане боль. С ним что-то происходит, заметили? – вдруг сказал Кин, приобняв Катю крепче.

– Он с ней слишком много времени проводит. Даже не с тобой, Кинрей, – посмеялся Энцо.

– Измена, – хихикнула Катя, чмокнув парня в щеку. Парни одновременно сделали вид, что их стошнило от нежностей.

– Давайте не при нас хотя бы.

– Почему это? Что хочу, то и делаю! Кин, я тебя просто обожаю! – воскликнула Катя, положив ладони на щёки парня и страстно поцеловав его. Бедный парень не ожидал такой атаки любовью, а юноши все вместе закричали и начали фукать, постоянно приговаривая: «Разводят тут нежности, сейчас стошнит».

Тем временем Аня и Джей лежали на кровати и просматривали детские фото Хейзов. Вокруг них валялись фотоальбомы разных размеров, цветов и форм.

Аня никогда не показывала кому-то свои детские фотографии, даже Кате. Она считала их настолько личными, что шипела на каждого, кто пытался найти их. У неё был свой личный альбом, где хранились только те фото, которые, по мнению Ани, открывали её душу.

– А здесь тебе сколько? – спросил Джей, улыбнувшись. Перед ним было фото, где Аня сидела на спине Кинрея во время какого-то праздника. Девушка слегка улыбнулась.

– Семь где-то. Помню, как потом у Кина спина болела из-за того, что на него ещё и Гизиро сел. Это день рождения дяди Айры.

– Айра? Помню его. Меня с ним мама моя познакомила. Мы часто заказываем у него кофе во время съёмок.

– Так он уже ваш личный бариста? – Аня посмотрела на Джея и удивилась, что в его правом глазу появилось какое-то странное движение. – Извини, а твоя радужка может двигаться просто так?

– Нет. Я не могу двигать глазами. Ты же увидела, как немного «задрожала» она, да? Это я пытаюсь повернуть взгляд, но мне очень больно.

– Не надо, эй! Лучше не стоит так делать тогда, – на этих словах Аня положила ладонь на щеку Джея и начала гладить её. Её руки были такими нежными, красивыми и родными для Джеймса, что он совсем забылся. Он никогда ей не скажет, почему так делает. Он просто хочет видеть её полностью, хочет, чтобы его глаза (в каком состоянии они не находились бы) всегда глядели на неё.

Аня вспомнила, что как-то раз сидела со своим братом на кухне и готовила сырный суп, и тут Гизиро начал разговор за Джея. Девушка тогда сильно покраснела, засмущалась и попыталась молчать, но паренёк уже тогда всё понял и произнёс слова, которые впечатлили его сестру надолго: «Знаешь, чувства на то и созданы, чтобы ломать людей. Захотел – влюбился, но это уже на твоей совести».

«Наверное, я слишком часто и много начала думать об этом парне. Да и, возможно, Гай всё же прав. Но как мне перестать думать о Джее, когда я почти устроилась в жизни и могу исполнить свою мечту? Ну вот чему меня учила моя мама… Говорила же, что не стоит влезать в любовь, пока не исполнишь хотя бы одну мечту.

Да и что мне будет, если я не последую этому совету? Может, любовь настолько меня разобьёт, что я смогу стать лучше? А вдруг наоборот – любовь меня вдохновит на что-то новое? Будет интересно посмотреть, как это».

– Я ненавижу тебя.

– Что? – Аню повергло в шок столь неожиданное заявление, но Джеймс тут же продолжил:

– Я тебя не то, что ненавижу… Я настолько сильно ненавижу тебя, что во мне проснулись к тебе чувства…

«Что?»

– Да, это странно, – продолжал Джеймс, пристально смотря прямо в глаза шокированной девушке. – За все эти года я, кажется, впервые кому-то из противоположного пола говорю правду, не считая, конечно же, Кати. О'Коннор – отличный друг и приятель, а мои чувства к ней основываются лишь на доверии, уважении и почти на кровных узах.

Ты прекрасно понимаешь, что с самого нашего первого знакомства я хотел лишь использовать тебя. Я осознавал, что ты – сестра моего лучшего друга, и что мне от него хорошенько достанется… Кинрей был прав. Я неисправный бабник. Ты не то, что отшила меня, – ты просто дала понять, что так легко никогда не дашь себя в обиду.

Вот тут я и понял, что ты та, кто мне нужен. Ты самая коварная скотина, которую свет только может вытерпеть, а потом ты становишься спокойной девушкой с весёлым озорным смехом.

Я никогда не был романтиком, как Кинрей. Твой образ почти постоянно… Да что – почти! Постоянно перед моими глазами! Я одурманен тобой, и это точно не страсть. Как бы я хотел тебе скрутить шею в некоторые моменты. Ты делаешь всё, чтобы меня от тебя или тошнило, или манило к тебе. Как? Как тебе это удается? Я наблюдаю за твоими движениями и понимаю, что, блин, всегда хочу смотреть на то, как ты движешься, как дышишь.

Ане на минуту показалось, что он тут же задохнётся от нехватки кислорода, если продолжит так быстро говорить. Парень на мгновение закрыл глаза, обдумывая свои слова. Он должен был сказать всю правду.

– Джей…

– И я должен был тебе это сказать, потому что ты единственная, кто может понять мои такие запутанные мысли. Аня, ты… – Джеймс не успел и закончить, как его повалили на спину и заключили в жаркие объятия.

Парень крепче прижал Аню к себе. Девушка зарыла свои пальцы в корни волос парня, массажировала кожу головы и уже не отпускала. Джеймс ещё крепче обнял Аню, его губы коснулись непослушных мягких волос девушки.

– Я тоже настолько ненавидела тебя, что даже не поняла, когда успела влюбиться, – шёпотом произнесла девушка, боясь, что кто-то посторонний услышит их разговор (и не зря, так как в то время около дверей шуршали ребята, снова пытаясь услышать что-то). – Но меня сводило в конвульсиях лишь от одного воспоминания о твоём взгляде, так сильно похожего на взгляд моего отца; на цвет твоего глаза, будто на чащу, освежаемую лёгким воздушным дождиком, когда всё вокруг дышит этой зеленью и свежестью…

Я часто вспоминала черты твоего лица, и твою ямочку на щеке, когда ты ухмылялся, и острый нос, и слегка удивлённые брови, как они весело поднимались, когда кто-то из ребят шутил. Я всё это помню и выкинуть из памяти не могу.

И Джей, я ведь отлично понимаю, что о любви в такие годы мы не имеем права говорить, но не всё ли равно на пустые слова взрослых? Если они не могут понять, что чувствовать способны такие молодые и самоотверженные люди… то почему нам нельзя этого делать? Почему нам говорят, что о таком рано думать нам? Почему все думают, что любовь в нашем возрасте не вечна? – сквозь слёзы шептала Аня.

– Эй…

– Почему мы должны много знать о любви, а не чувствовать её? – сухими бескровными губами прошептала Аня. Джеймс перевернулся на бок, отпустил девушку и посмотрел в её глаза.

– Эй, мы не должны. Каждый выбирает свой путь, и пусть тогда сам винит себя в этом, – медленно проговорил Джеймс. – И я не влюблён в тебя, нет! Я люблю тебя. Запомни: я смогу жить без тебя, будь ты далеко или мёртвая. Просто в этом мире не будет больше чего-то другого, кроме работы, друзей и вечного отдыха. Я могу жить без тебя, но будет ли это жизнью?

Аня слабо улыбнулась сквозь слёзы и нервно икнула. Джеймс от испуга и сам подскочил на месте, отчего через долю секунды рассмеялся. Девушка снова икнула и разразилась весёлым задорным смехом.

Она впервые поняла, что такое признаваться другому человеку. Она была рада услышать именно эти слова именно от этого человека.

А за дверью всё так же толпились остальные ребята, шепча друг другу догадки, о чём могли болтать Аня и Джеймс.