Текст книги "Лавка ужасов"
Автор книги: Антон Вильгоцкий
Жанр: Ужасы и Мистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
Глава 6
Дневник одной агонии
Я ликую, я вижу – победа близка, Показалась из глины рука двойника! Но внезапный толчок – карлы с хохотом бьют меня в спину! И земля из под ног, и двойник меня тянет на дно, в глину! Я угрём извиваюсь до хруста в костях Словно пойманный зверь, словно рыба в сетях. Но всё ближе предел, я слабею, борьба бесполезна. И последний рывок – я лечу в эту красную бездну…
Сергей Калугин
1 января 2001 года, понедельник
Новый век встречал в одиночестве.
Без воды и без электричества.
Я уже не совсем Высочество,
Но еще не вполне Величество.
Мать твою за ногу, что за сраная привычка рифмовать все подряд?
Вчера в вагоне метро увидел педика и избил его. Парень был из той породы «голубеньких», что приторговывают задницей в ночных клубах. Не в моей натуре затевать драку в подземке, но у меня вчера был не самый удачный год, а вид субтильного мужика с губами бантиком и кокетливым блядским взглядом, я всегда считал чрезвычайно для себя оскорбительным. Подумать только – эта жеманная дрянь за неделю съема по клубным сортирам зашибает денег больше, чем я когда-либо в жизни видел! Ох, и заверещал же он, получив от меня зуботычину! В вагоне было довольно много народу, но за гея никто не вступился. Я прошелся кулаками по его цыплячьим ребрышкам и добавил коленом в живот. Заливаясь кровавыми соплями, пидор согнулся пополам. Я добавил ему локтем по черепушке. Подведенные глаза закатились. Несколько секунд моя жертва пребывала в отключке. Этого времени мне хватило, чтобы присвоить себе содержимое его карманов – початую пачку презервативов, сотовый телефон и несколько фиолетовых купюр. Мелочевка, конечно, но на выпивку, проститутку и пару звонков друзьям хватить должно.
Приведя извращенца в чувство парой пощечин, я оттащил его в конец вагона. Сидевший там благообразный старичок встал и принялся внимательно изучать схему метрополитена. Швырнув пидора на сидение, я в общих чертах обрисовал ему ситуацию. Трясущийся от страха гомик узнал, что в городе действует могущественная антипидорская коалиция, с одним из представителей которой он только что имел «удовольствие» пообщаться. Качать права, разумеется, себе дороже. Изъятые деньги и ценности поступят в казну указанной организации, а их бывший владелец должен возблагодарить свою пидорскую судьбу за то, что легко отделался, и, конечно же, поскорее обо всем забыть. А лучше – купить себе на толкучке новую сексуальную ориентацию. Закончив инструктаж смачным плевком в разбитую харю, я оставил педика зализывать раны, а сам, сунув руки в карманы и посвистывая, проследовал на свое место. Два с половиной десятка человек старательно делали вид, что ничего особенного не произошло. Да ведь так оно и было, если разобраться.
Через несколько минут поезд прибыл на Арбатскую. Двери осторожно открылись, и в вагон хлынули потоки свежего воздуха. Тихо скуля и держась за ушибленные места, гомик ринулся прочь. Мне он был уже безразличен. Меня посетила Муза. Избиение фрика запечатлелось в моей памяти таким образом, как если бы я видел его со стороны, а не сам наносил удары. Так уж устроена моя память. Память поэта…
Вчера в подземке ехал я домой.
Смотрю – сидит напротив «голубой».
Конечно, я как зверь, рассвирепел
И тотчас с кулаками налетел.
Хотите, может, чтоб я объяснил,
За что перверта бедного избил?
Охотно. Жизнь – помойное ведро!
А тут еще и педики в метро!
И вот так – всю сознательную жизнь. Дня не проходит, чтоб я чего-нибудь не зарифмовал. Тот пидор из поезда и не подозревает, что ему выпала великая честь – быть увековеченным в стихах Георгия Гончарова.
Это мое имя – Георгий Гончаров. И с сегодняшнего дня я веду дневник.
Начало тысячелетия совпало с началом недели. Идеальные условия, чтобы начать заодно еще и новую жизнь. Все, я больше не напиваюсь. Больше не нюхаю кокаин. Не занимаюсь сексом с грязными шлюхами и тщательно избегаю сомнительных знакомств. Отныне – только труды для Вечности и работа на благо общества. А из вредных привычек оставлю себе лишь курение и матерную ругань. Очень уж приятные занятия.
В ларьке возле дома я купил бутылку шампанского. «Сейчас чайку заварю, телевизор включу, постановку какую-нибудь посмотрю», – думал, поднимаясь в лифте на пятый этаж. Как оказалось, напрасно губу раскатал, ибо во всем доме в новогоднюю ночь отключили воду, а в моей квартирке, вдобавок, перегорели пробки. Отличный подарок к двадцать первому веку!
Как бы там ни было, а новые год-век-миллениум я встретил не в самом мрачном расположении духа. В конце концов, наши пещерные предки прекрасно обходились без электричества и водопровода. Правда, и жили они лет по десять-пятнадцать, и зачастую – по этой самой причине. Захочет, например, какой-нибудь неандерталец книжку почитать перед сном… хотя, нет, это вряд ли. Ну, или супу откушать – а воды-то и нет! За водой к реке чапать надо. А над входом в пещеру саблезубый тигр залег, и ему, родимому, тоже кушать охота. Только дикарь с коромыслом наружу сунется, – цап-царап его, и поминай, как звали. Да ведь и не звали-то никак, с концами пропадет, болезный!
И хрен бы с ним.
Это самая злостная гниль – когда не получаешь даже того, что принадлежит тебе по праву рождения. Того, что составляет основу жизни в самой незатейливой ее форме. Того, что, казалось бы, никто не в силах у тебя отобрать. Ладно там, исполнение заветных желаний – они не исполнятся именно в силу своей заветности. Ни к чему строить планы на будущее. Мы пришли в этот мир, чтобы всю жизнь обходиться только тем, что нам дано, не так ли, святой отец? Так почему, черт возьми, нам так часто бывает отказано даже в этой гребаной данности? Почему забронированный нами номер так часто оказывается занят кем-то другим или опечатан?
Остались без воды, тепла и света,
И некого в случившемся винить.
Крепитесь, скоро к нам нагрянет лето.
Вот только как нам до него дожить?
Стенают одинокие страдальцы,
Отчаявшись увидеться с весной.
Скулят, как сраные неандертальцы,
В пустых пещерах темных над землей.
Стоп, а чего я, собственно, так завелся? Подумаешь, на несколько часов отключили воду! Теперь-то водопровод исправно функционирует. И даже есть повод позубоскалить: неоднократно предсказанный конец света, все-таки, соблаговолил состояться. На рубеже тысячелетий, как и было обещано. Ничего, что это произошло в пределах отдельно взятой малогабаритной квартиры. Против фактов, как говорится, не попрешь.
Кабы не этот приступ жилищно-коммунальной заразы, я пошел бы на улицу и снял проститутку. И трахал бы ее несколько часов кряду, чтобы кончить в тот самый миг, когда бой курантов известит страну о наступлении новой эпохи. А вышло так, что я слушал его в полном одиночестве, при свете найденной на антресолях окаменевшей свечи. Несмотря на то, что я обошел всех соседей (39 квартир), мне нигде не удалось раздобыть ни пробок, ни переносного светильника. На поиски источника света ушло все время, которое я мог потратить на поход за жрицей грязного секса. Уставший и злой, я вернулся в свою квартиру и откупорил шампанское за пять минут до полуночи.
Ни разу за всю свою жизнь я не был так счастлив. Пускай у меня ничего и никого нет, а талант мой не столь велик, чтоб объяснять все провалы одним лишь его наличием. Как бы ни сложилась в дальнейшем моя судьба, сегодня, здесь и сейчас, все только начинается. Все всегда только начинается. Когда понимаешь это, единственным смыслом существования становится ожидание конца.
5 января, пятница
Это было даже романтично – слушать мелодичный перезвон главных часов страны, сидя на кушетке, рядом с дрожащим огоньком свечи (жутко чадила и гасла через каждые пять минут), потягивая из горлышка шампанское (паленое подсунули, твари, ну да ладно, я с ними еще разберусь) и обдумывая планы на будущее. Но вот уж несколько дней я вынужден сидеть на заднице, как полный дегенерат, и единственное мое развлечение состоит в написании новых виршей. А все потому, что те, от кого зависит мое финансовое благополучие – издатели – устроили себе двухнедельные рождественские каникулы. Это значит, что как бы я ни старался, чей бы номер ни набирал, к кому бы ни шел на встречу, рассчитывать на деловой разговор можно только в случае чуда. Чудес же, как известно, не бывает…
Кто-то из юмористов язвил недавно по поводу неимоверного количества праздников в российском календаре. Собственно, ничего удивительного здесь нет. Лень и пьянство – самые, что ни на есть, фундаментальные черты так называемого «русского характера». Причем – намертво связанные друг с другом. Я, должно быть, не русский. Не стану утверждать, что совсем не пью. Но вот работать мне в кайф.
Я приехал в Москву полгода назад, но до сих пор ничего не достиг. Пара статей в модных журналах и одно выступление в ночном клубе не в счет. Мне так и не удалось пристроить произведения, которые я сам считаю заслуживающими публикации. Помнится, еще в Краснодаре один человек сказал, прочитав мой сборник «Вишневый Зверь»: «Плохие у вас стихи, Георгий. Но не в плане слога или рифмы. Они современны – тем и плохи. Можете смело издавать. Через десять лет будет поздно». Года не прошло с тех пор. А у меня даже «Зверя» никто не взял. Стоит ли и вспоминать о тех вещах, что действительно стоят вне времени?
6 января, суббота
Ничего, ничего, ничего, ничего, ничего реального нет вокруг меня. Я и сам – порождение мрака, фантом, иллюзия, чей-то несбывшийся сон. Где я был? Какие-то размытые контуры, вспышки мутного пламени, вязкое бормотание невидимых обитателей пахнущего тухлятиной черного дна. В том сне только я был реален, – и больше не было ничего. Проснувшись в холодном поту, я понял, что сон явил мне мою собственную жизнь, вывернутую наизнанку. Реален мрак. Реальны стены с прислоненными к ним обоями. Реален мертвый экран телевизора, за которым – другая жизнь, цветная и яркая. Реальны лифт, заплеванная лестница, пропахший мочой и водкой подъезд. Божественно реален пьяный мент на перекрестке. Заледеневший тротуар реален тоже. И начинающие просыпаться торговые точки. И Крымский мост, на котором я, полный глупых надежд, стоял в свою первую ночь в Москве. И Кремль, чьи шпили ехидно сверкают вдали, за окаменевшей рекой. Реальны мысли и чувства, знаки и числа, звуки и символы, редкие лица, струи холодного пламени, дрожь под ногами, время…
Только меня нет.
Проснувшись ночью от кошмарного сна, я был испуган настолько, что не мог оставаться дома. Сплю я одетым, так что оставалось лишь обмотать шею шарфом, накинуть плащ, натянуть ботинки и бежать, сломя голову, навстречу влажному сумраку январской ночи. Не отдавая себе отчета в своих действиях, я потащился на мост. Дойдя до середины, остановился, подошел к перилам и поднял глаза. Надменный Петр деловито вращал колесо моей судьбы, другой рукой подпаливая небеса. Кровавый бог, жестокий царь… Черт, опять стихи лезут в голову. Кстати, неплохо вышло… О ком из наших правителей нельзя сказать того же? Разве что о Горбачеве… Да и нынешний пока не успел набедокурить. Тьфу, да что это я? Я ж богема, я – вне политики.
Потом я посмотрел вниз, на горизонтальную стену черного льда. В сознании зародилась неясная мысль, вскоре оформившаяся в мощный позыв к суициду. А что? Все равно ведь не будет в жизни счастья. Все, что было мне предназначено, я давно уже потерял. Забравшись на скользкие перила, я несколько минут стоял, взвешивая все «за» и «против». Родные, близкие… Да и потом, вдруг мне завтра позвонит Розанов и предложит сотрудничество на постоянной основе? Я стану преуспевающим литератором, кумиром радикально настроенной молодежи. Не самый гнилой вариант.
С другой стороны, того, что я уже пережил, хватит на семь самоубийств кряду. Такого рагу не пожелаешь и врагу… Блядь!!!
Я должен бороться, должен идти, стирая ноги в кровь, должен преодолеть все невзгоды, что выпадут мне на этом пути! Вот он я, Георгий Гончаров, стою в самом центре Москвы, в часе ходьбы от Кремля, на мосту, воспетом братухой Кинчевым! Прочь с дороги, ничтожества вроде Розанова!
Раскинув руки, я хрипло захохотал и начал приплясывать. Левая нога подвернулась, и светило российской поэзии рухнуло вниз, в неизвестность.
Я скончался еще от удара об лед и видел, как расползаются трещины из-под распростертого внизу тела. Потом лед под мертвецом разошелся, и бывший поэт начал медленно погружаться в воду, все еще цепляясь пальцами за скользкую ломкую кромку.
Стоя на Крымском мосту, я в деталях представлял себе картину собственной смерти, а в груди полыхало адское пламя, и крошечные льдинки катились вниз по щекам. Никогда, никогда я этого не сделаю, не допущу даже мысли о самоубийстве. Слишком мало я совершил и если сейчас покину этот мир, в нем не останется никакой (СОВСЕМ!) памяти о человеке по имени Георгий Гончаров.
Память. О ней следовало бы поговорить особо.
Вернувшись домой, я немного почитал Бодлера (о, великий поэт!) выпил чаю и снова лег спать.
Я знаю, верю, – день придет!
Пока же – все наоборот.
Как рыба, открываю рот,
Башкой пробить пытаясь лед.
8 января, понедельник
Розанов не позвонил. Ни вчера, ни сегодня.
9 января, вторник
Настало время рассказать о себе. Кто знает, может, лет этак через семьдесят юный студент-гуманитарий, копаясь в архивах Ленинки (надеюсь, хоть тогда она будет называться по-другому), наткнется на эту тетрадь, чудом избежавшую публикации и уже порядком пообтрепавшуюся. Представляю себе восторженный блеск его глаз, дрожащие руки, сбивчивый рассказ в компании сверстников. Как же! Новое о Гончарове, о котором известно уже практически все! Ан нет, ребята. Далеко не всегда Гончаров был краеугольным камнем русской литературы, поэтом с мировым именем, и (чем черт не шутит?) четырехкратным Нобелевским лауреатом. Бывали в его жизни такие коллизии, что хоть на кол лезь. Но (доблесть – наше кредо!) с честью пробился Жора сквозь все ниспосланные ему испытания и занял достойное место в длинном ряду портретов в школьных кабинетах литературы.
Про все напишу. Про все.
Про жизнь в наипаскуднейшем захолустье, где самой многообещающей была карьера тракториста-алкоголика (основная специальность – вторая). Про бесконечные семейные дрязги, – изощренное коварство моих сородичей, их козни, направленные на мое изничтожение, могут сравниться разве что с ядоносными ласками семейства Борджиа. Про бессмысленную и беспощадную травлю в школе. Про студенческие дни в Краснодаре… Глумливые скоты-преподаватели, паучья банка студенческого коллектива, бесконечные скитания по съемным хатам… Неудивительно, что я сбежал из университета уже после третьего курса.
К тебе, о любознательный потомок,
Я обращусь, пуская время вспять.
В безбрежном море пыльных книжных полок
Ты вдруг поймал забытую тетрадь.
Ты жаждал наивысших древних знаний,
Хотел пойти наперекор судьбе.
Читай же, отрок, хронику страданий!
И содрогнись, представив их себе!
Поверить сложно, но великий гений,
Кумир эстетов, бог народных масс,
Немало в жизни претерпел лишений,
Представ один на суд голодных глаз.
Ему кричали: «Странник! Образумься!
Не суйся в Бездну! Свалишься! Сгоришь!»,
Но он от всех ударов увернулся
И посмотрел поверх унылых крыш.
Там в черных небесах бесилось Солнце,
Швыряя вниз слепящие лучи.
Поэт достал из сумки колокольцы,
Но молвил Феб: «Уж лучше промолчи».
Блин, сейчас у меня что-то левое получилось. Сам не пойму, как я мог это написать. Концовка ведь такой должна была быть:
Поверь, мне тоже было очень плохо,
Манили в пропасть мрачные огни.
И я вел жизнь законченного лоха,
Но позади моей печали дни.
Но и то, что получилось – тоже неплохо, в принципе. Только я все никак в толк не возьму, откуда же это выскочило. Будто нашептал кто-то. Ладно, хрен с ним. А ведь честно – представляю себе будущее в розовых красках, и как-то легче становится на душе. Как будто это розовое время уже настало. И я бы мог, пожалуй, жить, во всем соотносясь со своей иллюзией. Кабы не одно досадное обстоятельство.
Я слишком многое помню.
Как бы чудовищны ни были муки существования, я никогда не смогу решиться на суицид. Я знаю отличный способ избавить себя от боли, не прерывая существования.
Всего лишь убить Память.
Аутизм и амнезия – наши лучшие друзья.
В этой гребаной России нам без них прожить нельзя.
То, о чем я хотел бы навсегда забыть, и так осталось неимоверно далеко в пространственно-временном континууме. Но монстр по имени Память всегда настигает меня. Было время, когда бороться с ней мне помогал алкоголь. Прошло. Теперь, стоит мне напиться, как все чувства обостряются, и тогда стены моей квартиры сотрясаются от нечеловеческих воплей. Интересно, а как в этом доме обстоят дела со звукоизоляцией? Наверное, хреново – соседи при встрече обходят меня стороной. Я до сих пор не знаком ни с кем из них. Да и на кой бы это мне? Больше людей – больше вопросов, пересудов, сплетен и клеветы. Мне эти классические человеческие потехи знакомы слишком хорошо, чтобы снова нырять в погибельный омут. Не хочу, не хочу, не хочу… Хочу только лишь одного – забыть…
Что именно?
Об этом я подумаю завтра…
11 января, четверг
Одиннадцать дней прошло. Ничего не происходит. Я чувствую, как что-то красное носится в воздухе, пытаясь меня схватить. Кажется, конец моих страданий не за горами. Теперь я должен обращать внимание на каждую мелочь, на самый незначительный факт. Это может принять любую форму, и горе мне, если я пропущу.
12 января, пятница.
Сегодня я сам позвонил Розанову, абсолютно не надеясь его застать. Надежды мои оправдались – скотины-редактора не было ни дома, ни на работе. Такие звери, как этот, выжимают из жизни все соки. Хавают каждый день, каждый проклятый час. Я много их повидал еще в Краснодаре. Там в каждой занюханной конторе сидел свой штатный Белинский.
«Здравствуйте, молодой человек. Вы поэт?», – а на гнойной морде его уже все написано. Все гадости, которые он скажет, когда прочитает или послушает. Последнему я ответил так: «Нет, я тут сортир искал и дверью ошибся – запах такой же идет из вашего кабинета». Все равно терять уже было нечего…
Кажется, я чуть выше упоминал о том, что гнобило меня до приезда в Москву? Так вот, друзья, подлинная причина моего бегства из Краснодара заключена в другом. Не знаю даже, как и подступиться к такой щекотливой теме как…
Любовь!
Да, я был позорно влюблен, как школьник, как греческий бог. Девушку звали Марина, она училась вместе со мной в университете. Моего таланта не хватит, чтобы достойным образом описать это прекрасное существо…
История наших с ней отношений стала, должно быть, притчей во языцех. Там, в Краснодаре, разумеется, в узком кругу студентов-гуманитариев. Поначалу все складывалось довольно-таки неплохо. Совместные посещения кино, дискотек и театров, взаимные дружеские визиты и нескончаемые интеллектуальные беседы – все, как и положено флиртующим молодым филологам. Но после… Что за тварь прошуршала между нами своими черными крыльями, оставляя едкий вонючий след? Придя однажды вечером к Марине, я наткнулся на холодную стену отчужденности и неприятия. Не было больше ни искрометного взгляда, ни жемчужной улыбки, ни веселых ямочек на щеках. Марина сидела за столом, односложно отвечая на мои вопросы, и глаза ее были, казалось, обращены вовнутрь. Накрашенные черным лаком ноготки нервно барабанили по полированной доске, словно само мое присутствие было чем-то скверным, чем-то непозволительным. В один из моментов, не закончив разговора, Марина встала, открыла дверь и сказала мне:
– Уходи.
Вот тут-то я в впервые почувствовал, как ложатся на горло холодные пальцы смерти, как острый нож вонзается в сердце, как предательским толчком в спину лучший друг отправляет в Бездну. И только сдавленный хрип вырвался из моих уст вместо недоуменного «Почему?». Я развернулся и молча вышел. Ослушаться я не мог.
Сначала – гулкая пустота и десятки вопросов, адресованных небесам, пьяному дворнику, драной кошке, фонарному столбу… Потом – первые проблески осознания, ледяные кинжалы, со свистом вылетающие навстречу из эмоциональной темноты. И, как венец всего, зловещая боль утраты – будто длиннющий гвоздь, вбитый прямо в темя, тупой и ржавый. Разрывающий тишину ночного сквера крик, и корчи тела, страдающего от ран, которые получил мой дух. С тех пор мне не раз приходилось причинять себе физическую боль, чтобы унять душевную.
В тот день моя жизнь воистину разделилась на «до» и «после». И все, что было «до», сделалось сразу чужим и тусклым, даже наши встречи с Мариной, ведь все было абсолютно нормально, и вдруг – такое, без объяснения причин… В первую ночь «после» я выкурил пять пачек «Казбека», да и потом курил не переставая. Этот надрывный кашель и теперь мой ближайший друг…
Тогда, конечно, история не закончилась. Впереди были еще два года бесплодных ухаживаний, перераставших порой в настоящее преследование. Разорванные письма. Гибнущие в мусорных баках цветы. Растоптанное сердце. Убитая любовь.
Два года я неистовствовал, пытаясь вновь завоевать Маринкино расположение. Учеба держалась на соплях, о карьере тоже можно было не помышлять (впрочем, последнее – отдельный разговор, и я, кажется, уже писал об этом). Наконец настал день, когда запас терпения иссяк. Я решил убить Марину, а потом и себя. Всю ночь простоял с топором в руках у ее двери, но так и не нашел в себе сил нажать на кнопку звонка. Решил ограничиться только своей смертью. «Да будет так», – думал я, выходя пьяным на крышу самого высокого в городе здания. Но зацепился за какой-то штырь, упал и вдрызг расшиб левое колено. Жуткая боль отрезвила, отправив мысли о суициде отдыхать на задворки сознания. Сил хватило только на то, чтобы сползти по лестнице вниз.
Через неделю, когда зажила нога, я достал из заначки деньги, которые, отказывая себе во всем, копил с тринадцати лет. Сам не знаю, зачем я это делал. Возможно, что и предвидел подспудно ту ситуацию, что, в конце концов, сложилась в моей жизни. Бежать, бежать отсюда к траханной матери! Кабы не сраные реформы, я был бы сейчас куда богаче, но даже с учетом деноминаций сумма вышла приличная. Я покинул город как вор, под покровом ночи, абсолютно никого не предупредив. Не было больше ни «до», ни «после». Было гулкое, звонкое, дробное «сейчас».
13 января, суббота
Всего-то на сутки разминулась «чертова дюжина» с пятым днем недели. Этому обстоятельству я рад больше, чем был бы рад, если бы сейчас позвонил Розанов или какой-нибудь хлыщ вроде него. Впрочем, с этим чмыренышем я, должно быть, скоро увижусь. Завтра – последний день его тунеядских каникул, а в понедельник я спрошу с Петра по всей строгости.
Петр Розанов – человек из издательства «Империал». Не хочу лишний раз употреблять слово «редактор» – на него у меня уже аллергия. Именно от Розанова зависит сейчас моя литературная карьера. Именно ему я доверил два самых ярких блеска своей сокровищницы – сборник «Вишневый Зверь» и поэму «Хрип».
В начале нашего с Розановым знакомства я полагал его весьма достойным человеком. Сегодня я уже так не думаю. Петька – такой же разгильдяй, как и все остальные. И наша, начавшаяся, было, дружба, вряд ли получит продолжение. Но это, черт побери, не главное, ведь я не жду от Розанова ничего, кроме исполнения его прямых обязанностей.
Я познакомился с ним в сентябре прошлого года, в клубе «Проект О.Г.И.». Об этом месте стоит сказать особо. В ту пору я проводил там почти все свободное время. С утра – беготня по редакциям литературных журналов в бесплодных попытках пристроить свои стихи, а вечером – тепло и уют интеллектуального кабачка в Потаповском переулке, и сто пятьдесят граммов водки, чтоб унять злость. Я приходил туда часам к пяти, прихватив черновики и что-нибудь почитать, ужинал и начинал работать, время от времени заказывая кофе или чего покрепче. Большая часть моих стихов московского периода написана именно там, в «О.Г.И.».
В силу ряда причин я предпочитал шумную обстановку круглосуточного питейного заведения тихому уединению снятой полтора месяца назад квартиры. В первую очередь – из-за собиравшейся в «О.Г.И.» публики. Обывателей вы там не найдете – все сплошь творческие личности. Да не интеллектуальная шпана навроде меня, а состоявшиеся, уверенные в завтрашнем дне персонажи, которых порой и в эфире центральных каналов можно наблюдать.
Однажды я уговорил директора клуба позволить мне выступить в «О. Г. И.» со своими стихами. О, до сих пор помню мельчайшие детали той ночи…
Вот сверкает, возвышаясь над толпой, выбритый череп художника-концептуалиста Германа Виноградова. Чуть поодаль в гордом одиночестве пьет горькую культовый прозаик Андрей Левкин. А вот и новомодный певец Оскар потягивает клюквенный морс в компании – как ни странно – двух смазливых девиц. И я – король! – читаю собравшимся свои вирши, извиваясь у микрофонной стойки, как рок-звезда. Пронзаю воздух ядовитым жалом, купаюсь в собственной крови, дышу распадом и разложением. Протягиваю руку навстречу каждому из присутствующих – моля о помощи и, вместе с тем, стремясь скомкать, задушить, уничтожить. Как у Бодлера:
Пощечина я и щека,
И рана, и удар булатом,
Рука, раздробленная катом,
И я же – катова рука.
И вот уже распрямляется, ища меня взглядом, подвыпивший Виноградов, и замирает на полпути ко рту сжимающая рюмку длань Левкина, и даже эстрадник изумленно таращит глаза, возможно, представляя себе, какой стремительный взлет его ожидает, возьмись он со мной сотрудничать. Молодежь оживленно переговаривается, поминутно кивая в мою сторону. О, да, теперь я – часть московской богемы, и все эти люди не просто скрашивают мое одиночество, а восхищаются мной. Не об этом ли я мечтал столько лет? Теперь у меня есть реальный шанс заключить контракт с каким-нибудь авангардным издательством, выпустить свою книгу многотысячным тиражом, врезать, наконец, промеж глаз вонючему, поросшему крысами и тараканами монстру по имени Социум! Я чемпион! Я кумир!
Ваш личный карманный Бог.
По окончании моего выступления Левкин жестом поманил меня к себе, дополнив приглашение выразительным щелчком по горлу. Ну что я, долбоклюй, – не засветиться в компании известного писателя?! Заодно и почву прощупать можно, насчет издательств порасспросить, маскируя свой корыстный интерес неспешной интеллектуальной беседой. Давно, очень давно я никому не ездил по ушам насчет Бодлера, Уайльда и Блейка.
Где-то в промежутке между Вийоном и Теофилем Готье к нам подсел еще один человек, на вид – мой ровесник.
– А вот, кстати, и один из тех, с кем вы так жаждете познакомиться, – сказал Левкин. – Петр Розанов из «Империала».
Розанов, как оказалось, тоже был свидетелем моего триумфа. Он не поскупился на похвалу. «Неплохо бы, Георгий, издать все это в одном флаконе», – сказал Петр.
Ну да, я тоже так думаю. Это было бы великолепно.
Левкин вскоре ушел, а мы с Розановым продолжили возлияния (средств на свою будущую карьеру я не жалел), пробухав еще три с половиной часа и расставшись чуть ли не братьями. Всю дорогу домой я повторял про себя телефон издательства, который и сейчас помню наизусть.
За окнами вставал рассвет, а я ложился спать, будучи уверен, что главный барьер на пути к Парнасу я уже преодолел. Несмотря на то, что с тех пор ничего не изменилось, я по-настоящему благодарен судьбе за то утро. Утро, когда я впервые за много лет вновь почувствовал себя человеком.
Утро новой жизни.
14 января, воскресенье
Не понимаю, что происходит. Вроде бы, я проспал положенные восемь часов, а чувствую себя так, будто не смыкал глаз неделю, не меньше. Время от времени проваливаюсь в сон и вскакиваю, как ужаленный, поскольку успеваю за несколько минут пройти все девять кругов Ада. Но ничего не могу запомнить. Возможно, это и к лучшему – не с моими нервами смаковать такие подробности. Будь я посмелее, непременно начал бы копаться в памяти, выудил оттуда леденящие душу сюжеты и написал что-нибудь вовсе уж беспросветное. Боюсь. А ведь еще каких-то полгода назад я не спешил просыпаться, когда ночами являлись демоны. Смотрел до последнего, покуда кошмар не уносил меня в такую запредельную бездну, где трудно продержаться и тысячную долю секунды. Не раз по пробуждении я находил у себя седые волосы.
Всеми способами борюсь со сном: литрами истребляю кофе, то и дело сую голову под холодную воду, на полной громкости слушаю экстремальный рок. Но толку мало. Опять меня тянет вниз. Попробую…
Бывает, люди умирают.
Однажды к ним приходит смерть.
Навеки землю покидают,
Чтоб в адском пламени гореть.
Ошибка многих поколений:
Мол, где-то там, на небесах
Чертоги вечных наслаждений
Нас ждут в раскидистых садах.
Господи! Да я, должно быть, повредился рассудком, если пишу стихи в бессознательном состоянии! Не будь это мой почерк, я бы подумал, что кто-то другой написал их, пока я спал. Если же, все-таки, это сделал я, то завтра нужно звонить не редактору, а психиатру. Меня бросает в дрожь при одной только мысли о том, каким образом могли появиться на свет эти клятые восемь строчек.
Да, я полжизни провел за письменным столом и мог бы, в принципе, бесконтрольно водить по бумаге ручкой во время сна. Но никогда, никогда эти каракули не сложатся в осмысленный текст! Выходит, я и не спал вовсе? Тогда почему не запомнил момент создания стиха? И почему мне так страшно от этого?
Помнится, был уже случай, когда страх, подобный сегодняшнему, гладил холодными пальцами мою душу. Проснувшись однажды в шесть тридцать пять утра, я обнаружил, что будильник, который должен был поднять меня ровно в шесть, выключен. Как будто я, не пожелав вставать в назначенное время, лениво хлопнул рукой по кнопке и вновь погрузился в сон. Едва осознав это, я пулей вылетел из постели, сотрясаемый мелкой дрожью. Я не был бы так испуган, если бы мог найти более-менее внятное объяснение случившемуся. Все дел в том, что я совершенно не помнил, как, проснувшись в шесть часов от нудного дребезжания, решил, что мне вовсе не обязательно железно блюсти пионерский режим.
А значит… Значит, кто-то другой проснулся в то утро в моей постели, выключил будильник и снова уснул. Кто-то другой, но не я.
Сдается мне, что стих этот тоже написал тот я, который не я. Это страшнее всего, ведь в таком случае меня можно смело записывать в психопаты…
Даже обследования не надо. Раздвоение личности, вот как это называется. Одна из бесчисленных разновидностей шизофрении.
Но дело не только в этом. Я боюсь того, что написал, боюсь самих этих строчек, каждая из которых – как дохлый гниющий глист.
Тебе обещана награда
Ценой смиренья твоего.
Но знай, несчастный, кроме Ада
Нет за Пределом ничего!
Смелей ступай! Уж круг начерчен!
Щипцы в огне уже дрожат.
Ты будешь смят и изувечен,
Сожжен, кастрирован, распят!
Нет! Это снова случилось. На этот раз – еще гаже, еще мерзостнее, чем полчаса назад. Должно быть, у меня и впрямь какие-то проблемы с чайником. Я, конечно, мог бы и сам нацарапать нечто подобное, но эта бодяга про Ад вызывает у меня прямо-таки физическое отвращение, а я ведь человек довольно стойкий. Как будто ее автор – кто-то из тамошних обитателей (свят, свят, свят).
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.