Текст книги "Кто такая Айн Рэнд?"

Ее философия привлекала участников «Коллектива» даже больше, чем ее проза, или возможность называть себя друзьями знаменитой писательницы. Они считали ее гением, равных которому нет. Субботними вечерами они обсуждали тонкости и нюансы, но никогда не подвергали сомнению базовые постулаты, которые предлагала им Рэнд. В процессе этих затяжных собраний Рэнд была неутомима, и разговоры часто продолжались до рассвета. Слушатели восхищались тем, как возможность поговорить о философии преображает ее, даже после целого дня писательской работы. Они не могли знать, что для того, чтобы быть на одной волне со своими молодыми поклонниками Рэнд пичкала себя амфетаминами, поток которых стал для нее практически непрерывным.

Фрэнк О’Коннор выступал в привычной для себя роли безмолвного любовника, почти декоративной фигуры. Когда начинались вечерние разговоры, он подавал гостям кофе с печеньем, но сам почти не принимал участия в беседах, а иногда и вовсе просто тихо дремал у себя в кресле. Возвращение в Нью-Йорк стало для О’Коннора чувствительным ударом. Он предпринял робкую попытку заняться продажей цветов – но без собственной земли и оранжереи, которые остались в Калифорнии, этот бизнес давал мизерную отдачу и вскоре прогорел. Рэнд, будто не понимая, что причиной отчужденности стал ее собственный каприз, объясняла поведение мужа гостям по-своему: «Он бастует». Она продолжала дорожить их отношениями, всегда представляясь новым знакомым как «Миссис О’Коннор». Рэнд была в восторге, когда он предложил сделать название одной из глав – «Атлант расправил плечи» – названием всего романа, и с гордостью объявляла всем новым посетителям, что это придумал Фрэнк. Однако этого было мало, чтобы замаскировать его неспособность притворяться одним из тех хладнокровных непобедимых героев, которых изображала Рэнд в своих литературных произведениях.

Глава 26
Почитатели и критики

Одним из любимчиков Рэнд – хоть поначалу он ей и не понравился – вскоре стал Алан Гринспен. В течение десяти месяцев он был женат на лучшей подруге Барбары Джоан Митчелл – и, благодаря ей, несколько раз виделся с Рэнд. Потом они с Джоан полюбовно разошлись, оставшись после этого близкими друзьями – а Гринспен стал постоянным посетителем интеллектуальных собраний в квартире Рэнд. Даже то, что вскоре Джоан вышла замуж за кузена Натана, Аллана Блюменталя, не умалило интереса Гринспена в этих занятиях. На первых вечерах, которые он посетил, Гринспен произвел впечатление человека молчаливого и мрачного, за что и получил от Рэнд прозвище «Гробовщик». Находясь под большим влиянием логического позитивизма, Гринспен неохотно принимал на веру любые абсолютистские теории. Он стал легендарным персонажем светской тусовки, благодаря своей теории о том, что его может и вовсе не существовать – потому что это невозможно доказать. Рэнд, услышав об этом, сумела доказать Гринспену, что он заблуждается. Общение с ней стало для него поворотным моментом, который до глубины потряс его релятивистские убеждения.

Существует множество свидетельств, повествующих о том, что Рэнд весьма преуспела в деле словесных баталий – именно это ее мастерство так потрясло Гринспена. Хирам Гайдн, редактор из Bobbs-Merrill, перешедший впоследствии в Random House, восхищался способностью Рэнд одолеть утонченных нью-йоркских интеллектуалов практически в любом споре: «Многие люди, которые поначалу смеялись, когда я рассказывал им о ее непобедимости в диалоге, позднее оказывались в числе «трупов» на выжженном ею поле боя». Рэнд начинала с основ, устанавливая соглашение относительно базовых аксиом и принципов. Затем она убедительно демонстрировала, каким именно образом взгляды ее оппонента противоречат этим базовым нормам. Такой подход был особенно эффективен применительно к людям, которые гордились своей логикой и последовательностью, как это делал, например, Гринспен. Позднее он вспоминал, что «говорить с Рэнд было все равно, что играть в шахматы – я думал, что все идет хорошо, но вдруг обнаруживал, что мне поставили мат». Но именно это его и привлекало.

Такая реакция, впрочем, была стандартной для тех, кто общался с ней в тот период. Как и в случае с Ротбардом, она открыла перед Гринспеном ранее неведомые ему интеллектуальные сокровища, целый огромный мир, о существовании которого тот раньше даже не подозревал. До знакомства с Рэнд Гринспен, по его собственному признанию, был интеллектуально ограничен: «Я был талантливым техником, но не более того». Под руководством Рэнд он начал выходить за рамки исключительно эмпирического, основанного на цифрах подхода к экономике, задумываясь теперь о «людях и их ценностях, о том, как они работают, что они делают, а также о том, почему они это делают, как они думают и почему они думают». Первые представления об идеях свободного рынка дал Гринспену его школьный учитель Артур Бернс. Рэнд открыла для него дальнейший путь, вдохновив Гринспена на то, чтобы связать свои экономические идеи с важнейшими вопросами человеческой жизни. Теперь он обнаружил, что у морали и нравственности есть рациональная структура, которую можно анализировать и понимать – точно так же, как экономику или музыку, которая также была его давней страстью. Вскоре Алан Гринспен стал убежденным объективистом. Его друзья незамедлительно заметили произошедшую с ним перемену, поскольку он начал насыщать свои разговоры словечками из объективистского сленга, а также употреблять одну из любимых присказок Рэнд: «Пересмотрите свои убеждения».

В отличие от большинства членов «Коллектива», которые были студентами, Гринспен являлся твердо стоящим на ногах профессионалом, у которого был успешный бизнес в области экономического консалтинга. Это позволило ему стать одним из тех немногих людей, которые могли не только учиться у Айн Рэнд, но и чему-то научить ее саму. Она безоговорочно доминировала над остальными, но с Гринспеном было не так. В их случае обмен информацией был взаимовыгодным, поскольку он был экспертом своего дела, и она, в свою очередь, училась у него. Его фирма, Townsend-Greenspan, брала крупные суммы за консультации, учитывающие абсолютно все аспекты требований современной экономики. Гринспен был знаменит, благодаря своей способности рассчитывать статистические данные, анализировать правительственные отчеты и добывать информацию при помощи своих связей.

Рэнд обращалась к нему за информацией о стальной и железнодорожной индустриях, используя его знания, чтобы сделать свою книгу более реалистичной. Оба они восхищались винтиками и шестеренками экономики, мириадами ежедневных процессов, которые складывались в дееспособное целое.

Леонард Пейкофф занимал более неопределенную позицию. Он познакомился с Рэнд, когда приехал в Калифорнию, чтобы навестить свою двоюродную старшую сестру Барбару. Их первая встреча стала для него настоящим откровением. Семья Леонарда страстно желала, чтобы он выучился на медика, но сам он не считал эту область деятельности для себя привлекательной. Он спросил у Рэнд, является ли ее персонаж Говард Рорк моралистом – или же он человек чистого действия? И то и другое, ответила Рэнд, запуская продолжительную философскую дискуссию на тему того, почему моральность и практичность являются, по сути, одним и тем же. Ее ответ напрямую касался внутреннего конфликта Пейкоффа и «открыл мир» для него. Он уходил, думая: «Все в жизни будет совсем другим теперь. Если она существует, значит, возможно все». В течение года он бросил занятия медициной ради философии и переехал в Нью-Йорк, чтобы быть поближе к Рэнд. Она принялась по-матерински опекать его, бывшего одним из самых молодых ее поклонников. Но время от времени Пейкофф вызывал и ее гнев – когда проявлял интерес к идеям, которые она отвергала. Но с течением времени, по мере того, как росла компетентность Пейкоффа, Рэнд пришла к мнению, что теперь на его понимание современной философии можно положиться.

Рэнд не видела ничего необычного в том, что ее ученики желают проводить с ней каждый субботний вечер, несмотря на то, что большинство из них были более чем на двадцать лет моложе ее. «Коллектив» наделял ее именно той степенью авторитетности, о которой она всегда мечтала. Она начинала дискуссии и задавала в них тон, а прочие участники жадно ловили каждое ее слово. Это было иерархическое, стратифицированное общество, на вершине которого безусловно стояла Рэнд. Ближе всех по своему статусу стоял к ней Натан, за ним шла Барбара, а положение остальных слушателей менялось в зависимости от того, как складывались их отношения с Рэнд. Сама она тщательно следила за балансом сил, открыто поощряла фаворитов и обсуждала свои предпочтения с Натаном и Барбарой. Поскольку разговоры вращались вокруг идей Рэнд и ее находившегося в производстве романа, общение с «Коллективом» было ценным топливом для ее творческого процесса. Оно позволяло ей как следует отдохнуть от изматывающей литературной работы, нисколько не утратив при этом своей концентрации. «Коллектив» стал постепенно превращаться в закрытый, практически герметичный мир. И внутри этого «островного государства» начали прорастать опасные тенденции…

Мюррей Ротбард заметил первые отблески постепенно проявлявшейся темной стороны в 1954 году. За годы, прошедшие с их первого знакомства, Ротбард и сам обзавелся небольшим кругом последователей из числа молодых либертарианцев, которые посещали семинар Мизеса и продолжали обсуждения до раннего утра, часто собираясь на квартире у Ротбарда. Энергичный, разносторонний и эрудированный, Ротбард производил ослепительно яркое впечатление на свое окружение, состоявшее, по большей части, из учащихся Бронкской общеобразовательной школы науки. Эта группа называла себя «Кругом Бастиа» – в честь французского экономиста девятнадцатого века Фредерика Бастиа – и видела в Ротбарде своего интеллектуального лидера. Когда последователи Ротбарда узнали, что он знаком со знаменитой Айн Рэнд, то начали просить его устроить встречу с ней. Ротбард неохотно согласился. Сперва он пришел к ней в компании двоих учеников, а неделей позже привел всю свою группу.

Обе встречи были «депрессивными», рассказывал позднее Ротбард в длинном письме к Ричарду Корнуэллу. Ни прошедшее время, ни присутствие новых людей нисколько не помогли. Рэнд затеяла жаркий спор с одним из членов его группы, Джорджем Рейзманом, подвергая того граду придирок. По словам Ротбарда, Рейзман был единственным, кто сумел «понять силу и ужас ее позиции – и ее личности». Остальные ученики из школы науки были очарованы Рэнд и настроены продолжать общение с ней. Ротбард, однако, был внутри себя убежден, что пикировка Рейзмана с Рэнд является прекрасной причиной такого общения избежать. Что еще лучше, ему не пришлось бы продолжать иметь дело с «Коллективом» – пассивной и зависимой группой, которая «кружилась вокруг нее как рой пчел».

Рэнд произвела на него дурное впечатление, но «Коллектив» – по-настоящему ужаснул. «Вся манера их поведения подтверждает мое предположение, что строить свою жизнь по законам ее «всеобщей системы» означает обречь свою душу на катастрофическое бедствие», – писал он Корнуэллу. Последователи Рэнд были «почти безжизненными, лишенными энтузиазма или бодрости, а в области интеллектуального развития находились в почти абсолютной зависимости от Айн». Возможно, конечно, что эти критические высказывания Ротбарда были лишь маскировкой для его потаенных негативных эмоций, связанных с тем, что в происходящем на ее собраниях он увидел, в какой-то степени, отражение собственной жизни. В конце концов, Ротбард и сам собрал вокруг себя верный круг людей, которые были намного моложе него, и над которыми он возвышался в качестве непререкаемого интеллектуального авторитета. Говоря о своих последователях или о посетителях салона Рэнд, он использовал слово «ученики», которое она не жаловала. Теперь некоторые из его собственных учеников почувствовали на себе магнетическое притяжение харизмы Рэнд. Даже сам Ротбард, как он позднее признавался, чуть было не поддался ее чарам. Много лет спустя, разговаривая о том времени, он сказал Рэнд: «Я думаю, что если бы мы с вами продолжали видеться, то моя личность и независимость в конце концов оказались в тени вашей огромной власти». Рэнд казалась Ротбарду отрицательной версией его самого – либертарианской мастерицей демагогии, соблазняющей неокрепшие юные умы.

Эмоциональную неприязнь Ротбарда к Рэнд дополняли интеллектуальные разногласия. К моменту, когда их пути пересеклись во второй раз, Ротбард был близок к завершению работы над докторской диссертацией и был более, чем когда-либо раньше, уверен в своих идеях. «Моя позиция – и я готов побиться об заклад, что ваша тоже, – писал он Ричарду Корнуэллу, – на самом деле совсем не такая, как у нее». Сила системы Рэнд, утверждал он, заключается в том, что она рассматривает этику как серьезную область, чего не делают утилитаризм, позитивизм и прагматизм. Вероятно, после своей первой встречи с Рэнд он доверчиво принял ее заявления за нечто оригинальное – но теперь он обнаружил, что «все, что есть хорошего в системе Айн, на самом деле совершенно не является ее оригинальным изобретением». Уже существовала целая традиция рациональной этики. «Айн не является единственным источником и собственником рациональной традиции, – продолжал Ротбард, – и даже единственной продолжательницей дела Аристотеля». Более того, Ротбард считал, что интерес Рэнд к теме свободы является лишь поверхностным. Некоторые из его учеников продолжали встречаться с Рэнд и сообщили ему, что она считает необходимым сажать коммунистов в тюрьму. Они также рассказали Рэнд об анархизме Ротбарда и его идее создания системы в частном порядке конкурирующих между собой судов и охранных агентств, которые могли бы заменить государство. На это Рэнд быстро ответила, что государство необходимо для того, чтобы скреплять общество. Для Ротбарда – анархиста, который считал, что государство аморально само по себе, все это стало очередным подтверждением того, что они с Рэнд совершенно разные.

Подвергнув систему Рэнд подробному анализу, Ротбард обнаружил, что она, по сути своей, предполагает полное отрицание индивидуальности. Рэнд смело отбрасывает оба основных инстинкта, а также главенство эмоции, писал он Корнуэллу. На практике это означало, что «на самом деле она отрицает какую бы то ни было индивидуальность вообще!». Рэнд настаивала, что у всех людей имеются схожие зачатки одаренности, сказав Ротбарду: «Я могла бы стать настолько же хороша в музыке, как и в экономике – если бы только я занялась ею» – но он нашел это утвеждение сомнительным. Полностью исключая значение эмоций, утверждая, что люди являются всего лишь «ходячими наборами предпосылок», а затем излагая список правильных, с ее точки зрения, установок, которых должен придерживаться каждый человек, Рэнд, таким образом, делала людей взаимозаменяемыми. Поэтому, заключал Ротбард в своем устрашающе проницательном колком замечании, «нет никаких причин, по которым Айн не должна спать с Натаном». Доказательством правильности выводов Ротбардабыл «Коллектив», группа безжизненных приспешников, которые пугали Ротбарда своей оцепенелой преданностью Рэнд.

В определенный момент она принялась усложнять правила игры. Ричард Корнуэлл был одним из первых, кто испытал это на себе. Однажды Рэнд начала задавать ему вопросы о сексуальности и о его чувствах. «Я думаю, что она, возможно, пыталась мне помочь, и это было что-то вроде попыток психоанализа», – вспоминал он позднее. Но в сам тот момент чувствовал себя «ужасно некомфортно». Конец их отношениям положила очередная стычка между Рэнд и Мизесом. Они поспорили о воинской обязанности, которую Рэнд считала разновидностью рабства. Мизес, опираясь на свое знание истории, утверждал, что только воинская повинность может предотвратить появление опасных наемнических армий. После этого разговора Рэнд позвонила Корнуэллу и сказала, что он должен сделать выбор:

«Ты должен принять решение. Ты либо остаешься моим учеником, либо его». Я ответил, что лучше бы уклонился от такого решения. Она сказала: «Ты не можешь уклониться». И все. Больше я никогда не говорил с ней после этого. Она даже не хотела, чтобы я по-настоящему соглашался с ней. Она хотела, чтобы я разорвал свои отношения с Мизесом, дабы продемонстрировать ей, что я на ее стороне».

В определенный момент Рэнд начала требовать от окружавших ее людей безоговорочного согласия. Она утверждала, что созданная ею философская система наиболее последовательна и всеобъемлюща – и смело отбрасывала от себя всех, кто не признавал этого ее достижения.

Глава 27
Измена по расписанию

Этих людей прекрасно заменял ей «Коллектив» – а в особенности Натаниэль Бранден. Связь между ними росла и крепла. В Нью-Йорке Бранден стал не только любимым другом Рэнд, которого она считала равным себе в интеллектуальном плане, но и ее учителем – в тот момент, когда она захотела перевести свои философские идеи в плоскость психологии. Главным новшеством, которое привнес Бранден, была его теория «социальной метафизики». Он разработал эту концепцию, чтобы описать личность, система взглядов которой состоит из верований, ценностей и мнений других людей. Бранден переводил качества, которые Рэнд прославляла в своих романах, на язык психологических терминов. Описанное в «Источнике» стойкое нежелание Говарда Рорка прислушиваться к чужим мнениям можно воспринимать как гиперболизированный идеал, который может служить источником вдохновения, даже невзирая на недостаток реалистичности. Но будучи рассматриваемой как психологический синдром, та же самая идея становится опасной, поскольку она предполагает, что ненормальное должно считаться нормальным. По сути «социальная метафизика» рассматривала свойственное людям беспокойство о том, что могут подумать и почувствовать относительно них другие, в проблему психологического характера, практически патологию. Это была очень поверхностная и унизительная концепция, пренебрежительный ярлык, который Бранден и Рэнд начали свободно использовать применительно к окружающим людям.

Новая теория Брандена была вдвойне опасна, поскольку он применял ее во время сеансов терапии с членами «Коллектива» и некоторыми другими пациентами. На самом деле эта идея впервые возникла у Натана именно после разговоров с несколькими участниками кружка Рэнд, которым, как он считал, недоставало личной независимости. Однако его полномочия в области консультативной психологии были, если не сказать больше, невелики: Бранден имел всего лишь степень бакалавра. Тем не менее, имея крепкий тыл, каковым он считал систему Рэнд, Бранден чувствовал себя достаточно квалифицированным, чтобы позиционировать себя в качестве эксперта. Рэнд всегда любила поговорить с людьми об их личных проблемах, призывая их рассматривать любые жизненные неурядицы с рациональной точки зрения. Теперь и Бранден перенял эту привычку, а его авторитет в их узком кругу подтверждался тем очевидным уважением, которое выказывала по отношению к нему Рэнд. В процессе сеансов терапии, во время которых Бранден, как вспоминал один из пациентов, расхаживал по комнате как тигр по клетке, он требовал от участников «Коллектива» пересмотреть их взгляды на жизнь и искоренить из своего сознания любые проявления иррациональности.

Рэнд была в восторге от психологических инноваций Брандена. Она начала открыто говорить о нем как о своем учителе и интеллектуальном преемнике, который сохранит и приумножит ее наследие. Хоть ее романы и были наполнены продолжительными описаниями внутренней мотивации и конфликтов персонажей, ранее Рэнд старалась не затрагивать психологию всерьез, считая ее для себя слишком сложной. Теперь же она могла учиться этой дисциплине, обходясь без того, чтобы читать труды Фрейда или других психологов. Вооруженная теориями Брандена, Рэнд стала еще более уверенной в своих суждениях об окружающих людях. Сам Натан, все еще очарованный своей наставницей, с неподдельным интересом внимал ее воспоминаниям о прошлом, ее рассказам о борьбе с окружающим миром и разочаровании в нем. Он давал ей то, чего не мог предложить ее пассивный, отрешенный супруг: интеллектуальное взаимодействие и эмоциональную поддержку. Рэнд начала говорить о Натаниэле как о своей награде, плате за все, через что ей пришлось пройти.

Пускай все начиналось достаточно невинно, но в их отношениях всегда присутствовала определенная степень флирта. Рэнд ни от кого не скрывала своего уважения к Натану, открыто провозглашая его гением. Его лицо, говорила она, было как раз в ее вкусе. Свадьба Бранденов лишь ненадолго ослабила растущее взаимное притяжение между Айн и Натаном. Однажды во время автомобильной поездки в 1954 году Барбара видела, как ее муж и Рэнд, держась за руки, воркуют на заднем сидении. Вернувшись домой, она, сгорая от ревности и гнева, принялась выяснять отношения. Натан все отрицал. У него с Рэнд просто была «особенная дружба», но ничего более. Его чувства были истинными. Натан преклонялся перед Рэнд, но той единственной, которую он выбрал, была Барбара. По крайней мере, он так полагал…

Рэнд, как и Барбара, тоже заметила перемену в их отношениях и решила их прояснить. На следующий день она вызвала Натана в свою квартиру, где поджидала его в полном одиночестве. Это была сцена, достойная лучших романтических романов. После небольшой паузы Айн стала прямолинейной и требовательной. Они с Натаном влюбились друг в друга, не так ли? Натан, пораженный, польщенный, взволнованный и растерянный, ответил утвердительно. Они робко поцеловались. Обратной дороги не было.

Однако дальнейшее развитие событий выглядело совсем не так, как это обычно бывает в сентиментальных историях про любовные треугольники. Все же, это были основатели объективизма, которые привыкли мерить все мерилом рациональности. Они не должны стыдливо прятаться за спинами своих спутников жизни, рассудила Рэнд. Она собрала их всех для разговора. Барбара и Фрэнк слушали, не в силах поверить своим ушам, а гипнотический голос Рэнд наполнял комнату, подавляя любые их протесты. Заклинание, которое она сплела, было слишком сильным, чтобы его можно было преодолеть. Под конец встречи она и Натан сказали, чего хотят: несколько часов наедине каждую неделю. Их отношения будут исключительно платоническими, заверили они своих спутников. Приватность позволит им развить ту интеллектуальную и эмоциональную связь между ними, существование которой они не могли более скрывать.

Но долго сдерживать позывы плоти пара не смогла. Когда неизбежное случилось, Рэнд снова честно во всем призналась Барбаре и Фрэнку. Теперь они с Натаном хотят быть любовниками, заявила она. Но этот роман продлился недолго. Айн не хотела становиться обузой для Натана, который был на двадцать пять лет моложе нее. Такое объяснение проистекало из все той же рациональной философии, творцом и пророком которой она была. Дав своим чувствам полную свободу, Натан и Айн просто признавали природу действительности.

Но от всего остального мира она эту связь предпочла, все-таки, скрыть. При всей ее любви к ниспровержению общепринятых норм и предрассудков, в глубине души Рэнд все еще сохраняла частицу культурной традиционности. Боясь того, что могут сказать люди из внешнего мира, она настояла на том, что их с Натаном роман должен сохраняться в тайне. В случае если кто-то лишний узнает об этом, могут пострадать ее репутация и работа, сказала она остальным участникам этого заговора. Смущенный мыслью о том, что ему придется в буквальном смысле вторгаться в чужое супружеское ложе, Натан предложил снять небольшую квартиру в том же здании и выдавать ее за офис, чтобы можно было встречаться, не вызывая лишних подозрений. Рэнд отказалась. При взгляде со стороны все оставалось так же, как раньше. Даже члены «Коллектива» не подозревали о соглашении, что было теперь установлено между семействами Бранден и О’Коннор.

Затеяв эту авантюру, все четверо оказались на рискованной эмоциональной территории. При всей той страсти, которую разделяли Натан и Айн, их отношения вовсе не были гладкими. Айн была неуверенной в себе и ревнивой любовницей, постоянно заставлявшей Натана проявлять свои чувства. Не будучи от природы эмоциональной личностью, он прилагал огромные усилия, чтобы угодить ей. Многие из оговоренных совместных часов они провели, погружаясь в психологические и философские дискуссии, обсуждая моменты, в которые Натан, как казалось Айн, уделил ей недостаточно внимания. Несмотря на то, что он был взволнован их романом, Натан испытывал трудности с тем, чтобы адекватно отреагировать на глубину ее романтических чувств к нему. Эта задача становилась все сложнее по мере того, как их отношения теряли свою новизну. Также Брандену не позволяла расслабиться его верность Барбаре, которая начала страдать от тяжелых приступов паники. Натан, считавший себя хорошим психологом, не мог, тем не менее, определить причины ее беспокойства. Никто из них не задумывался о том, что источником ее внутренней напряженности может являться его интрига с Рэнд. Но самый тяжелый удар выпал на долю Фрэнка О’Коннора, который был вынужден отправляться в изгнание из собственной квартиры два раза в неделю, когда Натан приходил на свидание с его женой. Его пунктом назначения в такие вечера был расположенный по соседству бар.

Любовная связь Рэнд с Бранденом началась как раз в то время, когда она приступила к созданию наиболее важной части «Атланта». Предыдущие сегменты книги писались как по маслу – она создала подборку личностей, которые должны были составить друг другу приятную компанию в добровольном изгнании в Ущелье Голта. Там был Хэнк Реарден – промышленник, новый стальной сплав которого был экспроприирован коллективистами ради «общего блага». Был Франциско Д’Анкония – блестящий плэйбой-аристократ, предпочевший разрушить свою компанию, нежели оставить ее врагам. Самым забавным персонажем была Дэгни Таггарт, ставшая попыткой Рэнд изобразить идеальную женщину. Инженер по профессии (как и Кира Аргунова из «Мы – живые»), Дэгни являет собой квинтэссенцию феминизма, влиятельную женщину из мира большого бизнеса, которая с легкостью меняет любовников. Как все героини Рэнд, Дэгни имеет хорошее социальное происхождение, прекрасную внешность и блестящий ум. Эта эффектная блондинка является внучкой железнодорожного магната-первопроходца, огромная индустриальная империя которого находится теперь в ее подчинении. Движущей силой событий книги стал Джон Голт – персонаж, воплотивший в себе лучшие черты любимых мужчин Айн Рэнд – Фрэнка и Натана, но, разумеется, наделенный более сильным характером, чем они оба. Лидер забастовки и рупор философских идей Рэнд, Голт является физиком, который изобретает революционные технологии, будучи обычным рабочим.

Именно с написанием речи Джона Голта, которая начинается ближе к концу циклопической книги объемом более чем в тысячу страниц, у Рэнд возникли серьезные трудности. В то время как остальная часть «Атланта» являла собой динамичное повествование, наполненное лихо закрученными сюжетными ходами и поворотами, которые Рэнд очень любила, монолог Голта был чем-то, совершенно иным по своей природе. Рэнд наконец-то нашла ответы на самые первые вопросы, которые поднимал этот роман, вопросы, которые направляли ее в течение многих лет. Объективизм она считала безупречной рациональной системой, которой не было ни у кого в мире, кроме нее. Теперь эту систему следовало преподать миру в доступной художественной форме.

Именно эта функция была возложена на речь Голта – философскую апологию рациональной, полностью независимой личности. Дело не только в том, что человек свободен в своем выборе – ему приходится выбирать, и даже просто оставаться живым – тоже выбор, пускай и непроизвольный. Устами Джона Голта Рэнд говорит: «Человек не запрограммирован на бессознательное выживание. Его отличает от других живых существ то, что перед лицом альтернативы – жизнь или смерть – ему необходимо действовать, сделав свободный выбор. Ему не дано бессознательного знания того, что для него хорошо, а что плохо, от каких ценностей зависит его жизнь, что он должен предпринимать, чтобы жить. Вы лепечете об инстинкте самосохранения? Именно инстинкта самосохранения у человека и нет. Инстинкт – это бессознательное знание. Желание не есть инстинкт. Желание жить не обеспечивает суммы необходимых для жизни знаний. И даже желание жить нельзя назвать бессознательным: зло, угрожающее вашей жизни, зло, о котором вы не знаете, заключается в том, что этого-то желания у вас и нет. Страх смерти не есть любовь к жизни, и он не дает необходимых для сохранения жизни знаний. Человек сам, с помощью собственного разума должен добыть эти знания и выбрать способ действия, но природа не может заставить его воспользоваться своим разумом. Человек способен уничтожить сам себя – именно так он и поступал на протяжении почти всей своей истории».

Все это Рэнд имела в виду не в экзистенциальном, а в буквальном смысле. Объективизм отрицал существование инстинктов или некоего врожденного знания, которое толкало бы людей на поиски убежища, пищи и половых партнеров. Вместо этого Рэнд предлагала тезис о том, что решение продолжать жить является рациональным выбором, сознательно сделанным человеческим разумом. Разуму в ее философской концепции выделялось центральное место. Разум был всем.

Подвох заключался именно в том, что Рэнд захотела выразить все эти революционные для своего времени идеи, поместив их в контекст художественного произведения – как она уже поступала в романах «Мы – живые» и «Источник». Но, хоть она и говорила свободно о своих философских свершениях с компанией молодых учеников, процесс перевода ее системы на язык художественной литературы оказался поистине грандиозной задачей. Чтобы вплести свои идеи в ткань повествования, ей пришлось приводить аргументы, минуя дебаты – поскольку речь Голта является не диалогом, а монологом. Это было бы легко сделать, думала Рэнд, если бы она писала трактат. Но как ее герою преподнести эти идеи в контексте развлекательного художественного произведения? Она металась взад-вперед, лихорадочно перебирая жанры, и чувствуя, что ее разум начинает ее подводить. Всякий раз, когда слова начинали бежать по бумаге, Рэнд понимала, что пишет как философ, а не как романист. Раздраженная этим, она останавливалась и начинала снова. До тех пор, пока монолог Голта не был завершен, она даже не занималась поисками возможного издателя, и у окружавших ее людей складывалось впечатление, что она может в конце концов отложить этот проект на еще более долгий срок или вовсе отменить как провалившийся. Фрэнк, который наблюдал за литературной деятельностью Рэнд в течение более чем двадцати лет, полагал, что это было худшее время, которое она когда-либо переживала. На создание речи Джона Голта Айн Рэнд потратила два года.