Текст книги "Кто такая Айн Рэнд?"

Глава 34
Изгнание апостола

Несмотря на свой полубожественный статус, Рэнд страдала точно так же, как любой другой человек. В течение 1967 года ее отношения с Натаном свелись к исключительно терапевтическому характеру, поскольку он продолжал искать ее помощи в решении своих сексуальных проблем. Натан заявлял, что он все еще любит ее и хочет продолжить роман с ней – но просто не может. Уже четыре года поддерживая тайные отношения с Патрицией, он утверждал, что стал асексуалом, что его не привлекают даже прелестные восемнадцатилетние девушки, и он практически практикует целибат. Рэнд, со своей стороны, теперь не столь охотно пыталась убедить его возобновить связь. Его поведение было слишком запутанным, а его безразличие к ней – слишком болезненным. Она засыпала его вопросами. Может быть, им стоит начать называть вещи своими именами, и она просто стала слишком стара для него? Уверенный, что Рэнд отречется от него и разрушит ИНБ, если он резко отвергнет ее, Натан продолжал ходить вокруг да около. Пара перебирала любые способы, которые могли бы помочь ему. Может быть, новый роман поможет ему омолодить свою сексуальную сферу? Рэнд колебалась по этому поводу. В один из моментов она сказала, что могла бы позволить ему завести еще одну любовницу, но позже отмела этот вариант как неприемлемый. Натан колебался тоже. Однажды он рассказал Рэнд о своем идеале женщины, потом описал будущее, в котором он поддерживал духовные и сексуальные отношения с Рэнд, но при этом жил повседневной жизнью с женщиной своего возраста. В разговоре немедленно всплыло имя Патриции, но Натан отрицал, что имеет к ней романтические чувства.

Эти дискуссии были совершенно непонятны для Рэнд, но, тем не менее, она видела: что-то очень неправильно. Натана, некогда бывшего предельно рациональным и честным в своих разговорах с ней, будто бы подменили. Он ходил кругами, противоречил сам себе и был не в состоянии четко излагать свои мысли. Тревожнее всего было то, что когда Рэнд спрашивала Натана, как он к ней относится, тот отвечал: «Я не знаю». Точно так же он не мог объяснить своих чувств к Барбаре или Патриции. Человек, которого Рэнд славила как своего учителя психологии, выглядел совершенно оторванным от своего внутреннего состояния! После года этих мучений Рэнд потеряла надежду. «Он заставляет меня чувствовать себя мертвой», – написала она в своем дневнике. Потом, в июне 1968, Натан написал Рэнд письмо, в котором честно признался, что разница в возрасте между ними делает невозможной для него перспективу продолжения любовных отношений с ней.

Письмо Натана знаменовало собой его разрыв не только с Рэнд, но и с объективистской философией как таковой. Объективизм учил, что в основе секса лежит не физическое влечение – а глубокое признание общих ценностей и чувство, что партнер воплощает собой наивысшее человеческое достижение. Рэнд не только была эмоционально сломлена – теперь она начала беспокоиться, что Натан является неподобающим представителем работы всей ее жизни. Он попался в ловушку физической привлекательности, и это многое говорило о его эмоциональном и душевном смятении. И он ударил Рэнд по самому больному месту, сказав ей, что она больше не является привлекательной для него.

Но даже после письма Рэнд продолжала отчаянно цепляться за надежду сохранить отношения с Натаном. На фоне того, как быстро порывала она с другими людьми, которые прогневили ее, усилия по сохранению этой связи выглядели поистине экстраординарными. «Любить – значит делать исключение», – написала она в «Источнике», и теперь она делала очень большое исключение для человека, которому посвятила другую свою книгу, «Атлант расправил плечи». Они с Натаном продолжали оставаться партнерами по бизнесу, понимая, что уже никогда больше им не удастся воссоздать личную близость первых лет. ИНБ и всеамериканское объективистское движение продолжали свою деятельность без изменений. Натан стал работать над тем, чтобы победить свою неспособность жить в согласии с объективистскими принципами и согласился перестать видеться с Патрицией, являвшейся источником его эмоциональных трудностей. Рэнд все еще верила, что его отношения с этой женщиной носят платонический характер, но начала подозревать, что у Натана есть подавленные чувства к Патриции, которых он не осознает, но подспудно стыдится. Это было еще одним примером его неспособности пересмотреть свои убеждения или думать рационально.

В этом нестабильном состоянии они провели большую часть лета. Айн и Натан продолжали вместе редактировать статьи, но продолжительным сеансам терапии настал конец. Вместо этого Натан стал видеться с Алланом Блюменталем. Тот имел медицинское образование, но не имел познаний в психологии, за исключением того, чему обучил его сам Натан. Теперь он стал исповедником Брандена. Натан признался в своей любви к Патриции, но умолчал о том, что уже завел роман с ней. Это признание Блюменталь незамедлительно передал Рэнд, после чего ее холодность многократно возросла. Однако публично она ничего не сказала. Ей и Натану предстояло выработать новый, более отстраненный тип отношений в качестве коллег и деловых партнеров. «Коллектив» чувствовал эти трения, но никто не понимал всей полноты той драматичной ситуации, что разворачивалась в высших кругах их общества.

Конец недомолвкам и загадкам положила Барбара Бранден. Письмо, содержащее полуправду, не помогло смягчить напряжение, в котором жили она и Натан. Измученный и болезненный, Натан с каждым днем съеживался под грузом собственной лжи. Он рассказал Барбаре о Патриции, что сделало ее соучастницей как его любовной интриги, так и его попыток обмануть Рэнд. Поскольку как раз в это же время Рэнд начала проявлять особо теплые чувства по отношению к Барбаре, та стала страдать от глубокого чувства вины. Когда в августе Рэнд объявила, что собирается сделать Барбару своей законной наследницей вместо Натана, она не выдержала. Барбара поставила Натану ультиматум: настало время рассказать Айн всю правду, включая историю о его отношениях с Патрицией. Если он не расскажет ей сам, это сделает Барбара. С чувством обреченного облегчения Натан предоставил своей бывшей жене право его разоблачить.

То был самый худший и жестокий из многочисленных приступов ярости Рэнд. Когда Барбара рассказала ей всю историю отношений Натана с Патрицией, Айн побелела от злости. Она вызвала Натана, трусливо съежившегося в своей квартире несколькими этажами выше. Барбара, Фрэнк и Аллан Блюменталь ждали вместе с ней. Когда Натан пришел, Рэнд усадила его у себя в фойе и обрушила на него поток оскорблений. Он был самозванцем, фальшивкой. Она уничтожит его, разрушит его доброе имя и сотрет его из истории. В припадке ярости она залепила ему три увесистых пощечины. Натан сидел без движения, безропотно снося ее оскорбления и удары. Даже годы спустя он и Барбара дословно помнили, какими были ее последние слова: «Если в тебе осталась еще хоть толика морали, хоть толика психологического здоровья – ты будешь импотентом в течение следующих двадцати лет! А если у тебя появятся хоть проблески потенции, ты будешь знать, что это – знак еще большего морального разложения!». После этого она приказала ему убираться из ее квартиры. Это был последний раз, когда они виделись.

Гнев Рэнд не знал границ. Она никогда не забыла и никогда не простила. Это был не просто гнев отвергнутой женщины, но и гнев женщины, которую предали. Почти пять лет Натан лгал Рэнд, говоря о своих чувствах и о своих отношениях с Патрицией. Их часы напряженных разговоров и консультаций, столь мучительные и энергоемкие для Рэнд, оказались притворством, которое нужно было ему, чтобы замаскировать обман и предательство. В то же самое время, Институт Натаниэля Брандена разросся от небольшого курса лекций до влиятельной организации, охватывавшей всю страну. Вещая от имени Рэнд, Натан стал богатым и знаменитым. У него был контракт на книгу с ее издателем и терапевтическая практика, услугами которой пользовались многие из ее последователей. Он, как Рэнд теперь видела это, выдавал себя за Джона Голта или Говарда Рорка – но был на деле хуже, чем любой из злодеев, которые когда-либо появлялись на свет из-под ее пера. Человек, который занимался продвижением ее наследия и был публичным лицом объективистского движения, оказался не более чем презренным секонд-хендером, неспособным применять на практике принципы, которые он проповедовал! Своим предательством Натан Бранден нанес сильнейший удар глубоко в сердце Рэнд и ее философии и сделал посмешище из обоих.

В течение нескольких дней после признания Натана Рэнд развернула быструю кампанию по ликвидации его бизнеса и устранению любых взаимосвязей между ним и объективистским движением. Она послала к Брандену своего адвоката с требованием передать контроль над журналом The Objectivist ей, а дела Института – Барбаре. Но к концу недели она больше не разговаривала и с Барбарой тоже, поскольку та попыталась защитить Натана от ее натиска. Теперь Рэнд настаивала на том, что ИНБ должен быть полностью ликвидирован. В объективистских кругах стремительно распространялась атмосфера паники и кризиса. Натан, крайне смущенный и подавленный, появился перед своим персоналом и сообщил о своей отставке, добавив, что он совершил тяжкие нравственные прегрешения, и Рэнд, с полным на то правом, разорвала их отношения. Слухи разлетались быстро, и вскоре охочие до сплетен нью-йоркцы уже знали всю историю о романе Натана с Рэнд и его последствиях.

В офисах ИНБ это спровоцировало раскол на два лагеря. Некоторые объективисты нашли ситуацию абсурдной и отказались отрекаться от Натана, не получив более подробной информации о его проступках. Другие были готовы поверить Рэнд на слово. Леонард Пейкофф проявил себя в качестве наиболее убежденного ее защитника, риторически спрашивая, «неужели кто-то может верить в то, что автор великой книги «Атлант расправил плечи» способна сделать что-то, в корне неправильное?». Натан быстро очутился в атмосфере изоляции и одиночества, и среди видных объективистов только Барбара оказывала ему поддержку. На протяжении многих лет Натан высокомерно царствовал над Институтом, нацепив на себя ауру превосходства. Теперь же его избегали некоторые из его ближайших друзей и даже родственников. Он и Барбара начали рутинную работу по ликвидации Института Брандена, разделив между собой оставшиеся деньги.

Смертельный удар был нанесен в следующем номере «Объективиста», который был опубликован в октябре, но датирован маем. В письме, озаглавленном «Всем, кого это касается», Рэнд нападала на обоих Бранденов. Ее заявление было бессвязным и расплывчатым – оно обвиняло Натана в финансовых махинациях, злоупотреблении служебным положением (в чем конкретно оно заключалось, Рэнд не расшифровывала) и неспособности жить по объективистским принципам. Основная идея послания была, впрочем, ясной и четкой: «Я навсегда разрываю все личные, профессиональные и деловые связи с Натаниэлем и Барбарой Бранденами. Я отрекаюсь от них обоих, полностью и навсегда, как от людей, недостойных представлять меня или объективизм». Письмо подписали также Леонард Пейкофф, Алан Гринспен и Аллан Блюменталь.

Его имя было смешано с грязью там, где прежде он был обожаемым лидером – и Натан попытался отбиться в письме, озаглавленном «Отвечая Айн Рэнд», которое было разослано подписчикам «Объективиста» и снабжено постскриптумом от Барбары. Письмо Натана опровергало обвинения Рэнд пункт за пунктом, подробно описывало его преданность идеям объективизма, а также содержало цитаты из более ранних высказываний Рэнд, в которых она хвалила обоих Бранденов. В последнем абзаце, что самое главное, раскрывалась истинная причина их разрыва: «Я пытался дать ей понять, что для меня разница в возрасте в двадцать пять лет является непреодолимым барьером на пути к построению романтических отношений». Даже теперь, когда его карьера объективистского лидера была разрушена, а связи с Рэнд полностью разорваны, Натан продолжал скрываться за недомолвками, лишь намекая на то, что в ситуации имела определенную роль сексуальная ревность, но не признавая в полном объеме тех отношений, которые в реальности существовали между ним и Рэнд. Подтекст его письма, дополненного заявлением Барбары, сообщал адресатам, что на самом деле это Рэнд, а не Натаниэль, поступила неприемлемо.

Скандал серьезно отразился на ее репутации. В тот момент, когда это произошло, Джордж Уолш, бывший в ту пору профессором колледжа Хобарт, занимался созданием группы поддержки Айн Рэнд внутри Американской философской ассоциации. «Все люди, которых я собрал, чтобы собрать дискуссионную группу, не стали, в конечном итоге, участвовать в проекте, – вспоминал он позднее. – Они попросту испарились. Они не отвечали на мои дальнейшие письма и звонки, или говорили, что это для них слишком сложно, или что это оказалось не тем, чего они ожидали. В ход шли также разнообразные личные причины, но общим было одно – никто не хотел и на пушечный выстрел приближаться к теме Айн Рэнд и объективизма». Для критиков Рэнд драматический крах ИНБ стал подтверждением того, что они утверждали на протяжении многих дет: ее философия является фундаментально непрочной и нравственно испорченной. Ее давние противники, как в левом крыле, так и в правом, были в восторге. На страницах National Review Уильям Ф. Бакли радостно вопил: «Запомните – это были люди, которые учили остальной мир, как достичь нирваны. Они утверждали, что для этого достаточно быть такими, как они».

Главной целью, которую ставила перед собой Рэнд после этой катастрофы, было доделать остававшиеся до конца года выпуски «Объективиста», на что у нее было теперь около пяти месяцев. Ее главной заботой были Натан и его предательство. В долгих философских дискуссиях с остатками «Коллектива» – Блюменталями, Кальберманами и Леонардом Пейкоффом – Рэнд пыталась выявить корень испорченности Натана, найти то семя зла, что превратило его из верного друга в заклятого врага. Рэнд сделала все, что могла, чтобы стереть прошлое – удалила его имя из будущих изданий «Атланта», а также отреклась от него в послесловиях к своим публицистическим сборникам. Она саботировала его контракт на книгу с New American Library, отказавшись передавать авторские права на объективистские статьи, которые он намеревался использовать, и, после того, как Бранден не предоставил произведение к означенному сроку, убедила компанию разорвать договор. Целью ее письма в «Объективисте» было окончательно разрушить его репутацию и не позволить ему наживаться на ее имени.

Но было поздно. Натан был уже вне пределов ее досягаемости, перебравшись в Лос-Анджелес вместе с Патрицией, на которой он вскоре женился. Калифорнийских объективистов мало интересовал кризис, разразившийся в Нью-Йорке, и вскоре у Брандена уже была новая процветающая психотерапевтическая практика. Рэнд сама вознесла Натана до невиданных высот среди своих читателей – и низвергнуть его оттуда было теперь невозможно даже для нее. Все, кроме наиболее ортодоксальных объективистов, остались заинтересованными в его деятельности. В 1969 он нашел нового издателя для своей книги «Психология самоуважения», которая помогла ему построить новую карьеру – в качестве лидера движения самооценки. Ранние труды Натана оставались в большой степени зависимыми от философии Рэнд – несмотря на то, что на заднике обложки он был изображен возвышающимся над обезглавленной статуей крылатой богини. Впоследствии, хоть он и продолжал извлекать выгоду из своей прежней принадлежности к кругу Рэнд, Бранден отверг многие из ее идей. Его Биоцентрический Институт занимался исследованиями взаимосвязей между сознанием и телом, сексуальностью и интеллектом – чего ни он, ни Рэнд никогда не делали прежде. Барбара тоже находилась в Калифорнии, но оставалась в стороне от Натана и его дел. Ей не хотелось воссоздавать мир, из которого они только что сбежали.

Фрэнк, который был свидетелем катастрофического окончания ее внебрачной связи, вновь стал основным источником комфорта для Рэнд. Когда ее отношения с Натаном прервались, она стала другими глазами смотреть на своего мужа. В мае 1968 она написала к двадцать пятому, юбилейному изданию «Источника» специальное предисловие, в котором воздавала ему хвалу. «Фрэнк был моим топливом», – писала она, описывая его поддержку в чернейшие дни ее писательской карьеры. Ее новое открытие прекрасных сторон характера Фрэнка совпало с тем временем, когда его собственное чувство связи с реальностью начало угасать. Когда после разрыва жизнь постепенно вновь вошла в привычное русло, стало очевидно, что Фрэнк сильно постарел. К началу 70-х он был домоседом, не мог больше посещать галереи или принимать участие в творческих лабораториях. При всей своей твердой вере в свободную волю и силу рациональности, Рэнд испытывала трудности с тем, чтобы понять происходящее с Фрэнком. В отчаянии она пыталась помочь ему прорваться сквозь сумятицу, в которую превращалось его существование, путем продолжительных рациональных рассуждений. Когда он не мог больше общаться, она спросила у его врача, можно ли снова научить Фрэнка говорить, применив какие-либо психологические приемы. Его очевидная нужда в уходе пробудила в Рэнд материнский инстинкт, она стала суетиться и волноваться над каждым его движением. После почти пятидесяти лет совместной жизни Рэнд все еще любила своего мужа – или физическую оболочку, которая от него осталась.

Во внешнем мире, тем временем, авторитет и влияние Рэнд существенно снизились после раскола в объективистских кругах. В год, последовавший за ее разрывом с Бранденом, количество подписчиков «Объективиста» резко упало, снизившись с двадцати тысяч до четырнадцати. Многочисленные энтузиасты начали по-своему интерпретировать философию Рэнд, чтобы она соответствовала их интересам. Объективизм всегда был чем-то большим, чем только Институт Натаниэля Брандена, строгость нравов которого отпугивала многих, кто желал стать его студентом. Возникали новые течения и лидеры, которые постепенно составляли конкуренцию самой Рэнд – например, «Общество рационального индивидуализма», основанное Джарретом Волльштейном, который, по иронии судьбы ранее был отчислен из ИНБ из-за конфронтации с Рэнд. Погрязшая в своих личных драмах и скандалах, она не могла надлежащим образом контролировать этот процесс.

Глава 35
Скользя сквозь годы

Идеи Рэнд стали мощным источником тока, заставившего вращаться динамо-машину правого студенчества. На них указывал новый популярный символ – черный флаг анархии, дополненный золотым знаком доллара. Являя собой широкую отсылку к радикальному либертарианству, флаг имел несколько значений. Знак доллара, являвшийся тотемом Джона Голта и всего романа «Атлант расправил плечи», был явной аллюзией на творчество Рэнд. Однако помещение его на черный флаг говорило и о других влияниях, в первую очередь, об анархистском. Каково бы ни было истинное значение этого символа, черный флаг выглядел весьма угрожающе для традиционных консерваторов по мере того, как он выходил за пределы объективистской субкультуры и распространялся внутри более широкого консервативного движения. Корреспондент консервативного издания Chalcedon Report Гэри Норт был встревожен тем, что он обнаружил, приехав в Южную Калифорнию делать репортаж о конференции организации «Молодые американцы за свободу». Вместо прилежных консерваторов, утверждавших веру в бога и страну, конференция была наполнена эксцентричными молодыми людьми, размахивавшими черными флагами со знаком доллара. Либертарианские энтузиасты обсуждали предложения по созданию оффшорных налоговых зон и спорили о тонкостях объективистской доктрины. «Когда разговор зашел о том, был бы Реарден подлинным героем «Атланта», если бы эта история действительно разыгралась в мире, в котором мы живем, я ушел», – сообщал Норт. Он заключал: «Я думаю, правильным будет сказать, что «Молодые американцы» дрейфуют». Реакция Норта была показательна. Многие консерваторы просто не могли понять новой моды на либертарианство, по их мнению эта странная тенденция могла стать опасной, если ее не пресечь в зародыше.

«Молодые американцы» действительно дрейфовали, особенно в Калифорнии. К концу 60-х множество участников и руководителей этого движения были, скорее, либертарианцами, нежели консерваторами. В начале 1969 калифорнийцы и их союзники в других штатах организовали либертарианское закрытое собрание, чтобы усилить свое влияние внутри «МАзС». Либертарианцы, стоявшие на позициях агрессивного антигосударственничества, теперь стали ставить под сомнение свойственные «МАзС» рефлексивный патриотизм, культурный традиционализм и самоидентификацию в качестве консервативной группы. Выявился культурный разрыв между либертарианцами и антикоммунистическим большинством организации, которое первые высмеивали. Носившие длинные волосы, бороды и брюки-клеш, либертарианцы шокировали традиционалистов предложениями легализовать марихуану и порнографию. Называя Соединенные Штаты фашистским государством, они открыто обменивались различными способами уклонения от призыва. Руководство «МАзС» наблюдало за этими событиями с нарастающим недовольством. Либертарианский всплеск случился в трудное для организации время, поскольку она пыталась представить себя в глазах богатых спонсоров как группу, способную эффективно противостоять «Студентам за демократическое общество» и другим молодежным организациям. Теперь же некоторые из членов «МАзС» сами выглядели и разговаривали как те самые «новые левые», которых все боялись.

Как много эта новая волна либертарианства позаимствовала из идей Рэнд? В 1970 опрос, опубликованный в издаваемом «Молодыми американцами» журнале New Guard, показал, что 10 процентов участников организации являются самопровозглашенными «объективистами». Вполне вероятно, впрочем, что Рэнд оказала влияние на большее количество людей, нежели только те, кто открыто заявлял о себе как об официальных последователях ее философии. Сама она, однако, не испытывала особой признательности по отношению к своим новым поклонникам. Во время своих ежегодных публичных выступлений она называла либертарианцев «отбросами», «интеллектуальными инвалидами» и «плагиаторами». Поскольку Рэнд считала философию объективизма своей личной собственностью, она рассматривала как воровство использование либертарианскими силами ее идей. То, в чем другие могли увидеть дань уважения или признание ее работы, Рэнд считала попытками нажиться на ее имени или плагиатом. «Если эти хиппи надеются сделать из меня своего Маркузе, у них ничего не выйдет», – мрачно писала она. Ее комментарий был недалек от истины, поскольку работы Рэнд были для членов либертарианского движения чем-то вроде базового курса подготовки. Их могли подвергать сомнению, толковать по-своему, переосмысливать – но никогда не игнорировали. Нравилось ей это или нет, либертарианцы всегда считали Рэнд жизненно важной частью их интеллектуального наследия.

Источник привлекательности Рэнд для нового либертарианского движения был многоаспектным. На самом базовом уровне ее идеи и придуманные ею герои выполняли роль прекрасного «краткого содержания» концепции, а также способа скрепить связи между единомышленниками. Вне зависимости от их текущих политических пристрастий, чтение Рэнд было чем-то вроде «обряда посвящения» для либертарианцев всех мастей, будь то объективисты, анархисты, монархисты или кто-либо еще. Обмениваясь штуками о Джоне Еолте, с теплотой вспоминая чье-то первое столкновение с «Атлантом» и применяя в повседневных разговорах позаимствованные у Рэнд специальные термины – такие, например, как «секонд-хендер» или «украденная концепция» – люди проникались чувством групповой сплоченности. Это ощущение единства было особенно важным для движения, которое провозглашало индивидуализм своей основной ценностью и побаивалось конформизма. Как гласила шутка: «Если вы закроете в одной комнате полдюжины либертарианцев, то в конечном итоге там будет четыре фракции, два заговора, три информационных бюллетеня, две группы отколовшихся и четыре сложения полномочий». Рэнд помогла либертарианцам создать сплоченную субкультуру, не жертвуя при этом автономностью или независимостью каждого из ее членов.

Ее подчеркнутое внимание к капитализму также помогло либертарианцам остаться непохожими на «новых левых». Для людей со стороны пересечение либертарианства с контркультурой являлось наиболее заметной чертой движения, но внимательные наблюдатели понимали, что сходства между либертарианцами и левыми имеют только внешний, косметический характер. Автор из мужского журнала Swank как-то раз забрел в кофейню в Гринвич-Виллидж, в которой официанты разносили петицию, призывающую выдвинуть кандидатуру Айн Рэнд в президенты. Среди посетителей он увидел не битников, а «баксников», представителей разочарованной молодежи, которые «ненавидели все, что было связано с нашим обществом… но верили в свободное предпринимательство на индивидуальном уровне и были готовы делать карьеру в бизнесе с рвением, которое сделало бы честь любому из героев Горацио Элджера[12]12
  Горацио Элджер-младший – американский писатель, поэт, журналист и священник, считающийся одним из самых плодовитых американских литераторов XIX века. Полное собрание его сочинений составляет порядка ста томов. Тематикой большей части произведений Элджера является жизненный путь бездомных нищих детей, которые самостоятельно, преодолев многочисленные трудности и неудачи, добиваются в итоге богатства, успеха, счастливой жизни и даже славы благодаря тому, что остаются честными, неунывающими и трудолюбивыми.


[Закрыть]». Объективисты действительно были склонны с смелым экспериментам в своей одежде, но этот их маленький бунт всегда стоял на службе у капитализма. Некоторые из студенток ИНБ любили одеваться как Рэнд, нося броши в виде знака доллара и волнистые накидки, а также куря сигареты через длинные мундштуки. На одной из либертарианских конференций появился «рэндианский супергерой», одетый в черный стрей-чевый костюм и золотую тунику, с непропорционально огромным золотым знаком доллара на груди, и с талией, перетянутой безвкусным золотым поясом. Среди последователей Рэнд были даже бородатые и расшитые бисером хиппи, любившие логику ничуть не меньше, чем ЛСД. Однако, какими бы длинными ни были их волосы и какими бы причудливыми ни были их наряды, очень немногие либертарианцы были заинтересованы в прочном союзе с «новыми левыми».

А вот патриотизм Рэнд и почитание ею отцов-основателей были достаточно спорным вопросом в движении, которое считало американскую конституцию инструментом угнетения (потому что она провозглашала свою юрисдикцию даже над теми, кто ее не подписывал). Написанный ею отчет о запуске космического корабля Apollo 11 кристаллизовал эту разницу для многих. На страницах «Объективиста» она описывала, как ее, в числе других особо важных гостей, пригласили понаблюдать за запуском ракеты. Впечатления Рэнд об этом событии граничили с благоговейным трепетом. Apollo 11 стал в ее глазах «конкретизированной абстракцией человеческого величия», и когда она провожала взглядом взлетающую ракету, то испытывала «чувство, которое было не триумфом, а чем-то большим: чувство, что непрерывный поток движения этого белого предмета является единственным, что имеет значение во всей Вселенной». Это был блестящий пассаж, который стал одним из любимых у самой Рэнд.

Прочитав ее отчет, либертарианский политический активист и публицист Джером Тусилль отнесся к нему с недоверием. «Неужели Айн Рэнд скооперировалась с государственной системой, приняв новую роль «декоративного интеллектуала» Белого дома?». Для Туссиля НАСА были «шайкой бандитов, ворочающих миллиардами долларов, украденных у налогоплательщиков – «рациональных» бандитов, возможно, совершающих превосходные технологические свершения – но, тем не менее, бандитов». Пение дифирамбов НАСА делало антигосударственнический настрой Рэнд поверхностным в глазах либертарианцев, заставляло их думать, что она является приспособленкой. Тем более, что та статья была не единичным случаем. Запуск Apollo 11 произвел на Рэнд столь колоссальное впечатление, что она не раз возвращалась к этому событию в последующие годы.

Что либертарианские критики упустили из виду – так это то, что восторг Рэнд по отношению к космической программе был тесно связан с ее постоянным беспокойством о том, что Соединенные Штаты скатываются в регресс, постепенно превращаясь в Петроград образца 1920-х. Ее страхи были усилены возникновением природоохранного движения, которое она рассматривала как заразный атавизм, который мог низвергнуть человечество обратно в пучину примитивного первобытного существования. В бостонской лекции 1970 года она критиковала экологическое движение, провозгласив его «анти-индустриальной революцией». Она представляла мрачное будущее, в котором человеку из среднего класса приходится делать себе утренний кофе на газовой плите, поскольку электрические кофеварки и духовки запрещены, а после два с половиной часа ехать на работу в общественном транспорте, поскольку автомобили тоже запрещены. «Его жене приходится каждый день часами стирать пеленки вручную, также она стирает всю одежду семьи и моет посуду – собственными руками, поскольку больше не существует таких удобных предметов роскоши, как стиральные или посудомоечные машины». Как обычно, Рэнд отказывалась признать, что за деятельностью природоохранного движения могут стоять те цели, которые были им озвучены, и во все искала скрытый смысл. «Чистый воздух не является целью крестового похода экологов, – говорила она своим слушателям. – Его целью являются прогресс и технология, которые «любители природы» стремятся уничтожить».

Саму природу Рэнд рассматривала не как доброжелательную силу, а как стихию, которую должен держать в узде человеческий разум. Петроград под властью коммунистов оказался в стихийном состоянии, превратившись из цитадели европейской культуры в город, объятый голодом, где каждый день шла жестокая борьба за выживание. Борцы за окружающую среду, считала она, подвергают сомнению основные достижения индустриализации и коммерции, те самые открытия, которые поставили человека выше диких животных. Коллективисты, ранее боровшиеся с «неравенством и несправедливостью», теперь «осуждали капитализм за то, что он создал изобилие». В этом контексте запуск Apollo 11 являлся для Рэнд ярким знаком надежды, и описывая его с неподдельным восторгом, она прославляла не только мощь государства, но также чудеса технологии и человеческое достижение.

Рэнд не учла, что движение в защиту окружающей среды было просто еще одной интеллектуальной ареной, подпитывавшейся от частичного присвоения ее работ. Она неотрывно сфокусировала свое внимание на том, что историки называют «консервацией окружающей среды» – направлении, которое подчеркивало опасность технологий и резко выступало против прогресса. Однако существовала и другая грань природоохранного учения, которая, вслед за Рэнд, славила способность человека к творчеству и силу рынков. Прагматичная или контркультурная модель защиты природы в поисках выхода из экологического кризиса обращали внимание в большей степени на изобретения и инновации, нежели на всевозможные ограничения. Важную роль в этом движении играло имевшее хиппистский оттенок издание Whole Earth Catalog, основатель которого, Стюарт Бранд, считал Айн Рэнд выдающимся мыслителем.