Текст книги "Кто такая Айн Рэнд?"
Автор книги: Антон Вильгоцкий
Жанр: Документальная литература, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)
Горячо преданный Рэнд, Натан начал разрывать связи со своей семьей. Он затеял перебранку с исповедовавшей социалистические взгляды старшей сестрой, отчитывая ее в гневных письмах за аморальность и непоследовательность – и его язык был словно бы напрямую позаимствован у Рэнд. Вернувшись из поездки домой, он рассказывал, что ругался с сестрой так яростно, что даже охрип. Видя в этой его несдержанности прежнюю себя, Рэнд посоветовала Блюменталю использовать в отношениях с людьми иной подход. Год спустя Натан сообщил, что это, кажется, подействовало. Вместо гнева он стал использовать логику: «Когда мои собеседники начинали возражать, я указывал им на схожее допущение, с приемлемостью которого они уже согласились ранее по ходу разговора – и это всегда помогало мне выиграть спор». Пускай ему и не удалось полностью переубедить членов своей семьи в их отношении к социализму, все же, Натан открыл для себя силу выверенной и упорядоченной философской системы. К тому времени он называл Рэнд «дорогушей» в своих письмах. Она отвечала взаимностью, ставя Натана и Барбару выше всех остальных – и даже давала им читать ранние черновики романа «Атлант расправил плечи».
Рэнд не хотела, чтобы их общение прекращалось. Настолько сильно не хотела, что даже снова переехала в Нью-Йорк после того, как туда отправились Барбара и Натаниэль. Барбара намеревалась получить степень магистра философии в Нью-Йоркском университете, и Натан также перевелся туда, чтобы не расставаться с ней. После того, как пара уехала, в жизнь Рэнд закралось нарастающее беспокойство. Она всегда хотела вернуться в Нью-Йорк – и теперь, когда фильм «Источник» был закончен, у нее не было никаких причин оставаться в Калифорнии. К осени 1951 она убедила Фрэнка, что они должны уехать. Она знала, что в Калифорнии он чувствовал себя комфортно и счастливо – но его предпочтения значили очень мало в сравнении с ее волей. Прошло более двадцати лет с тех пор, как Фрэнк обеспечивал себя сам. Рэнд все чаще настаивала на переезде, и в конце концов он вынужден был согласиться. В радостном возбуждении Айн позвонила Натану, чтобы поделиться новостями. Несколько недель спустя она и Фрэнк ехали на восток.
Глава 24
Holy Mises
Вернувшись в Нью-Йорк, Рэнд не стала предпринимать попыток восстановить свои отношения с Изабель Патерсон. Чувствуя себя уютно в своем новом треугольнике с Натаном и Барбарой, она отклоняла попытки их общих с Патерсон знакомых организовать перемирие между ними, и вскоре разорвала отношения также и с Роуз Уайлдер Лейн. Как позднее рассказывала об этом сама Лейн, Айн и Фрэнк посетили ее дом в Коннектикуте, где у нее с Рэнд разгорелся жаркий спор на тему религии. Хоть Лейн и не была прилежной прихожанкой и не следовала ни одной из традиционных христианских доктрин, она твердо верила, что у Вселенной есть божественный создатель и считала атеизм Рэнд «несостоятельным». В письме к Джасперу Крейну Лейн описывала сцену, имевшую место быть после нескольких часов разговора: «Я сдалась и бормотала что-то о том, что следы Творения очевидны в нашем мире повсюду – а она, сочтя, видимо, что полностью разрушила мои построения, решила «добить» меня наивно-детским вопросом: «А кто же тогда создал Бога?». В тот момент я поняла, что совершенно неправильно оценивала ее интеллектуальные способности. Мы расстались дружелюбно, и с тех пор я больше никогда ее не видела». Лейн вспоминала, что ее оттолкнуло как само заявление Рэнд, так и манера, с которой оно было сделано. В момент, когда она задавала свой последний вопрос, Рэнд говорила с «предельно высокомерным торжеством», обрушив на собеседницу «испепеляющий взгляд». Тот инцидент подтвердил подозрения Лейн насчет того, что Рэнд занимает крайне индивидуалистскую позицию, и сделал еще более явными различия между ними. Рэнд искренне полагала, что ей удалось обезоружить Лейн. На следующий день та отправила ей длинное письмо с целью дальнейшего прояснения своей позиции – поля которого Рэнд покрыла критическими замечаниями. Она никогда не ответила на это письмо, и их отношения не получили дальнейшего развития.
Разрыв Рэнд с Лейн предвосхитил растущую важность религии в правом крыле американской политики. За годы, прошедшие с момента публикации «Источника», религия выдвинулась в самый авангард политического дискурса страны. Рэнд четко помнила, когда именно наметился этот сдвиг. В период с середины до конца сороковых она «не воспринимала тему религии в политике чересчур серьезно – потому что такой угрозы тогда не было. Консерваторы не привязывали свои идеи к Богу. Не было серьезных попыток провозглашать что если вы хотели быть консерватором или поддерживать капитализм, то вам необходимо основывать свои убеждения на вере». Но к 1950 все изменилось. По мере того, как приближалась холодная война, коммунизм всегда и везде начал выставляться безбожным, а капитализм привязывался к христианству. Блестящий дебют Уильяма Ф. Бакли-младшего, книга «Бог и человек в Йеле», лихо переделывал предложенное ранее Рэнд и Хайеком светское противостояние индивидуализма и коллективизма, в настоящее религиозное противоборство, утверждая, что на самом деле борьба идет на более высоком уровне, и это – «дуэль между христианством и атеизмом». Два года спустя, в своей культовой автобиографии «Свидетель», Уиттакер Чемберс назвал коммунизм уделом «людей, лишенных Бога», для которых культ собственно человека стал суррогатом, подменяющим традиционную религию. Рассел Кирк ввел в моду понятие «нового консерватизма» в своей книге 1953 года «Консервативное сознание», провозглашавшей важность религиозного традиционализма. Даже американские интеллектуалы левого толка – и те тянулись к теологическим построениям бывшего социалиста Рейнгольда Нибура.
Однако Рэнд на фоне всего этого лишь стала еще более убежденной атеисткой. На одной из коктейльных вечеринок она встретила молодого Бакли, однозначно провозглашенного героем вечера. Как всегда, она была очень прямолинейна, сказав ему со своим отчетливым русским акцентом: «Вы слишком умны, чтобы верить в Бога!». Бакли был изумлен и оскорблен. Он обратился за советом по этому поводу к другим либертарианцам (включая Изабель Патерсон) – и, поскольку Бакли был основателем National Review, являвшегося рупором американской консервативной мысли, Рэнд стала одной из его излюбленных мишеней. Она была не единственной среди либертарианцев, кто отказывался признавать новую доктрину религиозного супрематизма. Сочетание консерватизма, капитализма и христианства породило в правом крыле настоящее осиное гнездо, разжигавшее религиозно-политические баталии на страницах издания ФЭО The Freeman и среди членов общества «Мон Пелерин». К концу десятилетия светское либертарианство находилось уже в тени религиозного нового консерватизма – но, конечно, оно никогда не исчезало полностью. Одним из живых свидетельств его жизнеспособности являлась сама Айн Рэнд.
Ее оппозиционный настрой по отношению к религии возрастал по мере того, как она писала «Атлант расправил плечи». Изначально в числе забастовщиков присутствовал и священник, отец Амадеус. Он должен был стать ее «идеальным изображением философа-томиста», персонажем, который демонстрировал бы все самое лучшее, что может, в теории, являть собой человек, которого религия привлекает своим нравственным кодексом. По ходу истории Амадеус должен был осознать зло, таящееся в идее всепрощения, и в одной из важных сцен начать забастовку, отказавшись отпускать грехи одному из отрицательных персонажей. Но в конечном итоге Рэнд пришла к выводу, что присутствие в романе священника будет компрометировать ее взгляды на вопросы рациональности. Все прочие положительные герои являлись представителями уважаемых профессий, которые она хотела прославить. Включение в этот список священника фактически было равносильно признанию ею значимости религии как таковой. Поэтому Рэнд полностью убрала этого персонажа из текста произведения.
Несмотря на разочарования в Риде, Лейн и Патерсон, когда она только-только вернулась в Нью-Йорк, Рэнд все еще была заинтересована в том, чтобы найти друзей среди политически ангажированных интеллектуалов. Та деятельность, которую она вела в Калифорнии, а также годы общения по переписке помогли ей прочно закрепиться в множестве либертарианских сообществ. Теперь она вновь ярко заблистала на нью-йоркской политической сцене. Став теперь более осторожной в своем выборе потенциальных союзников, Рэнд сторонилась официальных организаций или партнерств. Больше никогда в своей жизни она не занималась какой бы то ни было поддержкой идей, в которые не верила сама. Еще в период своего сотрудничества с КРАД она познакомилась с политическим активистом Джозефом Брауном Мэтьюзом по прозвищу «Док» – убежденным антикоммунистом, который помогал конгрессмену Мартину Дай су и сенатору Джозефу Маккарти выявлять американцев, ведущих подрывную прокоммунистическую деятельность. Мэтьюз начал приглашать Рэнд на многочисленные консервативные обеды и вечеринки. На этих мероприятиях она познакомилась с группой людей, отчасти напоминавших ее бывших соратников по предвыборному штабу Уэнделла Уилки. В послевоенную эпоху консервативное движение росло и ширилось – и Рэнд больше не являлась единственной интеллектуалкой в нем.
Одним из первых либертарианцев, которым Рэнд протянула руку дружбы, стал Людвиг фон Мизес, короткая встреча с которым состоялась во время одной из ее поездок на восток. В то время, как другие академики, заинтересованные в свободном рынке, Мизес находился настолько далеко от экономического мэйнстрима, что ни одно серьезное академическое учреждение не было готово его нанять. В конце концов фонд Волкера смог обеспечить ему место приходящего профессора в университете Нью-Йорка, где Мизес получал зарплату все от того же фонда (как и его ученик Хайек в Чикаго). Мизес был тесно связан также с Фондом Экономического Образования Леонарда Рида, где он регулярно читал лекции и воспринимался как постоянный сотрудник. Хоть его отношения с ФЭО и напоминали аналогичные отношения Рэнд, между ней и Мизесом, все же, существовал ряд серьезных различий – по большей части, в том, что касалось вопросов морали. Люди со стороны могли видеть в Мизесе приверженца капитализма – но сам он твердо верил, что его экономические теории являют собой науку в чистом виде, и что они полностью оторваны от его личных политических предпочтений и воззрений. «Мизеанская экономика» подчеркнуто игнорировала понятие морали, что, на взгляд Рэнд, являлось опасным упущением. Но все же она не теряла надежды, что Мизес и остальные смогут принять ее точку зрения. Она считала, что ей нужен лишь подходящий случай, когда она смогла бы доказать им, что у нее имеются наиболее последовательные и взвешенные аргументы.
Личные отношения Мизеса и Рэнд были предсказуемо шероховатыми. Оба они обладали взрывным темпераментом и были принципиальны – и истории об их конфликтах стали притчами во языцех в консервативных кругах. Рассел Кирк любил потчевать своих слушателей историей о том, как Мизес однажды назвал Рэнд «больной на голову еврейской девчонкой». Но истина, как вспоминали сами Мизес и Рэнд, была куда как более прозаичной. На одном из обедов с Хезлиттами Рэнд, как обычно, начала пытаться навязать Мизесу свою точку зрения по поводу морали. Генри Хезлитт и Мизес придерживались утилитарной позиции, утверждавшей, что в основе капитализма лежит его полезность для всего общества. Рэнд обкатывала на них некоторые свои идеи из книги «Атлант расправил плечи», говоря о том, что человек сумел выжить только благодаря своему разуму, и представляя свободное использование способности к разумным действиям как проблему морального характера. Согласно воспоминаниям Рэнд, Мизес потерял терпение и «буквально начал кричать, потому что он пытался доказать, что я говорю то же самое, что утверждают Жан-Жак Руссо или теория естественного права – а я пыталась доказать ему, что это не так». Обед закончился на напряженной ноте, но чуть позднее жена Мизеса организовала перемирие. Рэнд не была особо удручена тем инцидентом – ей лишь показалось, что переубедить Мизеса вряд ли получится. Однако, поскольку, в отличие от Хайека, Мизес возводил капитализм в абсолют, Рэнд всегда считала, что он достоин уважения и внимания.
Натан и Барбара были озадачены ее отношением к Мизесу. Они видели критические комментарии, оставленные ею на полях его книг «Человеческие действия» и «Бюрократия». «О Боже! – писала она сердито. – Почему, чертов дурак?!». И почему после этого она продолжала обхаживать Мизеса и рекомендовать его книги? Такое отношение действительно было для нее большой редкостью. Ее готовность сделать исключение для Мизеса демонстрирует нам то глубокое влияние, которое он оказал на ее образ мыслей. Одному из его студентов она сказала следующее: «Я могу быть не согласна с ним в плане эпистемологии – но когда речь заходит о моих взглядах на экономику и политэкономию, то Людвиг фон Мизес – самая главная вещь, которая приключилась со мной в этом смысле». Для Рэнд было легко принять его интеллектуальную ориентацию. Он определял разум как «особенное и характерное свойство человека» и основывал свою работу на методологическом индивидуализме – идее о том, что основными объектами для анализа должны служить отдельные личности. Именно такие предпосылки лежали в основе его подхода к экономике – предмета, который Рэнд знала не очень хорошо, но считала невероятно важным.
Мизес сперва сделал себе имя, благодаря своей критике социализма. В его книге «Социализм» (впервые опубликованной на английском языке в 1935 году) он утверждал, что цены, которые должны задаваться свободным потоком рыночной информации, никогда не смогут быть точно вычислены в обществе, находящемся под властью социализма – поэтому фатальные искажения являются заложенными в саму основу управляемой экономики, и коллапс ее неизбежен. Такой анализ полностью совпадал с имеющимся у Рэнд опытом жизни при Советах. В своих личных заметках она развивала мысль Мизеса, отмечая: «При альтруизме невозможны расчеты, которые были бы приемлемы с точки зрения морали». Мизесовское видение экономики, зиждившееся, скорее, на предпринимателях, а не на простых рабочих, сделало более четким ее индивидуалистское понимание созидательного и творческого процессов.
У Мизеса Рэнд также нашла экономическое обоснование своего утверждения о том, что истинный капитализм никогда не существовал – такую идею она впервые высказала в «Манифесте индивидуализма» несколькими годами ранее. Наряду с его представлением о проблемах расчета цен при социализме, Мизес был известен своими выступлениями против монопольных цен. Согласно его утверждениям, на по-настоящему свободном рынке конкуренты всегда сумеют предотвратить чью-либо попытку установить искусственно завышенные цены. Настоящие монопольные цены могут возникнуть только в том случае, если другая группировка – например, правительство – будет устанавливать барьеры для доступа на рынок, предотвращая таким образом возможность свободной конкуренции. Соответственно, антимонопольные законы были неэффективной и опасной мерой, направленной на решение проблемы, которую создало, в первую очередь, само государство. Рэнд теперь имела в распоряжении два аргумента, которые можно было использовать против антимонопольного законодательства. Первым был ее моралистский тезис о том, что это законодательство несправедливо ущемляет тех, кто более успешен. Вторым – утверждение Мизеса о том, что монополии возникают не по вине бизнеса, а из-за правительственной регулировки рыночных процессов. Таким образом, Рэнд могла теперь указывать на монополии как на доказательство того, что в Соединенных Штатах на самом деле никогда не было истинной капиталистической системы с по-настоящему свободным рынком. Как ранее Изабель Патерсон, Людвиг фон Мизес помог Айн Рэнд расширить, четче сформулировать и отстаивать свои идеи.
Существовала между ними и культурная связь. Мизес был практически на четверть века старше Рэнд, но они оба происходили из одной и той же космополитичной еврейской общности. Его венская семья по многим параметрам была похожа на семью Розенбаумов: это были люди светские, но консервативные, культурные, но коммерчески ориентированные. Мизес покинул Австрию из-за угрозы со стороны нацистов, и этот опыт оказал глубокое влияние на формирование его взглядов относительно государства. Его стиль также послужил моделью для Рэнд. Мизес был широко известен, благодаря своим вечерним семинарам по четвергам, где собирались любопытные студенты вперемешку с либертарианцами всех возрастов. Австриец был официален и сдержан в общении со своими слушателями, которые, в свою очередь, относились к нему с большим почтением. Дискуссии там были столь интенсивными, что обычно по окончании лекции часть слушателей перебиралась в ближайший ресторанчик, где группа студентов уже без профессора продолжала обсуждение до поздней ночи. Пренебрежительно игнорируемый американским интеллектуальным истеблишментом, Мизес, тем не менее, сумел стать лидером собственного небольшого движения.
Вскоре Айн Рэнд, по примеру Мизеса, обзавелась собственным интеллектуальным салоном. По мере того, как она сближалась с Натаном и Барбарой, Рэнд проводила огромное количество времени в новой суррогатной семье, тесном кругу родственных связей, входили в который преимущественно родственники и друзья молодой пары. Там были двоюродные братья Натана Леонард Пейкофф и Аллан Блюменталь, сестра Натана и ее муж – Элейн и Гарри Кальберманы, подруга детства Барбары Джоан Митчелл и соседка Джоан по студенческому общежитию Мэри Энн Руковина. Также частым гостем на этих собраниях был Алан Гринспен – бойфренд Джоан, вскорости ставший ее мужем. Многие люди этого круга были студентами Нью-Йоркского университета, в котором теперь учились Барбара и Натан. Все эти молодые люди были в восторге от Рэнд, привлеченные ее сильным характером, тем, как смело она преподносила новые философские идеи, и, конечно же, ее литературной славой. Эта группа поклонников Рэнд называла себя «Класс – 43» (в честь года первой публикации «Источника») или же, в шутку, «Коллектив». Рэнд предоставляла своему ближнему кругу редкую прерогативу, а именно – возможность читать главы романа «Атлант расправил плечи» по мере того, как они появлялись на свет из ее печатной машинки. Объективизм как философская концепция очень долго вызревал в сознании Рэнд. Теперь он начал формироваться вокруг нее – уже как социальный мир.
Глава 25
Своя атмосфера
Персона Рэнд оставалась очень привлекательной для либертарианцев. Она подружилась с Гербертом и Ричардом Корнуэллами – двумя братьями, которые работали на ФЭО и Фонд Волкера. Корнуэллы являли собой тот самый тип бизнес-ориентированных либертарианцев, с представителями которого она много общалась в Калифорнии. После обучения у Мизеса Герберт сделал карьеру в продуктовой корпорации Dole Pineapple (ныне Dole Food Company), а Ричард стал главой Национальной ассоциации промышленников США, а позднее дослужился до советников президентов Никсона и Рейгана. Ричарду считал Рэнд «электризующей» личностью. Когда он бывал у нее в гостях, она казалась ему полной энергии живой динамо-машиной, «взгромоздившейся на тахту, куря сигарету в длинном мундштуке». Ему особенно запомнилось «своеобразное напряжение, с которым она смотрела на собеседника в процессе разговора», которое он находил восхитительным и отчасти даже пугающим. Однажды вечером Корнуэллы привели к ней домой Мюррея Ротбарда. Коренной бруклинец, Ротбард пришел в организованное либертарианское движение, благодаря печально известной брошюре «Крыши или потолки?», которая принесла столько несчастий Леонарду Риду. Прочитав ее в 1946 году, когда он был студентом, Ротбард связался с ФЭО и вскоре познакомился там с трудами Мизеса. К тому моменту, как в Нью-Йорк вернулась Айн Рэнд, Ротбард работал над докторской диссертацией по философии в Колумбийском университете и был постоянным посетителем семинаров Мизеса.
Познакомившись с Рэнд, Ротбард быстро понял, что продуктивного общения у него с ней не заладится. Тем не менее, у этих двоих было довольно много общего. Оба они любили поспорить, занимали экстремистские позиции и критиковали всех, кто хоть сколько-либо отклонялся от той идеологии, которая представлялась им единственно верной. Хоть он и не был экономистом, Ротбард, как и Рэнд, рассматривал либертарианство сквозь призму морали. Но Рэнд ему казалась слишком утомительной. Ее напряженность, ее постоянный огромный прилив энергии – для Ротбарда это было слишком. Он не мог знать, что Рэнд регулярно употребляет амфетамины, но сумел почувствовать связанную с этим странность в ее поведении. Даже несмотря на то, что он любил допоздна поболтать о плюсах и минусах экономической теории, Ротбард не мог долго общаться с Рэнд. После встреч с нею он еще несколько дней чувствовал себя подавленным.
Тем не менее, знакомство с Рэнд стало очень важным событием в жизни Ротбарда (который сам впоследствии стал выдающейся фигурой на американском политико-экономическом небосклоне), поскольку оно открыло ему глаза на некоторые тонкости исследуемых дисциплин. Несмотря на его верность идеям Мизеса, Ротбард был обеспокоен антипатией австрийской школы по отношению к естественному праву. Он хотел, чтобы экономика имела под собой более глубокие основания, нежели один лишь утилитаризм. Благодаря Рэнд, Ротбард познакомился с эпистемологией Аристотеля и узнал о «целом пласте философии естественного права, о существовании которого раньше даже не подозревал». Он стал изучать этот пласт, самостоятельно читая книги. В конце концов Ротбард соединил австрийскую теорию экономики с философией естественного права, чтобы создать свою собственную ветвь анархистского либертарианства. Ротбард признавал, что общение с Рэнд было для него очень ценным опытом – но, тем не менее, он не любил и сторонился ее. Невероятная харизма Рэнд могла как привлекать, так и отталкивать.
Начав готовить собственные интеллектуальные кадры, Рэнд стала менее заинтересована в том, чтобы кропотливо переубеждать окружающих людей и обращать их в собственное мировоззрение. Гораздо легче было начать с нуля. В отличие от Мизеса, Ротбарда и Хайека, молодые люди, с которыми она познакомилась через Натана и Барбару, еще не успели сформировать устойчивых взглядов на политику или свободный рынок. Они были восприимчивы к ее комплексному представлению о мире, ее универсальной теории единого поля существования. Другие либертарианцы могли начать спорить с Рэнд – но «Коллектив» просто молча внимал ей.
На этом фоне выдвижение в 1951 году Дуайта Эйзенхаура кандидатом на пост президента от республиканской партии казалось Рэнд настоящим поворотным моментом. В напряженной внутрипартийной борьбе Эйзенхауэр, прославленный военный герой, одолел сенатора Роберта Тафта, который ранее считался наиболее вероятным претендентом на номинацию. Тафт, известный в Сенате как «Мистер Республиканец», был последним крупным политиком, открыто высказывавшим взгляды, которые разделяли Рэнд и ее друзья-либертарианцы. Он решительно выступал против политики Нового курса, боролся с профсоюзами и ставил под вопрос дальновидность решения о вступлении во Вторую мировую войну. Эйзенхауэр же, напротив, был совершенно не скандальным политиком, который предложил американцам ободряющую крепкую руку у руля после потрясений Великой депрессии и войны. Кроме того, он был самым выдающимся военным гением союзнических сил, оказавшим огромное влияние на ход Второй мировой – а американцев на тот момент все больше беспокоила затягивающаяся война в Корее. Эйзенхауэр был так популярен, а его политические взгляды – настолько умеренны – что обе партии боролись за этого перспективного кандидата в президенты. Сам Эйзенхауэр, стоит отметить, поначалу вовсе не имел подобных амбиций.
Узнав об этой номинации, Рэнд навострила уши. Эйзенхауэр казался ей похожим на Хайека – она рассматривала его как внутреннего разрушителя и ложного друга, выход которого на высшую политическую арену существенно ослаблял дорогие ей принципы. Рэнд считала, что Эйзенхауэр причинил больше вреда, чем мог бы причинить любой демократ, поскольку его выдвижение «уничтожило любую возможность оппозиции» и означало «конец какого бы то ни было, пусть даже не совсем правдоподобного и не всегда последовательного противостояния государству, основанному на идее всеобщего блага». Рэнд была не одинока в такой реакции. Даже ненавидимые ею новые религиозные консерваторы с прохладцей относились к Эйзенхауэру, за которым они не видели никакой идеологии. Но в 1951, к ужасу Рэнд, большинство ее нью-йоркских друзей засунули свои оппозиционные мнения и критические суждения в задний карман и поддержали Эйзенхауэра. Двадцать лет правления демократов сделали их готовыми с радостью упасть в объятия любого республиканского президента. Рэнд посчитала произошедшее глупым компромиссом и непростительной непоследовательностью. Она поняла: «Они выступали не за свободное предпринимательство, эта идея не была абсолютной в их умах в том смысле, как предполагает настоящий капитализм в условиях государственного невмешательства. Я осознала, что не могу ничего с этим поделать и не могу рассчитывать на помощь со стороны кого-либо из них». После череды разочарований она была готова порвать отношения со всем консервативным миром.
К такому выводу мягко подтолкнул ее Натан, выступивший теперь в новой для себя роли советчика. «Консерваторы на самом деле и не были нашими сторонниками, – сказал он Рэнд. – В философском плане у нас, по большому счету, нет с ними совершенно ничего общего». Он смело заявил Рэнд, что она совершала «огромную ошибку», ассоциируя себя с республиканцами, консерваторами или либертарианцами. Айн была заинтригована его высказыванием и увидела в нем знак, что ей стоит пересмотреть свой образ мыслей. Оглядываясь назад десяток лет спустя, она вспоминала: «Начиная с того момента… я решила, что консерваторы как таковые не являются моими союзниками, что мне могут быть интересны среди них некоторые отдельные личности, а в каких-то особых случаях у меня может быть с ними что-то общее, но в целом они не являются моим лагерем – я стою от них особняком, совершенно одна, и я должна создать свою собственную линию обороны». Сказанное Натаном подразумевало, что он и остальной «Коллектив» заменят ей союзников, которых Рэнд оставила позади.
Состоявшаяся в 1953 свадьба Натана и Барбары ускорила уход Рэнд из широкого либертарианского сообщества. Рэнд много сделала для того, чтобы укрепить этот союз. Еще в Калифорнии Барбара призналась ей, что не уверена в этих отношениях – но обнаружила, что наставница не понимает ее нерешительности. Натан был выдающимся молодым человеком и имел глубокий интеллект. Барбара восхищалась им и разделяла его ценности. Рэнд считала, что у этих двоих есть все компоненты, необходимые для успешных отношений. И, вопреки своим инстинктам, Барбара прислушалась к совету Рэнд. Последовавшее за этим решение Натана и Барбары сменить свои фамилии на «Бранден» символизировало новую силу растущего круга сторонников Рэнд. Это было жесткое и хлесткое слово, сразу вызывавшее в памяти типичного персонажа прозы Рэнд – мужественного, благородного и непоколебимого в своих стремлениях. Кроме того, оно включало в себя также само имя «Рэнд». Символизм был предельно очевиден. Барбара и Натан вступили в новую жизнь не только как молодожены, но и как люди, хранящие верность Айн Рэнд и миру который она создала.
После свадьбы Брандены и «Коллектив» составили ядро общественной жизни Рэнд, из которого были полностью исключены все остальные. В течение дня Айн была погружена в себя, работая над книгой. Вечером она являлась публике для разговора – в основном, все о той же книге. Пиком являлись субботние вечера. Вне зависимости от того, насколько интенсивными были ее труды, Рэнд никогда не отменяла эти салонные встречи. «Коллектив» собирался в ее квартире на Тридцать шестой улице – небольшом, тускло освещенном помещении, где плавали клубы табачного дыма и было полно шерсти от принадлежавших О’Коннорам персидских кошек. Конечно, это скромное жилище не могло сравниться с роскошным поместьем Четсуорт (за которым, в отсутствие хозяев, приглядывали Рут Хилл и ее муж Баззи), но Рэнд очень нравилось, что из окна своего кабинета она может смотреть на Эмпайр-стейт-билдинг. Квартира была обставлена в модернистском стиле и выдержана в ее любимых сине-зеленых тонах, а пепельницы там стояли на каждом углу. Всякий раз, как Рэнд заканчивала очередную главу, за этим следовали ночные чтения, в процессе которых «Коллектив» молча внимал содержимому страниц, которые она зачитывала. Прочие вечера проходили в философских дискуссиях.
Во время этих вечеров Рэнд учила «Коллектив» основам своей философии. Не намереваясь больше прославлять индивидуализм в своей прозе, она теперь поняла, что ее «самая важная работа состоит в том, чтобы сформулировать рационалистскую моральную концепцию о человеке и для человека, о и для этой жизни, об этой земле и для нее». Объективизм, как она вскоре обозначила свод своих идей, стал гениальной комбинацией ее собственного нравственного эгоизма и рациональности Аристотеля, захватившей ее ум после того, как она закончила работу над «Источником». Сведя их воедино, Рэнд провозгласила, что ей удалось рациональным образом доказать справедливость своей моральной системы. В отличие от других философских доктрин, заявляла она, объективистская мораль основывалась не на религиозных предпосылках, а на логически очевидном понимании нужд, которые может испытывать живущий на этой земле человек. По сути, объективизм Рэнд являлся попыткой ниспровергнуть скептическую и релятивистскую ориентацию, которые стали характерными чертами интеллектуальной жизни Америки с тех пор, как на передние позиции выдвинулся научный натурализм. Что отличало объективизм от прочих философских концепций – так это его амбициозность. Вместо того, чтобы просто восстановить идею объективной и трансцендентной истины (к чему стремились очень многие американские мыслители новой аристотелевской школы), Рэнд попыталась также произвести спорную и болезненную переоценку ценностей, которая противоречила базовым нормам западной религии и этики.
Масштаб ее проекта поражал молодых последователей, которые считали Рэнд мыслителем мирового и исторического значения. В ее идеях они нашли «круглую вселенную» – полностью понятный логичный мир. Стремление Рэнд все объяснить с точки зрения разума привело к тому, что она объявила, будто парадоксы и противоречия невозможны. Мысль, объясняла она, имеет цикличную природу и движется от абстрактных предпосылок к конкретным объектам и событиям: «Этот процесс непрерывен, и ни одна его часть не может как-либо использоваться, покуда цикл не будет закончен». Поэтому предпосылка и вывод никогда не смогут столкнуться друг с другом напрямую, за исключением тех случаев, когда лежащий между ними мыслительный процесс иррационален. Эмоции не могут идти вразрез с мыслями, утверждала Рэнд. Эмоции проистекают из мыслей, и если они противоречат реальности, стало быть, мысли, лежащие в их основе, иррациональны, и такие мысли следует изменить. Рэнд учила своих слушателей, что даже предпочтения человека в искусстве или в сексе проистекают из его базовых философских предпосылок.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.