Текст книги "Российский флот при Екатерине II. 1772-1783 гг."

Дальнейших разногласий не было, так как по документам, напечатанным в XII томе «Материалов», видно, что в последующие годы депутатские смотры делались в Кронштадте депутациею от Коллегии, а в Ревеле и Архангельске – командирами этих портов.

Весь вопрос возник сначала из за неправильных действий Вакселя. Адмирал же Мордвинов отчасти желал поддержать Н. Сенявина, который по прибытии из Архангельска находился в Кронштадте. Коллегия верно оценила весь спор, говоря, что разгорелся он из тщеславия и самолюбия.

В декабре месяце 1772 г. находившийся в Ревеле на корабле «Преслава» мичман Зубов отрубил себе топором левую руку и откусил язык; Коллегия приказала расследовать это дело между бывшими при этом людьми, как это случилось, в каком состоянии до того находился мичман Зубов и о последующем донести в Коллегию, но в документах нет дальнейших сведений об этом деле.

21 июля 1774 г. генерал-адмирал Павел Петрович дал указ Коллегии, в котором извещал Коллегию, что по случаю происшествия на Кронштадтском рейде между брандвахтенным фрегатом «Гремящий» и английской яхтой «Игль» он приказал главному командиру Кронштадтского порта немедленно сменить командира фрегата капитана 2-го ранга Немтинова. Через два дня генерал-адмирал Павел Петрович извещал Коллегию, что им определен на его место капитан-лейтенант Василий Плещеев[103]103
  Плещеевых было два во флоте: Василий и Сергей. Оба служили волонтерами в английском флоте и оба участвовали в Архипелагской экспедиции. Один из них, Сергей, написал «Дневные Записки Путешествия из Архипелагского России принадлежащего острова в Сирию», составляющие большую библиографическую редкость; оба Плещеевы участвовали в посольстве 1775 г. князя Репнина в Константинополь в качестве кавалеров посольства, Сергей Плещеев впоследствии был один из приближенных лиц к в. к. Павлу Петровичу.


[Закрыть]. Вместе с тем рекомендовал Коллегии, при определении на такой важный пост как брандвахта командиров, поступать гораздо осмотрительнее и не поручать такой должности престарелым и увечным офицерам, с тем чтобы они вместо отставки находились, но назначать таковых, коих расторопность и исправность в должности и сведения в законах Коллегии известны были. В заключение указа было сказано, что впредь, как и при назначениях офицеров, так и при производстве их, представлять списки к нему, генерал-адмиралу, на рассмотрение. Что же касается до Немтинова, то относительно его в. к. писал Коллегии, чтобы Коллегия благоволила Немтинова от службы отставить с пенсионом, какой ему по закону следует.

Но гнев генерал-адмирала Павла Петровича на Немтинова был напрасен. Дело состояло вот в чем. 13 июля прибыла в Кронштадт без досмотра английская яхта «Игль», с членом парламента лордом Диллоном. На фрегате было две всего шлюпки. Одна из них пошла в порт с докладом о прибывшем из Архипелага русском фрегате (это не совсем так: фр. «Минерва» пришел 4 июля, а фр. «Григорий» 30 июля). Другая же шлюпка, по объяснению Немтинова, осматривала купеческие суда. Фрегат «Гремящий» находился на якоре, а не лавировал по рейду. Английская яхта, проходя мимо фрегата, салютовала ему из орудий, приспустила грот-брамсель для показания вымпела, который также был приспущен. Был ли приспускаем флаг на яхте, – не было замечено с фрегата. Вторая шлюпка, осмотрев купеческое судно, пошла навстречу яхте, шедшей под парусами, и со шлюпки кричали, чтобы яхта остановилась, но яхта продолжала идти. Шлюпка за нею стала гнаться. Немтинов, видя той яхты упорство, приказал сделать холостой выстрел, чтобы яхта остановилась, потом другой, и когда яхта все-таки не останавливалась, пустил по яхте ядро[104]104
  Об этом деле есть в Сборнике Русского Исторического Общества, – из которых видно, что Диллон жаловался на неотдание салюта и на стрельбу по нем.


[Закрыть].

Коллегия, рассмотрев это дело, нашла Немтинова виновным в том, что он не исполнил своей должности и при умеренном ветре не лавировал по рейду, отчего произошло то, что яхта и прошла без досмотра. Коллегия приказала произвести о проступке Немтинова «на основании законов фергер и кригсрехт» (т. е. провести слушание дела в военном суде. – Примеч. ред.) и представить Коллегии, какому он подлежит штрафу.

10 июля 1775 г., по случаю заключения мира с Турцией, императрица приказала дело о Немтинове уничтожить и предать совершенному забвению. 7 июля 1776 г. Немтинову был пожалован чин капитана 1-го ранга и он был уволен в отставку с пенсионом в награду за деятельность на Шпицбергене, где он получил болезни.

За похищение казенных денег полагалась смертная казнь. Так, в 1776 г. были к ней приговорены подпоручик Марков и капитан Перфильев, бывшие при приеме провианта, за похищение казенных денег. Императрица помиловала виновных и приказала, лишив чинов и дворянства, сослать в Сибирь.

В 1779 г. советник казначейской экспедиции в Адмиралтейств-коллегии, Апрелев, открылся в употреблении казенных денег на свои нужды, в раздаче денег в долг частным людям и в не записке принятых денег на приход. Коллегия приговорила Апрелева повесить, но императрица помиловала Апрелева и приказала его, также лишив чинов и дворянства, сослать в Сибирь.

Глава XXI

Судебные дела. – Пожар на фрегате «Мария». – Дело кап. – бриг. Палибина и к. 1-го р. Мекензи. – Хозяйственные дела. – Заготовка леса для кораблестроения. – Составленные Адмиралтейств– и Коммерц-коллегиями временные правила лесного торга мачтовыми деревьями и дубом. – Парусная фабрика. – Устройство на судах кают-компаний. – Устройство судовых лазаретов.

В 1781 г. разбиралось дело о пожаре на фрегате «Mapия». Было и раньше несколько случаев пожара на русских судах. Так, в 1764 г. сгорели в Ревельской гавани корабли «Петр» и «Александр Невский»; в 1779 г. в Черном море фрегат «Третий», а в Ревельской гавани корабль «Всеволод». Когда в 1781 г. случился пожар на фр. «Мария», стоявшем в Кронштадтской гавани, вскоре потушенный, тем не менее на него обратили внимание, стали подозревать поджог и возникло следственное дело, в направлении которого принимала участие Екатерина II.

22 апреля 1781 г. она писала С.К. Грейгу, бывшему главным командиром Кронштадтского порта, чтобы он объявил всем находившимся на фрегате ее волю: служащие на фрегате должны открыть виновника пожара в продолжение назначенного времени; если же в этот промежуток времени виновный не будет найден, то Грейг должен был в таком случае (т. е. когда служащие на фрегате не выдадут из своей среды предполагавшегося виновника пожара), отдать всех под суд за оплошность и неисполнение обязанностей.

Вместе с тем Екатерина II поручила Грейгу о всем касающемся пожара на фрегате извещать ее непосредственно, кроме тех донесений в Коллегию, которые должен был посылать Грейг. Донесения эти конечно доходили бы до императрицы, но значительно позже. Отдавая такое приказание, она, очевидно, очень интересовалась открыть виновника пожара на фрегате, так как во всех предыдущих случаях пожаров на кораблях точная причина пожаров не была установлена.

Через два дня императрица получила донесение Грейга на свой указ от 22 апреля. Она тотчас же ответила Грейгу и в ответе своем, опасаясь принятия каких-либо чрезвычайных мер, писала, что если в продолжение короткого срока, назначенного Грейгом, виновные не будут открыты, то она, следуя своему правилу – лучше 10 виновных освободить, чем наказать одного невинного, – желает, чтобы не были приняты какие-либо крайние средства и дело было бы предоставлено законному течению.

А. Соколов так описывает это происшествие[105]105
  Морск. Сборн. 1848 г., № 11, стр. 450–462.


[Закрыть].

11 мая 1780 г. в 6 ч. пополудни загорелся стоявший в Кронштадтской гавани кор. «Благополучие»[106]106
  О пожаре на кор. «Благополучие» нет сведений в XII томе «Материалов».


[Закрыть]. Огонь немедленно потушили, и по исследовании оказалось, что возгорание случилось в проходе за крюйт-камерой, где были навалены разные вещи и где был найден тлевшимся кулек с пенькою и небольшим количеством густой смолы и угольев. Подозревали, что поджог сделан с умыслом, тем более, что ветер был свежий западный и флот готовился выйти на рейд, но виновного найти не могли.

В следующем году, 20 апреля в 11 ч. вечера, в той же гавани опять случился пожар: загорелся фрегат «Мария». И на этот раз огонь был вскоре потушен, но виновного не могли опять найти. Нашли только, что возгорание произошло в шкиперской каюте; загорелась койка, в которой была завернута приготовленная для краски сажа, напитанная маслом. Толки о поджогах, предположения, разбирательства шли своим чередом и не обещали никакого положительного вывода, когда производивший следствие о пожаре на фр. «Мария» вице-адмирал П.Л. Голенищев-Кутузов предложил сделать опыт: не возгорается ли сажа, смешанная с маслом, сама собою. Опыт увенчался успехом.

По изложению Соколова выходит, что Голенищев-Кутузов предложил сделать этот опыт. Документы, напечатанные в XII томе «Материалов», меняют это заключение – предложила сделать этот опыт сама императрица Екатерина II.

Бывшие раньше пожары на кораблях «Петр», «Александр Невский», «Всеволод», «Благополучие», на фр. «Третий», – конечно обратили ее внимание. Еще по поводу пожара в 1779 г. на фр. «Третий» императрица писала графу Чернышеву: «Подобные несчастия ни отчего иного происходят, как от неисполнения предписанного и от послабления; отчего люди погибают, а государство слабеет, ибо теряет оборону ему».

Случай возгорания на фр. «Мария» обратил на себя особенное внимание императрицы.

20 апреля случился пожар, 22 апреля был послан указ Грейгу о принятии мер к открытию виновных, а 24 апреля последовала отмена этого указа. В тот же день, 24 апреля, императрица писала графу Чернышеву: «Из присланного журнала о производимом следствии по случаю известного приключения на фр. “Мария”, увидев что в каюте, где открылся пожар, было несколько связок веревок и на середине в койке завязанная сажа с маслом, принятая для крашения, я вспомнила что при бывшем прошлого года в пеньковых амбарах пожаре, между прочими причинами полагаемо было, что оный мог произойти, если пенька лежала обернутая или же вместе с масляными рогожами. Примечание сие вы не оставите учинить в крайней точности, так как и взять против того возможные предосторожности на всех судах и везде по Морскому департаменту».

Граф Чернышев, получив этот указ, отправил копию с него, «споспешествуя исполнению высочайшей воли», в Кронштадт к Голенищеву-Кутузову, производившему следствие, рекомендуя ему строгое и точное совместно с Грейгом исполнение. Другую копию с указа Чернышев отправил в Коллегию, которая, с своей стороны, руководствуясь мыслью императрицы, выраженной в письме к гр. Чернышеву, предписала Голенищеву-Кутузову произвести опыт: не появится ли огонь от лежащих вместе сажи и масла, подобно тому как лежали они на фр. «Мария».

Опыт удался вполне; он был произведен в присутствии Грейга и Голенищева-Кутузова, таким образом: смешав сажу с маслом, дали краске отстояться час, после чего масло было слито, а сажа завязана в койку; койку эту положили в комнату близ конторы над портом, двери запечатали и поставили к печатям не только часовых-матросов, но и «надежных» офицеров: одного капитан-лейтенанта и трех лейтенантов, которым было приказано не спать всю ночь. Ночью, через 13 часов после запечатания дверей, в комнате показался дым. Извещенный немедленно Грейг сначала послал за Голенищевым-Кутузовым и за Пущиным (капитаном над портом), но, увидя усиление дыма, не дождавшись их, распечатал двери и вошел в комнату; при входе его, вместе с притоком свежего воздуха, показалось пламя. Причина пожара на фр. «Мария» была открыта, Коллегия следствие уничтожила и объявила свое удовольствие Грейгу, Голенищеву-Кутузову и Пущину.

Была довольна и императрица, поздравившая 28 апреля Грейга с открытием причины пожара на фр. «Мария», причем приказала людей, содержавшихся по этому делу под стражей, освободить и принять меры предосторожности на будущее время.

Взысканию подверглись офицеры фрегата «Мария». Командир кап. – лейт. Крусанов, лейт. Тутолмин и мичм. Малыгин получили строжайший выговор за небрежность при исполнении служебных обязанностей. Первые два, кроме того, были подвергнуты наряду не в очередь на службу в продолжение одного месяца, и так как фр. «Мария» находился в эскадре контр-адмирала Сухотина и был назначен в плавание, то Коллегия известила Сухотина, чтобы взыскание, наложенное на Крусанова и Тутолмина, было бы приведено в исполнение во время плавания. Что же касается до мичм. Малыгина, то кроме строжайшего выговора, он был присужден в отдаленную и трудную посылку. Коллегия ограничилась следующим наказанием Малыгину: лишила его кампании и определила на целый год к присмотру за производившимися в Кронштадте казенными работами.

В 1782 г. разбиралось Коллегией дело о капитан-бригадире Палибине и капитане 1-го ранга Мекензи. Палибин командовал отрядом, посланным в Атлантический океан и зазимовавшим, вопреки приказанию вернуться в Россию, в Лиссабоне, а Мекензи командовал в том же отряде кораблем, с которым отделился от эскадры и зимовал в Англии.

Палибин донес, что по выходе из Лиссабона для возвращения в Кронштадт он встретил крепкие противные ветры и, так как к 19 октября был только у мыса Финистерре, то, видя малый успех своего плавания (на 11-й день), невозможность вернуться осенью в свои порта, по общему консилиуму с командирами кораблей, положил вернуться в Лиссабон. В английские же порты он, Палибин, не зашел потому, что по силе данной ему инструкции в них заходить было не разрешено.

Мекензи донес, что 18 октября, по призыве сигналом на флагманский корабль Палибина командиров кораблей, Палибиным было предложено: если не будет способного ветра к 20 октября, то вернуться на зимовку в Лиссабон. Разлучившись с эскадрою 19 октября, Мекензи с своим кораблем, по консилиуму с офицерами, зашел 4 ноября в Портсмут, где и остался на зимовку.

Чернышев был очень недоволен Палибиным и Мекензи. Первому он выразил свое удивление, что те же самые ветры, которые не помешали Мекензи дойти до Англии, помешали Палибину сделать то же самое. О Мекензи граф Чернышев выразился, что, по газетным известиям, Мекензи перевез из Лиссабона много денег в натуре и освобожденных из плена англичан.

Но этим выговором дело не окончилось; по возвращении отряда из плавания в Кронштадт Коллегия потребовала ответы: от Мекензи, для чего он отлучился от эскадры и пошел к английским берегам, а не в Лиссабон, и для чего, находясь в Англии, разгружал свой корабль; а от Палибина, для чего он, находясь 18 октября в море, не внес в журнал о созыве на свой корабль капитанов кораблей, и если при том был консилиум, то отчего не записано положение консилиума в протоколе.

Получив ответы от Палибина и Мекензи и обсудив их, Коллегия большинством 5 голосов против 2 решила: призвать Палибина и объявить ему, что этот случай, в котором Коллегия видит непорядок и неисполнение обязанностей, а также и другие случаи, бывшие во время командования им, Палибиным, эскадрой, не позволяют Коллегии надеяться, чтобы на будущее время можно было вверить ему, Палибину, эскадру, почему и следует ему, для лучшего обучения, быть у других под командой, а до тех пор он, Палибин, и в кандидаты не может быть представлен. Палибин извинился пред Коллегией по случаю незаписания в журнал сигнала и в протокол положения консилиума.

Коллегия приняла во внимание извинение Палибина, но оправдать его, как сказано в коллежском определении, не может.

В своем определении Коллегия поставила на вид Палибину, что он или мало читал, или худо понял данную ему инструкцию, в которой воспрещения входить в порты воюющих держав не было. 28 июля того же года Палибин вышел в отставку с чином генерал-майора и обыкновенной пенсией.

Отлучение Мекензи от эскадры и вход его в Английский канал Коллегия в вину ему не поставила бы, если бы Коллегия не заметила разницы в записях журнала с экстрактом из журнала, писанным рукою Мекензи. В экстракте упоминалось о консилиуме на флагманском корабле Палибина. В журнале же о консилиуме ничего не было сказано. Коллегия сочла это несогласие журнала с экстрактом очень странным и неосмотрительным. Коллегия положила, что Мекензи потому не записал в журнале положение консилиума о возвращении в Лиссабон, что хотел скрыть от офицеров причину своего разлучения с эскадрою, и что английских пассажиров он мог перевозить и с согласия Палибина. Коллегия нашла поступок Мекензи «совсем безрассудным» и заслуживающим неудовольствия Коллегии, и, хотя Коллегия и «уважает его прежнюю службу (в Архипелагской экспедиции), но не может не дать ему, Мекензи, почувствовать, сколько его поступок дурен и неоснователен и может быть вреден службе, когда в журнале что лишнее прописано или не записано то что надо». С целью и других удержать от подобных поступков, в которые могут впасть, если оставить этот случай без внимания, Коллегия поручила главн. ком. Кронштадтского порта С.К. Грейгу: собрать всех флагманов и морских офицеров, прочитать Мекензи ее коллежское определение, объявить ему неудовольствие Коллегии и прибавить, что он, Мекензи, сделанный неосновательный поступок ревностной службой и точным исполнением своих обязанностей должен загладить. До тех же пор он, Мекензи, должен оставаться под сомнением, и потому таким надежным, каким прежде считался, а также отличным и знающим морское дело, почитаться уже не может. Мекензи остался на службе.

Заготовка леса для кораблестроения лежала на обязанности Коллегии. Доставлять лес должны были иноверцы Казанской губернии, приписанные для сего к Казанской адмиралтейской конторе. Иноверцы, преимущественно татары и черемисы, тяготились этой повинностью. Коллегия знала это и иногда вызывала для поставки лесов «охочих людей».

Так, в 1763 и 1774 гг. были сделаны по высочайшему повелению публикации, но никто из частных людей не явился, и Коллегия ничего не могла сделать для облегчения этой повинности иноверцев.

В 1775 г. явившиеся в Казанское адмиралтейство татары и разные люди объявили цены на доставку к пристаням лесу на один фрегат, по цене от 50 до 25 коп. за пуд. Коллегия не сочла возможным согласиться на эти цены. В 1777 г. взялся доставить к пристаням лесу на один фрегат князь Репнин, по цене 19 коп. за пуд. Цена одного пуда дуба, заготовляемого по наряду, обходилась Коллегии в 4 ½ коп.; хотя цена, предложенная князем Репниным, превосходила казенную на 14 ½ коп., «но для опыта и открытия пути другим» Коллегия просила отпустить ей 14 ½ тыс. рублей для уплаты князю Репнину за лес, который брался он поставить. Деньги Коллегии были отпущены, но была ли в последующие годы поставка леса для кораблестроения из центральных губерний России, неизвестно. Между тем императрице подавались прошения от людей разных званий о дозволении им продавать дубовые рощи, о вырубке мачтовых деревьев, об отпуске леса за границу. Еще в 1769 г. состоялось высочайшее повеление о рассмотрении всех удобств и неудобств для Адмиралтейств-коллегии, если бы было дозволено частным людям вырубать дубовые рощи, растущие на их землях. Согласно этому повелению следовало составить положение, но и к 1778 г. этого положения не было; только в 1778 г. был отправлен корабельный мастер в Казанскую, Воронежскую и Московскую губернии для осмотра дубовых рощ частных владельцев. Случалось и так, что Адмиралтейств-коллегия, основываясь на вальдмейстерской инструкции, разрешала вырубку деревьев для отпуска за границу, а Коммерц-коллегия, основываясь на указе и торговом тарифе, не разрешала отпуск вырубленных деревьев за границу.

Императрица желала, чтобы все подобные противоречия относительно вырубки и продажи лесов были бы отстранены, чтобы новые постановления относительно лесов были бы составлены для общей пользы, однако ж так, чтобы Адмиралтейств-коллегия не потерпела ущерба в своих потребностях и были бы сбережены нужные леса.

Составить новые постановления поручено было в 1778 г. Адмиралтейств-коллегии, совместно с Коммерц-коллегией, и потом представить императрице. Адмиралтейств и Коммерц-коллегии, получив указы «о лесном внутри и вне Российской империи торге», собрались и пересмотрели все прежние о лесах законы, и представили императрице обширный доклад.

Суть доклада была следующая: обе Коллегии «весьма чувствуют и сознают как было бы полезно сделать такое положение, по которому можно было бы вести свободно торговлю лесом» без опасения за недостаток его для государственных нужд, – торговлю, при которой и правительство и частные владельцы обогащались бы. Тем не менее создать такого основательного лесного положения нельзя, ибо подробных и точных сведений о настоящем (в 1778 г.) положении лесов в империи нет, – нельзя без крайних неудобств для лесной торговли. Обе Коллегии полагали, что следует повременить издавать такое положение до тех пор, пока не введется в областях богатых лесом губернское положение, только что утвержденное императрицей, и что тогда возможно будет сделать такие распоряжения о лесном торге, который был бы и для государства полезен и не было бы опасения в недостатке леса для Адмиралтейства. В губерниях возможно будет измерить порядочно леса, узнать качество растущего леса, и дозволять вырубать каждому владельцу столько лесу, сколько надо, чтоб новый в той же даче мог вырасти, когда старый лес весь вырубится.

Обе Коллегии весьма решительно заявляли, что пока не учредятся в областях, богатых лесом, особенно дубом, губернии и наместничества, до тех пор следует оставить старые законы, но дабы исполнить высочайшее повеление, установили временные правила на срок от 6 до 10 лет, относительно выпуска мачтовых деревьев за границу, причем самый выпуск должен быть в полном распоряжении Адмиралтейств-коллегии.

Правила временные были следующие. 1) Одна только Адмиралтейств-коллегия дает дозволение на рубку мачтовых деревьев и на отпуск их за границу. Число лесов, нужных к догрузке корабля, груженного мачтовыми деревьями, определяется Адмиралтейств-коллегией. Догружать можно мелким лесом разных сортов, носящих в тарифе название стенег и райн. Коллегия назначает этот мелкий лес «без оскудения в сем нужном растении и без ущерба в своих потребностях, и потому она зная свои потребности, определяет ежегодно, какую часть возможно выпустить за море». 2) Адмиралтейств-коллегия, дав именное разрешение, должна была сообщать Коммерц-коллегии, кому именно дано разрешение, дабы последняя взяла бы пошлину по тарифу с каждого мачтового дерева и затем разрешала бы таможням пропускать за границу клейменые деревья. 3) Каждый получивший разрешение свозить мачтовые деревья, должен указать в своем лесу смотрителю от Адмиралтейств-коллегии некоторое число мачтовых неклейменых деревьев. Если владелец леса получил разрешение свалить неклейменые деревья, то должен указать смотрителю новые деревья, равные по числу половинному числу деревьев, разрешенных к срубке. Если же клейменые – то должен указать равное число деревьев разрешенных к срубке. 4) Каждое десятое мачтовое дерево идет безденежно в пользу Адмиралтейства. 5) Так как дубовый лес для кораблестроения нужен, дуб же растет очень медленно. Так как в чужих краях дуб растет еще лучший, чем в России, и ожидать нельзя, чтобы завелся большой торг дубом, то обе Коллегии положили, что лучше оставить старые лесные законы о торге лесом. Что хотя по учреждении губерний и наместничеств и по собрании необходимых данных о лесах, может быть, и откроется некоторым областям лесной торг свободный и беспрерывный, «но отнюдь не беспредельный, ибо не положа оному торгу границ, скоро можно и лес потерять».

Нельзя не согласиться, что Адмиралтейств-коллегия довольно ревниво оберегала свои права, указанные ей еще Петром Великим, относительно сбережения и сохранения в России мачтового леса и дубовых рощ, материала, нужного для кораблестроения.

В Москве была Адмиралтейская парусная фабрика. В ведение Коллегии она поступила с 1703 г. по указу Петра Великого. На этой фабрике готовили полотна для парусов и для обмундирования матросов, а также шляпы для них. Полотна готовили: канифас, карельдук, клавердук, брам-сельдук, брезендук, олонецкое, тик полосатый, флагдук всех цветов. По случаю моровой язвы, бывшей в Москве в 1770 г., рабочие частью умерли, частью разбежались и фабрика была закрыта. До моровой язвы фабрика, имевшая 312 станов, работала для Адмиралтейства исправно и Адмиралтейству не приходилось прибегать к заказам на частных фабриках. Фабрика эта была впоследствии переведена в Новгород, и на устройство ее было отпущено около 150 тыс. рублей.

К 1777 г. надо отнести заведение кают-компаний в русском флоте. Неудобство разных и многих столов для офицеров на корабле сознавалось давно. Офицеры кормились на каютные и порционные деньги. Морские офицеры имели отдельный стол от солдатских офицеров. В этом году граф Чернышев предложил Коллегии пересмотреть прежние предложения об устройстве общего стола для офицеров, и если окажется, что понадобятся излишние деньги сверх каютных и порционных, полагающихся каждому офицеру, то вероятно, писал граф Чернышев, излишек будет так мал, что Коллегия не затруднится покрыть его из экономической суммы.

Коллегия рассмотрела положение 1764 г., которое предлагало следующее. 1) Иметь для пищи столы казенные компаниями, под смотрением командующего кораблем, а именно: первый стол командирский, за которым должны обедать и ужинать как командир, так и все команды его морские и артиллерийские офицеры; буде же пожелают, то и солдатские офицеры с согласия командира могут быть приняты за командирский стол, с уплатою столовых денег наравне с прочими офицерами. 2) Все же другие обер-офицеры: шкипера, штурмана, лекаря и комиссары должны были оставаться на прежнем основании, с таким, однако ж, от командира распоряжением, чтобы каждый из них ел не по своему произволу, но в компании.

Коллегия нашла это предложение – учредить общие столы – полезным и положила сделать в кампанию 1777 г. опыт на двух кораблях: на 74-пуш. «Иезекииль» и на 66-пуш. «Граф Орлов». С этой целью на всех морских и артиллерийских офицеров этих 2 кораблей каютные и порционные деньги не были отпущены, а было отпущено на каждого офицера по 5 р., а командиру 45 руб. Командиры этих двух кораблей должны были, по приеме денег, завести кухонную и столовую посуду и все что надо, дабы ни в чем недостатка не было.

Командиры должны были заботиться о приобретении съестных и питейных припасов и расходовать их согласно определению комиссии 1764 г. По окончании кампании командиры этих двух кораблей должны были составить подробные сведения, какая выгода и какое преимущество общих столов обнаружилось пред употреблявшимися до тех пор разными столами.

Надо полагать, что выгода и преимущество общих столов выяснились вполне, так как с тех пор стали появляться сведения об общих столах офицеров. Так, из письма командира корабля «Вечеслав» капитана 1-го ранга А. Спиридова к графу Чернышеву видно, что для общего офицерского стола за границей (кор. «Вечеслав» зимовал в 1780 г. в Копенгагене) Спиридов выдавал по 9 талеров на офицера и стол не был роскошный. Но тем не менее общий стол для офицеров все-таки был.

Из снабжения судов флота разными предметами заслуживает упоминания сделанное адмиралом Мордвиновым в 1773 г. предложение: заменить в сигнальных флагах и вымпелах желтые цвета синим с белым, ибо желтый цвет на море, издали к солнцу, иногда кажется красным, иногда белым. Коллегия согласилась с предложением Мордвинова, выключила желтый цвет и заменила его синим с белым.

Относительно устройства лазаретов на русских военных судах дает понятие предложение доктора Бахерахта об устройстве аптек на судах. Предлагая свою корабельную аптеку, составленную по английским правилам, Бахерахт писал, что ни выбор, ни количество и ни качество лекарств для корабельной аптеки не может быть сравниваемо с подобными же лекарствами для сухопутных аптек, ибо на кораблях в употреблении лекарств более препятствий и помешательств имеется, нежели на сухом пути. Тесное помещение на корабле, худая корабельная вода, а часто и недостаток ее, время, не позволяющее раскладывать огонь, погоды, ветры, – не позволяют очень часто лекарям приготовить порядочным образом чай, декокт, составить микстуру и пр., а потому корабельной аптеке следует быть наполненной такими лекарствами, которые совсем готовы для употребления или требуют малое время и немного труда для своего приготовления. В аптечном ящике Бахерахта были исключены все те лекарства, которые совсем на кораблях не могли быть приготовлены. Предлагая свой выбор лекарств согласно правилам английского корабля и им же выдуманный корабельный ящик для корабельной аптеки, доктор Бахерахт просил послать его предложение на рассмотрение медицинской Коллегии. Бахерахт так был уверен в согласии Коллегии на свои предложения, что потребовал, чтобы после одобрения его предложения сейчас же были бы посланы указы: готовить предложенные им ящики для аптек, наполнять предложенными им лекарствами и впредь по той росписи чинить.

В числе достоинств своего ящика для аптеки Бахерахт представлял, что всякая вещь имеет свое место и одна другой не мешает, когда одна или другая потребуется; все вещи будут сохраняться от порчи, чего в обыкновенных корабельных аптеках не достигалось. Часто случалось, писал Бахерахт, что не могут найти ту или другую вещь, нужную лекарю, перебирают весь ящик и все-таки найти не могут, ибо все вещи между собой закладены в бумаге, склянках, кульках.

По всей вероятности, аптечный ящик доктора Бахерехта, судя по нарисованной им картине, представлял совершенство перед существовавшим корабельным аптечным ящиком.

По мнению Бахерахта, на корабле следовало иметь: штаб-лекаря – 1, лекарей – 2, подлекарей – 4, учеников – 8, аптекарского гезеля – 1, надзирателей – 20, комиссара – 1, поваров – 2. Аптекарский гезель имеет в своем распоряжении аптечный ящик, снабженный лекарствами на 150 чел. на 6 месяцев.

Судовые больные должны разделяться на три части: на легкобольных, на труднобольных и на выздоравливающих. Первые и третьи получают обыкновенную матросскую пищу, но без солонины и вина, а вторые находятся на лазаретной порции. Для больных должен быть особый запас провизии из 26 названий, которых мы не будем перечислять. При приставании к берегу Бахерахт находил необходимым приобретать свежую провизию. Судовой лазарет должен был иметь кровати, тюфяки, простыни, наволочки, белье в достаточном количестве.

Предложения Бахерахта Чернышев препроводил к Грейгу, который дал в общем заключение, благоприятное предложениям Бахерахта.

На трехдечном корабле место для судового лазарета Грейг находил весьма удобным в средней палубе, а на двухдечном находил, что другого места указать нельзя, как только в нижней палубе, ибо под шканцами шпиль и грота-галс мешают, когда корабль под парусами, а под баком кухня и фока-галс. Когда на двухдечном корабле число больных увеличивалось, тогда для них обыкновенно отводилось место все-таки в нижней палубе, посередине корабля, по обе стороны грот-люка, обтянутое парусиною, как самое покойнейшее для них место, а для возобновления воздуха всегда имелся спущенный через грот-люк виндзейль (парусинный рукав, кишка, через которую очищается или продувается воздух во внутренности корабля. – Примеч. ред.).