Текст книги "«Играю словом…» Стихи разных лет"

София и Владимир – серебро и золото (акростих)

 
Весенний ветер Ленинград
Ласкал, качал в ладонях зыбких;
А наш Владимир был так рад
Добиться Сониной улыбки.
И, отворяя двери в рай,
Молил: «О, милая, решай
И одари меня любовью.
Ревнивою играя кровью,
И, предвкушая многи лета
Соединения с тобой,
Ответь мне на мою любовь».
Фортуна нас несет по свету,
И, жизни чувствуя запал,
Я тройку свадебную гнал.
 
 
Слегка поводья натянулись.
Еще не сбившийся в галоп
Рысак, пристяжные рванулись,
Едва раздался крик: «Оп – Оп!»
Бубенчик под дугой залился,
Растяпа у дороги злился,
Облитый дождевой водой
Из лужи тройкою лихой.
Звенела песня над полями.
Обманчивый мотив простой
Лился журчащею рекой.
Осенними, знать, журавлями.
Так наши годы пролетят,
Они виски посеребрят.
 
 
Серебряная свадьба снова
Охватит нас своим крылом,
Фантазией безумной слова
И нежной юности теплом.
Я вам скажу, друзья по чести;
И с вами снова вспомню вместе
Волнующие эти дни.
Ласкают снова нас они.
Ах, как же молоды мы были,
Доверчивы и веселы.
И, забегая за углы,
Минуты нежности ловили.
И мы сегодня за столом
Расскажем сказку о былом.
 
 
За что мы эти годы ценим?
Отраду теплых летних дней,
Листву весеннюю сиреней,
Осенних золото ночей?
Так хочется нам эти годы
Открытые ветрам холодным
И жарким солнечным лучам
Сберечь и передать векам.
Еще мы смотрим, как на диво
Ритм сохранился молодой.
Еще гулять на золотой
Берем мы слово торопливо.
Раздайтесь тосты за столом,
Объятым дружбой и теплом.
 
 
Все было в эти долги лета:
Любовь и горе, слезы, смех.
А Ленинград остался где-то
До Конаковских долгих вех.
И Катерина подрастала,
Мимозой пышной расцветала;
И подарила внука вдруг —
Родимых продолженье рук.
И с ним вернулись краски рая,
Смысл жизни постучался в грудь.
Отбрось сомнения и грусть,
Философом на мир взирая,
И ясно мы на жизнь глядим,
Я знаю, лишь, когда родим.
 
 
Серебряною, звонкой птицей;
Еловой веткой в Новый Год,
Раскатистою колесницей
Еще к нам молодость придет.
Бесовским огоньком ворвется,
Расплачется и улыбнется.
Она встречается с тобой
Искрящейся и молодой,
Залитой ярким лунным светом,
Омытой чистою водой.
Лоскутик неба голубой
Огнем и солнцем обогретый.
Тебе она напомнит вновь
О днях, когда пришла любовь.
 

Я видел живого Поэта

 
Упасть. Расколоться на тысячи молний.
Грозой прогреметь среди душного лета.
Дождями, рыдая, озёра наполнить…
Сегодня я видел живого Поэта!
 
 
Живого поэта? Помилуйте, люди!
Поэтов так много – не счесть и в столетье.
На улице плюнь – на поэта и будет,
И всё прибывают. О чём же тут петь – то?
 
 
О чём говорить? Мир гудит голосами,
И каждый старается петь во всё горло.
Не буду я спорить. Послушайте сами,
Что я расскажу. Потерпите немного.
 
 
Вхожу. Электричка. Прокуренный воздух.
На улице праздник весенний и шумный.
Народ напирает, торопится. Отдых
Всех ждёт впереди, беззаботный, бездумный.
 
 
Сажусь на скамью. У окна старикашка
Смолит папиросу, небритый и грязный.
Журнал раскрываю на чьих – то стихах я,
Он смотрит на них пьяно скошенным глазом: —
 
 
Стихи? Почитаю Вам, если хотите.
Есенина? Блока? Кого – то из новых?
Иль Пушкина – первую строчку начните,
Я всё наизусть Вам, от слова до слова.
 
 
Несчастный старик! Ишь, успел нализаться!
Привяжется, так не отвяжешься скоро…
С усмешкой, желая скорей отвязаться: —
Простите, прочтите мне лучше Тагора.
 
 
Зачем же я так? На меня исподлобья
Глазами ребёнка лучистыми смотрит: —
Тагора я знаю, читал, но ни слова
Сказать не могу – не люблю инородных.
 
 
Я русской поэзии знаю шедевры,
А всех впереди ставлю Блока творенья.
Я ставлю его выше Пушкина – первым,
Есенина после – поэта деревни.
 
 
Есенина любите? Все запятые
Я знаю в стихах его. До основанья
Проник в его душу. Слова золотые
Скажу. А напротив – сынок сидит, Ваня.
 
 
Пожатье руки: – Закурить не найдётся?
Не куришь? Ну, ты молодец, как я вижу.
Ну, ладно, мужик, будь здоров, перебьётся
Без курева старый – сказал тот, и вышел.
 
 
На сына с отцом я гляжу, и не верю: —
На что пьян отец, а глаза молодые.
У сына глаза на столетье старее,
Как будто табачным подёрнуты дымом.
 
 
Зачем он тебя мужиком называет?
Какой ты мужик! Ты – умнейший из умных!
В поэзии вовсе он не понимает.
Вот сам он – мужик. Ты о нём так и думай.
 
 
Меня стариком не зовёт пусть, не надо.
Умру молодым. Да уже я и умер.
С тех пор не старею. Дар смерти – награда
Поэтам достойным и искренним думам.
 
 
Сейчас в этом мире один Евтушенко
Царит безраздельно. А если поэтов
По рангу сажать, за Рождественским следом,
Шеренгой пустые стоят табуреты.
 
 
Садись – приходи. Я сидел на каком – то,
Писал много очень, не зная пределов.
Но, раз оглянулся, назад, ненароком,
Где нет никого, и пропал. Перепелось.
 
 
В глазах странный свет, из души исходящий,
Две брови, как две мхом поросшие кочки…
И я, виновато, в душе: – Мир, входящий!
А вслух: – Прочитайте из Скифов две строчки.
 
 
Два слова. Ещё. И, так странно и нежно
В вагоне звучала поэзия Блока.
И, Скифов строфа, вздыбясь в вихре мятежном,
Тотчас старика превратила в пророка.
 
 
Звучали стихи. И, казаться вдруг стали,
Площадною бранью вокруг разговоры,
Гримасы на лицах звериным оскалом,
Пустыми глаза и безумными взоры.
 
 
Есенин звучал. Евтушенко мотивы,
Невиданной музыкой вдруг расколовшись…
Меня извини. Пьян сегодня я сильно.
Ты видел меня – не увидимся больше —
 
 
Сказал он, и вышел. А строчки остались,
Налитые страшной экспрессией чувства.
Он сердце раскрыл – и душа оторвалась,
И ввысь вознеслась чистой силой искусства.
 
 
Как страшно, сорвавшись, на грешную землю
Упасть с высоты. Но, наверно, страшнее
Всё падать и падать, безмолвие внемля,
Объятый желанием встретиться с нею,
 
 
Упасть. Расколоться на тысячи молний.
Грозой прогреметь среди душного лета.
Слезами, рыдая, озёра наполнить…
Сегодня я видел живого Поэта!
 

Сядем рядом

 
Садись смелей. Я тоже сяду рядом,
Чтобы коснуться ног твоих ногами,
Чтобы коснуться рук твоих руками,
Чтобы глаза вдруг встретились с глазами.
Улыбкой на улыбку отвечая,
Чтоб губы мои встретились с губами.
 
 
Когда язык твой языка коснется,
Я чувствую, как дух во мне вскипает
И слово чувства на бумагу рвется,
На волю хочет вылететь из глотки,
И зазвучать, как птица в поднебесьи,
Льет свои песни на землю весною,
Цветным ковром украшенную землю.
 
 
Хочу я описать тебя подробно:
Твое лицо, фигуру и походку,
Глаза и губы, волосы и брови,
И каждый жест, и звуки твоей речи.
Еще теперь хочу сказать я миру,
Как все с тобой, встречаясь, оживает,
И отражает каждое движенье,
И каждую деталь твоей фигуры.
И гладь воды, и воздух, и трава,
Которую пройдя, слегка примяв,
Тебе вослед кивает благодарно.
 
 
Когда смотрю я на твою фигуру:
Упругой, юной, стройной львицы облик
В глазах моих все время возникает;
Ты – знака зодиака воплощенье.
Как будто бы отдельное движенье
У члена каждого изгибистого тела.
Ты можешь быть крадущейся и резкой,
Стремительной в броске, текучей в беге;
Или расслаблено лежащей безучастно.
Но постоянно жилки все трепещут,
Готовые сорваться по команде.
В бросок стремительный, неотвратимый,
Иль огибающее, мягкое движенье.
 
 
Как только посмотрю тебе навстречу,
Я ощущаю: ты ко мне подходишь,
Как молодая, гривистая львица.
Под гривой скрыты маленькие ушки,
Что чутко ловят звука воплощенье.
Ноздрей красивых нервное движенье,
Палитру запахов на части разделяет.
Слегка нос чуткий, кверху расширяясь,
Поддерживает незаметно, мощно
Лоб светлый, скрытый бархатною кожей,
И двух бровей крылатых полукружья;
И взмах ресниц, что очи осеняют.
Ланит и подбородка светлый абрис.
Движение, в лицо твое вливаясь,
Меняет непрестанно выраженье,
Переливаясь образом и мыслью.
 
 
Когда посмотришь на твою походку:
Замедленно-ритмичное движенье
Двух мягких лап упругой горной пумы,
Когда скользя вверх-вниз по острым скалам,
По россыпям камней, песков сыпучих,
Где каждый камешек готов сорваться в пропасть;
Но пальцы лап, слегка его коснувшись,
Находят равновесие опоры.
И двух стихий летящее движенье
Сливается в непостижимом ритме
Обманчиво неверном и неровном,
Как горная река, что вверх стремится
И камни вниз собою увлекает.
 
 
Когда, глаза прикрыв при ярком свете,
Зрачки твои, слегка сужаясь, смотрят.
То в серо-голубом мерцаньи глаза
Вдруг вспыхивает золотисто-желтый,
Чуть карий ободок неуловимый.
И золотые искорки резвятся,
Переливаясь ярким перламутром.
Он прячется тотчас, как расширяясь
Ты в темноте выслеживаешь жертву.
И пристально, и целеустремленно
Глаза твои в одну стремятся точку,
И сталью отливает синева их.
И пронизает холод позвоночник.
 
 
Когда в твои я всматриваюсь губы:
Две молодые, тоненькие львицы,
Изящно изгибающие спинки,
Показывая светлые подбрюшья.
Они сплелись, и в вечном их движеньи
Вкус поцелуя, голос и улыбки
Приобретают отблеск перламутра.
А то, в цветной вдруг вывалявшись глине,
Карминным, красным и лиловым цветом
Их бархатная отливает шерстка.
И, снова в чистом роднике омывшись,
И мокро-розовым сверкая переливом,
Росинок бусинки с них скатятся, сверкая,
Как бриллианты на весеннем солнце.
 
 
Когда расступятся твои, играя, губы,
Ряд жемчугов под ними засверкает,
Рассыпанных по алому кораллу;
Достойных лишь в венец или в корону.
Нельзя представить, как они, впиваясь,
Рвут алые куски дрожащей плоти.
И кровью умываются живою.
Так кажется, что только светлый, чистый
Родник, струясь их омывает вечно,
Смывая с них жестокости остатки,
И охраняя остроту и прочность
Преграды языка, который жадно
Лакает чистую, живую воду,
Которая стремится вновь обратно,
В родник, наполненный живой водою.
 
 
Когда своими мягкими руками
Касаешься ты рук моих иль тела;
И нежно-бархатно вливаешь в них прохладу.
И коготков холодных ощущаю
Я сталь упругую под розовым гранатом,
Иль светлым жемчугом, или кровавой яшмой.
За мягкостью скрывается их сила.
И когти львиные, как будто не изведав
Податливости плоти, вкуса крови,
Покоятся на беленьких подушках
Игривых лап ласкающейся кошки.
 
 
Когда твое произношу я имя:
Певучее и древнее: «Татьяна»,
Знакомое еще мне до рожденья.
Я вижу, за моим пришла ты сердцем,
Как будто бы в ночи идущий ТАТЬ-
Я-НА! Возьми, зачем в моей груди
Оно бесцельно и ненужно скачет,
Как будто просто так, насос для крови.
Играй им, как котенок с мышью глупой.
То отпускает, то слегка когтями
Ее придерживает, то в своих зубах
Наносит ей мучительные раны.
Пускай в моей груди оно болит,
И мечется, и плачет, и страдает;
И придает мне жизни ощущенье.
 
 
Когда ты просто говоришь со мною
По телефону или сидя рядом;
Меня твой голос попросту чарует.
И вдаль уносит на волнах блаженства.
В тот дальний край предвечного Эдема,
Где Ева и Адам бродили рядом,
И ни любви, ни ревности не знали.
И Лев с Ягненком мирно пасся рядом,
И Рыбы не клевали на приманку,
А просто ноги, спущенные в воду,
Доверчиво и нежно целовали.
И птицы пели не в злаченых клетках,
А на ветвях или в высоком небе.
И можно было в гриву Льва зарыться
Лицом своим. И Царь зверей надменный
Покой твой охранял и безмятежность.
 
 
Ты хочешь знать, кто так тебя увидел:
Рожденная под Белым Тигром Рыба,
Акула белая тропического моря,
Что плавниками шевеля лениво,
Неся на теле прилипал присоски,
Как будто бы парит в прозрачной глади
Играющего ярким солнцем моря.
И вмиг, перевернувшись кверху брюхом,
Она хватает трепетную рыбу
Или пловца, заплывшего далеко
 

Таксист

 
Бестселлеры и бюстгальтеры,
«Пентхауз» и Богоматери
Как в калейдоскопе стеклышки
Рябят в витринах «комков».
 
 
Мне нужно проехать от Внуково
К аэропорту Быково.
Оттуда без пересадки
К площади Трех Вокзалов.
 
 
Вцепляются у выхода:
– Куда везти, куда везти?
– Везти куда, соколики,
Туда-сюда, а сколько вам?
 
 
– Сто двадцать – свободен.
– Сто десять – прости.
– А сколько сможешь?
– Полста – не больше.
 
 
– Нет – отвалились и отстали.
Автобус нас за две доставит
До Кольцевой и до метро,
А дальше ехать не хитро.
 
 
На Октябрьской хватают за руки.
– Куда везти? – Все туда же…
– Давай сто десять? – Отваливай!
– Что дашь? – Полста. – Уладим.
 
 
Мафия: – Деньги нам.
Водителю не платим.
Вот машина – сидай,
Мигом докатим.
 
 
Разбитая «Двадцать четверка»
Скрипнула тормозами.
Шеф, палочкой подпертый,
Еле шевелит ногами.
 
 
Отдаю деньги лицу
Кавказской национальности,
Тот объясняет водителю,
Я в машину сажусь.
 
 
Водитель кривится:
– Маловато за тридцать пять.
В такие концы гонять.
Ну, ничего, повожу.
 
 
Вперед, с разворотом,
На красный свет перекресток.
Стоп. Тормоза схватились.
Остановились:
 
 
– Что ж везти согласился?
Я ж не сам напросился.
Когда другим предлагал
Полста – никто не брал.
 
 
– Да, ладно, сегодня день такой.
Я только что из больницы,
Решил обернуться разок-другой.
На месте не сидится.
 
 
– У меня больше нету.
Может в дороге где-то
Или в Быково обратно
Захватим кого-нибудь?
 
 
– Кого захватишь – мальчишки
Прокатятся на дармовщинку.
А это твое Быково —
Захолустье, только всего.
 
 
– А как извоз? – По разному.
– А те ребята праздные,
Зачем на них работаешь?
– А что же делать мне?
 
 
Клиента самому ловить?
Не будет сразу он платить.
Или без шин останешься,
Или без головы.
 
 
– У меня инвалидность.
Я удрал из больницы
Немного подзаработать
Надо сегодня мне.
 
 
– А сколько получается?
– Да в день полста случается.
Ну, а когда – как вымерли,
Нисколечко не выездишь.
 
 
– Так, что ж, за пару часиков
На мне получишь тридцать пять.
Там и еще есть время
Немного погонять…
 
 
Пробка, притертая плотно,
Улицу перегородила.
Машины, машины,
Тонны металла и плоти.
 
 
Сколько тащиться? Вечно.
Выскакиваем на «встречку».
Фары молнии мечут,
Шарахаются иномарки.
 
 
Летит по «встречке» асом
Проспектом Энтузиастов.
Благо навстречу малое
Противодвижение.
 
 
Навстречу – пробка.
Взвизгнули громко
Тормоза. На красный
Перекресток срезаем.
 
 
По тротуару проходим,
Распугивая пешеходов.
Кто хочет бока помять —
Может нас обгонять.
 
 
«Встречки» и тротуары
Выносят нас из запарки.
Выскакиваем за Кольцевую,
Воздух свободы целуя.
 
 
– Чего в больнице делал?
Что за болезнь изведал?
– Болезнь та нервная —
Склероз рассеянный.
 
 
Ничем ее не вылечишь,
На время только вылегчишь,
Чтобы немного ходить,
Жизни глоток схватить.
 
 
Сидеть на одном месте
Не могу, скажу по чести,
После вертолетов
Очень жить охота.
 
 
Свое уже я отстегнул:
«Подрыв основ государственных»
– Валютные операции;
В тюрьме четыре тянул.
 
 
А ведь дела проворачивать
Я с Боровым начинал.
Вернулся когда я с зоны —
Он руку не протянул.
 
 
Просил его на работу
Устроить меня – ну, что ты!
Даже не разговаривают,
Что господа, что товарищи.
 
 
До этого я в Афгане
Кровью землю поганил.
Но говорить про это
Не буду. Я не газета.
 
 
Люберцы и Быково
Проходит на полуслове.
Подъехав к аэропорту,
Берем багаж и попить.
 
 
Обратная дорога:
– Ну, что, борода, ей-богу
Вроде неплохо сегодня
Мы прокатились с тобой.
 
 
Сейчас вернусь и к телеку:
Посмотрим на Америку.
Там Рейнджеры сегодня
Играют за кубок Стэнли.
 
 
А наши легионеры,
Ну, скажем, Буре, к примеру.
Такое там вытворяют,
Что и канадцы не знают.
 
 
Как за город выезжаю,
Тащиться я начинаю —
Люблю я эти поездки,
Когда с природой сольюсь.
 
 
А напротив «Славянки» —
Такая есть негритянка!
Две половинки живые
Танцуют в трепаных джинсах.
 
 
За триста договорился,
Так захотелось добиться,
Чтобы в руках побывала —
Мне ничего не жалко.
 
 
Мне накататься надо
И заработать столько.
Потом я спущу все разом —
Не моргнувши глазом.
 
 
Ты смотри, что деется:
На днях, у Домодедова
На глазах у ментов
Раздевают клиентов.
 
 
Я им: – Вы что, подлюки.
Они: – Убери свою клюшку.
Если не хочешь загнуться,
Нужно тебе заткнуться.
 
 
Я говорю: – Ну, что же,
Кто первый голову сложит?
Двух-трех прихвачу с собой.
В Афгане был, не впервой.
 
 
Ну, а менты – куплены.
Смотрят – глаза облуплены.
Видно, им платят столько,
Чтобы не видели только.
 
 
В Афгане я был капитаном,
Ехал не за капиталом;
А на такой машине
Тоже его не добыть.
 
 
Хочу взять новую «Волгу»,
Но денег нет немного,
А на «двадцать девятой»
Есть мечта порулить.
 
 
С восьми до восьми возим,
Чтоб заработать извозом,
Ноги давно пасуют.
 
 
Несется по автостраде,
На ГАИ не глядя.
Резко-плаксиво визжат
Шины на виражах.
 
 
– А сидеть на пособии —
Не увидишь здоровья,
Не посмотришь на небо,
Не почувствуешь жизнь.
 
 
Сын заставил лечиться,
Сын заставил лечиться,
Знаю, без толку это —
Не помогут таблетки.
 
 
– Не боишься разбиться?
Или попасть в милицию?
Как ты гоняешь, часто
Тебе они докучают?
 
 
– Кто ж меня остановит,
В «Волге», разбитой на «нолик».
Вон, полно иномарок.
Их пусть и тормозят.
 
 
Смотрю – на его нарушения
У ГАИ – небреженье.
То ли вместе повязаны,
То ль просто нечего взять.
 
 
Сигналит у светофора:
– Дай закурить шоферу.
Через стекло прикуривает,
Крутит головой:
 
 
– Мне курить очень вредно,
Только собрался бросить,
А возьму сигарету —
Тянет рука за другой.
 
 
Разворот к Ленинградскому —
Спасибо за компанию.
Счастливо добыть негритянку,
Ну, и машину купить.
 
 
Опираясь на палочку,
Открывает багажник:
– Мне на эту машину
В жизни не накопить.
 
 
А негритянку эту
Я докатаю где-то.
Ну, а сейчас я к телеку:
Рейнджеры ждут в Америке.