Текст книги "«Играю словом…» Стихи разных лет"

Египетские ночи

 
Сказала мне: – Как жаль, что нет конца
У повести «Египетские ночи».
Прими теперь от моего лица:
– Я расскажу, что Пушкин напророчил.
И знай, что эта повесть о тебе
И обо мне. А, впрочем, о судьбе.
 
 
А. С. Пушкин:
 
 
Чертог сиял. Гремели хором
Певцы при звуке флейт и лир.
Царица голосом и взором
Свой пышный оживляла пир;
Сердца неслись к ее престолу,
Но вдруг над чашей золотой
Она задумалась и долу
Поникла дивною главой.
И пышный пир как будто дремлет,
Безмолвны гости. Хор молчит.
Но вновь она чело подъемлет
И с видом ясным говорит:
– В моей любви для вас блаженство?
Блаженство можно вам купить…
Внемлите ж мне: могу равенство
Меж нами я восстановить.
Кто к торгу страстному приступит?
Свою любовь я продаю;
Скажите: кто меж вами купит
Ценою жизни ночь мою? —
 
 
– Клянусь, о, матерь наслаждений
Тебе неслыханно служу,
На ложе страстных искушений
Простой наемницей всхожу.
Внемли же, мощная Киприда,
И вы, подземные цари,
О, боги грозного Аида,
Клянусь – до утренней зари
Моих властителей желанья
Я сладострастно утомлю,
И всеми тайнами лобзанья,
И дивной негой утолю;
Но только утренней порфирой
Аврора вечная блеснет,
Клянусь – под смертною секирой
Глава счастливцев отпадет.
 
 
Рекла – и ужас всех объемлет
И страстью дрогнули сердца…
Она смущенный ропот внемлет
С холодной дерзостью лица,
И взор презрительный обводит
Кругом поклонников своих…
Вдруг из толпы один выходит,
Вослед за ним и два других.
Смела их поступь; ясны очи;
Навстречу им она встает;
Свершилось; куплены три ночи,
И ложе смерти их зовет.
 
 
Благословенные жрецами
Теперь из урны роковой
Пред неподвижными гостями
Выходят жребии чредой.
 
 
И первый – Флавий, воин смелый
В дружинах римских поседелый,
Снести не мог он от жены
Высокомерного презренья;
Он принял вызов наслажденья,
Как принимал во дни войны
Он вызов ярого сраженья.
За ним – Критон, младой мудрец,
Рожденный в рощах Эпикура,
Критон, поклонник и певец
Харит, Киприды и Амура…
Любезный сердцу и очам,
Как вешний цвет едва развитый,
Последний имени векам
Не передал. Его ланиты
Пух первый нежно отенял;
Восторг в очах его сиял;
Страстей неопытная сила
Кипела в сердце молодом…
И с умилением на нем
Царица взор остановила.
 
 
И вот уже сокрылся день
Восходит месяц златорогий,
Александрийские чертоги
Покрыла сладостная тень.
Фонтаны бьют, горят лампады,
Курится легкий фимиам.
И сладострастные прохлады
Земным готовятся богам.
В роскошном, сумрачном покое
Средь обольстительных чудес,
Под сенью пурпурных завес
Блистает ложе золотое.
 
 
А. А. Казанский:
 
 
Вот входит Флавий. Он спокоен.
Презрительный и твердый взгляд.
Так, победивший в битве, воин
В нетронутый приходит сад,
Что дан ему на разграбленье
На ночь одну, а завтра – бой!
Взирает он на пляски, пенье;
Всего не унести с собой.
В азарт победной суеты,
Едва насытившись любовью,
Как часто женщин животы
Он вспарывал, пьянея кровью;
Как будто страшный хищный зверь,
Что пищу чувствует по следу.
Все битвы в прошлом. Он теперь
Спокоен, одержав победу.
 
 
Царица перед ним стоит
Так соблазнительно прекрасна.
Одежда стан ее бежит,
Как легкий пух под ветром страстным.
Покорна и нежна с собой
Его ведет к последней тризне.
Но, что от женщины земной
Не видел Флавий в этой жизни?
Едва внимая пира шум,
Слегка склоняясь к чаше полной,
Не внемлет он высоких дум,
И не разводит страсти волны.
 
 
Вкусив достаточно чудес,
И на красоты надивившись,
На ложе, под пурпур завес
С царицей Флавий, удалившись,
Своею опытной рукой
Одежды легкие срывает;
Влеком бестрепетной судьбой,
Он прелести ее ласкает.
И долго, с силою большой,
Как равные, сплетясь в объятьях.
И, отдаваясь всей душой,
Смывали с тел они проклятья.
 
 
Летела ночь, как колесница,
И таяла, как сладкий сон.
Уже задолго до зарницы
Истомой Флавий поражен,
И лаской умиротворен
В глубокий погрузился сон.
Царица молча наблюдает
И тихо ложе покидает.
 
 
Рассвет приходит. Флавий спит.
Безмолвный страж к нему подходит,
Металлом о металл проводит;
Секира острая звенит,
И сон от Флавия летит.
Раскрыв глаза, он потянулся,
Увидел стража, усмехнулся
И молвил: – Долго же я спал!
Клинок рукою твердой взвился
И шея приняла металл,
И гордый череп откатился.
 
 
А пир с восходом солнца снова
Уже проснулся и шумит.
О Флавии вокруг ни слова
Уже никто не говорит.
Чертоги ожидают ночи
Уже пред новым храбрецом.
И новый страж секиру точит
С недвижно-каменным лицом.
И день в Египте на закате;
И солнце, обойдя свой путь,
Заре лучи косые катит,
По небу лишь успев скользнуть
И в бездне Нила утонуть.
 
 
Критон явился. Пылко, страстно
Он сыплет речи на гостей.
Прошедшей ночью не напрасно
Он потрудился. Из очей
Свет творчества на всех струится.
И звонким голосом живым
Он прославляет ночь с царицей
И наслаждения… Увы!
Бессильны в наши поздни лета,
Через завесу долгих дней
Мы описать восторги эти,
Кипенье пламенных страстей;
И прелести младых танцовщиц,
Хоров и музыки река…
Истлевших списков и сокровищ
Нам не оставили века.
 
 
Его манило совершенство:
Успеть за ночь одну испить
Неизмеримое блаженство;
И в строки стройные отлить.
Царица перед ним явилась
Богиней неприступных гор.
И голова его кружилась;
Он мыслей слышал стройный хор.
Чтоб уцелеть в огне пожарищ,
Ее красот вкусив едва,
Ведь ночь, что женщине подаришь,
Увы, для творчества мертва.
Он требует перо, бумагу,
И звучных рифм поток живой
Искрящейся и бурной влагой
Полился вновь из уст рекой.
Он, вдохновением пылая,
Восторги передал векам;
Все гимны страстные слагая
К ее пленительным ногам.
 
 
Царица приняла игру;
И слушала, и улыбалась,
И наслажденьем на пиру
Его последнем упивалась;
И открывала все ему
Свои заветнейшие тайны;
И вдруг, не зная почему,
Ему дарила вздох печальный.
И лились звучные слова
До самой утренней зарницы.
К перу склонилась голова;
Не слышал он уход царицы.
И, вдохновенно бормоча,
Лучей рассвета не заметил.
И страж, коснувшийся плеча,
Его холодной сталью встретил.
И откатилась голова,
С губ слово вышло на излете.
Так лебедь закричит, едва
Ее стрела пронзит в полете.
 
 
И смелость Флавия воспев,
И мудрость мудрого Критона,
Пир вновь проснулся, загудев,
Восторгом заглушая стоны.
Не видно плакальщиц вокруг.
Не слышно стонов овдовевших.
Танцовщицы, смыкая круг,
Хранят от мертвых уцелевших.
 
 
Бросая золото лучей,
Недолгий день струился, длился.
Блистая чернотой очей
С закатом юноша явился.
 
 
Огнем горели ярким очи,
Безумным, яростным огнем.
Увы! Бессонные две ночи
Оставили свой след на нем.
Роз лепестки легли к ногам;
Танцовщиц легкий ряд резвился,
И сладострастный фимиам
Вокруг счастливчика курился.
Все здесь готово для него:
И ложе, и фонтан струится;
Но он не видит ничего;
В его очах одна царица.
 
 
И светом озарилась ночь.
Царица властною рукою
Гостей всех отсылает прочь,
Оставшись с ним одна в покоях.
Одежды легкие, взлетев,
Покинули тела младые.
Сплетясь и слившись воедино,
На ложе смерти с ней присев,
Со всей он ей отдался страстью;
И, к ней прильнувши, изнемог
И зарыдал. И в женской власти
И опыте спасенье мог
Теперь найти. Царица нежно
Его ласкает, уложив
Себе на грудь, моля надежду
В его груди восстановить.
 
 
Вот сила вновь к нему вернулась
И властно постучалась в грудь.
И чувства в нем опять схлестнулись;
Не смея на нее взглянуть,
Безумной страстию пылая,
На приступ вновь и вновь идет.
И снова он изнемогает,
И снова к жизни восстает.
И рук его, и губ бессонных
Ей от себя не отвратить.
Лишь женщина одна способна
В горенье страсти обратить.
От неумелых этих рук
Она горела и бледнела;
И переполнилась. И вдруг
С чуть слышным стоном ослабела.
 
 
Победу одержав над ней,
Он засмеялся, содрогнулся,
И рухнул навзничь. Сонм теней
Над белизной чела сомкнулся.
Улыбка легкая уста
Уж холодеющие сжала.
К нему на грудь она упала
И плакала. И ночь, устав,
Свои права отдала утру.
И с первым солнечным лучом
Бессонный страж, войдя, нашел
Царицу над прекрасным трупом.
 
 
Из неутешных ям в глазницах
Печальная слеза лилась
На юные черты. Царица,
Увидев стража, поднялась
И вышла. Страж в недоуменьи
На юношу глядел в сомненьи.
И казни мертвого предать
Не мог решиться. И тогда
Беззвучно сзади вышла стража,
Блеснули лезвия секир;
И голова скатилась стража.
На окровавленный порфир.
 
 
Безмолвен пир. Царица с ночи
Не появляется на нем.
Покорные склонились очи
Пред богом посланным жрецом.
Жрецов он объявляет волю:
Царица на три дня богам
Отдаться жертвам и постам
Велением небес невольна.
 
 
* * *
 
 
Могу быть Флавием вполне
Или седеющим Критоном,
Но юношей невинным мне
Увы, не стать. Тверды законы,
Что начертали боги нам.
Свою любовь тебе открою:
Теперь, царица, пред тобою
Слагаю голову к ногам.
 

Не верьте датам на страницах книг

 
Кто мы, откуда и куда идём?
Ответы на вопрос, трубящий в уши,
Хочу найти, пройдя своим путём.
 
 
Листая книги о веках минувших,
Истории воссоздавая нить,
Ловлю себя на том, что я, уснувший,
 
 
Не то, что не могу восстановить,
Но даже и понять, где это было,
Когда и кто постановил так быть?
 
 
Раскрыв страницы книг, в которых сила,
Без компаса, хронометра, руля,
Вверяю всем ветрам свои ветрила.
 
 
Как только с глаз скрывается земля,
В безбрежном море книг хожу, блуждаю;
Маяк не светит в водяных полях,
 
 
В которых нету ни конца, ни краю.
На волны строк растерянно гляжу
И мыслями на Солнце угораю.
 
 
Но вдруг глазами остров нахожу:
Там хижина на кромке побережья
И я скорей на берег выхожу.
 
 
А рыбарь местный, в море бросив мрежи:
«Зачем лопату не снимаешь с плеч?»
С вопросом обращается ко мне же.
 
 
Услышав человеческую речь:
«Да это же весло, а не лопата»
Ответил я, в беседу рад вовлечь,
 
 
В бескрайнем море встреченного брата:
«Скажи, какой на свете год и век,
Где я сейчас, какая нынче дата?»
 
 
Невинно отвечает человек:
«Ты там, где я, а сами мы не знаем,
Что значат дата, год и час и век.
 
 
Прости меня, совсем не понимаем,
Что за нужда тебе об этом знать?
Живущим, остров кажется нам Раем.
 
 
Мы век живём, чтоб детям век свой дать,
А мёртвым нет до этого печали,
Пускай на них почиет благодать».
 
 
Потом мы с ним немного помолчали…
Сеть с двух концов взяв, я и проводник
Пошли туда, где мой челнок причалил…
 
 
Не верьте датам на страницах книг —
Набору цифр, спрессованных в года там.
Кто ставил их, тот цель свою достиг,
 
 
Сокрыв её. Прошу: – не верьте датам!
Они нас всех отправят прямо в Ад
Ещё раз повторю: – не верьте датам!
 
 
Четыре цифры – водопадом дат
Века – водоворот нас поглощали,
В пучину лет бросали, как котят,
 
 
В ушат с водой мужик, чтоб не пищали.
А времени невидимую нить
Лахезис, Атропос и Клото ткали.
 
 
Отдать, продать, предать, забыть, простить:
Так дата властелину угождает;
И средь людей, рождённых, чтоб любить,
 
 
Сон разума чудовищ порождает —
Гигантов, великанов и богов,
Всех взгляд Горгоны в камень обращает.
 
 
Но есть звезда, там, в небе, высоко,
Где вечно всё, что под Луною тленно.
Вокруг Земли вращается легко
 
 
Хрустальный свод – хронометр вселенной,
Как мельница, что мелет времена,
Бесстрастно видя смену поколений.
 
 
О! стрелки мои, Солнце и Луна;
О! маятник Меркурия с Венерой;
Вы, Марс, Сатурн, Юпитер, как стена
 
 
Оплотом и мерилом стали верным.
На небо вас поставил Бог – Отец,
Чтоб люди не блуждали в тьме неверной.
 
 
О! Зодиак, где Скорпион, Стрелец,
Рак, Лев, Телец, Овен, Весы и Рыба;
О! Дева, Водолей и брат – Близнец,
 
 
Связал вас полузверь и полурыба —
Эклиптику качающий не бес,
А Бог – Любовь, кого приняла дыба.
 
 
Сам Козерог, властитель всех небес,
Что зиму в лето обращает строго,
Медведиц севера и Южный крест
 
 
Вокруг остей вращает словом Бога —
Спасителя, что из своих палат
На каждого из нас взирает строго.
 
 
Семь стрелок, Зодиака циферблат,
Чеканят время в золотые точки,
В неповторимый времени расклад,
 
 
Нам неподвластный, совершенно точный,
Который не изменят не на миг
Чернила книг и цензор неурочный.
 
 
Там каждой дате неизменный миг
Измерен, взвешен и впечатан чудно.
Все, кто часов небесных смысл постиг,
 
 
Опору обретут не безрассудно,
Сомненья и тревоги разрешив,
На верный курс своё направят судно.
 
 
На нужный берег вовремя вступив
И, уяснив основы мирозданья,
Уйдут, во тьме маяк свой засветив;
Как светит сквозь века нам гений Данте!
 

Сказка про ивана-молодца, своего счастья кузнеца

 
Негде, в тридевятом царстве,
В пролетарском государстве,
В 33-ем годе, глядь,
Марфа собралась рожать.
 
 
Все тут бабы зароптали:
– Мы ведь, тоже, чай, рожали!
Но сегодня, как ни кинь,
Нам рожать ведь не с руки.
 
 
Каждый день ждем – быть беде:
Водят всех в эНКаВеДе.
А, гуторят, на Украйне
Чоловики жрут людей…
 
 
Но, что Марфе до того,
Захотелось ей «того»,
И ребенка так хотелось,
Что не слышит никого.
 
 
Девять месяцев томилась:
– Что за чудо там случилось?
Шум и гром из живота
И сплошная маета.
 
 
Будто там куют железо,
Будто рать на рать полезла,
Будто там идет война…
Непонятно ни хрена.
 
 
Вот приходит родам срок,
Разрывается пупок,
Набежали акушеры —
Ну, наверно, будет прок.
 
 
И настал желанный миг:
Раздается Марфы крик.
Все столпились у постели,
С изумленья онемели…
 
 
Видят: молот, серп в ногах…
Крепко их держа в руках
Появился молодец,
Как соленый огурец.
 
 
Сразу громко заорал,
Серпом, молотом махал.
Только на вторые сутки
Их на грудь он променял.
 
 
Но потребовал опять:
Серп он с молотом связать,
Над кроваткой их повесить,
Чтоб ручонками качать.
 
 
Очень старый акушер
Подивился: ну, mon chere,
Феномен известен этот
Только здесь, в эСэСэСэР.
 
 
Очевидно, чтоб зачать,
Лень инструмент им бросать,
Вот младенцы и родятся:
Кто в отца, а кто и в мать.
 
 
Кто с лопатой, кто с ковшом,
Кто с большим карандашом.
Крайне редко, кто в рубашке,
Большинство же – нагишом.
 
 
Очумели все вокруг
От умелых детских рук,
Говорят, у Розенблата
С микроскопом вылез внук;
 
 
Говорят, у Горбачева
С книгой сын родился снова.
Правда, Маркс – тот между ног
И закаканный чуток.
 
 
Акушерка пожилая
Говорит: в Свердловском крае
Ельцин – сын родился, страх!
Скиптр с державою в руках.
 
 
Мать с отцом офонарели,
Продрожали три недели.
Еле отняли потом,
Заменили долотом.
 
 
– Цыц ты, старая карга —
Рявкнул акушер. Ага…
Знать, накличешь нам Ягоду,
Не дожить до четверга.
 
 
Ну, а этот молодец,
Серпом, молотом игрец,
Наречен Иваном будет —
Счастья своего кузнец.
 

 
Вот проходит 20 лет…
Где того Ивана след?
Может в армии он служит,
А быть может он студент?…
 
 
На рыбалке тишь да гладь.
Любо удочки кидать,
Но сегодня рыбка что-то
Не торопится клевать.
 
 
Словно замер поплавок,
Будто без червя крючок,
Где подлещик, где уклейка,
Где заморыш – окунек?
 
 
Время к полудню пришло,
Поплавок вдруг повело.
Ну, попалась чудо-рыбка,
Наконец-то повезло!
 
 
Подсекаем, не впервой.
И подсачек под рукой.
Показалась чудо-рыбка —
Век не видели такой.
 
 
Не плотвица, не карась,
Не уклейка и не язь…
Чистым золотом сверкает
Вся, как солнышко, светясь.
 
 
И Иванушке притом
Молвит русским языком:
– Отпусти меня ты в воду,
Отплачу тебе добром.
 
 
Ты сегодня до зари
Загадай желанья три.
Все исполню, как прикажешь,
Но при этом посмотри:
 
 
Можешь летчиком ты стать,
И над тучами летать.
Можешь стать ты адмиралом,
И моря килем пахать.
 
 
Твердо помни об одном:
– Ты не сможешь стать царем,
Зато можешь стать Обкома
Партии секретарем.
 
 
Могу дать красу – жену,
Могу – золоту казну,
Могу терем дать до неба —
Только хвостиком махну.
 
 
С жиру сбесится жена,
И растратится казна,
А из терема, глядишь,
Ты на Колыме сидишь,
 
 
Ну, а там народ крутой…
Закричал Иван: – Ой-ой!
Мне вот этого не надо,
Вижу в жизни план другой.
 
 
Есть и серп, и молоток.
Все добуду: дай мне срок.
Дай лишь веру и надежду,
Ну, и счастья хоть чуток.
 
 
Засмеялась рыбка: – что ж;
Ты надежду обретешь,
С нею веру сам добудешь
Ну, и счастье сам скуешь.
 
 
Счастье сам себе скуешь,
Что посеешь – то пожнешь,
Что посадишь – то и в щи…
Так что, Ваня, не взыщи.
 
 
Рыбка прыгнула в волну
И метнулась в глубину.
Но потом поворотилась:
– Что, Иван, тебе шепну:
 
 
За свое добро, Иван,
Будешь сыт и будешь пьян.
Проживешь до ста ты лет
Без болезней и без бед.
 
 
Потихоньку поживай,
К партиям не примыкай,
На начальство не надейся,
Ну, а сам ты не плошай.
 
 
Будешь слесарь, будешь жнец,
На баяне сам игрец,
И жених завидный будешь —
Счастья своего кузнец.
 

 
Вот проходит 40 лет.
Где того Ивана след?
Может он теперь начальник?
Или, скажем, ортопед.
 
 
Мирно светят три окна.
Ночь за окнами темна.
Там, за окнами, Надежда
Или, скажем так, жена.
 
 
Нипочем лихая ночь.
Помечтать Иван не прочь.
Вера крепнет, подрастает.
Или, проще скажем, дочь.
 
 
Где ж Ивана счастье ждет?
Где он досуг проведет?
Есть избушка на участке,
Там, где зреет огород.
 
 
На пороге он сидит
И с соседом говорит:
– Слышь, Павлуха, объясняют:
– К коммунизму путь открыт.
 
 
Мне понятен коммунизм,
Хоть и не читал марксизм.
Но, вот, что же означает —
Развитой социализм?
 
 
И еще мне не понять:
Изобилье где нам взять?
Если каждого второго
Так и тянет запивать.
 
 
Каждый нынче сам богат
От аванса до зарплат.
Хочешь – ешь, а хочешь – выпей,
Если вдруг кишки горят.
 
 
Я ж, хоть выпить не дурак,
Но и сам себе не враг.
Погулять и поработать
Знаю где и знаю как.
 
 
Как мне объяснить тебе:
– Я вот думаю себе:
Если я вот эту гайку
Закручу не по резьбе…
 
 
Разовьется вдруг резьба
И начнется тут пальба,
И без премии квартальной
Мне гулять тогда судьба.
 
 
А сегодня, как и встарь
Генеральный секретарь
Говорит: «сиськи-масиськи»
Будто весь забыл букварь.
 
 
Что и говорить зазря
Про того секретаря,
Если здесь, у нас на месте
Нету в голове царя.
 
 
Лишь командуют опять:
Когда сеять, когда жать,
Когда цену нам на водку
Снова надо повышать.
 
 
Пусть, что хочешь, говорят
Про подъемы и про спад.
Серп и молот мой без дела,
Вон на гвоздике висят.
 
 
А ведь я сейчас в силах,
Счастье я кую в мечтах.
Дай мне только развернуться —
У буржуев будет страх.
 
 
Мне побольше бы земли —
Я бы выбрался с мели.
От меня бы с провиантом
Уходили корабли.
 
 
Надо мне – штаны сошью,
Надо – песенку спою,
Ну, а оперу с балетом
Я увижу и в раю.
 
 
Надо овощей – полью,
Надо молока – залью,
Надо выпить – будет «атум»,
Надо гвозди – сам скую.
 
 
Есть и щи, и холодец,
Есть на закусь огурец.
Вот же я и получаюсь —
Счастья своего кузнец.
 

Эпилог – Апофеоз. Юбилей – налей. 1993 г.

 
Вот приходит 60.
Гости за столом сидят.
Здесь и Вера, и Надежда,
Да, и счастье, говорят.
 
 
За столом сидят отцы —
«Свово» счастья кузнецы.
А других нам и не надо —
Пусть идут во все концы.
 
 
Ведь кругом – ты ж посмотри:
Полозков в секретари,
Жириновский в президенты,
А Борис глядит в цари.
 
 
Ну, да, что нам до царей,
Спикеров, секретарей…
За Ивана выпиваем,
И еще давай налей.
 
 
За него заздравный тост:
– Наш Иван совсем не прост.
Кто же с нами не согласен
– Так подите псу под хвост!
 
 
Пусть Иван живет сто лет
Без печалей и без бед!
Продолженье этой сказки
Будет через 20 лет.
 
 
К О Н Е Ц
Продолженье сказки этой
Ждите через 20 лет.
 

Пушкину А. С.

 
Сашка Пушкин, ты говорил:
– Чтобы писать стихи, нужны две вещи:
Особое состояние души
И еще свободное время.
И у тебя было и то, и другое.
И я знаю много твоих стихов.
 
 
У меня было много свободного времени,
Но не было особого состояния души.
Я тогда читал тебя
И многих других поэтов и писателей,
Но, не имея особого состояния души,
Я ничего не понимал в этих книгах.
 
 
Вдруг меня постигло особое состояние души,
И я начал писать стихи,
Потому, что имел много свободного времени.
Эти стихи были не хуже твоих.
Я записывал их и дарил женщине,
Которая казалась мне лучше всех.
 
 
И я начал понимать, что пишут в книгах,
Когда понял, что особое состояние души —
Это – любовь, которая поселяется в ней.
Только она заставляет писать стихи
И проделывать другие замечательные вещи.
И это состояние души мне приносила любимая.
 
 
Я желал ее и встречался с ней,
И часто видел ее во сне,
И дарил ей все свои стихи,
И самая буйная из стихий
Не смогла бы меня остановить,
Кроме той, которой стихи я начал дарить.
 
 
Она никогда мне навстречу не шла,
И не говорила мне ни слова в ответ.
То ли она от меня ушла,
А, может быть, я сам не дошел до нее,
Но вдруг я потерял свое
Особое состояние души.
 
 
Когда я его потерял,
Я стал убивать свое свободное время
И избавляться от него всеми способами.
Я женился на другой женщине,
Думая, что она, может быть, подарит мне
Особое состояние души.
 
 
Она мне отдала себя,
А, может быть, просто, взяла меня.
Она мне подарила дочь,
Похожую, как две капли воды, на нее,
Но среди ее подарков не было
Особого состояния души.
 
 
Я ездил на машине, убивая время,
Я ходил на охоту, убивая время,
Собирал грибы и ягоды, убивая время,
Ремонтировал квартиру, убивая время,
Гулял с дочерью, даря ей свое время,
И рассказывал ей чужие сказки.
Я корчевал пни и копал землю,
Я строил дома, и погреба, и гаражи,
Я бросал в землю семена и собирал урожай.
Давил вино из осенних ягод
И пил его за обеденным столом,
И убил свое свободное время.
 
 
А еще я продвигался по службе,
Делая себе карьеру.
Не отвергая ни одной мысли,
И не отказываясь от любого дела.
Не мог долго усидеть на одном месте.
И не замечал проносящейся мимо жизни.
 
 
Однажды, проснувшись, ощутил я
Особое состояние души.
Я знал, откуда оно пришло —
Его принесла и подарила мне ты —
Женщина со светлыми волосами,
Которая вошла в мое сердце.
 
 
И в душе у меня зазвучали стихи,
И стали настойчиво просится на бумагу,
Но у меня не было свободного времени,
Потому, что я убил его до конца,
Потому, что я отдал его целиком,
Той женщине, что подарила мне дочь.
 
 
Я стал искать способы, как сжать,
Поймать пролетающее мимо время,
Как освободить его для нового дела,
Для моих стихов, которые
Летят ко мне, как мотыльки на огонь,
Который горит в моей груди.
 
 
Ведь особое состояние души —
Это горящий в ней огонь любви,
Это ощущение радости бытия,
Это трепетное ожидание ответного чувства,
Это стихи, которые я дарю тебе
И с ними вместе мою любовь.