Текст книги "«Играю словом…» Стихи разных лет"

Любови посвятил

 
Лист белый любит чёрные чернила,
Лист чёрный помнит яркий жизни шквал.
Люби мгновенье – завещал нам лирик,
Лови момент – нам циник простонал.
Лениво наши предки – исполины
Лобзанья вкус познав в тиши ночной,
Лепить детей умели не из глины…
Лепили – и каких – о! Боже мой!
Лоб морщить нам напрасно смысла нету,
Лишать себя услады юных лет.
Лукавее закона в мире нет.
Любови посвятил венок сонетов.
Люблю я, но доступно лишь богам,
Листком осенним пасть к твоим ногам.
 
 
Лист белый любит чёрные чернила,
Юлой крутясь, перо кропит слова,
Беспечный разговор, и шепот милый,
Оттиснуты, как в рамках кружева.
Видней, логичней холод рассужденья,
Истоки чисты, и слова просты,
Проверены раздумья и сомненья
Очищены от лишней суеты.
Слова ложатся, сходятся в объятьях,
Вливаются в поэмы и тома,
Являются к нам в руки и дома.
Там, переплёт закрыв, в шкафах стоять им.
И хоть во тьме ночной их свет пропал,
Лист чёрный помнит яркий жизни шквал.
 
 
Лист чёрный помнит яркий жизни шквал,
Южане – северянок любят очень.
Блаженных лиц сияющий овал
Опять белеет среди мрака ночи.
В тиснёных переплётах соль земли,
И, развернув их белые страницы
Плыви, как в океане корабли.
Остроконечных волн мелькают спицы,
Слова ложатся перед нами вновь,
Вливаются в глаза, поют нам в уши,
Являя мысли, окрыляя души.
Так остро в жизни чувствуя любовь,
И миру сочиняя панегирик —
Люби мгновенье – завещал нам лирик.
 
 
Люби мгновенье – завещал нам лирик —
Юрт, шалашей, ракитовых кустов
Бегущие секунды, и сатирик
Об этом нам напоминает вновь.
Волшебные мгновенья бытия
Ироник лёгкой горечью окрасит,
Прагматик их разденет до белья,
Остряк искристым юмором украсит.
Спешит художник отразить в картинах
Виденья свои в пламени свечи…
Яснеет небо, близок мрак ночи.
Так, покутив изрядно на поминках,
И остро смерти чувствуя оскал,
Лови момент – нам циник простонал.
 
 
Лови момент – нам циник простонал.
Юдифь затем мечом главу нам сносит.
Бог жизни нам не на столетье дал.
Он в жизнь бросает нас, он нас уносит.
Возвышенный и грязный идеал
Историк после разберёт на части.
Посмотрим, кто из нас не побывал
Огнём охваченным в порыве страсти.
Стыда не ведая, всю жизнь грешим,
Вину не искупая покаяньем.
Ясней осознавая расстоянья,
Торопимся и чувствовать спешим.
И смотрят со стены, с картин старинных
Лениво наши предки – исполины
 
 
Лениво наши предки – исполины
Юкона клады хладостно презрев,
Богатства свои подняли из глины,
Очаг в ночи холодной разогрев.
Во мгле веков скрываются истоки
Избранных Богом и больших родов.
Потомки забывают о далёких
Отцах и пастухах своих стадов.
Смиренно путь по жизни пролагая,
Всегда ль Аркадий весело смотрел?
Я думаю, горел он и бледнел,
Татьяне руку с сердцем предлагая.
И кто из нас не потерял покой,
Лобзанья вкус познав в тиши ночной?
 
 
Лобзанья вкус познав в тиши ночной,
Юбчонки сбросив, кинутся в объятья
Бесстыдно девы. Кто в них ткнёт клюкой?
Отцовство, материнство и зачатье
Всегда невинны были под Луной,
И любо жизни видеть в том причину.
Пером послушным и своей рукой
Опять другую славлю половину.
Святой поклон великим матерям,
Вскормившим грудью целые народы.
Я вижу, как они, продолжив роды,
Творя свой путь, молясь своим богам,
И крепко помня истины старинны,
Лепить детей умели не из глины.
 
 
Лепить детей умели не из глины…
Юмористически, кто смог поддеть бы их?
Богов-детей прелестны половины,
Отцов отцов любимых, дорогих.
Вот Фёдор тихо нас благословляет,
И Антонина осенит крестом,
Пусть Николай на дело наставляет,
От Александры мир придет в наш дом.
Смиренных старцев простота святая,
В Российский век недолгий золотой,
Являя поколений длинный строй,
Тернистый путь по жизни пролагая,
И уходя в заботы с головой,
Лепили – и каких – о! Боже мой!
 
 
Лепили – и каких – о! Боже мой!
Юпитер-громовержец в равной мере
Бледнел и плакал, потеряв покой,
Основу жизни дав нам в Божьей вере.
Всё было в тот голодный, грозный год,
И начала Флоренса поколенье,
Потом – Надежда продолжает счёт.
Особо – Вячеслава появленье.
Судить не нам, что было по плечу
Вам, мама и отец в расцвете лет.
Явился божий Алексей – поэт.
Татьяне оду я пропеть хочу.
И, верьте, выходя из тьмы ко свету,
Лоб морщить нам напрасно смысла нету,
 
 
Лоб морщить нам напрасно смысла нету,
Юродивых на паперти дразнить.
Безумцев глупо призывать к ответу,
Овец заблудших надобно простить.
Война большая отгремела чадно,
И Софья мудрость каждому дарит,
Покой уже вкушает Ариадна.
Об авторе перо моё молчит.
Смиренный пастырь смыслит в жизни мало,
Волов и коз гоняя по лугам,
Явлений суть не понимая сам.
Тут Нонна скажет нам, что не пристало
И глупо брать невинности обет,
Лишать себя услады юных лет.
 
 
Лишать себя услады юных лет
Юнцам и девам не совсем по нраву.
Бог людям дал совсем другой завет:
Он завещал им и любовь, и славу.
Венец любви и счастья обрели
Иван с Надеждой и с Флоренсой Юрий,
Потом Светлана, Вячеслав нашли
Отраду сердцу. Алексей, де-юро,
Сердца у Лидии с Натальей взял,
Владимира и Виктора Татьяна…
Я это нахожу ничуть не странным.
Темнит, кто сам себя не ослеплял
Из тьмы и света выбирая свет —
Лукавее закона в мире нет.
 
 
Лукавее закона в мире нет,
Ютятся рядышком, друг-другу вторя,
Беда и радость, темнота и свет,
Обида и прощенье, счастье, горе.
Владимир Софью взять приступом смог,
И знала Алексея Ариадна.
Пал пред Эмилией Аркадия венок,
О чём молва скрывается туманна.
Смутила Нонна на изрядный срок
Валерия и Александра мысли.
Я на сегодня обрываю список.
Тут, поколенью подводя итог,
И видя, что Любовь идёт ко свету —
Любови посвятил венок сонетов.
 
 
Любови посвятил венок сонетов.
Юдолью скорби и ладьёй мечты,
Блаженством счастья, верности обетом
Открыли мы себе её черты.
Впитав в себя из Старских берегов
И ветра шум, и даль родных просторов
Полей унылых, и густых лесов,
Она здесь правит бал без разговоров.
Сердечности и нежности полна
Вершинка рода, стройная богиня.
Я вижу, за неё не раз поднимем
Тройной бокал игристого вина.
И признаю, что нашу Любу сам
Люблю я, но доступно лишь богам…
 
 
Люблю я, но доступно лишь богам,
Юноне и Психеям, и Амурам,
Будить тебя свирелью по утрам,
Оберегать покой твой ночью хмурой.
Все здесь послушны слову твоему,
И рады услужить тебе сердечно.
Принять равно награду и суму,
От жизни отойти для жизни вечной.
Скажи лишь слово, и наступит день
Веселья, и утех, и неги праздной.
Я признаю, что в жизни непарадной,
Ты – божество. Весь мир – твоя лишь тень.
И счастлив тот, кто сможет скоро сам,
Листком осенним пасть к твоим ногам.
 
 
Листком осенним пасть к твоим ногам,
Юг тёплый променять на стылый север.
Брели путём тем Ева и Адам,
Отцы дедов – Димитрий с Параскевой,
Ветвь мощную растя свою в веках,
И корни бросив, Алексей с Марией,
Потомков – дедов на своих руках,
От Дмитрия и Ольги подарили
Семейств родных нам непрерывный ряд.
Вот, наконец, идут Василий с Анной.
Я вижу, как тревожно и туманно
Тепло сквозь время на меня глядят.
Испить всю чашу – дай, Господь мне силы.
Лист белый любит чёрные чернила.
 

Полевка нон стоп

 
Пока скитальцем вечным по Земле,
Пыля дорог невыбитой дорожкой,
Проходит Бог, с печалью на челе,
Приходит к нам Любовь неосторожно.
Палаты, храмы, хижины, дворцы
Подвластны ей, покорны властелины.
Повинность, разнося во все концы,
Пируют люди, радуясь невинно.
Пусть будет всё: и радость, и беда,
Поля пшеницы без конца и края;
Поднимем очи Богу, скажем: «Да,
Поистине, благословеньем Рая
Прекрасен мир, в котором навсегда
Пречистая Любовь всё озаряет».
 
 
Пока скитальцем вечным по Земле
Отца народов тень дымила трубкой,
Любовь возникла у людей в тепле,
Взлетела в небо ангельской голубкой.
Ещё не зная, что ждёт впереди,
Крылом взмахнула, призывая в небо.
А, ввысь взлетев, на землю погляди —
На край без края, без огня и хлеба.
Огромный край, в шестую часть Земли,
Накрытый страхом, как большой рогожкой.
Страна, где реки крови протекли,
Тайком в ночи глядела, как сторожко
Острожники Гулага вдаль брели,
Пыля дорог невыбитой дорожкой.
 
 
Пыля дорог невыбитой дорожкой,
Осьмушку хлеба поделив на всех,
Ложились спать, поужинав картошкой,
Вповалку на пол. Не был слышен смех.
Есть кукурузу лысый вождь велел,
Круша ботинком ядерным округу.
А над Землёй уж спутник пролетел,
Нанизывая каждый час по кругу,
Огромный сузив мир до тесных рамок.
Немного надо людям на Земле:
Социализм нам обещал, как славно
Ты будешь жить и сыто и в тепле.
От атеизма, что разрушил храмы,
Проходит Бог, с печалью на челе.
 
 
Проходит Бог, с печалью на челе,
Отвергнутый людьми из сердца хмуро.
Ликуй, наука, первым на Земле
Взлетает в космос русский парень, Юра.
Есть нечего, зато хвосты ракет
Качает площадь Красная в парадах,
А в сёлах проведён электросвет,
Нас в коммунизм зовя, и вот он, рядом.
Оставь заботу про насущный хлеб,
Нам всё доступно, всё для нас возможно.
Смелей в работу, в городе, в селе,
Трудом всех благ достигнем всевозможных,
Отстроим коммунизм, а на Земле
Приходит к нам Любовь неосторожно.
 
 
Приходит к нам Любовь неосторожно,
От дел великих мысли уводя.
Ложатся к стройкам новые дорожки,
Встают хрущобы, стены возводя.
Есть в этих стенах и покой, и счастье
Коснуться милых рук вдали от глаз,
А голубой экран, в углу светяся,
Нирваны негой наполняет нас.
Отдышкой после полувека крови
Нам стали стен казённые торцы.
Семейным счастьем на квартирной нови
Твои согреты дети и отцы.
Обоями оклеены с любовью
Палаты, храмы, хижины, дворцы.
 
 
Палаты, храмы, хижины, дворцы
Отступят в тень жилых кварталов строя.
Лавиной по стране во все концы
Вдаль призывают коммунизма стройки.
Есть молодёжь в селе и городах,
Которая, труд отвергая чёрный,
Академический беря размах,
Науки камень может грызть упорно.
Она придёт, с отвагою в сердцах,
Науку двигать с силой исполинов,
Сжигая души, трогаясь в умах.
Творит наука мудрецов седины.
Открытий чудо, истины размах,
Подвластны ей, покорны властелины.
 
 
Подвластны ей, покорны властелины —
Одних к станку, других за чертежи,
Лить сталь в цехах заводов – исполинов,
Всю жизнь отдав, на пенсию пожить.
Есть в каждом цехе и селе парткомы —
Ключи для блага всех народов льют.
А там, за стенкой трудятся профкомы,
Нанизывая очередь к жилью.
Общежитейским бытом переплавив,
На коммуналки поделив дворцы,
Стал делом чести, доблести и славы,
Труд, что в цехах куют рабы – творцы.
Отгрохотали съезды, как составы,
Повинность разнося во все концы.
 
 
Повинность разнося во все концы,
Отстроив крепко занавес железный,
Лениво пленум проведя, творцы —
Вожди с охоты в сауну залезли.
Ещё хрипел кумир магнитных лент,
Касаясь уха каждого надрывно,
Алкоголизмом заливая свет.
На взвизге струн прервал полёт порывно.
Олимпиадным символом, шаля,
На каждой стенке красочной картиной,
Старела грудь, награды шевеля…
Тройным гудком усопших исполинов
Отправив на лафет, в стену Кремля,
Пируют люди, радуясь невинно.
 
 
Пируют люди, радуясь невинно,
Остря и анекдотами травя.
Летит свобода на угаре винном,
Влетая в каждый дом, с собой зовя.
Есть пьянству бой, зато свобода слова,
Как меченый провозгласил кумир.
Ан, хрен и редька, думая сурово,
Нас самогон спасёт, решил наш мир.
От стен железных рикошетом слово
Нас резало, всех оголив в задах.
Стояли люди молча и сурово,
Тесня ряды в больших очередях.
От карточек и спецпайков готовы:
Пусть будет всё: и радость, и беда.
 
 
Пусть будет всё: и радость, и беда,
Отцов могилы, матерей погосты,
Людей забвенье. Леты злой вода
Волной смывает с памяти всё просто.
Есть скорбь и вера у людей в сердцах,
Крепка надежда, без неё нам плохо.
А, только потеряв всё до конца,
Находим мы, что смысла нету охать.
Основы все разрушив до земли,
Наш мир коммуны быстро умирает.
Страну в куски большие развалив,
Трещит по швам империя родная.
Осотом, чернобыльем поросли
Поля пшеницы без конца и края.
 
 
Поля пшеницы без конца и края,
Остались без людских умелых рук.
Лысенковские бредни исправляя,
Варилась мысль у пахаря: – а вдруг,
Ещё землицу отдадут народу…
Кто всё пропьёт и прогуляет вмиг,
А кто—то и прирежет к огороду,
Научно хлебом полня стены риг.
Опять у мира потрясём основы,
Не видеть нам покоя никогда,
Страны остатки обустроим снова,
Трудом рабов построим города,
Отстроим храм разрушенный Христовый,
Поднимем очи Богу, скажем: «да»!
 
 
Поднимем очи Богу, скажем: «да»,
Одна лишь Вера на Земле осталась,
Лишь ей мы живы, горе не беда,
Вот жаль, что ничего нам не досталось.
Есть руки, голова, остался угол;
Как нынче заработать на прокорм?
А денег нет, ремень затянут туго,
Настиг нас час чудовищных реформ.
Одним в удел дворцы, другим помои,
Народ семья беспалых раздевает.
Стоят станки, клеть замерла забоя…
Твой ваучер последний пропивая,
Очнёшься, вспоминая век застоя
Поистине, благословеньем Рая.
 
 
Поистине, благословеньем Рая,
Останется в душе, ты береги,
Любимый край, отчизна дорогая,
В которой делал первые шаги.
Есть в жизни у людей приют далёкий,
Край детства, сердцу милый уголок.
А мы добром помянем те уроки,
Наивно, просто данные нам впрок.
От дел земных единым Божьим актом
Нам всем в свой срок настанет череда,
Смиренно, тихо уходить по тракту
Тропой ухода, гладкой, как вода.
Оборотившись, мы увидим, как ты
Прекрасен мир, в котором навсегда…
 
 
Прекрасен мир, в котором навсегда
Оставим мы дела, и мысль, и семя.
Людей молва нас смоет, как вода,
В пучину лет уйдёт и наше время.
Есть время наше, в нём живи, твори,
Короткий блик на зеркале эпохи.
А до и после, что ни говори,
Ни хороши дела, но и не плохи.
Отмерен век, вечерняя заря
Нас ждёт, и крест в лучах её сияет.
Се, человек, прекраснее царя,
Тернистый путь по жизни пролагает.
Открой сердца, пусть вечно в них горя,
Пречистая Любовь всё озаряет.
 
 
Пречистая Любовь всё озаряет:
Отец наш, иже есть на небесах,
Любовь твоя в сердцах у нас сияет,
Всесвято имя, царствие в веках.
Есть хлеб насущный, днесь нам принесенный,
Когда долги оставишь нам свои.
А мы оставим должникам спасенным
На Небе и Земле, рабы Любви.
От искушенья упаси всечасно,
Напоминая грешным о смоле.
С лукавым нас избави повстречаться.
Твори добро, дай в славе и в силе
Отцов и дедов сыном оставаться,
Пока скитальцем вечным по Земле…
 

Привет Татьяне

 
Тетрадь тебе заполнить эту
Так необдуманно спешил!
Ты знай, не тяжело поэту
Тебе отдать избыток сил.
Татьяна, милая Татьяна!
Так жаль, не моего романа
Ты героинею была.
Тропою легкою прошла
Ты краешком чужого счастья.
Терзаньем сердце мне разбив,
Томленьем душу растопив,
Теперь, в тебе приняв участье,
Так видит Бог, как я люблю
Татьяну милую мою!
 
 
Тетрадь тебе заполнить эту…
Ад или Рай зачтет грехи.
Не суждено услышать свету,
Я думаю, мои стихи.
Тебе, но голос музы нежной,
Естественный, но неприлежный,
Боюсь, твой не затронет слух.
Едва ли на заре пастух
Печальной дудочкой играя,
Ритмично щелкая кнутом,
И погоняя скот хлыстом,
Ввести тебя во двери Рая,
Еще во мраке, без светил,
Так необдуманно спешил.
 
 
Так необдуманно спешил
Античные развить мотивы.
Неосторожно вдруг вскочил
Я на коня. Пегас игривый
Так часто сбрасывал меня!
Еще в пыли, его кляня,
Бросаю снова ногу в стремя,
Едва нагнать пытаясь время,
Проскакиваю мимо вновь.
Ретивый конь несется прытко;
И мимо счастье, и в избытке
Весенний ветер, и Любовь
Есть. Мысль доверить эту —
Ты знай не тяжело поэту.
 
 
Ты знай, не тяжело поэту —
Алеющий венок зари
Накинуть на головку эту,
Янтарным блеском озарив
Твои глаза, ланиты, губы —
Еще бы были мне не любы!
Борясь и с сердцем, и с собой,
Едва ли с гордой головой,
Перед тобой ее склоняя,
Роняя вдруг ее к ногам.
И в этом всем, я знаю сам:
Виновна простота святая.
Её познав, я посвятил —
Тебе отдать избыток сил.
 
 
Тебе отдать избыток сил,
Атлантом свод держа небесный.
На это жизнь бы положил,
Явившись глыбой бессловесной.
Тебе одной шептать слова…
Еще не сникнет голова
Безудержно и бесполезно,
Едва ногой почуя бездну,
Познавши бренность бытия,
Разуверяясь и надеясь.
И, грешен, изгоняя ересь
Вновь вчитываюсь в строки я
Евангелия и Корана…
Татьяна, милая Татьяна.
 
 
Татьяна, милая Татьяна…
Ахти мне! Мой лукавый бес
Напоминает непрестанно
Явленья бездны и небес.
То сладкой песней меня манит,
Еще стрелой Амура ранит,
Бросает вдруг во мрак ночной,
Елейный мне сулит покой.
Потом терзает мраком Леты,
Рисует мне картины грез,
И, сквозь потоки бурных слез
Виденья открывает, где ты
Едва видна, всегда желанна,
Так жаль, не моего романа.
 
 
Так жаль, не моего романа
Аделью иль Элизой вновь
Навязчиво и неустанно,
Являет вдруг для нас любовь
Таинственная сила жизни.
Едва жива, всегда капризна.
Бросая нас и в пот, и в дрожь,
Ей лучше яд иль острый нож.
Питаюсь слабою надеждой,
Ревниво хороня свои
Невинные мечты любви.
Вечор, свои смыкая вежды,
Еще мир вижу, где жила
Ты, героинею была.
Ты героинею была —
Алеющим в короне камнем.
Надеждой трепетной жила —
Являться центром мирозданья,
Творить свой мир, свою любовь.
Естественно являться вновь
Богиней снеговой вершины.
Еще бы мне ты разрешила —
Песнь звонкую твоим делам
Воспеть не только слабой рифмой
И звонкой бронзою Коринфа.
Всегда жива и весела,
Едва ли мне желая зла,
Тропою легкою прошла.
 
 
Тропою легкою прошла.
Астральный Лев идет неспешно,
Не оглянувшись на осла,
Являя миру силу, внешность,
Терзая трепетных ягнят.
Едва внимая, что глядят
Безмолвны Рыбы и спокойны,
Его вниманья недостойны.
Потом на этих берегах
Рыбак печально поднимает
Изорван невод. Размышляет:
– В чем дело? И поэт в мечтах
Едва коснулся, как отчасти
Ты, краешком чужого счастья.
 
 
Ты краешком чужого счастья,
Антимиры к себе склоня,
Немалой обладая властью.
Я твердо верю, для меня
Татьяной нарекли тебя.
Есмь слабый раб, тебя любя,
Богиня мира и порядка,
Едва ли знаешь ты, как сладко
Проснуться с именем твоим,
Родиться под звездой прекрасной —
Искрящейся, ночной, всевластной…
Всегда тебя боготворим.
Еще в тени густых олив
Терзаньем сердце мне разбив.
 
 
Терзаньем сердце мне разбив:
Аукается вновь тревожно,
На все вниманье обратив.
Я знаю, мне уж невозможно
Тобой сегодня обладать,
Еще грешней тебя желать.
Блаженство ощущая рядом,
Едемским прохожу я садом.
Прости меня, поддавшись яду,
Расслабленный, едва живой,
Истерзан волей и тоской,
Внимая голосу и взгляду,
Едва ли я сегодня жив,
Томленьем душу растопив.
 
 
Томленьем душу растопив —
Антенны ловят зов Вселенной.
На это уши навострив —
Я слышу голос неизменный.
Так о любви он мне поет,
Еще пером моим ведет,
Белеет отраженьем милым,
Едва познает лист чернила.
Простишь меня ты за любовь?
Разлюбишь и прогонишь с глазу?
И все же я не верю сглазу.
Вот и сейчас я вижу вновь:
Едва ль в своей остался власти,
Теперь в тебе приняв участье.
 
 
Теперь, в тебе приняв участье
Ах, как неосторожен был,
Надеясь на чужое счастье.
Я Вас люблю, всегда любил.
Троянский конь мне был не мил,
Его седлать я не решил.
Бесстрастным быть едва ли смог —
Еще желать смиренья мог.
Прошу не обойти приютом
Рабов и принцев, и волхвов.
И на себя принять готов
Взгляд твой. Как в парусах надутых
Есть ветр, попутный кораблю,
Так видит бог, как я люблю.
 
 
Так видит бог, как я люблю.
А мне молиться остается
Невинность охранить твою.
Я вижу, близко жилка бьется
Твоя под белизною кожи.
Ей-ей, совсем уж невозможно
Бороться мне с самим собой,
Еще и с волей и с судьбой.
Просить руки у ног твоих
Рискованно в мои то лета,
И безрассудно для поэта.
Внемли лишь только этот стих.
Еще молю, еще пою
Татьяну милую мою.
 
 
Татьяну милую мою
Ах, как хочу я видеть рядом!
На мельницу надежды лью
Я воду бурным водопадом.
Трус может просто промолчать,
Его вполне могу понять.
Бесстыдный сам страдать заставит —
Еще сильней он грех восславит.
Поэту невозможно жить
Раз и другой не сокрушаясь.
И чашу горечи испить,
Венок сонетов завершая.
Есть просьба лишь: доверь поэту
Тетрадь тебе заполнить эту.
 

Январь и Июль, 25

 
Январь суровый, антипод июля —
Ярило гневно шлёт свои лучи.
Язык порой сильнее бьёт, чем пули
Я знаю, но, о! женщина, молчи!
Яд слов и сладок, и приятен вкусу,
Явлений ряд он открывает нам
Ясней, чем толкованья нашим снам.
Я не хочу подвергнуться искусу,
Явив скорей признание, чем чудо,
Ярмом тяжёлым плечи надавив,
Японцем жёлтым, негром, белым быв:
Я полюбил, люблю, любить я буду!
Ярлык такой возьму прикрыть свой срам.
Ямщик, гони, налью тебе сто грамм.
 
 
Январь суровый, антипод июля,
Татьянин день приводит нам зимой.
А на плите кипящие кастрюли,
Несут соблазны пышные порой.
Является нам антиощущенье:
Когда вопрос мы миру задаём,
Антивопросом мы в тупик встаём,
Законов антимира воплощеньем.
Антиответ, как отраженье в луже
Напомнит нам, что много – много лет
Смешное Солнце сеет стылый свет,
Который не согреет зимней стужей.
А в летний зной, как в устье у печи,
Ярило гневно шлёт свои лучи.
 
 
Ярило гневно шлёт свои лучи,
Тесня снега и насылая жары.
Аспидно – чёрным облачком грачи
Несли весну, а от зимы сбежали.
Январь там проводя, где потеплей,
К июлю снова выводки слетают.
А земли, где они зимой гуляют,
Заморские, мы видим лишь в стекле.
А мы зимой от холода дрожим,
Не в силах край свой северный покинуть.
Сосновых дров нам в печку лень подкинуть;
Клубочком тесно сплетены, лежим.
А чтобы наши чувства не уснули,
Язык порой сильнее бьёт, чем пули.
 
 
Язык порой сильнее бьёт, чем пули,
Терзая слух, и сердце бередя.
А сплетни те, что ветры нам надули,
На головы мы выльем не щадя.
Язвительные, резкие насмешки,
Колючих замечаний длинный ряд,
Азарт будя, банкротством нам грозят;
Загоним в пат друг – друга мы, как пешки.
Ах, где ещё нам отдохнуть немного,
Надеясь на согласие и лад.
Словами злыми вымощен путь в Ад.
К тебе я обращаюсь, словно к Богу,
А ты в ответ: – Не верю! – хоть кричи.
Я знаю, но, о! женщина, молчи!
 
 
Я знаю, но, о! женщина, молчи!
Тепли в глазах последнюю надежду.
Астральных знаков тишина в ночи
Намёком нам послужит и поддержит.
Ясней на друга молча мы глядим,
К душе душою обращаясь дивно,
Алкая лишь слиянья воедино,
Затем при этом Бога не сердим.
А как сказать всё то, что на уме
Накоплено, и хочет в путь пуститься?
Слетая с гнёзд, вдаль улетают птицы,
Край милый оставляя по корме.
А мы смиренно предаёмся трусу:
Яд слов и сладок, и приятен вкусу.
 
 
Яд слов и сладок, и приятен вкусу;
Туманный ряд он призраков зовёт.
Аборигенов ждут стеклянны бусы,
Наивный в Веру обратит народ,
Язвительным колючки злые дарит,
Коварным – смертный яд или кинжал.
Ах, где укрыться нам от этих жал,
Заточенных в задах у многих тварей.
Алисой в Зазеркалье он проник,
Напоминая нам о наших бедах;
Слов сказанных не хватит для победы,
Когда проворный, грешный наш язык
Алкает Слова, то, сквозь шум и гам,
Явлений ряд он открывает нам.
 
 
Явлений ряд он открывает нам,
Томящихся под тёмным покрывалом.
Алмаза блеск и лести фимиам
Нас манят, где бы мы ни побывали.
Язык так свеж и точен, так богат:
Крез и во сне не видел тех сокровищ,
Античных статуй, книг, картин, чудовищ —
Зарытый до поры блестящий клад.
Айда скорей туда, где горизонт
Нас манит, словно там, вдали, сокрыты
Секреты важные времён забытых.
К нему стремимся, забывая сон.
А он, дразня, всё открывает нам
Ясней, чем толкованья нашим снам.
 
 
Ясней, чем толкованья нашим снам;
Точней, чем теоремы Пифагора,
Абзацы слов издревле служат нам
Надёжнее, чем Гималаев горы.
Я понимаю, как они непрочны,
Когда язык нам шлёт своих послов;
А мы гадаем на мякине слов:
Захочет он солгать, иль не захочет.
А слово вылетает воробьём,
Не пойманным отныне и свободным
Слугою, не лишенным прав природных.
Когда я ночью, или ясным днём,
Аллахом или Буддой вдруг клянуся —
Я не хочу подвергнуться искусу.
 
 
Я не хочу подвергнуться искусу —
Терзать тебя в угоду злой толпе,
А сам стоять, подобно Иисусу,
На придорожном соляном столпе.
Являясь Богом или Сатаною,
К тебе таскаться тайно по ночам
Архангелом с крылами по плечам,
Зато хочу назвать тебя женою!
Авось, Господь и люди нас простят,
На голову епитрахиль накинув.
Сомненья и тревоги, их покинув,
К чужим краям, как птицы улетят,
А на прощанье прокричат оттуда,
Явив скорей признание, чем чудо.
 
 
Явив скорей признание, чем чудо;
Талант не зарывая в землю свой,
Атлета мощь и молодую удаль,
Настойчивость, назойливость порой
Я проявлю, как повелит мне чувство;
Кумир свой я свалю к твоим ногам.
Амуру на суд строгий и Богам
Забытое изящное искусство
Античных статуй предлагаю взгляду:
Нагих и нежных, юных, озорных.
Сомнений нет, и твой же слепок с них
К тебе несу, перешагнув ограду,
Аркадским пастухом в тени олив,
Ярмом тяжёлым плечи надавив.
 
 
Ярмом тяжёлым плечи надавив,
Тружусь упорно я и беспрестанно.
Антея груз на плечи навалив,
Не гнусь под ношей, как это ни странно.
Ярем сними, мне кажется, взлечу,
Как лёгкий пух летит под ветром быстрым.
Авроры свет, разлитый утром чистым,
Заковывать в темницу не хочу.
А кто под Солнцем нашим народился:
Народы, расы, веры, племена —
Страсть к женщине у нас у всех одна.
К народам всем я равно относился:
Ацтеков зов навеки полюбив,
Японцем желтым, негром, белым быв.
 
 
Японцем жёлтым, негром, белым быв,
Танцовщиком в дешёвом ресторане,
Актёром и погонщиком кобыл,
Невольником, и даже голым в бане —
Я посвящу себя тебе одной,
К тебе стремлюсь я и душой, и телом;
Алчбу свою доказывая делом
Зимой и летом, и в мороз, и в зной.
Ассолью будь доверчивой моей,
Невестой в белом платье подвенечном.
Слова Любви скажу тебе, конечно,
Когда рассудка придержу коней,
А пылкой страсти не найду остуду:
Я полюбил, люблю, любить я буду!
 
 
Я полюбил, люблю, любить я буду!
Так все клянутся, и туда же я;
А между тем все предаёмся блуду,
Надеясь, что наш Высший Судия,
Являя лик свой неохотно люду,
К нам снизойдёт, и слабости простит.
А там, глядишь, плодами угостит
Запретными, к добру, а может, к худу.
Архимонаха даже в грех введёте
Ног стройностью и совершенством форм.
Слова глазам не установят норм;
Кружится ум в мечтательном полёте,
А сердце тает от прекрасных дам:
Ярлык такой возьму прикрыть свой срам.
 
 
Ярлык такой возьму прикрыть свой срам,
Такой обет в божественном смиреньи.
Апостолу, благословляя храм,
Неведомы раздумья и сомненья.
Языческие почести воздам,
К земле перед тобою припадая;
Амброзией язык свой услаждая,
Забвенье я найду своим трудам.
А в местности глухой, пересеченной,
Ногами не осилить мне пути;
Скорей бы мог меня перенести
Крылатый конь, Пегасом нареченный.
А ну, давай, по кочкам и буграм
Ямщик гони, налью тебе сто грамм!
 
 
Ямщик, гони, налью тебе сто грамм!
Телега тряско путь преодолеет.
А, может, птицей – тройкой по снегам
Несёмся по равнинам и аллеям.
Я не люблю ни осень, ни весну,
Когда распутица пути нам отрезает;
А дождь идёт, и снег под Солнцем тает.
Зимой и летом лёгкий путь начну.
А если кто не любит быстрый бег,
Найми зимой телегу, летом сани;
Саней полозья летом станут сами,
Колёс не любит наш пушистый снег:
А скажет, что не зря полозья гнули
Январь суровый, антипод июля.