Текст книги "Майсы с пейсами. Серия «Писатели Израиля»"
Автор книги: Аркадий Крумер
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
Рисунок из детства на сером асфальте
Я вернулся в бабушкин дворик спустя много лет. Там стоял все тот же кривой заборчик, только дырок в нем появилось еще больше. И не было уже чугунных черных ворот, которые запирались на ночь. И голубятни тоже не было. Она исчезла со двора вместе с Левой Блюмом. А на ее месте стоял гараж с крепкими, обитыми жестью воротами. По двору ходили чужие люди. Это было так же странно, как если бы они ходили по моему дому. А еще с обратной стороны двора появился сквозной проход. И двор теперь стал проходным. И теперь он очень был похож на вокзал. И, наверное, уже не все соседи здоровались друг с другом. С тех пор, как уехали, или умерли те, кто прожил тут целую жизнь, здесь поменялось много людей, и они уже не жили так близко друг от друга, и поэтому не были частью одной жизни.
Мне было грустно оттого, что на крыльце уже не стояла табуретка тети Брони и никто не гонял в футбол между бельевыми веревками. Двор будто состарился, стал молчаливым и равнодушным. А посреди двора, как и прежде, стояла шелковица. Только теперь она была похожа на одинокую старушку, которая протягивает вперед пересохшие руки-ветки, будто прося о чем-то редких прохожих. А может быть, мне это просто казалось? А под шелковицей стояла та же железная кровать с досками вместо матраца. Я смахнул с них пыль, сел и почувствовал, как доски прогнулись. Возможно, от времени, но, скорее всего, под тяжестью. Я подумал, что нужно бросить привычку наедаться на ночь и нужно купить кроссовки, а диван и телевизор выбросить к чертовой матери. Потом я смотрю на окна и вспоминаю всех, кто за ними жил, и думаю, что все мы похожи на бильярдные шары, которые разлетаются в разные стороны, когда в игру вступает самый непредсказуемый, самый коварный игрок – наша Судьба!! Это слишком надуманное сравнение в ту минуту под шелковицей кажется мне необыкновенно емким и глубоким. Я говорю многозначительно: «Да!…» и смотрю куда-то вдаль. Бессмысленно объяснять, что в себя вместило это «Да!..», для этого нужно рассказать всю жизнь, вздыхать о времени, которое бежит, будто за ним кто-то гонится, о жизни, которая промелькнула так же быстро, как окна скорого поезда мимо маленького полустанка. Насладившись грустью, я предаюсь мечтам. Я мечтаю, что вот сейчас во двор придет тетя Нюра с плетеной кошелкой, поставит ее на старую кровать рядом с шелковицей и начнет кричать на весь двор:
– Пшенка! Пшенка! Горячая пшенка!
И я выпрошу у бабушки десять копеек, а тетя Нюра вытащит из кошелки белоснежное полотенце, в которое завернута пшенка, выберет самый сочный, самый большой качан, и я буду перебрасывать его с ладони на ладонь, чтобы не обжечься. А тетя Нюра возьмет щепотку ослепительно белой соли и будет густо-густо посыпать его со всех сторон. И я скажу:
– Не сыпьте больше! Мне и так не сладко!
Но вместо тети Нюры я вижу древнего старичка, который набирает в колонке воду и идет через двор, сгибаясь под тяжестью полупустого ведра. Старичок подходит ближе, и я узнаю в нем Ивана Никифоровича. Я вскакиваю и радостно с ним здороваюсь, он останавливается, ставит ведро на асфальт, долго смотрит на меня и не узнает. Он заговаривает со мной на идиш, но, увы, я не могу ответить Ивану Никифоровичу, потому что почти ничего не знаю на этом родном языке. Что поделаешь, в жизни ведь много парадоксов. Я спрашиваю его о здоровье, он цокает языком и делает гримасу. Потом я передаю Ивану Никифоровичу слова благодарности от бывшего голубятника Левы Блюма. Я спрашиваю, помнит ли он Леву? Он молча кивает в ответ, но, кажется, делает это из вежливости. Много с тех пор утекло воды в колонке, много с тех пор прошло лет. Он стоит еще какое-то время, молча поглаживая набухшие пальцы, потом берет ведро и идет дальше. Я хочу помочь ему, он отрицательно качает головой. По дороге он наступает на переспевшие ягоды шелковицы, которые разбросаны под деревом, и от его подошв на асфальте остаются следы. И только сейчас я обращаю внимание, что весь двор, как когда-то в детстве, выкрашен подошвами в темно-фиолетовый цвет, только следы эти оставлены уже чужими людьми. Я долго сижу, уткнувшись подбородком в ладони, и рассматриваю асфальт. Так, задрав голову кверху, мы смотрели когда-то на летящие по небу облака, толкали друг друга и кричали:
– Смотри, видишь, парусный корабль?!
– А вон, левее! Ну, бомба, прямо, как наша тетя Броня!
– Ой, а там настоящий слон! С хоботом, как нос у Арончика!
Я смотрю на асфальт, и среди фиолетовых пятен мне чудятся знакомые силуэты. Вон там, в углу, большая корова, на такой однажды приехал во двор дедушка Ица, хороший дедушка Ица, который терпеливо переносил все мои проказы… А рядом огромный полосатый арбуз… такие приносил с «Привоза» наш дядя Миша. Арбузы были сахарные и таяли во рту. ы ели их, громко причмокивая, стрелялись арбузными косточками и, к ужасу бабушки, швыряли корки за окно… А вот рядом с крыльцом тряпичная кукла Вася. Ее так назвала наша Клара. Однажды я бросил Васю с крыши на парашюте, а она зацепилась за провода и провисела там все лето, пока монтеры не приехали чинить проводку. И все лето Клара скучала по Васе и вздыхала, когда шел дождь…
Я наклоняюсь, поднимаю с асфальта самую спелую ягоду шелковицы и на асфальте пишу, как когда-то: «Сима + Алик = Любовь». И ставлю в конце три восклицательных знака. Потом иду к колонке, прижимаюсь губами к медному крану и жадно пью воду. А потом нащупываю в кармане холодную монетку, размахиваюсь и… не бросаю.
…У выхода я останавливаюсь, еще раз смотрю на разукрашенный асфальт, и мне вдруг кажется, будто это сумасшедший художник Рым-Нарым только что закончил рисунок под названием «Дворик нашего детства», забрал кисти, ведро с водой и ушел в свой сырой подвал. И я с грустью думаю, что вот сейчас из-за облака выглянет солнце, и этот последний рисунок испарится без следа…
Лева и крокодил
Те, у кого нет денег, мечтают их найти, украсть, или, в крайнем случае, заработать. Те же, у кого они есть – думают, как их хорошо вложить. Когда Лева уезжал в Израиль, у него было пару копеек. Он их нажил на вторсырье.
А все вокруг просто сбесились. Скупали велосипеды, рояли, яхты, эмалированные кастрюли и чугунки. И потом надеялись в Израиле это все загнать за бешенные деньги. Но Лева не был дураком, и отправить деньги в задницу не собирался! Эти рояли в Израиле не покупали даже на дрова. А велосипедов уже было, больше чем тараканов. А человека, назойливо предлагающего купить чугунок, могли просто забрать в психушку. Поэтому Лева придумал потрясающую вещь. Его друг Фима Блог гостил в Израиле у родни и похудел там на три кило, потому что родня оказалась жмотами и экономила даже на мандаринах, хотя они росли на каждом пустыре… так вот, этот Фима по большому секрету за три доллара сообщил другу Леве, что в Израиле дико ценятся крокодилы! Так сказала его родня!
– С какой стати? Чего им цениться?! – пытался возразить Лева.
– Тихо! – осек его Фима. – Хочешь, чтобы кто-то услышал?! Набегут, устроят ажиотаж и поднимут в три раза цены на крокодила!
Короче, Лева таки вложил все деньги в эту тварь. Купил он ее у сторожа в зоопарке, который надавал двухметровому крокодилу снотворное и под покровом ночи вывез его за территорию зоопарка на тачке и передал Леве за 1200 рублей. То есть по 600 рублей за метр!
…И вот очевидцы говорят, что видели Леву на Блошинном рынке в Стром Яффо. Лева выглядел несчастным, как брошенный гарем!
– Товарищи! Отдаю почти даром, в любые руки очень приличного крокодила! – при этом Боря чуть не плакал. – Может кому-нибудь надо, товарищи?! Понимаете, я убедил в Одессе жену и тещу все наши деньги вложить в эту тварь! Мы продали буквально все: шифоньер, Родину, даже место на кладбище и купили эту гадину по цене шестьсот рублей за погонный метр! Потому что мне сказали, что в Израиле крокодилы буквально на вес золота! И теперь моя Дора меня просто убьет!
– Неужели она поднимет в Израиле руку на еврея? – удивлялся народ. Она что, боевик Хамаса?!
– Я для нее сейчас не еврей, а идиот! И она права. Мало того, что этот негодяй съел всю нашу корзину абсорбции, так он еще никого не впускает в ванну!.. Товарищи, Дора сказала, что если сегодня я не продам крокодила, они с тещей загонят меня к крокодилу в ванну и подопрут собой дверь! А кто видел мою тещу, знает насколько это серьезно!
…В конце концов Лева таки сумел сплавить крокодила в Тель-Авивский ресторан «Тихая Одесса». Одни говорят, п что они крокодила для экзотики пустили в пруд, то ли посадили на цепь сторожить территорию, то ли его перекупили зеленые и отправили крокодила обратно в Африку. Но скорее всего из него сделали чучело и теперь оно украшает помещение Кнессета!
Изя Кац и другие русские
Это было еще до еврейской пасхи. В Одессе, в связи с дефицитом пива, раков и особенно евреев на Дерибасовской закрылася пивная! Это было плохим знаком, потому что пивная на Дерибасовской казалась вечной и нерушимой, как когда-то Советская власть! И тогда остатки коренных одесситов сложили свои скромные и не очень скромные чемоданы, сделали ручкой «жемчужине у моря» и сели на паром Одесса – Хайфа. Но не успел бессердечный паром дать третий гудок, Морской вокзал раствориться в тумане, как отплывшие начали сильно тосковать по Дюку, по Потемкинской лестнице и по одесскому «Привозу»!
А Изя Кац, чтобы он уже провалился со своей скрипкой, стоял на палубе, смотрел неотрывно в сторону любимого города и играл так печально и так беспрерывно, что Риве из Дуринского переулка эта картина начала напоминать знаменитый «Титаник» и она пошла умолять капитана развернуть немедленно паром обратно!
А Циля на нервной почве беспрерывно ела мясистые персики с бордовыми, бархатными боками так, что шел только свист, а в паузах громко вздыхала и вздохи ее были тяжелыми, как двухпудовые гири.
– У меня там все было куплено! Даже место на кладбище! – рассказывала она глухонемому Толику со Степовой. – О чем Вы говорите! Это же счастье, Толик, лежать в таком месте! Если бы Вы видели, Вы бы умерли от зависти! Там буквально перед глазами был вид на мясомолочный комбинат имени Джержинского, чтобы ему уже было пусто! Слева буквально в трех метрах лежал дважды Герой Социалистического Труда! А справа вообще начальник Городских очистных сооружений Кубербург! Клянусь, если бы он не умер, ему бы дали Нобелевскую премию, потому что все остальные премии у нее уже были куплены! А в центре должна была лежать я! Такой почет, мама родная! Так я все бросила и вот я плыву! Куда?! Зачем?! Ой, вей!..
А Арон Бендерский достал из ботинка свой партбилет, долго считал, сколько членских взносов он уплатил за свою жизнь, потом начал обзывать себя идиотом и с остервенением рвать билет на такие мелкие части, что обычные молекулы были уже крупнее этих клочков. Потом он их бросил вниз, плюнул сверху и все это развеялось над морем!
А Срулик Перельмахер рассказывал, что он в Одессе жил буквально, как «цар». Что он своей Мусе на именины между прочим дал в подарок пару таких золотых серег, что у ней от веса буквально оторвалось левое ухо и хирург из второй Горбольницы за пятьсот рублей пришил его назад!
– На зад?! – чуть не свалилась со стула Циля. – Какой ужас! Ваша Муся и так никогда не была красавица! На ее зад только ухо и не хватало!
Услышав эту трогательную историю про пару серег, Лева Шварцман начал ощупывать свой баул с двойным дном, где он прятал саквояж с тройным дном, в котором была спрятана горсть бриллиантов, из которых половина была фальшивых, потому что он купил их у фармазона Авербуха, а половина более – менее настоящих, потому что Авербух не был таким уж фармазоном!
В общем, все плыли начинать новую жизнь, но когда они приплыли в Хайфу, они поняли, что таки действительно приплыли!.. Им в Израиле сразу жутко не понравилось, что местный житель говорил на каком-то тарабарском языке, что тут не было «Привоза» и что кругом евреев было намного больше, чем было нужно для полного счастья! Поэтому они начали сильно убиваться по прежней роскошной жизни.
– Это разве бананы?! – критически спрашивала толстая Рива и запихивала фрукт себе полностью в рот. – Помню, у нас в Одессе на каштанах росли такие бананы, крупнее, чем тут баклажаны!
– Рива, у вас склероз на целую голову! – отвечал ей Изя Кац. – Я не помню, чтобы у нас в Одессе вообще на каштанах росли когда-то крупные бананы! Мелкие еще да, но крупные – никогда!
– Нет, скажите, тут в Хайфе разве пляж?! – приставал ко всем Сема Штуцер с мыса Белужий нос, на который он уехал из Одессы в восемьдесят третьем в погоне за длинным рублем, но нажил себе там только грыжу. – Вот у нас на севере был пляж!
– Уймитесь, Сема. Вы сумасшедший, да?! Какой на севере может быть пляж?
– Какой?! – чуть не лез драться Сема. – Так чтоб вы знали – моржовый! Самый крупный в мире моржовый пляж!
– А какая у нас хорошая была в Одессе загазованность воздуха! Просто не передать! Я не могла надышаться! А тут разве загазованность?!
– А какая у нас была Дерибассовская! Какая была Дерибасовская!
– Да!.. – вздыхают все и сильно тоскуют, буквально до слез и почти что до разрыва сердца!
…И просто счастье, что в это же время в Тель-Авиве в связи с избытком пива, воблы и особенно евреев на Дизенгоф открылась пивная! Даже не пивная, а маленький подвальчик, который назло антисемитам всего мира назвали просто и веско «У Зямы».
Бармена Зяму многие помнили по одному шумному делу в Одессе. Его в семьдесят четвертом обвиняли, что он в своей пивной на Дерибассовской спаивал весь русский народ. И ему грозило десять лет! И тогда Зямин адвокат во-первых спросил у прокурора, где тот вообще в Одессе видел русский народ, а во-вторых доказал, что Зяма всегда разводил пиво наполовину водой и поэтому там спилась только половина народа, так что Зяме еще должны сказать спасибо! Спасибо ему сказали и дали только половину срока!
…А в Израиле Зяма поклялся пиво водой не разбавлять вообще, потому что вода тут стоит дороже пива – начнешь разбавлять, вообще обанкротишься!
…Интерьер подвальчика был очень хороший: на стене висел портрет Бен Гуриона, рядом с ним карта бывшего СССР в золоченной раме и чуть в стороне картина маслом «Астраханская вобла, молодые годы» в полный рост. А на прилавке, рядом с никелированным краником висела табличка «Требуйте отстоя пива!».
В первый день народа собралось много. По случаю открытия подвальчика Зяма выкатил на середину подвальчика целую бочку пива и давал его сколько хотите бесплатно. Но зато за посещение туалета уже надо было платить! Так чтоб Вы не сомневались, что в туалет там стояла очередь длиннее, чем к бочке!
– Можете себе представить, какие он сделает на этом деньги! – шепчет на ухо Леве разодетая в золото Дора и кивает на очередь. – Мы в Одессе тоже три года назад приватизировали туалет! Вы что! У нас там было интеллигентнее, чем в Одесском оперном театре! Специальный человек в смокинге ходил там как на министерском приеме и беспрерывно брызгал из пульвизатора «Шипром», а самый знаменитый раввин Одессы в синагоге молился за нас Богу, чтобы у народа не было запоров, и мы ему раз в неделю платили за это пятнадцать рублей! А на входе у нас стоял народный артист республики и говорил всем таким прекрасным тенором: «Рады вас видеть! Приходите к нам всей семьей!», что не прийти было нельзя! А какая там играла музыка, не передать! Поверьте, что там от всего можно было просто уписаться!
– Постойте, значит выходит, что вы наживались там на нуждах народа?! – спрашивал настороженно Арон Бендерский, который партбилет хоть и сжег, но свои взгляды оставил, – значит вы в туалете отмывали деньги?! – продолжал он голосом Народного контроля. – Какая гадость!
– Вы, Арон, дурак! – незлобно отвечала ему Дора. – Деньги, чтоб Вы знали, не пахнут! К тому же мы облегчали народу жизнь!
А Циля вдруг достала из сумочки «Новости недели» и толкнула в бок Леву, бывшего начальника горпищеторга.
– Посмотрите, какое я вчера получила поздравление через газету! – радостно сообщила она и торжественно начала читать на весь подвальчик: «Поздравляем дорогую маму с днем рождения! Крепко целуем, дети!». Поверьте, когда я читала первые три раза, я плакала от счастья буквально ручьем! Ну, что вы скажете, Лева?!
– Циля, у вас просто золотые дети! Такое уважение! Через газету!
– О чем вы говорите, Лева! Кто золотые дети? Они просто сволочи! Вы лучше спросите, кто дал в газету это объявление?
– И кто?
– Я сама! – отвечает Циля.
А Лева из горпищеторга вздыхает и говорит:
– Мне что, в Израиле много надо? Я хочу, чтобы мне дали маленький угол. И чтобы там поставить маленький диванчик. И маленькую кухоньку. И чтоб на маленьком дворике поставить шезлонг!
– Лева, так это уже целая вилла!
– А я что, возражаю?! – говорит Лева.
– А я вам говорю, что они нас тут вообще не ждали! – говорит полная Рива.
– Неправда! Просто они нас ждали так же, как мы сюда собирались ехать!
– Но мне лично говорили в одесском Сохнуте, что никто тут не останется без крова и без пищи! – не сдается полная Рива.
– Ой, Рива, на вас посмотреть, так вы кушаете, как целая рота солдат! Половина пенсии у вас, наверное, уходит на туалетную бумагу!
– Лева, чтоб у вас уже отсох ваш паршивый язык! Мало того, что он смотрит мне в рот, так теперь он еще заглядывает мне в… пенсию! – возмущается Рива.
– А я вообще не пойму, как они отличают, что кошерное, а что нет? – пожимает плечами Циля.
– Ой, это очень просто, есть ведь специальные критерии, – разъясняет Лева. – Карп, например, кошерный, потому что у него есть чешуя, а сом не кошерный, потому что у него нет чешуи!
– А кролик? – спрашивает Муся.
– Кролик? – задумывается Лева. – Кролик, конечно, тоже не кошерный! Вы что, видели где-то кролика с чешуей?!
– А мне в Израиле очень нравится хотя бы потому, что тут нет антисемитов! – улыбается полная Рива.
– В Израиле антисемитов нет, потому что евреи сами так не терпят друг друга, что антисемитам тут делать уже нечего! – говорит Эдик Фиш. И сладко зевает.
– А интересно, сколько в Израиле получает зубной врач? Думаю, бешеные деньги! – вдруг спрашивает полная Рива.
– Я читал, что зубной врач получает в тридцать два раза больше, чем гинеколог! – говорит краснощекий Эдик Фиш.
– Но откуда такая точность? – не унимается Муся.
– А вы считайте! У человека сколько зубов? Тридцать два! И каждый болит! Правильно? А то, что лечит гинеколог, есть вообще не у каждого человека! Нет, гинекологи тут слабо зарабатывают! В тридцать два раза меньше зубных! – цокает языком Эдик Фиш.
Но тут неожиданно вскакивает Сема Муромский, который с остервенением листал какой-то журнал и орет:
– Глядите, какая дама! Ай-яй-яй! Бюст на одной обложке не вместился! Написано: продолжение следует! В трех номерах печатать будут!
Но народ на бюст реагирует вяло! Просто в СССР людей так заколебали всякими бюстами, что это слово уже имеет только негативный смысл! И лишь, когда Додик из Черновцов читает вслух, что еще один наш застрелился на нелегкой дороге абсорбции, все сильно оживляются, проявляя неподдельный интерес.
– И что, удачно застрелился? – интересуется Муся с Большого фонтана.
– Даже очень удачно! – отвечает Додик из Черновиц. – Прямо с одного выстрела! Ни дать, ни взять, ворошиловский стрелок!
Все горячо обсуждают происшествие, и только Нюма из горпищеторга уставился в одну точку! Ту самую точку, которая на карте бывшего СССР означает его родной город Бельцы!
– А у нас в доме двое повесились, в понедельник, – азартно говорит Сема из Житомира. – И, главное, так точно рассчитали что им счет на электричество пришел на следующий день, во вторник, а их это, будьте здоровы, уже мало колышет!
– А мне шурин звонил, что у них в Кфар-Сабе женщина утонула! На той неделе!
– И где, в море? – интересуется Додик.
– Нет, в ванне! Пришла домой из Бюро по трудоустройству, орала, что ей надоела эта собачья жизнь – на всем экономить! А после плюнула на все. Набрала себе полную ванну горячей воды, буквально двести литров по пять агорот за литр и разомлела., как в санатории! А тут по радио неожиданно сообщают, что вода резко подорожала и уже берут за литр не пять, а шесть агорот! Ну, человек от горя и захлебнулся!
– А мы лично душ принимаем из стакана. Берешь стакан воды и льешь тоненькой струйкой, медленно-медленно! И вся семья полностью успевает помыться!
– А я, мужики, так скажу! – запальчиво вступает в разговор краснощекий Эдик Фиш. Он сдувает с кружки пену, делает большой глоток и разрубает воздух ребром ладони. – Представляете, сидишь вечером, настроение, будто в канализацию провалился, а стакан «Кеглевича» врежешь и глядишь, пошла абсорбция!
– А нам вчера телевиденье кабельное подключили!
– И что, было что-то интересное? – спрашивает Циля.
– А я откуда знаю, – отвечает Додик, – если я весь вечер, пока он включен был, смотрел не на телевизор, а на электрический счетчик. Как он, сволочь, мотает, как мотает!
– А я слыхал, что Кнессет будет всех наших проституток поголовно высылать из Израиля в Россию!
– Как так?! На каком основании?! – взвивается Изя Муромский. – За что их выселять?
– А за то, что они заразили СПИДом весь Рабанут! – торжественно сообщает Додик.
– А я больше всего боюсь старости! – печально говорит Муся из Кишинева.
– Бросьте, Муся! В ваши ли годы говорить о старости?! – успокаивает ее краснощекий Эдик Фиш.
– Что Вы, Эдуард! Мне уже скоро семьдесят девять!
– Вот я и говорю, что старость у вас уже позади! – хохочет Эдик.
Но тут неожиданно вскакивает Нюма из горпищеторга и кричит:
– А я не хочу, не хочу, не хочу больше жить на съемной квартире! Не хочу, ясно?!
И начинает запихивать в рот газеты со статьями о машканте. То есть, ясное дело, человек рехнулся. Но не полностью, потому что газеты он запихивает в рот не себе, а Марику из Бендер. Нюму связывают, а Марик сильно плюется и говорит:
– Фу, какая все же гадость эти русскоязычные газеты! Я только сейчас это понял!
Все на секунду замолкают, но не выдерживает Циля-интеллигентка. Она чешет себе ниже поясницы и говорит:
– Ну, вас всех в задницу с вашими разговорами! Этот повесился, тот застрелился, а остальные утопились… Неужели, нельзя о чем-то хорошем поговорить, о веселом?
– Правильно! – поддерживает ее Абраша, который когда-то жил с видом на Приморский бульвар, – мне самому уже опротивели эти грустные разговоры и я вам сейчас расскажу веселую историю про Гришу Смулянского, терапевта из Киева, который на днях выбросился с восьмого этажа! Но слава Богу, что там внизу была фалафельная и хозяин как раз выглянул на улицу зазывать народ. А Гриша уже тут как тут, летит! И как раз точно на этого хозяина, прямо как снег на голову! Тот, конечно, не ожидал, к снегу же тут не очень привыкшие, поэтому он на месте скопытился! Навсегда! А у терапевта, слава Богу, ничего! Только перелом позвоночника, двух рук, всех ног и еще сложный вывих желудка! Но это бы все не беда, если бы Гриша при падении не потерял свои вставные зубы!..
– Несчастный! – сокрушается Циля, – это же целое состояние!
– В том-то и дело! – вздыхает Абраша. – Там и армию подключили. С вертолетами искали! Весь район прочесали, не нашли! Говорят, кто-то видел, как протезы схватил какой-то наш и убежал!
– Вот говнюк! – разводит руками Циля-интеллигентка. – Мало мы от местных терпим, так еще свои такую гадость делают!
– А на хрена твоему Грише зубы, когда жратва все время дорожает? – злится краснощекий Эдик Фиш. – К тому же, ты сам сказал, у него вывих желудка!
И вдруг связанный Нюма из горпищеторга приподнимается на локтях и кричит громко, как на митинге:
– Требую отвязать машканту от индекса цен и привязать к совести правительства!
А Эдик Фиш залпом пьет из кружки, занюхивает своим «теудат оле» и говорит радостно:
– О, опять пошла абсорбция!
А Дора говорит:
– Я лично ехала сюда, чтобы умереть на Родине! Мечта у меня такая!
– Правильно, – соглашается Додик. – И надо сказать, правительство делает все возможное, чтобы ваша мечта поскорее сбылась!
А Коля Пантелеев из Кривого Рога, который до этого молчал, вдруг вскакивает и кричит:
– Ну и дураки же вы все! Мы же на Родине! – вот что главное!!!
При этом он крестится и говорит:
– Барух ашем!
Но тут начинает играть маленький оркестрик: скрипка и флейта. Вначале тихо, а потом все громче и громче. И все забывают про хамсины, машканты и потерянную молодость! А бармен Зяма даже забывает закрыть краник и пиво льется рекой, и народ начинает в так музыке пожимать плечами, подмигивать друг другу. И ноги уже не могут находиться под столом. Все вскакивают, тащат друг друга в круг.
И вот уже в подвальчике не хватает места, потому что все пространство заполнено простыми словами «Ломир алы инейным, инейным, тринкен абиселе ваин…”. Скрипач Изя Кац наяривает все сильнее и сильнее! А краснощекий Эдик Фиш под шумок слегка приударяет за Цилей-интеллигенткой. Даже худой Боря плюет на крокодила и идет вприсядку. И хотя это не совсем подходит под музыку, ему хлопают от души, не жалея ладоней. А счастливый бармен Зяма стоит за стойкой, смотрит влажными глазами на это веселье и думает, что пиво все же неплохо бы разводить водой! Но для этого воду нужно будет завозить из Одессы!..
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.