Текст книги "Майсы с пейсами. Серия «Писатели Израиля»"

Перлы нашего старшины Плинтуса

Ты в армии не еврей! Ты в армии защитник отечества!

Здесь, к счастью, не Англия, копать надо глубже и шире!

Горло, говоришь, болит? Учите устав – болеть не будет! На себе проверено!

Строевая подготовка – это же как балет. Только, увы, без баб!

Евреи, кстати, тоже люди. Поэтому они служат в армии!

Я тебя сразу узнал! Ты кто?!

Рядовой Пантелеев! Почему у вас вода на полу валяется? Это же не портянка!

Товарищ солдат, живее ногами; что вы тянетесь, как три дня до получки?!

Где вы были? В туалете?!Совсем, что ли с ума сошли? Вы бы еще в театр сходили!

Нет, вы мне все же ответьте, товарищ солдат, зачем вы пошли в туалет со свежей газетой «Правда»?

И его коронное изречение: «Я знаю технику безопасности, как свои три пальца!»

В нашей части, как и в других, висел здоровенный лозунг:

«Солдат, помни: честь твоей части – это часть твоей чести!». Нас заставляли заучивать это и выдавать на политинформациях на одном дыхании. Но надо сказать, что скороговорка «Шла Саша по шоссе и жевала сушки» давалась нам легче.

Вот такое кино

В армии нам показывали старый мультфильм. За давностью лет детали из памяти стерлись. Поэтому, попробую его рассказать своими словами:

«В Пентагоне тревога. Все начеку! Компьютеры мигают, автоматика включается. Шлюзы открываются. Пентагонские ястребы зловеще сверкают глазами! И в мгновение ока из под земли вырастает никелированная ракета, и летит в сторону Кремля, но падает на свалке где-то под Можайском.

И тут же тревога в Кремле. Ну, пока нашли чемоданчик с красной кнопкой, пока вспомнили код, а потом еще связь не работала, а потом, пока доплелся посыльный, день, конечно, прошел… А в секретной части на пригорке уже стоит баллистическая ракета. А чтоб она не упала, ее к дереву привязали и лестницей-стремянкой подперли. А ракетчики празднуют День водолаза, хотя это странно, потому что они тут скорее в полной жопе сидят, чем, как водолазы, на дне!

И вот прибежал посыльный. Пока он тоже выпивал за День водолаза, потому что тоже не был равнодушен к этому празднику, пока вспоминал, чего прибежал, день уже и прошел. А наутро старший по ракете говорит:

– А чего, ребята, мудрствовать, лукаво?! Давай, ребята, пальнем по Пентагону?!

Ребята командира поддержали: а что, дельное предложение. Ну, подвели к ракете бикфордов шнур, высекли из кремня искру, и огонь поскакал к ракете. Она зашипела, поднатужилась, да и ребята налегли плечом, на заданную орбиту ракету выпихнули и она пошла, родимая!

…А через пару часов всемирное агентство «Рейтер» передало, что усовершенствованная русская ракета класса «Земля-Земля» сбила американский флаг на здании Пентагона.

Вот такое кино!

Два раза в неделю у нас в части варили овощное рагу. Эти дни были черными в дембельском календаре. Вся часть и округа в радиусе километра накрывалась диким, ни с чем не сравнимым запахом гниющих овощей, хотя Гриша Погребенко уверял, что так может пахнуть только, когда жарят говно.

В Израиле у меня служили и сын Женька, и дочь Наташка. Я в самом начале спросил, ну как вас кормят? Женька ответил, что не очень. Каждый день одно и то же, то есть курица, салаты, сыр, ветчина, кефир, сметана, яйца! Ну, еще какой-нибудь сок. И чай, или кофе. А Наташка жаловалась, что надоели йогурты и творожки. И одни и те же фрукты, даже ананасов свежих нет, а только консервированные!

Их ответы привели меня в полное умиление и вызвали дикий хохот.

Я хотел было рассказать им про наше овощное рагу, чтобы вместе посмеяться, но подумал, что они не поверят, потому что, в Израиле в это поверить было нельзя.

Арифметика, однако

В армии, особенно поначалу, примерно три дня, я, по наивности, сильно верил в справедливость и в крепость нашего оружия! Шел только второй день службы. Походили мы строевым – ноги выше бляхи, сбегали строем и с песней в сортир и сразу на ужин. Проглотили миску бурды, хлебнули чая, а в сторонке дежурный по кухне с нашим сержантом разговор ведет и слышим, торгуются они сильно. Наш требует семь кусков масла, а тот готов дать только пять. Наконец, сержант махнул рукой, дескать хрен с тобой, золотая рыбка, и приказывает всему взводу остаться на кухне, хотя наряд не наш, картошку чистить, и убирать там до самого утра. То есть, за каждый кусок масла дает по два «молодых».

И тут Миша Осипов, который тоже верил в справедливость, говорит заносчиво:

– Товарищ сержант, вы считаете, что мы все стоим пять кусков масла?!

При этом глаза у него горели, как у невесты перед брачной ночью. И он не сомневался, что после этих слов его тоже будут иметь, хотя и в переносном смысле.

Но сержант был уже добрым, потому что ему до дембеля был месяц, а кроме этого, он успел забросить в свою топку три куска сливочного масла. Он посмотрел на нас и сморщился. Так на базаре смотрят на хромую лошадь, чтобы сбить окончательно цену.

– Не, думаю, что вы стоите пять кусков масла! – сказал он, зевая. – Максимум три!.. А пять – это мне просто удалось у него выторговать!

То есть он хотел сказать, что он был на нашей стороне и пытался нас оценить в целых семь кусков, но не вышло, потому что дежурный по кухне оказался хохлом! А они очень тяжелые в переговорах, когда встает вопрос о сале или о сливочном масле.

Старшина Плинтус, чтобы поддержать в роте боевой дух, часто рассказывал нам свой любимый анекдот:

Сержант строит роту перед казармой и приказывает

– Рядовой Рабинович!

– Я!

– Пятнадцать шагов вперед шагом марш!

Рабинович идет, но через десять шагов натыкается на стенку.

– Товарищ сержант! А дальше идти некуда, тут стена.

– А дальше и не надо… Рота! Огонь!

После этого он смотрел на меня и спрашивал:

– А ты чего не смеешься? Не догнал?

– А фамилия рядового была именно Рабинович?

– Конечно! В этом-то вся суть анекдота! – простодушно отвечал Плинтус. – А иначе ж какой анекдот?!

Реализм израильской армии

Многие сейчас подумают, что я рассказываю анекдот, а это, практически, случай из израильской армии:

Как-то к нам с официальным визитом приехал американский генерал. И вот идет он вместе с израильским генералом по части, а навстречу им идет простой солдат, весь расстегнутый, заросший, небритый, ботинки не чищены, при этом он еще жует фалафель и запивает его «Кока-колой». И, главное, на генералов ноль внимания. Прошел мимо, точно это два телеграфных столба стояли. И еще в носу умудрился поковырять, хотя руки у него заняты были фалафелем.

Американский генерал выпучил глаза, и, прохрипев: «Как он, негодяй, посмел не отдать нам честь?!», схватился за кобуру.

А израильский генерал пожал плечами и говорит:

– Постой, сейчас я его догоню и выясню в чем дело?!

И вот догоняет он солдата, и, теребя его за пуговицу, спрашивает:

– Изя, скажи честно, ты на меня за что-то обиделся?! Нет? А твои товарищи по роте? Тоже, нет? А почему ты тогда со мной не поздоровался?!

Майсы закулисные

Если вы тоже считаете, что самое интересное происходит не на сцене, а за кулисами, тогда смотрите! Для вас приоткрывается закулисный занавес.

Отпетые эстеты

Как-то в компании Игоря Губермана и Яна Левинзона я участвовал в «Вечере юмора». Зал был небольшой, но уютный, зритель теплый, гонорары сносные.. Первым на сцену вышел Игорь Губерман. И вот он читает свои замечательные «гарики», в которых неформальная лексика занимает достойное место. А слова типа «блядь», встречаются почти в каждом стишке. Но в устах Губермана все звучит крайне интеллигентно.

Мы с Яном тихо вошли в зал, чтобы проникнуться атмосферой.

На последнем ряду сидит парочка отпетых эстетов. Они из тех, кто непременно отставляет мизинец, когда пьет кофе из кружечки. По «большому» они, скорее всего, вообще не ходят, это ниже их достоинства. И друг с другом на «ты» перешли не раньше, чем после серебряной свадьбы. Она от Губермана просто в шоке! Она закрывает уши при каждом «употреблении», но таким замечательным образом, чтобы не пропустить ни слова! И каждый раз, когда Губерман «употребляет» тяжелые слова, она поворачивается к супругу, выпучивает на него глаза и с возмущением проснувшегося вулкана шипит на весь зал:

– Сема, ты слышал, ты слышал?! Что он сказал?! Что он сейчас сказал!

Наконец, Сема тоже не выдерживает и подытоживает шепотом, но чтобы слышали ряда три-четыре:

– Да, Соня, это ужас! Губерман сегодня просто оху… л!

И Михаил Светин тоже?!

Моя бабушка была Фаня Гольцман. И моя мама тоже Гольцман. И я сам по маме Гольцман.

И вот мы проводили в Израиле Фестиваль юмора «Идущие на смех». И среди иностранных участников был Михаил Светин – народный артист России, очень смешной и симпатичный человек.

И вдруг на второй день выясняется, что никакой он не Светин, как все считают, а самый настоящий Гольцман! Мы обрадовались, потому что Гольцманов на свете раз-два и обчелся. А тут еще выясняется, что все наши Гольцманы и все его Голцманы из маленькой Винницкой области. Только мы из Гайсина, а они из Крыжополя. Михаил Светин тоже сильно обрадовался, у него родственные чувства очень развиты.

– Я ж сразу почувствовал, что мы родня! Очень вы мне нравитесь! – говорил он, хихикая и подмигивая. – В общем, Гольцманы, что тут говорить!

И чтобы подчеркнуть окончательно подчеркнуть значимость рода Гольцманов, добавил, лукаво сверкая глазами:

– Гольцманы – это вам не Каневские!

И посмотрел на братьев Каневских, которые были тут же.

Они, естественно, не согласились. По их мнению, все было как раз наоборот.

Потом он все три дня подходил ко мне и спрашивал:

– Гольцман?

Я отвечал:

– Гольцман!

Он говорил:

– Я тоже!

В общем, это стало нашим паролем.

Потом Михаил Светин-Гольцман рассказал мне одну майсу, как ездил в свой Крыжополь искать могилу родного дедушки, естественно Гольцмана.

Встречали его всем городом Крыжополем. Во главе с мэрами, губернаторами и чиновниками всех рангов! Не часто ведь в Крыжополь народные артисты приезжают, тем более свои, крыжопольские.

Михаил Светин-Гольцман никогда не был высокого роста. И никогда это не скрывал. А таланта на один метр роста у него столько, что хоть заноси в Книгу рекордов Гиннеса. Соотечественники по достоинству оценили его талант. Концерт шел на ура! «Бис» кричали так, что сейсмологи соседних областей с завистью зафиксировали движение почвы! Цветов на концерте дарили столько, что мог бы позавидовать даже Киркоров, который, в отличие от Светина, сам же их и покупает. А тут все натурально! Но людская любовь тут просто вышла из берегов! Представляете, наряду с цветами в конце концерта ему от работников мясомолочного комбината преподнесли от целую корзину чудес. Тут была и сырокопченая, и вяленая, и сало с прожилками, не про еврея будет сказано, и такие ветчины, что зрительный зал чуть не захлебнулся слюной. То есть это уже был голливудский успех Стоит ли говорить, что Михаил Светин-Гольцман угостил всех, кто подходил за автографом, а это, по сути, весь зал. А времена были не простые, талонные. И что скрывать, многие бы из шоу-бизнеса на его месте не стали бы раздавать автографы с колбасой, и потом полгода бы смаковали дары самого не кошерного на свете мясомолочного комбината.

В общем, когда Светин-Гольцман покончил и с автографами, и с дарами, руководство города сказало:

– Ну, Михаил Семенович, а теперь на банкет!

– А можно на банкет потом? – спросил Михаил семенович.

– А сейчас куда? – спросило руководство. Это в их практике впервые было, чтобы живой человек от банкета отказывался.

– На кладбище хочу! – сказал Михаил Семенович. – Дедушку буду родного буду искать!

Руководство разочаровалось, они готовились выпить, закусить, слова важные сказать знаменитому крыжопольцу! Сувенир ему подарить «Чугунное панно Крыжополя с видом Горсовета в центре». Но спорить с Народным не стали, и весь кортеж из черных «мерседесов» маханул в сторону кладбища. И вот, приехали, из машин вышли и сразу к могилам.

– Кого конкретно будем искать?! – нетерпеливо спросил губернатор.

– Дедушку! – ответил народный артист.

Потом он осмотрелся, увидел кресты на могилах и сказал.

– Извиняюсь, мы. Кажется не на то кладбище приехали.

– А как фамилия дедушки? – настороженно спросил губернатор. Повисла пауза и Михаил Светин-Гольцман ее держал замечательно, не зря же Народный артист!

– Гольцман его фамилия! – сказал он с гордостью.

– Тогда нам на еврейское кладбище! – сообразил губернатор и скомандовал по машинам.

И вот опять приехали. Теперь, как говорят в одной детской игре, было теплее, теперь везде магендовиды видны были.

– Всем искать Гольцмана! – приказал губернатор.

Чиновники рассыпались в разные стороны. Картина была совершенно сюрреалистичная: руководство города ползает вокруг старых еврейских памятников, ладонью стирает вековую пыль и всматривается в какие-то чудные надписи. Потом подходил Михаил Семенович и говорил:

– Нет, это не дедушка!

Таким образом обошли все могилы, но дедушку, увы, не нашли.

И вот, они едут обратно. Михаил Семенович переживает, очень уж он хотел найти дедушкину могилу. И тут вдруг он вспомнил (его даже бросило в жар), что мама ему говорила, но очень-очень давно, что его дедушка Гольцман похоронен не в Крыжополе, а на еврейском кладбище в городе Одессе!..

Поэт и мед

Впервые с Евгением Александровичем Евтушенко я столкнулся в седьмом классе. Тогда еще переписывали в тетрадочки стихи поэтов. Таким образом, у меня оказалось его стихотворение «Мед». А такая мелочь, что это стихотворение нигде не печаталось, и определенно было запрещено, то есть считалось антисоветским, мне в голову не приходило. В нем речь шла о войне. Была зима. Кутаясь во все на свете, стояла очередь за медом. Люди несли колечки, сережки, ожерелья, все, что готов был взять продавец. Он наливал мед в рюмочку или крохотную баночку и кивал следующему.

«…Но страшный скрип саней райкомовских, на спинке расписные розы… И полу откинувши роскошную, сошел с них столп российской прозы…»

Потом, спустя много лет, я узнал, что столпом российской прозы был тогда писатель Леонид Леонтьев.

 
«…Большой, торжественный, как в раме,
Ни капли жалости малейшей.
– Всю бочку! Заплачу коврами! Давай ее сюда, милейший!
Стояла очередь угрюмая,
ни в чем как будто не участвуя.
Колечко, выпавши из рюмочки,
упало в след саней умчавшихся…»
 

Стихотворение меня потрясло. Я выучил его наизусть и выдал на внеклассном чтении. Стихотворение было таким пронзительным, что весь класс, слушал, затаив дыхание, и даже Полукаров, который уже в пятом классе был полным отморозком и столетним циником, слушал и, кажется, первый раз не «гыкал» на уроке!

Учительница Александра Петровна не остановила меня, только посмотрела долгим взглядом. Потом подошла к двери, приоткрыла и выглянула наружу. Она ничего не сказала. И вскоре отпустила всех домой. И никогда не вспоминала этот случай, а я в ту пору не очень понимал, что за такое «внеклассное чтение» она бы точно вылетела из школы, как глупый птенец из гнезда.

Я рассказал эту историю Евгению Александровичу спустя сорок лет, в Израиле, где устраивал его творческие вечера. И даже наизусть процитировал все стихотворение. Евгений Александрович заметил, что читать можно и с меньшим пафосом.

– А вам самому не было страшно писать «Мед»? – спросил я уже без пафоса. – Времена были, сами знаете…

Конечно, вопрос в такой интерпретации был достаточно смешным.

Он ничего не ответил, только посмотрел на меня долгим взглядом, таким же, каким тогда посмотрела учительница Александра Петровна.

Евгений Евтушенко поселился в гостинице на Тель-Авивской набережной. И тут же начал разбирать чемоданы, аккуратнейшим образом сложенные его женой Машей. Первым он вытащил аккуратно сложенный мешок, в котором было все в дорогу: щетки, шампуни, одеколоны.

– Так, это куда? – спросил Евгений Александрович и осмотрелся. – Так, это сюда!

И мешок полетел в ближайший угол. Такая же участь постигала и все остальное, к счастью номер был не стандартный, и углов хватило, практически, на всё, что находилось в чемодане. И только книги и рукописи раскладывались на столе горой. Казалось, отыскать тут нужное нереально, но, как ни странно, Евгению Александровичу это удавалось.

Перед самым концертом всегда возникала проблема с очками. Их было у него специально три пары и все три должны были лежать в карманах пиджака. Но никогда не лежали. И только в последнюю секунду перед выходом на сцену одна пара находилась. Причем в самых непредсказуемых местах: между страниц «Избранного», или в гримерке под столом, или на носу у Евгения Александровича.

Прием Евтушенко в Израиле был потрясающим. С ним захотел встретиться президент Шимон Перес, и ему не было отказано. Они разговаривали целых три часа, и Евтушенко был удивлен, что президент разбирается в литературе, что по российским меркам не мыслимо, и имеет оригинальные суждения о многих писателях, в том числе и русских.

Потом Кнессет устроил специальное заседание и выдвинул Евгения Александровича на Нобелевскую премию за «Бабий яр». Конечно, это был жест благодарности Большому поэту за его смелость и честность. Зная, как мало в нашем мире благодарности, событие это было очень приятным.

А на творческом вечере в Театре «Гешер» зал, вмещающий девятьсот зрителей, трещал по швам, и пожарник, небывалая история, разрешил поставить на сцене еще сто стульев. Коренные израильтяне, видя такое паломничество, спрашивали, кто это? И когда мы отвечали, что это Поэт, приходили в неописуемое удивление.

– На поэта полный зал, да еще приставные стулья? Да еще на ночь, глядя?! И за деньги?!! Нет, определенно, эти русские – просто сумасшедшие люди!

А потом, после вечера, до часа ночи нескончаемая вереница его почитателей терпеливо ждала встречи с Мастером, и он с каждым поговорил и сфотографировался. И расписался на столетней давности книжечках, пластинках, афишках, привезенных в Израиль, как самое ценное и дорогое.

А до выступлений на «Вечерах» у Евгения Евтушенко были еще передачи на телевидении, встречи с писателями в «Русском доме» и в Музее Ашкелона. Да еще интервью на радио. Да еще встречи с поэтами.

А в час ночи или позже, когда мы, более молодые, помирали от усталости, Евгений Евтушенко говорил:

– Ну, что, поедем куда-нибудь поедим барбуньку?

Барбунька – это маленькая рыбка. В Израиле ее готовят превосходно, и она получается с хрустом, и едят ее целиком с косточками. И мы каждую ночь, помирая от усталости, колесили по Тель-Авиву в поисках открытого ресторана. А Евгений Александрович, был переполнен энергией, как будто только что отдыхал в Сочи, и продолжал рассказывать интереснейшие истории, запивая барбуньку хорошим вином.

Меня удивило и обрадовало, что на его творческих вечерах было много молодых лиц. И одна девушка, сознавая, что говорит с классиком, и глядя на него восхищенными глазами, попросила с ним сфотографироваться.

– Мама не поверит! – сказала она, умирая от восторга.– А вы можете меня обнять?

– Ох, смотрите, у меня в этом вопросе плохая репутация! – смеясь, сказал Евгений Александрович и обнял девушку.

А когда мы выходили из зала, один из его почитателей сказал:

– Постойте, Евгений Александрович! Я хочу вас сфотографировать.

Евтушенко остановился, позволил себя сфотографировать, но потом сказал почитателю:

– Тебя как зовут?.. Юра? Юра, мы же с тобой фоторепортеры. А значит, кадр нужно ловить, а не выстраивать! Запомни, ловить!

Целую неделю с утра и до ночи мы были рядом с Большим Поэтом. А он оказался совершенно простым и покладистым. Он, великий знаток русского языка, даже знать не знал такого современного слова, как «райдер». А ведь без «райдера» сегодня не делают и шага нынешние, так называемые мега звезды, принцы, короли, гусары, а одним словом, уроды эстрады, которые «умирают» на десятилетия раньше, чем переносятся в лучший мир. Они умеют жить только в «свитах», пить только виски за пятьсот долларов и принимать ванны из полусладкого шампанского.

А он, который останется навсегда в Большой литературе, ведет себя, скромнее не придумаешь, и по-прежнему носит свой старый пиджак попугаевого цвета, клетчатую кепку, которую теряет сто раз на день и столько же раз ее находит. И, по-прежнему, пишет очень сильные стихи, и волнуется за судьбу мира, и откапывает талантливых поэтов. И думает о душе!

На творческих вечерах Евгения Евтушенко продавались его книжки. И вдруг Евгений Александрович заметил, что часть из них выпущена пиратским способом. Он разозлился очень.

– Зови их ко мне, этих продавцов! – сказал он таким голосом, который ничего хорошего им не сулил.

– Ну что, попались?! – сказал он, только они появились на пороге гримерки. – Вы, наверное, слышали, что меня зовут Евгений Евтушенко, и что я пишу иногда книжки. Ну, так как будем делить выручку? Предлагаю по честному! Вам шестьдесят процентов, мне сорок. С каждой книжки! И по честному!

Он подписал все книжки, причем каждую по-разному. Конечно, все книжки мгновенно разошлись, и деньги разделились, как договорились. Ему было важно, что его не обманули!

Не было дня в течение всей недели, чтобы Евгений Александрович не начинал говорить о своих взаимоотношениях с Иосифом Бродским. Он не оправдывался, не наезжал на него, он просто говорил… И чувствовалось, что ему на душе неспокойно.

У меня дома есть замечательная деревянная, вырезанная из липы, скульптурка «Парящая Клава». На небольшом шаре, на манер картины Пабло Пикассо «Девочка на шаре», стоит в «ласточке»… нет, не женщина, тетка! Толстая, «кустодиевская», с блаженным лицом. И такое в ее облике душевное спокойствие, и такое полное равновесие, что хочется на нее смотреть и смотреть.

И вот, когда у меня в гостях был Евгений Евтушенко, он сразу ее увидел. И даже забыл о шашлыках из куриных печенок и сердечек, которые обожает. Он долго смотрел на «Парящую Клаву», потом сказал отвлеченно, не обращаясь ни к кому:

– Вот, такую бы я хотел заиметь для своего музея в Переделкино.

Не знаю, наверное, я должен был предложить классику «Клаву», но не предложил. Из огромного числа фигурок музыкантов-клейзмеров, арлекин, печальных клоунов, которые я собираю, только Клава вызывает у меня не проходящий восторг и радость, что она здесь, в моем доме. Хотя иногда, когда я вспоминаю «Вечера Евтушенко», мне становится жалко, что она сейчас не в музее Большого поэта.

А спустя год, мы пригласили Евгения Александровича провести творческий вечер в Витебске, на Фестивале «Славянском базаре». И там, после огромной пресс-конференции, к поэту подошел совсем молодой человек в черном костюме, с букетом цветов, бледный от волнения, оттого, что может дотронуться до классика.

– Евгений Александрович! – тихо сказал он.– Благословите меня! Мне очень это сейчас нужно.

– Не могу! – сказал Евтушенко.– Я не Господь Бог. Я могу только пожелать тебе удачу!

А когда он уезжал в Москву, где были хлопоты с открытием музея, я неожиданно для себя вдруг спросил:

– Если бы, Евгений Александрович, в жизни можно было изменить только одно событие, чтобы вы изменили?

Конечно, вопрос был по-детски наивным и по-взрослому банальным.

Он ответил сразу, будто не раз сам себя спрашивал об этом и давно знал ответ на этот по-детски наивный и по-взрослому банальный вопрос.

– Наверное, я не расстался бы с Бэлой! – ответил Поэт.