Текст книги "Записки из Тюрьмы"

Сны – отражение жизни, ее грань /

Сны вплетены в саму ее ткань /

Во снах проявляются наши мечтания /

Придающие смысл существованию /

Сны – это чистая поэзия /

На фоне окружающей агрессии /

На фоне стонов… Плача… Страданий… /

Ко мне пришла любовь из воспоминаний /

Зачем мое растревоженное подсознание /

Бередит мне душу здесь, в изгнании? /

Побег к образам прошлого лишен смысла /

Тюремная атмосфера подавляет саму жизнь /

Она слишком мрачна для мыслей о любви /

Она душит даже общение с другими /

Даже звезды до сих пор скрыты /

Пока я не могу их увидеть /

Но знаю, что они там, высоко за облаками /

Ведь не бывает неба без звезд над нами?

* * *

Я слышу звук стона. Мяуканье кошки. Слышу, как кто-то бормочет: «Мама, мама». Я снова переворачиваюсь и оказываюсь лицом к Зеленой Зоне. Моим глазам снова приходится привыкать к темноте. Кошка вернулась. Она семенит так же взволнованно, как и раньше. Одним коротким прыжком кошка сливается с темнотой и исчезает из виду.

Пророк уже на другом месте. Наверное, несколько человек оттащили его к стене, где и бросили лежать. Однако на этот раз он лежит не на животе, а на спине, глядя в небо. Рядом с ним дежурят два охранника, они сидят на стульях, поглядывая на израненное тело Пророка. Тюремщики выглядят так, словно уселись у костра, пытаясь согреться. Один из них то и дело бьет Пророка коротким прутом. Он смотрит на коллегу, они переговариваются и смеются. Они бьют Пророка палкой, будто вороша угли в костре, тычут в распухшие части его тела, словно раздувая огонь. Тело Пророка не реагирует на удары, но иногда он отвечает на легкий тычок приглушенным стоном.

Папу тоже там. Но он сидит на стуле в нескольких метрах от них, с безразличным видом уставившись перед собой.

Обстановка меняется, становясь еще более жуткой. Из одной комнаты выходит фигура в белой больничной рубашке, словно призрак. Сразу за «призраком» следуют два надсмотрщика. Фигура движется, как лунатик, ступая медленно и осторожно. Тюремщики никак с ним не контактируют, но внимательно следят за ним. Когда он выходит под тусклый свет желтых ламп, я наконец его узнаю: это Гризли.

Буквально накануне его нашли без сознания под одним из контейнеров: он порезал сам себя. По словам других заключенных, он сумасшедший. С тех пор как он прибыл на остров, он ни с кем не разговаривал. Даже если он что-то произносит, никто его не понимает. Его фирменная выходка: он обожает раздеваться догола и мочиться в коридорах у всех на виду. Мне сразу становится ясно, зачем он покинул свою комнату среди ночи. Он направляется прямо к кокосовой пальме, спускает штаны и мочится; долго, необычайно долго. Он явно лежал в постели с полным мочевым пузырем и проснулся в полубреду. Закончив дело, он медленно и осторожно возвращается в свою комнату.

Два охранника, сидящих рядом с неподвижным Пророком и папу, просто молча наблюдают за этой сценой. Сверчки стрекочут, не умолкая.

Волны все так же разбиваются о берег острова, их рокот докатывается и до нас. Дрожат кокосовые пальмы. Подкрадывается рассвет. Я голоден. Я совершенно забыл о зубной боли. Пора возвращаться. Не глядя на тюремщиков, я мигом перемещаюсь и спрыгиваю вниз. Заборы обшиты листами металла, и, спрыгнув, я полностью теряю обзор Зеленой Зоны. В тюрьме царит тишина. Только Кроткий Великан сидит перед одной из комнат. Он безмолвно улыбается. Минуту спустя я ложусь на свою кровать, рядом с вентилятором и соседями по комнате, спящими напротив. Воздух здесь тяжелый и спертый, он наполнен зловонным дыханием и смрадом мерзкого человеческого пота.

* * *

В очередной жаркий день в тюрьму входит группа юристов из Департамента иммиграции. Это молодые и красивые женщины в приталенных костюмах. Они потеют; их груди и задницы притягивают внимание. Это чудесное зрелище. Появление привлекательных женщин в тюрьме ошеломляет. Многие заключенные принимают их за адвокатов, которые будут собирать и оформлять документы для их освобождения. Однако охранники объявляют, что это юристы из Департамента иммиграции, готовые срочно подать заявки на предоставление убежища.

Дилемма вот в чем: предлагается либо подать заявление на получение статуса беженца и навсегда поселиться на острове, либо заполнить форму добровольной депортации. Юристы не вступают в дискуссию; они просто улыбаются. Запах пота. Аромат женского дыхания. Аромат города. Аромат свободы. Аромат жизни. Это благоухание пропитывает тюрьму, проникает во все ее закоулки.

Само присутствие женщин-юристов – уже огромный сдвиг. Увидев их, заключенные переполняются радостью: они счастливы, как мальчишки. Они улыбаются; слышен даже восторженный смех. Но в то же время они встревожены, обеспокоены, огорчены и напуганы. Все понимают, что их ждет запутанный процесс. Это не простые женщины. Их красота подозрительна. Недоверие берет верх даже над эмоциями… но это не повод прекращать смеяться.

В западном крыле Тюрьмы Фокс возвели новое здание со стальными заборами по периметру. Для кого оно построено? Это новая бело-стальная тюрьма. Во всех смыслах слова. Вот для чего вырубили деревья: просто чтобы построить еще одну тюрьму. Вместо вольных джунглей там возникло место лишения свободы.

За следующие дни, а может недели или месяцы, часть заключенных из Тюрьмы Фокс постепенно переведут в новую тюрьму. Ее называют Тюрьмой Майк. Ей нужно время, достаточно времени, чтобы новое пространство пропиталось тюремным духом, вобрало в себя смрад из зловонного дыхания и пота узников. Это место неотвратимо превращается в полноценную тюрьму, окрашиваясь в безликий белый цвет; даже пол и заборы там белые.

На переезд дается от одного до нескольких дней. В жаркие послеполуденные часы заключенные переносят в Тюрьму Майк свои вещи; большинство из узников знакомы друг с другом. Привычные лица, привычные личные вещи, которые перевозят в сумках на колесиках: поролоновый матрас, маленькая поролоновая подушка, пластиковая простыня и ничего больше. Совсем ничего.

Шлюха Майсам напевает, пока его переводят в новую тюрьму. Он поет. Смеется. Танцует. Корова же, навсегда покидая Тюрьму Фокс, думает лишь о своих ненасытных желаниях, судя по жестам, жадно предвкушая хорошую кормежку в новой тюрьме. Уходя, Корова держит одну руку на животе, а другой тянет за собой свою сумку-тележку. Не хочу преувеличивать, но, когда он в последний раз оглядывает Тюрьму Фокс, его взгляд прикован к столовой. Он умен и находчив; он ведь накануне переезда уже успел громко и четко объявить друзьям, что столовая в Тюрьме Майк покрашена в белый и красиво обставлена. А в белоснежной и красивой столовой и кормят соответственно; пусть еда там не белая и красивая, но сытная, хорошо приготовленная, обильная и роскошная.

Кроткий Великан тоже уходит; за время пребывания с нами он одарил своей добротой большинство заключенных, а теперь покидает их. Он крепко обнимает всех узников в Тюрьме Фокс, заключая их в могучие объятия, а затем уходит, намеренный покинуть эту тюрьму навсегда. Выходя из тюремных ворот, Кроткий Великан кричит: «Друзья, я надеюсь скоро обнять вас всех на свободной земле!» Он произносит эти слова с искренней уверенностью.

Следом за этими парнями уходят их друзья. Тюрьма Фокс больше не та, что прежде. Стало чересчур тихо. И слишком мрачно. В эту и последующие ночи птица Чаука снова и снова поет свою песню. И эта песня предвещает ужас. Словно плач, полный страха и тревоги перед тем, что ждет впереди. От ее криков волосы встают дыбом.

Чаука боится тюрьмы /

Закаты стали мрачны /

Они приносят запах смерти, пугая /

Чаука скорую гибель предрекает.

11. Цветы, Напоминающие Ромашки / Инфекция: Синдром Тюрьмы Манус

В дождливые дни остров даже выглядит и пахнет иначе /

Когда льет дождь, комариные стаи где-то прячутся /

А люди больше не изнывают от жары, потом покрываясь /

Цветы, напоминающие ромашки, под каплями сгибаясь /

Танцуют и качаются, словно дыша /

Прохладным бризом насладиться спешат /

Я люблю эти цветы за их стойкость и силу /

За огромную волю к жизни, скрытую в стеблей изгибах /

Они растут вопреки всему, привнося в эту грязь красоту /

Они гордо вытягиваются прямо у всех на виду.

Я сижу на куске ствола кокосовой пальмы, спиленном и отброшенном в сторону. Я сижу на бревне беззвездной ночью, рядом с заборами, напротив пляжа, за баками для воды. Природа посвежела и ожила после закатного ливня. Бревно окружили белые цветы, похожие на ромашки, словно кто-то с особой точностью рассыпал семена вокруг этого куска дерева. Несколько цветов удивительным образом выросли прямо из-под обрубка, с грациозным изгибом подняв головы к небесам. Я чувствую особую связь между цветами и духом этой кокосовой пальмы, погибшей раньше, чем она достигла зрелости. Тело этой молодой кокосовой пальмы спилили безжалостной пилой. Ее труп будет лежать здесь долгие годы, пока постепенно не разложится и не вернется обратно в землю, из которой она была рождена.

Там есть и другие цветы, чуть дальше, на другой стороне, рядом с канализационным стоком. Можно сказать, что канализация защищает их, ведь заключенные обходят это место из-за нечистот и никто не решается подойти слишком близко. Участок вокруг дренажа настолько богат грязью и питательными веществами, что цветы там вырастают выше и ярче, чем в других местах. А еще они ощущают присутствие людей. Если дотронуться до их широких закрученных лепестков, они замирают и закрываются. Поэтому их называют «угрюмыми» цветами. Всякий раз, когда я протягиваю руку, чтобы дотронуться до них, они хмурятся и сворачиваются в бутоны. Спустя время они снова медленно и осторожно раскрывают лепестки. Я опять их раздражаю. И цветы вновь смыкаются. Я никогда раньше не видел подобных. Когда я пою, они словно осознают, что рядом происходит нечто особенное, что влияет на их мир. Я замечаю это, поскольку они двигаются медленно и аккуратно и поднимают головы.

И вот на всю эту разнообразную экосистему Мануса опустились сумерки. В отличие от палящего солнца, местная луна – самый благосклонный элемент природы. Луна в полнолуние расцвечивает плотные облака, смешивая яркие краски, как художник-акварелист.

Волшебных красок выступление /

Словно обереги или подношения /

Желтый, оранжевый, красный и прочие /

Магические лунные дары каждой ночи.

При каждом восхождении манусийская луна, словно короной, украшена каким-то особым разноцветным ореолом. Эти сияющие ауры – впечатляющий подарок для глаз, особенно красиво сочетающихся с морем вечных облаков экваториального неба.

Это самое тихое место в Тюрьме Фокс – здесь растут Цветы, Напоминающие Ромашки. Место, где я могу часами быть в одиночестве, вдали от дыхания и запаха других людей. Подальше от суматохи, гвалта и суеты. Под бесконечным гнетом тюрьмы даже самые разговорчивые и шумные заключенные испытывают потребность в изоляции, в поиске тихого, уединенного места.

Если повезет, со мной никто не заговорит. Тем не менее при каждой попытке уединиться я замечаю блуждающих поблизости людей. Или они кладут ноги на заборы на том же участке, что и я. Всегда ожидаемо, что, куда бы я ни пошел, там окажется несколько узников или охранников из G4S. Достаточно одному человеку объявиться, дыша вокруг меня, чтобы это стало помехой.

Поэтому я рад, что заключенные не толпятся в дальних секциях и глухих уголках тюрьмы и не нарушают относительное спокойствие этого места. Что еще важнее, они не топчут «Ромашки». Влажная зона рядом со сточными трубами – единственное место, защищенное от бесцельно блуждающих людей. Она не годится для прогулок.

В мои первые дни пребывания в тюрьме повсюду еще росли цветы – вокруг заборов и рядом со стоками из кухни. Влажная зелень создавала ощущение, что джунгли проникли в тюрьму. Но всего за несколько недель людские ноги растоптали и траву, и цветы. С исчезновением каждого цветка или клочка растительности тюрьма становилась все более варварской и жестокой. Но эта удручающая трансформация, очевидно, не вызывала ни малейшего беспокойства у тех, кто бродил по этим местам.

* * *

В те ночи, что я проводил с «Ромашками», в это уединенное место приходил и улыбающийся юноша по имени Хамид. Улыбка не сходила с его лица. Возможно, на самом деле он вообще не улыбался, а улыбка, словно рисунок, отпечаталась на его лице из-за какого-то происшествия или череды событий в его жизни.

Его безмолвная улыбка /

Начинается с трепета губ зыбкого /

А затем ярко расцветает /

И все его лицо освещает /

Возможно, улыбка прячет тревогу /

Когда его губы дрожат немного /

Но она всегда прекрасна и доверительна /

Она белозуба и заразительна /

Она так гармонично сочетается /

С ямками на щеках, когда он улыбается.

На лице таких людей трудно разглядеть искреннюю улыбку, но улыбка Хамида никогда не отдает фальшью. Она будто говорит: «Взгляни на меня, обрати на меня внимание, вот он я, со своей праздничной улыбкой». Улыбчивый Юноша именно такой: вечная улыбка на его полном лице, пухлые губы, пышные брови, мощные мышцы и крепкая фигура. Он улыбается даже цветам. А иногда – ограждениям и своим шлепанцам, когда сидит, упираясь ногами в забор. Он тих и одинок. Заходя в это укромное место среди цветов, он ступает осторожно. Думаю, он старается не растоптать «Ромашки». Но каждый его шаг так уверенно спокоен, будто Хамид знаком с этими цветами. Он и вправду их знает. Иногда он даже дурачится, гладя цветочные головки, и цветы дуются, как обычно, а это его забавляет. Он радуется, как ребенок.

Другим заключенным время от времени становится любопытно, и они просто так приходят побродить по этому безмятежному месту. Большинство из них больше не показываются здесь после первого же визита. Они без оглядки ломятся сквозь участок зелени, оставляя за собой множество «Ромашек» со сломанными шейками и раздавленными лепестками… бредут бездумно… пребывая в собственном мире. Они проходят, ничего вокруг не замечая, продолжая болтать на ходу, сминая цветы и наводя беспорядок. Затем они разбредаются, как стадо овец.

Но, как и я вечерами, что провожу здесь; как и «Ромашки»; как и океан за забором, Улыбчивый Юноша счастлив, умиротворен и наполнен чувством прекрасного.

Мы с Улыбчивым Юношей редко разговариваем. Мы словно два черных камня, холодных и одиноких, затерянных на просторах пустыни, под тяжестью небес и всех сущностей, что скрыты в них. Мы взаимодействуем только здесь, в этом уютном уголке. Иногда кто-то из нас приходит сюда один, а затем ощущает присутствие другого. А потом мы расходимся в разных направлениях, снова превращаясь в холодные, одинокие тени. Полное разделение – мы даже не обмениваемся приветствиями или жестами.

Я знаю, что Улыбчивый Юноша приходит и уходит из Туннеля Пи, где томится среди ржавых вентиляторов, насекомых и потных обнаженных тел. Но я всегда тихо радуюсь, видя его среди «Ромашек». Это прекрасно и трогательно. Заключенные редко испытывают такие чувства к собрату. Тюрьма навязывает безжалостность и жестокость. В тюрьме человек вынужден очерстветь, чтобы выжить, и узнику остается лишь втянуть голову в панцирь, как черепаха, и готовиться к травле или атаке.

Мы вынуждены защищаться от заборов и оград /

От других заключенных и тюремной охраны /

Пока не погибнем, но нам остается /

Свобода чувств, когда сядет солнце /

Мы с трепетом лицо к небесам поднимаем /

И в их бескрайности на время пропадаем /

Мы свободны наедине со звездами и океаном /

Один на один со вселенной необъятной /

Лицом к лицу с джунглями первозданными /

И величественными кокосовыми пальмами.

Проще говоря, заключенные приучаются не сожалеть о судьбе других узников и не сопереживать им, принимая их боль как свою. Таковы реалии тюрьмы. Но для нас с Улыбчивым Юношей все немного иначе. Мы стали равнодушны к жестокости тюрьмы. Из-за боли, которую мы оба испытываем, мы не терпим ни малейшего нарушения нашего уединения. Даже имея важные причины развивать и углублять нашу дружбу, мы предпочитаем оберегать свои границы. Но все эти ограничения не мешают дружеским чувствам, что нас связывают. Все просто: нам двоим комфортно молчать вместе.

Иногда в этом уютном уголке я предаюсь особым размышлениям, тревожащим меня и с рациональной стороны, и с эмоциональной. Иногда эти игры воображения, идеи и фантазии отражают реальность и побуждают тело к действию – реализации своего права.

* * *

Заключенный строит свою идентичность на противопоставлении свободе. Его воображение и сознание всегда зациклены на мире за пределами решетки, на той картине мира, где люди свободны. На каждый миг его жизни влияет представление о свободе. Базовые понятия: клетка или свобода.

В самое темное время ночи, когда тюрьма засыпает, во мне разгорается необычайный энтузиазм к познанию мира за ограждениями. Узкая полоска земли между заборами и океаном гордо демонстрирует джунгли из густо растущих деревьев. Голос джунглей – это хор из пения птиц, стрекота насекомых, кваканья лягушек и шуршания змей. Там, в джунглях, – буйная растительность, в которой кишат рептилии и насекомые, а между ветвями скользит легкий ветерок.

Джунгли пугают /

Джунгли в себя влюбляют /

Джунгли отталкивают и привлекают /

Джунгли целый спектр явлений воплощают.

Океан – это нечто иное. Когда он впадает в безумие, его рокот проникает сквозь заборы; его слышно даже в самых дальних комнатах. Узник, лежащий в одиночестве на своей кровати, уносится в мир фантазий под завораживающую музыку волн. Но даже когда океан молчалив, его величие можно ощутить по резкому морскому аромату его дыхания. Чтобы добраться до океана и его волн, придется пробираться сквозь полосу темных джунглей. Заборы не слишком высоки, а в ячейках хватает места для пальцев ног, чтобы опереться и перелезть через ограду.

И снова юнец с тонкими ногами /

Взбирается на грубые стволы каштанов /

Мальчишка с тощими ногами ищет голубиные гнезда /

Среди горных хребтов, гигантских каменных монстров /

И снова застревают в расщелинах узкие ступни /

И снова испуг, когда между жизнью и смертью завис /

Мешается с восторгом от восхождения на гору /

И снова страх сорваться и упасть на дно каньона /

Где тьма и смерть, и снова борешься за жизнь /

Пытаясь удержаться как можно выше /

На этих высоких, гладких горных склонах /

Мне так хорошо это чувство знакомо.

Посреди ночи моросит дождь. Тюрьма ненадолго опустела: в поле зрения ни души. Я собираюсь с духом для рывка в мир за ограждением. В два или три быстрых прыжка я перемахиваю через ограду. Миг спустя я уже оказываюсь в темноте среди кустов. Это такая форма мятежа, бунта, когда я хотя бы на время обретаю свободу, прикасаясь к ней.

И вот я здесь, существо за тюремными стенами, по другую сторону тюремной ограды. И теперь я – часть джунглей. Я – джунгли, как змеи, как лягушки, как насекомые, как птицы. А джунгли – это я. Я блуждаю в темноте джунглей по их мягкому грунту, на ощупь пробираюсь к океану. Бог знает, сколько веток и кустов я прижал к груди, пока продирался сквозь них на пути к волнам. Мои ноги щекочут лягушки и крабы. Даже узкая полоса джунглей полна чудес, восторга, страха перед тьмой и страха перед свободой. Я боюсь свободы. Но я двигаюсь дальше. Через несколько минут мои ступни ощущают мягкость песка. И волны… какие они пугающие… и прекрасные.

Достигнув океана, я впервые оглядываюсь назад. Я оборачиваюсь, чтобы увидеть тюрьму. Со всеми ее муками и кошмарами, тюрьма едва различима сквозь слои ветвей и листьев. Видны лишь несколько проблесков света. В тусклом свете ламп тюрьма выглядит как заброшенная деревня в самом сердце далеких джунглей. С пляжа я лучше постигаю великолепие и пышную красоту этого маленького, затерянного в просторах океана острова. Отсюда он производит ошеломляющее впечатление. И все же на контрасте с бескрайним величием океана остров кажется таким скромным, будто здесь край света.

Я не сразу отваживаюсь прогуляться по пляжу. Я разуваюсь и несу шлепанцы в руках, отдавая ступни приливу. Что за восхитительное ощущение – погрузить ступни в нежный песок! Выбравшись из плена шлепанцев, мои пальцы ног и промежутки между пальцев наслаждаются наивысшей свободой. Я не вижу своих следов на песке, но могу вообразить следы смертного, прошедшего долгий путь – путь свободы, путь мятежа.

Отдохнув от тюрьмы, я надолго исчезаю в кустах и вглядываюсь в тюрьму, пронизывая ее острым взглядом. У забора может сидеть охранник или заключенный. Но я всегда дожидаюсь мгновения, когда могу прошмыгнуть обратно в тюрьму.

В те ночи, когда я отправляюсь в турне «Тюрьма – Джунгли – Океан», Улыбчивый Юноша расчесывает кожу ног, упираясь ступнями в ограждение. На первый взгляд мы с Улыбчивым Юношей кажемся равнодушными, но на самом деле обращаем внимание на поведение друг друга. Думаю, что только он в курсе, что я выбираюсь за забор, хотя он никогда не подаст виду. Он не видит ничего необычного, замечая, как я поспешно перелезаю через ограду. Вероятнее всего, застав меня за этим, он улыбается. И просто продолжает бередить свои раны. Кожа его голеней ужасно воспалилась. Он опирается ступнями на забор и чешет ранки, расцарапывая набухшие расчесы и нарывы.

Несколько раз я вижу его идущим в клинику. Я слышал, что его сильно искусали комары. Он в ужасном состоянии. Это обыденная фраза в тюрьме. Заключенные говорят: «Он в ужасном состоянии». И их самих охватывает ужас.

* * *

Медицинские услуги в тюрьме по контракту предоставляет Международная служба здравоохранения и медицинской помощи, или МСЗМП[97]97
  В оригинале IHMS – International Health and Medical Services. Прим. перев.


[Закрыть]. Это извращенная и запутанная система, которая наслаждается, наблюдая за мучениями больных. Когда кто-то заболевает, у врачей и медсестер появляется прекрасный шанс дать волю своим властным комплексам. Заключенного низводят до безвольного куска мяса. Разве Кириархальная Система желала бы, чтобы было иначе? Она жаждет лишь превратить узника в беззащитный кусок мяса и сломить его личность, подчиняя его заранее определенному порядку до тех пор, пока система не поглотит его. Беженца пропускают через эту систему, пока он не превратится в тень себя самого, которую изгонят обратно в страну или на родину, из которой он бежал.

Клиника – это несколько контейнеров, установленных в конце тюрьмы, вплотную к Тюрьме Оскар. Это грязное место, но клиника делает нелепые попытки походить на больницу. На ее складе хранятся и крошечные, и большие стеклянные флаконы с лекарствами, тысячи коробок с таблетками и пластиковые контейнеры с плазмой крови, инвентарь для ее введения и многое другое. Но врачи здесь редко назначают какие-либо лекарства, кроме парацетамола. Медицинский персонал мучает больных узников, скармливая им таблетки, пока те не капитулируют перед системой.

Клиника управляется комплексом макро– и микроправил и предписаний, служащих препонами и отвлекающими маневрами. Когда медицинская карта заключенного подается в клинику, с заболевшим может произойти любой абсурд, тут вообще возможно все что угодно. Мужчины и женщины там одеты в белое. К их лицам приклеены вечные улыбки, но взгляды, которыми они смеряют заключенных с головы до ног, всегда презрительны. Медики из этой системы неизменно унижают достоинство узников.

Например, если у человека острые боли в сердце, то врач, скорее всего, порекомендует: «Сынок, пей много воды. Не забывай постоянно много пить». Или, например, в случае с кем-то вроде Улыбчивого Юноши они могут подключить его к капельницам для введения плазмы крови, и время от времени медсестра будет делать инъекции и говорить с серьезным видом: «Мой мальчик, ложись сюда и помалкивай, пока не поправишься. Ни о чем не беспокойся. Ты поправишься, если будешь вести себя тихо».

Система устроена так, что любой, кто только приблизится к контейнерам клиники, будет вынужден вернуться туда через несколько дней. По факту это означает множество возвращений. В итоге пациенту начинает казаться, что он совсем зачахнет, если пропустит хотя бы день. Эта схема формирует сильную зависимость больного заключенного от этой медицинской системы, парацетамола и улыбок медсестер. День ото дня длинные очереди за парацетамолом становятся все длиннее и скандальнее. Они становятся неотъемлемой частью повседневной жизни узников.

Когда у заключенного проявляются первые признаки заболевания, первым источником помощи становятся его тюремные товарищи. Его друзья проявляют особую заботу. Чувство братства становится очевидным, когда они проходят сто метров до штаба охраны. Служащие в этой маленькой комнате записывают номер заключенного, а затем связываются с начальством по рации. Обычно приходит мгновенный ответ: «Скажите ему выпить воды». Приятели узника отвечают: «Но он болен! Он теряет сознание!» Или: «У него колет в сердце! Он умирает!» Тюремщики снова включают рации, поворачиваются к товарищам заключенного и говорят: «Пейте воду».

С вздувшимися от гнева венами на шеях и лбах друзья заболевшего возвращаются на те же сто метров назад, поднимают его на руки и несут к штабу охраны. Иногда один из крепких заключенных взваливает больного себе на плечи и направляется к этому маленькому кабинету, гордясь тем, что помогает ближнему. Другие узники также подходят, чтобы позаботиться о больном в этом походе. Число помогающих зависит от того, насколько заболевший уважаем среди остальных. Одно ясно… так демонстрируется моральное превосходство заключенного и его друзей.

Зачастую больной узник ложится перед штабом охраны и просто пассивно лежит, притворяясь, что его состояние хуже, чем на самом деле. У него нет сил разбираться с ситуацией, поэтому он усталыми глазами наблюдает за решительно настроенными друзьями. Тюремщики обычно стараются дружелюбно объяснить, что это не их вина. Они заявляют, что начальство должно дать разрешение. Затем переговоры по рации возобновляются. Подобные сцены обычно заканчиваются конфликтом. Заключенные стягиваются со всех концов тюрьмы, и перед маленькой комнатой быстро образуется толпа. Вопящая. Матерящаяся. Пинающая заборы. В конце концов прибывают несколько папу с носилками, чтобы перенести пациента в клинику.

Это простая проблема, требующая простого решения. Но приходится приложить массу усилий и закатить жестокий скандал, чтобы больного просто начали лечить. Фактически система только так и работает: «Если кто-то болен, он или его друзья должны вышибать металлические ворота, ругаться во весь голос, биться головой о заборы, пока его не направят в клинику». Тюремная Кириархальная Система сама порождает насилие. В конечном счете тюремная система сама подстрекает заключенного к агрессии, иначе никакие его мольбы не услышат.

Когда больного отправляют в клинику, толпа расходится. Только один или два друга пациента остаются дежурить, сидя прямо на грязной земле. Однако это не забота или беспокойство за него. Нет. Это лишь своего рода моральный долг собратьев по заключению.

Кто знает? /

Сидящий там может внезапно сам оказаться лежащим в грязи /

Кто знает? /

Может быть, завтра или в любой другой день /

Он сам будет мучиться от острой боли в сердце? /

И внезапно потеряет сознание? /

Кто знает?

Знакомая узникам рутина: обычно в течение дня каждого досматривают и ощупывают минимум четыре раза. А у больных, которым приходится принимать снотворные или другие вечерние таблетки, за день накапливается еще восемь досмотров. Таким образом, каждого больного обыскивают двенадцать раз. Отстояв очередь за вечерними пилюлями на закате, они оказываются в очереди на досмотр в обратном направлении. А по утрам выстраивается еще одна очередь, и в общей сложности тело каждого заболевшего узника обыскивают шестнадцать раз за день. А теперь представьте, что этот заключенный из Тюрем Дельта или Оскар захочет воспользоваться телефоном. Там его тело тоже досмотрят в целях безопасности, на входе и на выходе.

Числа как орудия войны /

Чисел, цифр и номеров бои /

Папу с их обыскивающими руками /

Взгляды охранников, тяжелые, как камень /

Узники заперты в туннеле напряжения /

Вот большой кусок их жизни каждодневной /

И так идет изо дня в день… /

Это больше не жизнь, а ее тень /

Чудовищную часть жизни узников отобрали /

Свели в искусственную схему существования /

Созданную эффективно убивать время /

С помощью очередей и манипуляций с телом /

Тело здесь низведено к объекту для досмотра /

Тело здесь сделано уязвимым и подконтрольным /

Чужие руки узников ощупывают ежедневно /

Чужие взгляды заставляют ежиться нервно /

Это технология по превращению всего в числа /

Эту схему ввели, чтобы отравить наши жизни.

* * *

Улыбчивый Юноша – один из десятков больных узников, вынужденных терпеть это с утра до ночи. Заключенный, заболев, попадает в эту систему, словно в водоворот, который сначала засасывает его ноги, а потом постепенно утягивает его вниз целиком. Как бы он ни бился, этот водоворот просто тащит его и топит.

Так что я четко понимаю, с чем мне придется столкнуться. Мои зубы болят. Однако я слишком хорошо себя знаю. Я точно утону в этом водовороте… Здешняя медицинская система поглотит меня всего за несколько быстрых движений. Но я не желаю смиряться с тем, что меня выбросят в мусорное ведро, как какие-то отбросы. Я никогда не позволю им отправить меня обратно туда, откуда я бежал. Но я осознаю, что я – всего лишь кусок мяса, который можно раздавить с такой жестокостью, что я превращусь в ничто. Мне страшно. Я боюсь системы МСЗМП, я напуган, как щенок. Поэтому я сдаюсь на милость папу, позволив им себя «оперировать».

Это происходит однажды ночью, ближе к рассвету, когда меня особенно сильно терзает зубная боль. Папу чрезвычайно добры. Двое из них держат мне руки, а третий светит фонариком на мой зуб. Первый держит зажигалку, а другой накаляет докрасна металлическую проволоку и вставляет его прямо в дырку в моем проклятом зубе. Боль простреливает десну с такой силой, что я схожу с ума. Мои глаза наполняются слезами. Я перестаю дышать, но это хорошо. Черная полость в моем зубе получает заслуженное наказание. А когда я кричу, папу кладет руку мне на голову. Он ничего не говорит. Но по этому прикосновению я могу угадать его мысли: «Сынок, твоя боль утихнет». Раскаленная проволока делает свое дело. Несколько операций по традиционному методу папу убьют все нервы в моем зубе. Я это знаю. А еще я слишком хорошо знаю, что, свяжись я с системой МСЗМП, моя душа была бы поглощена тысячами их писем, отчетов и формуляров… а затем уничтожена.

* * *

Перед каждым рассветом Улыбчивый Юноша оказывается в компании «Ромашек» – сюда он идет чесать свои нарывы и раны. Иногда он чешет их так интенсивно, что ему становится неловко. Он озирается вокруг, а затем царапает ногтями распухшие и открытые раны. Я не вижу, что в итоге творится с его кожей, но это нетрудно представить. Вероятно, она истекает темной кровью и испускает много гноя. Из его кожи сочится масса гноя, смешанного с темной кровью. Это можно понять даже не глядя: в подобных случаях разум больше не контролирует ногти.