Текст книги "Записки из Тюрьмы"

6. Странники-Коули Выступают / Совы-Сипухи наблюдают

Текут дни без смысла и планов /

Мы бродим потерянным стадом /

Наш разум еще в плену океанских волн /

На твердой земле он ищет душевный покой /

Но в тюрьме все пространства – коридор, ведущий на ринг /

И сводящий с ума запах пота заполняет этот лабиринт.

Прошел месяц с тех пор, как меня сослали на Манус. Я – кусок мяса, брошенный в неизвестной стране, в тюрьме среди пекла и грязи. Я дрейфую в людском море, среди лиц, искаженных гневом, лиц, в которые впечаталась враждебность. Каждую неделю один или два самолета приземляются на развалинах островного аэропорта, и из них высаживают новые толпы людей. Несколько часов спустя их бросают в тюрьму под оглушительные вопли предыдущих изгнанников, словно овец на бойню.

С прибытием новеньких напряжение в тюрьме достигает пика: старые «жильцы» смотрят на них, как на захватчиков. В основном их размещают в Тюрьме Фокс, поскольку она самая большая, и в этом обособленном уголке можно разбить палатки для новоприбывших. На западной стороне друг напротив друга расположены две тюрьмы: Дельта и Оскар. Но из Тюрьмы Фокс видна только Тюрьма Дельта. Она похожа на клетку, на улей, полный пчел. В этих двух смежных тюрьмах так тесно, что даже негде разойтись. Эти тюрьмы сталкивают человеческие тела, устраивая противостояние плоти. Спертый воздух пропитан людским дыханием, пахнущим морем и смертельно опасным путешествием.

В Тюрьме Фокс почти четыреста человек содержатся на площади меньше футбольного поля. Пространства между рядами комнат и коридоры – это бесконечные потоки хаотично перемещающихся бесправных людей. Обстановка накалена скандалами и буйными ссорами между голодающими людьми, провоцирующими друг друга. Никто больше ни с кем не знаком. Это похоже на город, где чума повергла всех в беспамятство. Толпа обезумела. Замрешь хоть на миг – тебя снесет людским потоком.

* * *

Люди нервно изучают лица и глаза товарищей по несчастью. Среди нас есть группа мужчин, которые, даже оставив работу на оживленных рынках родины далеко позади, до сих пор смотрят на окружающих как на дешевый товар. Пленники потерянно разбредаются во всех направлениях. Потребуется время, и долгое время, прежде чем все эти самцы, выходцы из разных стран и культур, смогут ужиться вместе.

Тюрьма похожа на зоопарк, где поселили животных с разными окрасами и запахами. Целый месяц эти звери-люди провели бок о бок взаперти в одной клетке на грязном полу. Тюрьма так забита людьми, что кажется, будто они расселись, болтая, даже на ветвях деревьев и на крышах туалетов. Люди заняли каждый уголок – кто-то пристроился даже возле небольшого болотца за туалетами. На закате, когда наступает прохлада и листья кокосовых пальм начинают танцевать от ветерка, тюремная территория становится неплохим местом для прогулок. Большинство заключенных предпочитают покинуть свои комнатушки. В это время всегда появляются несколько молодых парней, стремящихся завоевать авторитет и перекрикивающих общий шум внутри периметра своими болтовней и воплями. Это перенаселенные человеческие джунгли, где люди объединяются в своеобразные группы.

Самый простой способ получить статус – это отождествить себя с какой-то группой. То есть связать себя с другими людьми, которые, по вашему мнению, разделяют вашу идентичность; людьми, переживающими то же, что и вы. Здесь лишь одна мотивация – убежать от пустоты и ужаса, которые способны сокрушить и раздавить вас. Зависимостью от группы или коллективной идентичностью маскируют свое одиночество. Это своего рода способ срезать путь в попытке убежать. Этот вид коллективизма впервые сформировался благодаря совместному опыту путешествия на лодке. Страх и боль трудного путешествия так сильно влияют на его участников, что они инстинктивно связывают себя групповой идентичностью со своими попутчиками. Со временем эта идентичность, основанная на опыте общего плавания через океан, смещается к другим идентификаторам: языку и нации. Спустя еще время группы собираются уже по единственному критерию – происхождению. Афганец, шриланкиец, суданец, ливанец, иранец, сомалиец, пакистанец, рохинджа, иракец, курд.

Через несколько месяцев начинается обмен комнатами: заключенных тянет к своим соотечественникам и тем, с кем они говорят на одном языке. В нашей крошечной тюрьме происходит своего рода внутренняя миграция. Мало-помалу значимость совместного пребывания на лодке уступает место важности общего языка.

Однако в течение всех лет, проведенных в этой тюрьме, люди, вместе пережившие путешествие через океан, будут цепляться за и эту связующую нить. Они постоянно напоминают друг другу о братстве, созданном этим горьким опытом: «Помни, что мы из группы GDD, MEG или KNS». Коллективная травма от опасного путешествия течет в наших венах – каждая лодочная одиссея основала новую «нацию».

Иногда создание таких групп приводит к серьезным конфликтам, но обычно разум берет верх, напряжение сглаживается, и все возвращается на круги своя – ситуация никогда не становится слишком острой или опасной. Из опасного плавания заключенные привезли с собой предрассудки и гнев, и их кровь до сих пор вскипает при каждом взаимодействии друг с другом. Конфликты в основном происходят между иранцами и афганцами – корни вражды между ними зародились еще давным-давно и уходят глубоко в историю. Иранцы претендуют на некое национальное превосходство, а афганцы не терпят, когда их принижают. События последних месяцев медленно, но верно доказывают всем, что главный принцип Кириархальной Системы[76]76
  Термин «кириархия» в 1992 году ввела Элизабет Шюсслер Фьоренца, чтобы описать теорию взаимосвязанных социальных систем, созданных с целью господства, угнетения и подчинения. Мы применили этот термин для обозначения сложной структуры, лежащей в основе австралийского режима задержания беженцев. Техника написания словосочетания The Kyriarchal System с заглавной буквы используется для персонификации системы и создания впечатления, что она обладает агентностью, то есть свободой выбора и действий. Для более детального описания смысла этого словосочетания и его значения для Бехруза вы можете обратиться к примечанию переводчика с фарси и дополнительному эссе. Прим. Омида Тофигяна.


[Закрыть], которая управляет тюрьмой, – это разжигание вражды между заключенными и укоренение еще более глубокой ненависти между людьми. С течением времени тюрьма только укрепляет свою власть: здесь умеют держать людей в узде. Ограждения и клетки подавляют и делают покорными даже самых жестоких людей – а заключенные на Манусе сами являются жертвами насилия. Мы – всего лишь кучка обычных людей, запертых только за то, что посмели искать убежища. В этом контексте величайшее достижение тюрьмы – это манипулирование людской ненавистью друг к другу.

Со временем инциденты, происходящие в Тюрьме Манус, доказывают всем, что заключенный – это существо, у которого нет другого утешения, кроме братства, кроме собрата, с которым можно разделить свою боль. Чем больше времени проводишь в тюрьме, тем глубже становится это чувство – и на него опирается тюремная система.

Здесь все очень наблюдательны. Заключенный чует малейшие изменения, как слепая мышь, у которой есть только обоняние.

Нас четыреста человек, четыреста потерянных душ /

Мы томимся в тесноте, сосланные в эту глушь /

Мы ждем наступления ночи, чтобы хотя бы во сне /

Покинуть эту клетку, оказавшись где-то вдалеке /

… но вместо приятных сновидений /

… нас ждут лишь кошмары и смятение.

Мы – летучие мыши в темной пещере, реагирующие на малейшие вибрации. Каждый день мы, обессиленные, повторяем бесцельную стометровую прогулку. Кажется, что нас заставляют проплыть стометровку в гнилом, зловонном бассейне, разрешив только самый бесполезный и медленный стиль плавания. А по ночам мысли, полные безнадеги, как муссонные ветра, развеивают сновидения, и ночи превращаются в горький кошмар.

В дополнение к мучениям из-за невозможности выбраться за периметр каждый заключенный создает внутри себя еще одну, эмоциональную тюрьму. Это происходит в самый пик отчаяния и бесправия. Большинство заключенных оценивают свое здоровье и жизнеспособность путем регулярного, тщательного и близкого осмотра своих тел. Это приводит к разрозненному и искаженному самовосприятию, что делает людей циничными по отношению ко всем остальным. Это цель тюремной Кириархальной Системы – довести узников до крайнего недоверия друг к другу, сделать их еще более одинокими и изолированными, пока тюремная Кириархальная Логика[77]77
  Kyriarchal Logic – логика системы здесь пишется с большой буквы, как и сама система, опять же чтобы придать структурному насилию и систематическим пыткам черты антропоморфизма и свободы действий. Для получения более подробной информации обратитесь к примечанию переводчика и дополнительному эссе. Для более подробной информации вы можете обратиться к примечанию переводчика с фарси и дополнительному эссе. Прим. Омида Тофигяна.


[Закрыть] не победит их, сломав и убив.

* * *

В тюрьме нам нечем заняться. Нас просто бросили в клетку и заставили носить нелепую мешковатую одежду. Запрещено даже играть в карты. В Коридоре «Л»[78]78
  В оригинале – «Corridor L». Прим. перев.


[Закрыть] кому-то удалось раздобыть перманентный маркер. Они нарисовали на белом пластиковом столе доску для игры в нарды и начали играть, используя крышки от бутылок с водой вместо фишек. Почти мгновенно в Коридор «Л» заявилась группа офицеров и охранников в штатском. Они перечеркнули разметку, написав поверх нее жирными буквами: «Игры запрещены». Казалось, это была их единственная обязанность за весь день: изгадить даже каплю нормальности среди унылого существования заключенных. Узникам осталось только в отчаянии смотреть друг на друга.

Представьте компанию из четырехсот человек, брошенных на произвол судьбы в раскаленной, как адский котел, и грязной клетке, все еще травмированных ужасающим грохотом волн, до сих пор шумящих у них в ушах, и видом гниющей лодки, что застыл у них перед глазами. Как долго они смогут просто разговаривать друг с другом? Сколько раз они смогут пройти туда и обратно по одному и тому же стометровому отрезку? Есть неписаный закон: у любого, кто попадает в тюрьму, конфискуется все его имущество. Нет никаких шансов раздобыть блокнот и ручку. Это ужасно угнетает людей, впервые оказавшихся в заключении, это доводит их до грани безумия.

Стоит изнуряющая жара. Уже к полудню на наших телах проявляется воздействие солнечных лучей, проникающих через открытые проходы тюрьмы. Солнце будто сговорилось с тюрьмой, чтобы усилить страдания заключенных… оно втыкает в нас свои лучи, как огненные стрелы. Иногда зной превращается в такое пекло, что на тюремные заборы страшно даже смотреть. Можно буквально ощутить, насколько раскалился металл. Однако у разума есть способность покинуть тюрьму и представить, как прохладно в тени деревьев по другую сторону ограждения. Можно даже почувствовать эту приятную прохладу. Но в реальности я непрерывно ощущаю только, как липкий пот стекает во все самые глубокие складки и впадины моего тела.

Пот собирается в небольшие ручейки /

У него будто есть собственные мозги /

Пот течет естественно и бесцельно /

Проникая в каждый сгиб и складку тела /

Даже время суток ему без разницы /

Ты весь им промок, от головы до задницы.

Для меня уединение и тишина – лучшие дары, которых я мог бы пожелать. Когда другие заключенные пристают к приятелям с пустой болтовней, глупыми шутками, воплями и громким хохотом, я стремлюсь уединиться и творить, создавая нечто поэтическое и провидческое. Я рано осознал, что я чужак в этой компании, чуждой мне общине, с которой мне приходится мириться, и это чувство побуждает меня отступать. Это сознательное решение их покинуть. Они действуют мне на нервы.

Годы спустя, оглядываясь назад, я увижу себя похожим на кокосовую пальму с корнями, уходящими глубоко в землю, и волосами, развевающимися на ветру, словно длинные листья.

Я один /

Даже когда окружен людским потоком, текущим во все стороны /

Они прибывают… И убывают, как волны… И так снова и снова /

В круговороте абсурда и смятения /

Я оказался полностью потерян /

Я подобен волку в клетке, забывшему, кто он есть /

Я смог сохранить лишь свою проницательность /

Это чуткая, спокойная интуиция /

Как тихий огонь внутри меня искрится /

Когда кто-то грубо нарушает мое уединение /

Я чувствую ненависть, текущую по моим венам.

В этой ситуации я хорошо уяснил одну вещь: преодолеть и пережить все страдания, причиняемые тюрьмой, способны только люди с творческим мышлением. Они могут распознать призрачные очертания надежды в видах природы и ее мелодичных звуках за пределами тюремных заборов, окружающих улей, в котором мы обитаем.

Чего еще может желать заключенный, кроме момента тишины, уединения и чувства, будто ты стоишь обнаженный посреди пышных джунглей?

Чего еще, кроме как подставить голову прохладному ветерку, чтобы он проникал сквозь плотную сеть из спутанных волос?

В данный момент это моя заветная мечта.

Единственное место, где я надеюсь хоть ненадолго уединиться, – это туалет. Но даже там в соседней кабинке всегда появляется какой-нибудь ублюдок, поющий противным голосом. Или кто-то следующий из очереди по другую сторону двери жаждет занять твое место. И среди них обязательно есть и другие, с нетерпением ожидающие своей очереди, чтобы облить грязью твое тихое мгновение покоя. Иногда кто-то колотит кулаками и ногами в дверь туалета, держась за свой член: «Эй, чувак, выходи, мой мочевой пузырь скоро лопнет!» Здесь нет такого уголка или укрытия, чтобы хотя бы секунду не ощущать присутствие другого человека. Но со временем я научусь стоять в одиночестве среди толпы, как кокосовые пальмы, растущие внутри тюрьмы, – и существовать в уединении подобно им.

В первые дни меня вечно кто-нибудь раздражал, «приседая» мне на уши, словно овод. Подобные назойливые личности своей бесконечной болтовней вторгались в мое ухо, кружили в моем ищущем покоя разуме, вылетали через другое ухо, кружили вокруг меня снаружи, а затем возвращались обратно в первое ухо, чтобы снова наворачивать круги внутри моей головы. Меня постоянно мучило множество таких оводов – этот вид пытки не прекращался. Как только я садился, уперев ступни в тюремный забор, один из этих оводов тут же прыгал в мою голову, прерывая мое уединение. Они, словно острые шипы, рвали на ошметки мои надежды уединиться. Возможно, видя кого-то тихо сидящим на стуле, эти люди начинают нервничать и чувствуют, что обязаны сесть рядом и разрушить его прекрасный момент покоя, неся всякую пессимистичную чушь. Но со временем другие начали понимать мой образ мышления и темперамент – мою потребность в уединении.

Наступают сумерки, а затем тюрьма исчезает в темноте джунглей и молчании океана. Ночь – пугающая и прекрасная, внушающая благоговейный трепет женщина с Востока, окутывает тюремный комплекс пеленой своих волос.

Мы все превращаемся в мрачные тени, выискивающие обрывки света. Я нахожу мгновения внутренней свободы в искрящемся кончике моей сигареты. Когда опускается ночная тьма, я прохожу сто метров до тюремного забора, сажусь, пристроив ступни на ограждение, и мечтаю о свободе, глядя сквозь решетку и кутаясь в клубы сигаретного дыма. Иногда в минуты освобождения от реальности, которые мне дарит сигарета, я представляю женщину с миндалевидными глазами, в противовес насилию, царящему в тюрьме. Эти видения приходят из ниоткуда с единственной целью – занять мой разум, пока я неподвижно сижу, а мое тело покрывается холодным потом. Я с презрением отбрасываю глупые мысли о физическом удовлетворении и снова погружаюсь в мир самоанализа – мир, полный загадок и радости, способный меня удивить.

Я постоянно балансирую на грани, существуя между двумя разными мирами. Жестокость этой тюрьмы для меня абсурдное и непривычное явление. Нас забросили на отдаленный остров. Нас до сих пор мучают воспоминания о травмирующем путешествии на лодке, пропитанной запахом смерти. Мы отчаялись почти до помешательства и ничего не можем сделать, чтобы прийти в себя. Со мной самим происходит что-то вроде раздвоения личности: меня то захлестывают тоска и горькие мысли, то охватывают уныние и скука, то моим сознанием овладевает беспросветность, когда все теряет смысл и цвета.

Я чувствую, что могу утешиться только спокойным, мелодичным и тихим пением народных баллад, мысленно переносящим меня обратно в холодные горы Курдистана. Недоумение и ужас, что терзают нас на Манусе по ночам, заставляют прятаться в воспоминания о далеком прошлом. Эти ночи вскрывают старые раны и невыплаканные годами слезы, спрятанные в глубине наших сердец; они проникают во все измерения нашего бытия, вытягивая наружу горькую правду; они принуждают заключенных погружаться в самобичевание. И узники плачут горькими слезами.

Поскольку ежедневная рутина заключенного – это бессмысленный цикл бесконечного выживания, ему остается лишь вспоминать детство. Но непрерывное самокопание и борьба собирают пыль прошлого и возводят из нее вечные каменные изваяния. Принудительное одиночество вынуждает к бесконечной рефлексии, способной сломить любого человека. Это путешествие внутрь себя словно управляет каким-то темным началом и вытаскивает наружу секреты, прячущиеся в подсознании. В итоге самые давние проблемы и обиды, накопившиеся в душе, начинают постоянно маячить перед внутренним взором заключенного, словно магическое проклятье. Такие горькие пилюли трудно проглотить любому и при нормальных условиях, не говоря уж о том, чтобы принимать их на голодный желудок, страдающий от изжоги.

Страх одиночества – худшая фобия, которую внушает тюрьма /

Вот шокирующий парадокс жизни узника, от тесноты сходящего с ума /

Время здесь замирает и растворяется /

Оно навеки для тебя соединяется /

С тысячами и тысячами чужих лиц /

Превращая вас в стаю плененных птиц /

Отныне вы связаны улыбками и слезами /

И вашими общими горькими снами.

Заключенный – это кусок мяса с разумом, вечно мечущимся между самыми мрачными, унылыми и бесконечно повторяющимися сценами. Иногда из самых глубоких лабиринтов его разума внезапно всплывает какой-то конкретный образ. На этом этапе он должен переосмыслить эту одновременно странную и знакомую сцену и что-то для себя осознать. С этого момента для него начинается битва с внутренними демонами, способная затянуться на месяцы, в итоге которой он должен усмирить или прогнать это видение. В разуме узника, словно в котле, бурлит смесь образов, временами противоречащих друг другу, – это картины, созданные его личной философией и историями. Заключенный оказывается в плену собственной жизненной истории, и, как только его настигают одиночество и тишина, все эти разрозненные события всплывают из подсознания, постепенно разрушая его самоощущение.

Один из достойных способов бытия – жизнь отшельника /

Она полна уединения и тихой радости, но иногда одинока /

Жизнь бывает невероятна и прекрасна /

Но может быть пугающей и ужасной /

Когда ты узник на чужих землях /

А одиночеством пропитаны стены /

Ты видишь себя… одним во Вселенной /

Просто песчинкой, ничтожной и презренной /

И весь мир, чудесный и ужасающий /

Обрушивается на тебя своей тяжестью /

Кажется, что жизнь навсегда замерла /

А здесь отныне – твоя горькая судьба /

Ты должен свыкнуться с этим унылым существованием /

Чужими лицами и образами, мучающими тебя в изгнании /

Одиночество медленно в тебя проникает /

Пока будто кокон тебя не спеленает /

Ты словно последний человек на земле /

Нагой и беззащитный во мраке и мгле /

Тебя терзают экзистенциальные вопросы /

Кто ты, почему жизнь тебя сюда бросила? /

Ты должен ответить, почему потерялся в пути /

Почему ты молчишь, неужели ответ не найти? /

Твои чертоги разума сами по себе – тюрьма /

Твое бытие расколото, как кусок сухого дерева /

Твоя жизнь разбилась о камни бескрайней пустыни /

Ты как ржавая лодка, что медленно тонет в пучине /

Она дрейфует в ужасе без весел и капитана /

В безмолвном океане среди волн и тумана /

Миллионы звезд сияют из глубин Вселенной /

Бросая тебе вызов неравноценный /

Горизонт здесь окрашен в алый цвет крови /

Этот пейзаж полон тайн и испытаний воли /

Сюда во сне переносится узник в одночасье /

Пока не найдет опору в собратьях по несчастью.

В нашем случае люди ищут безопасности в толпе, производя как можно больше оглушающей бессмыслицы в попытке убежать от одиночества и, более того, от ужасов, с которыми могут справиться очень немногие. Страх вынуждает людей прятаться за суматохой и шумом. Они и сами слишком хорошо знают, насколько это фальшиво на самом деле. Это тюрьма, и для того, чтобы примириться с ее парадоксами, нужно побыть в уединении. Невозможно найти утешение в криках, воплях или попытках отвлечься. Чего мы жаждем в глубине души – так это ощутить детскую радость через таинство вольных движений, освобождения через танец.

Вечерами в конце Коридора «Л» оборудована сцена для танцевальных представлений. Почти каждый вечер после ужина иранский парень лет двадцати – Майсам[79]79
  Майсам – арабское имя, а также имя знаменитого сподвижника имама Али (первого имама шиитов). Оно имеет сильный религиозный подтекст и обычно дается в религиозных семьях. Прим. Омида Тофигяна.


[Закрыть], по прозвищу Шлюха, – собирает друзей и танцует часами. Он играет на томбаке[80]80
  Томбак (домбак, зарб) – персидский барабан в форме кубка, придуманный еще в древнем Иране. Главный ударный инструмент в персидской музыке. Прим. перев.


[Закрыть] – барабане, сделанном из куска дерева, и поет веселые песни. Его прозвали Шлюхой за балагурство и шутки, любовь к танцам и демонстрации своих форм. Эта кличка – как прицепленный к нему бэйджик.

Шлюха Майсам обладает особым талантом собирать вокруг себя людей. Я думаю, что это могло достаться ему в наследство от народа коули в Иране – странников, которые устраивают уличные представления и танцуют на обочинах дорог в незнакомых им городах.

Друзья перетаскивают большой белый пластиковый стол из угла тюрьмы к комнате Майсама в Коридоре «Л». Это объявление для нас всех – разрозненно блуждающих по тюрьме и изнывающих от скуки, – что этим вечером сцена снова готова для танцев и развлечений. Свита Шлюхи Майсама приглашает всех желающих принять участие в происходящем в конце Коридора «Л». Они ведут себя как профессиональные цирковые артисты или труппа уличного театра, сопровождая свое объявление хлопками и эксцентричными или комедийными выходками. Все собираются вокруг белого пластикового стола. Представления мастерски срежиссированы. Исполнители точно знают, какие звуки производить и по какой части стола, какой частью руки, а также в какую точку барабана ударить, чтобы звук получился самым раскатистым и громким.

Эти люди рождаются на свет, чтобы приносить другим страдания. Я уверен, они были из тех детей, которые безо всякого повода разбивают камнями окна соседей или звонят в двери домов вдоль улицы в пик летнего зноя и тут же убегают. Но в тюрьме этот особый неистовый дух делает их душой компании и вдохновляет остальных. Это творческое действо становится все громче и громче, пока оглушительная полифония не разносится по унылой тюрьме. У «труппы» одна задача: вытащить все тюремные компании из всех закоулков в Коридор «Л». Каждый здесь уже знает, что единственная цель всей этой суеты и гвалта – подготовить вступительную сцену для появления Шлюхи Майсама.

У них оригинальный стиль: сочетание хлопков и ритмичного постукивания по столу, за ними следуют выкрики и объявления. Это слаженная работа трех или четырех человек, доводящих себя до исступления. В завершение они снова выстукивают по столу тот же быстрый ритм, и наконец кто-то из участников объявляет, говоря языком улиц: «Соберитесь вокруг, мои люди, мои тюремные приятели… Скорее, поспешите…» Они повторяют это несколько раз в унисон.

Всего за несколько минут в Коридоре «Л» собирается внушительная толпа. Люди с восторгом наблюдают за происходящим, все взгляды прикованы к «артистам». Когда их обступает толпа, начинается своеобразное соревнование – кто из них проявит себя лучше всех. В итоге гармония, которая была в начале выступления, теряется, поскольку все участники стараются продемонстрировать свой индивидуальный стиль и стать звездой шоу. Звуки сливаются воедино – мы уже не можем отличить один голос от другого.

Бывают даже моменты, когда азарт этого балагана захлестывает и зрителей, вдохновляя некоторых присоединяться к «артистам», стучать по столу или пытаться привлечь к себе внимание комичными плясками. Погружаясь в веселье подобных ситуаций, люди дурачат сами себя; они теряют контроль и ведут себя, будто на вечеринке выпив лишнего. Они радуются этому самообману, словно это настоящий фестиваль, организованный с реальной целью. До начала представления посетить Коридор «Л» хотели только иранцы, но теперь собрались и остальные. Многие набираются смелости присоединиться к импровизированной вечеринке и танцам, и благодаря этому опыту они кое-что осознают – они начинают видеть в шоу отражение самих себя.

Шриланкийцы и суданцы тоже проявляют живой интерес к происходящему, но следят за всем издалека, как люди, стоящие в конце улицы и наблюдающие за семейным праздником, который выплеснулся за пределы дома. Кажется, они не чувствуют тесной личной связи с этим действом, пока не окажутся в него вовлечены.

Тем временем австралийские военные с презрением наблюдают за возбужденной компанией. Такова социальная динамика между австралийцами, работающими в тюрьме, и беженцами, в ней заключенными. Во взглядах австралийцев смешиваются отвращение, зависть и ненависть – и толпа это видит. Иногда это даже побуждает зрителей громче аплодировать. Для них этот фальшивый праздник – хорошая возможность подействовать тюремщикам на нервы, поиздеваться над теми, кто держит их в плену. Это своего рода детская злоба, что желает мести. Это одна из немногих форм власти, что доступна заключенным.

Кириархальная Система тюрьмы создана причинять страдания. А эти празднества – форма сопротивления, которая говорит: «Пускай нас изгнали и заключили в тюрьму, даже не предъявив обвинения, но посмотрите сюда, ублюдки… взгляните, как мы веселимся и радуемся жизни». Но это все тот же простой старый трюк, привычный всем людям, – бежать от страха, обманывая самого себя. Представление разыгрывается настолько естественно, что сами заключенные забывают об отсутствии причины для радости.

Люди всегда находят предлог собраться вместе; празднования свадеб, дней рождения и выпускных настолько выкристаллизовались в коллективном сознании каждого, что стали почти обязательны.

По мнению заключенных, им нет нужды объяснять, чему они вдруг так обрадовались и почему жаждут праздника; они не обязаны ни перед кем отчитываться. Возможно, если бы кто-нибудь подошел к ним и крикнул: «Эй, идиоты, с чего вы такие веселые? Почему вы танцуете и поете во весь голос?», этот человек услышал бы в ответ лишь одно: «Мы веселимся по той же причине, что и все».

Заключенные танцуют, потому что они должны танцевать назло людям, сославшим их в тюрьму. Это приводит австралийцев в бешенство. Иногда охранники растерянно переговариваются через свои рации, не понимая, почему эти пленные униженные беженцы веселятся и танцуют. Еще больше их бесит, что у них нет предлога разогнать эту вечеринку – испортить ее точно так же, как они испортили стол для игры в нарды, написав: «Игры запрещены».

Все здесь взаимосвязано: радость, страх, ненависть, зависть, месть, злоба и даже доброта. Вихрь этих эмоций вращаются вокруг Шлюхи Майсама, и это – форма его бунта. В его популярности нет никакой тайны, кроме накопленных страданий, знакомых всем заключенным, и они сквозят в его ритмичных движениях. Остальные узники видят в нем свое отражение, как в зеркале. Ему хватает храбрости и креатива, чтобы бросить вызов Кириархальной Системе тюрьмы, выразив этот посыл через тело. Он использует прекрасную форму бунта, крайне привлекающую других заключенных. Этот парень с мальчишескими чертами лица использует свою внешность и артистический дар, чтобы распространять поэзию и высмеивать проблемы выживания в этой заброшенной тюрьме. Живой и бурный дух Шлюхи Майсама контрастирует с тюремной атмосферой одиночества и ужаса. Для узников это как награда, дар в форме коллективного ответа, совместных усилий изгнанников. Они цепляются за него, как за соломинку; это то, что помогает им держаться.

Когда зрители на пике азарта и предвкушения, перед ними величественно предстает Шлюха Майсам, словно эпический герой, абсолютно уверенный в силе своих мышц, будто он только что сокрушил окровавленного противника на стадионе перед изумленной публикой. Он умеет зачаровать зевак, подобно популярному канатоходцу или фокуснику. Он выходит из последней комнаты в Коридоре «Л», погружаясь в хаос и многоголосый рев толпы, все внимание которой приковано исключительно к нему. Он будет танцевать, пока окончательно не завоюет сердца зрителей. Он точно знает, когда именно появиться и в каком образе, – он мастер своего дела. Он танцует с таким артистизмом, что с каждым шагом срывает все более громкие аплодисменты. Он – живое воплощение духа нашей общины, искренний и мистически притягательный.

Каждый вечер у него новый сценический наряд. Очевидно, что он продумывает все технические детали своего выступления, включая дизайн костюмов. И без сомнения, ему помогают еще несколько «художественных ассистентов», ответственных за оживление вечеринки. Их лица сияют от восторга и волнения; и Шлюха Майсам, выходя, погружается в этот драйв; друзья подбадривают его раскрыться и выступать еще более раскрепощенно.

В один из вечеров он предстает в образе религиозного деятеля. Он выходит на сцену в длинной абе[81]81
  abā – плащ, который часто носят религиозные ученые в Иране. Прим. Омида Тофигяна.
  Аба – это свободная верхняя одежда, обычно мужская, которая была широко распространена по всему мусульманскому Востоку, в частности, среди арабских кочевников. Классическая аба из Сирии и Аравии имеет форму свободного плаща без застежек и пояса, а рукава представляют собой прорези по бокам.


[Закрыть]. Его команда соорудила эту абу из синей простыни, сделав несколько разрезов по бокам. На нем также белая амама[82]82
  amāma – тюрбан, который предпочитают священнослужители в Иране. Прим. Омида Тофигяна.


[Закрыть], тоже из простыни, обмотанной вокруг головы. Это абсолютная карикатура на ахунда[83]83
  Тип духовных лиц, распространенный в Иране. Прим. Омида Тофигяна.
  Ахунд – звание мусульманского ученого высшего разряда, аналог арабского кади. Мусульманские ученые делятся на два разряда: высший разряд – ахунды, низший – муллы (молы). Прим. перев.


[Закрыть]. Однако в отличие от религиозного лидера, который обычно носит длинную бороду и внушает страх перед адом, лицо Шлюхи Майсама гладкое, словно у ангела.

Тюрьма взрывается криками и радостными возгласами. Царит невероятный хаос; зрители едва успевают следить за тем, как он, танцуя, движется от своей комнаты к столу, стоящему посреди толпы. Хотя его тело по большей части прикрыто нелепым, но удивительно красивым нарядом, оно все равно мелькает под тканью. Шлюха Майсам с поразительной скоростью танцует вокруг стола. Он умело трясет бедрами и задом. Понятно, почему Шлюха Майсам предпочитает танцевать под динамичную песню: чтобы увлечь за собой публику и одолеть сотню бед, от которых она страдала. Три или четыре человека из «труппы» выкладываются на полную и руками, и голосом, чтобы на шаг опередить зрителей и, догнав темп движений Шлюхи Майсама, выступать слаженно с ним. Они импровизируют и даже пытаются вести; они лезут из кожи вон, стараясь тоже оказаться в центре внимания и разделить славу, но Шлюха Майсам – единственная звезда шоу. Они следуют за ним, пением и отбиванием ритма по столу. Полностью завладев публикой, Шлюха внезапно одним движением запрыгивает на стол. Сцена, в которой «духовное лицо» танцует на столе в окружении бушующей от восторга и доведенной до исступления толпы, полна нюансов и противоречий.

После танца Шлюха Майсам изображает проповедника, требующего тишины от прихожан. Он провозглашает: «Поскольку мы, заключенные, – мужчины, а женщин в этой тюрьме нет, я официально объявляю, что отныне однополый секс разрешен![84]84
  Однополые отношения и практики в Папуа – Новой Гвинее криминализированы и наказываются тюремным заключением на срок до четырнадцати лет. В Иране людей, вступающих в однополые отношения и деятельность, сажают в тюрьму, заставляют проходить различные медицинские процедуры или подвергают телесным наказаниям и смертной казни. Прим. Омида Тофигяна.


[Закрыть]» Эта фраза обрушивается на публику как тайфун, и толпа взрывается смехом и аплодисментами. Восторг достигает пика, и Шлюха Майсам снова танцует в быстром темпе, а зрители хлопают и подбадривают его радостными возгласами.

Представление еще не закончилось. Шлюха Майсам медленно, размашистыми движениями разматывает амаму со своей головы, а затем эффектным жестом бросает ее в толпу. Затем он швыряет в угол религиозную абу, оставляя всех изумленно таращиться на его почти обнаженное тело. В этот особенный вечер его нижнее белье особенно впечатляет. На нем мужские красные трусы с вырезанными боковыми частями. Он прилюдно заправляет их между ягодиц на манер женских стрингов. Это действие заводит толпу и вызывает восторженный рев, крики и грохот аплодисментов. Вот так он и стал известен как Шлюха; это прозвище приклеилось к нему на весь период, пока он в тюрьме. Он человек, который высмеивает все, и его присутствие, его танцы, его пение помогают нам хотя бы на мгновение забыть о жестокости тюрьмы. Он – суперзвезда этой тюрьмы.