Текст книги "Записки из Тюрьмы"

1. Под Лунным Светом / Цвет Тревоги

Под лунным светом чужой дороги /

Неизвестный маршрут /

Под небом цвета острой тревоги /

В темноту нас везут.

Два грузовика везут встревоженных пассажиров по извилистому каменистому лабиринту. Они несутся по дороге, окруженной джунглями, выхлопная труба пугающе ревет. Фургоны обтянуты черной тканью, так что нам видно только звезды наверху. Женщины и мужчины сидят рядом друг с другом, дети у них на коленях… Мы смотрим на небо цвета острой тревоги. Время от времени кто-нибудь слегка меняет положение на деревянном полу грузовика, чтобы разогнать кровь по затекшим мышцам. Измученные долгим сидением, мы все равно должны беречь силы, чтобы пережить оставшуюся часть пути.

Шесть часов я сидел не двигаясь, прислонившись спиной к деревянной стенке грузовика, и слушал, как старый дурак жалуется на контрабандистов, из его беззубого рта сыплются ругательства. Три месяца голодных скитаний по Индонезии завели нас в эту мучительную реальность, но, по крайней мере, эта дорога через джунгли ведет нас к океану.

В углу грузовика, рядом с дверью, сооружена импровизированная стена из ткани – ширма от других, где дети могут помочиться в пустые бутылки из-под воды. Никто даже не обращает внимания, когда несколько наглых мужчин заходят за ширму и выбрасывают бутылки, наполненные мочой. Ни одна женщина не двигается с места. Им наверняка нужно в туалет, но, вероятно, их смущает идея опорожнять мочевой пузырь за этой ширмой.

Многие женщины держат детей на руках, размышляя об опасном путешествии по морю. Детей встряхивает и подбрасывает вверх-вниз, когда мы подпрыгиваем на ухабах и горках неровной дороги. Даже самые маленькие ощущают опасность. Это слышно в интонациях их испуганных вскриков.

Рев грузовика и удушье от выхлопов /

Испуг сквозит даже в детских выкриках /

Диктат усталости, тревога и страх /

Водитель приказывает оставаться на местах.

Худой мужчина со смуглым обветренным лицом стоит у борта, регулярно призывая к тишине жестами. Но воздух в фургоне полон криков и плача детей, голосов матерей, пытающихся их утихомирить, и пугающего рева выхлопной трубы.

Страх, накрывающий нас, словно грозная тень, обостряет инстинкты. Ветви деревьев над нами то заслоняют небо, то открывают его, когда мы проносимся мимо. Я не знаю точно, каким маршрутом мы следуем, но предполагаю, что судно до Австралии, на которое мы должны сесть, ждет на дальнем берегу на юге Индонезии, где-то недалеко от Джакарты.

* * *

Все три месяца, что я провел в городе Калибата в округе Джакарты, а также на острове Кендари, я регулярно слышал новости о затонувших лодках. Но всегда думается, что подобные инциденты со смертельным исходом случаются только с другими, – трудно поверить, что ты сам можешь столкнуться лицом к лицу со смертью.

Человек представляет себе собственную смерть иначе, чем смерть других. Я не могу себе ее представить. Может быть, эти грузовики, колонной несущиеся к океану, на самом деле – курьеры смерти?

Нет /

Конечно, смерть не тронет матерей с детьми /

Разве возможна такая жестокость судьбы? /

Как мы можем просто утонуть в океане? /

Мне подарит другую смерть мирозданье /

В месте спокойном и безмятежном /

Я не погибну в пучине безбрежной.

Я думаю о других лодках, которые недавно были поглощены морскими глубинами.

Меня захлестывает тревога /

Разве не было малышей на тех лодках? /

Разве утонувшие люди не были такими же, как я?

Моменты вроде этих пробуждают внутри некую метафизическую силу, и реальность смертности исчезает из мыслей человека. Нет, не может быть, чтобы я так легко покорился смерти. Мне суждено умереть в далеком будущем, и не от утопления или подобной печальной участи. Мне суждено умереть определенным образом и когда я сам того пожелаю. Я решаю, что способ моей смерти должен быть актом моей воли – я решаю так где-то в глубине себя, в самой моей душе.

Смерть должна быть вопросом выбора.

Нет, я не хочу умирать /

Я не готов напрасно жизнь терять /

Мы знаем, что смерть неизбежна /

И нам не дано жить вечно /

Смерть – обратная сторона жизни /

Но я не уступлю ее капризам /

Я не умру от родины моей вдали /

Так рано и далеко от земли /

В плену чужой, пугающей среды /

В окружении бесконечной воды.

Я всегда чувствовал, что умру в том месте, где родился, где вырос, где провел всю свою жизнь до сих пор. Для меня невозможно представить свою смерть за тысячу километров от земли своих корней. Какой ужасный, жалкий способ умереть! Это вопиющая несправедливость; это кажется мне совершенным произволом. Конечно, я не ожидаю, что это случится со мной.

* * *

Молодой человек и его девушка Азаде[54]54
  Азаде – женское имя в Иране, родственное слову на фарси, обозначающему свободу, – «азади». Прим. Омида Тофигяна.


[Закрыть] едут в первом грузовике. Их сопровождает наш общий знакомый – Голубоглазый Парень. Всех троих мучают болезненные воспоминания о жизни, которую им пришлось бросить в Иране.

Когда грузовики забирали нас с места, где мы остановились, двое мужчин побросали свой багаж в кузов и забрались на борт, как солдаты. Все три месяца, пока мы перебивались в Индонезии, они были на шаг впереди нас, других беженцев, – будь то поиск гостиничного номера, покупка еды или поездка в аэропорт. Но по иронии судьбы их активность и пробивной характер не помогали решать проблемы, а всегда приводили к обратному результату. Однажды, когда нам пришлось лететь в Кендари, они приехали в аэропорт раньше всех остальных. Но когда они прибыли, местные пограничники конфисковали их паспорта, и они опоздали на рейс; они оказались на улицах Джакарты и были вынуждены несколько дней попрошайничать на задворках и в переулках.

Теперь они снова впереди, едут со скоростью молнии, во главе колонны, рассекая сильный ветер. Грузовики ревут и грохочут, продолжая путь к океану. Я знаю, что Голубоглазый Парень носит в своем сердце застарелый страх, оставшийся еще со времен Курдистана. Застряв в Калибата-Сити[55]55
  Kalibata City – жилой «суперблок» площадью 12 гектаров в Южной Джакарте. Прим. перев.


[Закрыть], по ночам мы, заточенные в жилой высотке квартала, курили на крошечных балконах и обсуждали наши мысли насчет предстоящего путешествия. Он признался, что боится океана. Жизнь его старшего брата унесла бушующая река Сеймаре в провинции Илам[56]56
  Одна из тридцати одной провинции Ирана, расположенная на западе страны, граничащая с Ираком и частью региона Курдистан. Прим. Омида Тофигяна.


[Закрыть].

…Одним жарким летним днем в его детстве Голубоглазый Парень сопровождал своего старшего брата к рыболовным сетям, которые они накануне вечером забросили в самую глубокую часть реки. Брат глубоко нырнул. Его тело пронзило воду подобно тяжелому камню. Внезапно накатила волна, и вслед за ней, всего несколько мгновений спустя, на поверхности осталась видна лишь его рука, тянущаяся к Голубоглазому Парню за помощью. Голубоглазый Парень был еще совсем ребенком и не смог дотянуться до руки своего брата. Он мог только рыдать. Он плакал часами, надеясь, что его брат вынырнет на поверхность. Но тот утонул. Два дня спустя его тело подняли из реки, играя на традиционном барабане – дхоле, несущем послание. Звук дхола убеждает реку вернуть утопленника – музыкальная связь между смертью и природой…

Голубоглазый Парень уносит это старое болезненное воспоминание с собой в это путешествие. Он очень боится воды. И все же этой ночью он мчится к океану, чтобы отправиться в путешествие невероятного масштаба. Воистину зловещее путешествие, сопровождаемое этим старым и безмерным ужасом…

Грузовики прорываются дальше сквозь густые джунгли, нарушая ночную тишину. После многочасового сидения на деревянном полу фургона каждый выглядит чрезвычайно уставшим. Одного или двух человек стошнило – их вырвало всем, что они съели, в пластиковые контейнеры.

В другом углу грузовика пристроилась пара с младенцем, из Шри-Ланки. Пассажиры в основном иранцы, курды и иракцы; они заметно очарованы присутствием среди них семьи из Шри-Ланки. Женщина необычайно красива, с темными глазами. Она сидит, держа на руках своего малыша, который до сих пор кормится грудью. Ее партнер пытается облегчить им путь; он заботится о них как может. Так он показывает ей, что он рядом, чтобы поддержать их. В течение всей поездки мужчина пытается успокоить ее, массируя плечи и крепко прижимая к себе, когда грузовик сильно трясет на ухабистой дороге. Но, похоже, единственное, что волнует женщину, – ее крошечное дитя.

Сцена в том углу /

Это любовь /

Прекрасная и чистая.

Однако у нее бледный вид, и в какой-то момент ее вырвало в контейнер, который достал ее муж. Их прошлое мне неизвестно. Может быть, их любовь принесла с собой трудности, которые и привели их в эту ужасающую ночь? Очевидно, что их любовь все это преодолела: она проявляется в заботе о малыше. Без сомнения, их сердца и мысли также тяготит горький опыт, заставивший их покинуть родину.

В грузовиках сидят дети всех возрастов. Подростки. Целые семьи. Громкий, неприятный и абсолютно бесцеремонный курдский парень вынуждает окружающих всю поездку дышать дымом его сигарет. Его сопровождают изможденная жена, взрослый сын и еще один сынишка, мелкий засранец. Этот ребенок унаследовал внешние черты матери и характер отца. Он такой шумный, что мучает весь грузовик, воспринимая все как шутку и раздражая всех своей непоседливостью и невоспитанностью. Он действует на нервы даже контрабандисту, который прикрикивает на него. Конечно, – думаю я, – когда этот мальчик вырастет, он будет в сто раз бестолковее своего отца.

Грузовики замедляют ход. Кажется, мы достигли края джунглей и прибыли на берег. Контрабандист начинает яростно размахивать руками – все должны молчать.

Фургон останавливается.

Тишина… Тишина.

Даже до шумного мелкого засранца дошло, что он должен вести себя тихо. Наш страх вполне оправдан – мы боимся, что нас схватит полиция. Ранее много раз таких же путешественников арестовывали прямо на берегу, прежде чем кто-либо из них успел ступить на борт лодки.

Никто не издает ни звука. Младенец из Шри-Ланки молча прижимается к матери – смотрит пристально, даже бросив сосать грудь. Малейший звук, вскрик или плач могли все испортить. Три месяца скитаний, вынужденных переездов и голода, в Джакарте и Кендари[57]57
  Кендари – столица индонезийской провинции Юго-Восточный Сулавеси, самый густонаселенный город в провинции и четвертый по численности населения на острове Сулавеси. Прим. перев.


[Закрыть]. Теперь все зависит от тишины.

Это заключительный этап.

Мы на пляже.

* * *

На данный момент я пережил сорок дней почти на грани голодной смерти в подвале крошечного отеля в Кендари. Этот город исторически привлекал беженцев, так как это связующее звено их пути, место, где легче договориться о дальнейшей поездке. Но к тому времени, как я прибыл в Кендари, там стало пустынно, как на кладбище.

Сейчас здесь настолько усилили полицейский контроль, что мне пришлось прятаться в подвале отеля. Деньги закончились, а голод мучил и тело, и душу. Я проснулся рано, съел кусочек тоста, ломтик сыра и выпил чашку горячего переслащенного чая. Это было все, что я нашел съестного, и единственные скудные припасы, помогающие мне пережить все эти дни и ночи. Полиция, патрулировавшая город, заглянула под каждый камень, гоняясь за нами. Я не мог расслабиться ни на секунду. Всех пойманных они бросали в тюрьму и депортировали спустя несколько дней. Больно даже размышлять о таком развитии событий. Возвращение в точку, с которой я начал, означало бы смертный приговор.

Тем не менее в последние дни моего пребывания в Кендари я завтракал и пользовался возможностью покинуть отель. Я был уверен, что в эти влажные предрассветные часы город спит и ни один любопытный полицейский не пройдет по тропинке, по которой я шел в джунгли.

Я переходил короткую мощеную дорогу, все время дрожа от страха, и сворачивал в тихий лес, огороженный со всех сторон деревянным частоколом. Думаю, это была частная собственность: находясь там, я ощущал себя так, будто совершаю преступление; но никто так и за мной и не пришел. Там, в центре огромной кокосовой плантации, стоял красивый коттедж. В его дворе каждый раз возился невысокий мужчина, окруженный стаей любопытных собак, виляющих хвостами. Он улыбался мне и дружески махал рукой. Эта добрая улыбка приободряла меня, и я спускался дальше по грунтовой дороге через плантацию, уже чувствуя себя в безопасности.

Возле тропинки, тянущейся вдоль затопленного рисового поля, лежало большое упавшее дерево. Я присаживался на его ствол, закуривал сигарету, наслаждался окружающей природой и прогонял тревожные мысли и голод. К тому времени, как я докуривал, начинало восходить солнце, и я возвращался в отель по той же тропе через джунгли. Невысокий мужчина снова махал мне рукой, все с той же доброй улыбкой. Прекрасные моменты, которые я провел там, глядя на высокие кокосовые пальмы рядом с тропинкой и маленькое зеленое рисовое поле в конце пути, стали для меня божественным благословением.

Моя жизнь в течение тех последних трех месяцев была в основном наполнена страхом, стрессом, голодом и скитаниями. Но в ней были и краткие часы покоя, когда я сидел на бревне на этой божественной плантации.

Сейчас эти три месяца пугающей неопределенности достигли кульминации, в это страшное мгновение, когда детский крик может вернуть нас к началу нашего путешествия.

* * *

Грузовик проезжает несколько метров вдоль безмолвного побережья, затем выключает двигатель. Он крадется по пляжу, словно охотник, затем замирает – неподвижно и тихо. Мои эмоции зашкаливают. Вся эта затея может быть разрушена одним махом.

Я прижимаю рюкзак к груди, готовый выпрыгнуть из грузовика, готовый к погоне, к бегству на этом темном и незнакомом пляже. Даже если полиция нас найдет, мне нельзя попадать в тюрьму. Я вспоминаю рассказы других скитальцев поневоле, которых я наслушался за последние несколько месяцев. Полиция никогда не стреляет… Когда они приказывают остановиться, нужно бежать как можно дальше. Не замирать… Мои ботинки туго зашнурованы.

Грузовик снова трогается с места, проезжая немного дальше, чем раньше. Еще один рывок – и мы окажемся у океана. Я нервничаю, как ребенок, ожидание меня мучает. Я хочу, чтобы смуглый обветренный мужчина приказал нам выйти из грузовика. Но он занят разговором с водителем и машет рукой, давая сигнал не шуметь. Мелкий засранец продолжает озорно хихикать себе под нос. Он наверняка единственный, кому не страшно, – для него это просто захватывающая игра.

Пара из Шри-Ланки сидит, обнявшись и склонив друг к другу головы. Эта картина дарит надежду.

Это успокаивающее чувство /

Когда двое сплелись всем своим существом /

Их руки, головы, талии, тела /

Их связь не ослабла, а только окрепла /

В невзгодах они держатся друг за друга /

Вместе сражаясь с тревогой и испугом.

С новым скрежетом – на этот раз более громким – грузовик трогается с места, а затем останавливается, не проехав и ста метров. Мотор визжит – грузовик-охотник, изо всех сил пытающийся поймать добычу, кричит уже от удовлетворения, когда она у него в руках.

Контрабандист с обветренной кожей приказывает нам выйти. Мы с Беззубым Дураком уже в конце кузова и, не дожидаясь медлительных женщин и детей, сразу спрыгиваем с борта грузовика. Шум возобновляется, гвалт мужчин и женщин и крики детей нарушают спокойствие пляжа.

Мы не видим лиц контрабандистов, которые идут впереди нас и машут руками, указывая нам на океан. Они кричат на нас, чтобы мы замолкли. Мы словно группа воров в ночи, пытающихся пересечь границу как можно быстрее.

Голубоглазый Парень и Друг Голубоглазого, как всегда, впереди всех. Они ждут на берегу, их рюкзаки лежат рядом с ними. Контрабандисты поторапливают нас. Грохот волн ревущего океана заглушает остальные звуки. После трех страшных месяцев в аэропортах и прибрежных городках Индонезии я впервые за это время увидел океан.

Наконец мы прибыли к океану /

Волны облизывают пляж жадно /

В вечном движении и снова отползают /

Рядом с берегом крошечная лодка ожидает /

Но время не ждет /

Нам пора на борт.

2. Горы и Волны / Каштаны и Смерть / Эта Река… Это Море

Борьба людей за территорию /

Всегда пахнет насилием и кровью /

Даже если спор идет за угол /

Для одного человека, всего на два дня /

Все перессорятся друг с другом /

На борту крохотного корабля.

На мостике оглушительный переполох. Конфликт между обезумевшими от ярости мужчинами, соперничающими за сидячее место, достиг апогея. Беззубый Дурак и Пингвин улеглись рядом с капитанским креслом, оставив одно свободное место для кого-то еще. Я кладу свой рюкзак между их усталыми телами и прислоняюсь к нему. Просидев несколько часов на жестком деревянном полу грузовика, я с облегчением пристраиваю свой ноющий зад в относительное удобство.

Все парни нашли места, где можно сидеть, после борьбы, которая кажется мне бессмысленной. Они заняли все пространство на полу каюты, и семьи теперь вынуждены ютиться на носу лодки.

Друг Голубоглазого устраивается поудобнее рядом со своей девушкой Азаде, возможно, в самом худшем месте на лодке. Несмотря на то, что он поднялся на борт быстрее всех остальных, в итоге ему приходится тесниться рядом с семьями. Конечно же, он объясняет это тем, что Азаде не должна лежать в каютах рядом со всеми этими глазеющими на нее парнями. Голубоглазый Парень устроился отдохнуть на самом лучшем месте, прямо рядом с капитаном, на старом куске поролоновой подушки, оставшейся от стула.

Парни в каютах кричат и ругаются на несколько семей, тоже вытесняя их на нос лодки. Даже супружескую пару из Шри-Ланки выгоняют из кают – и из-за этой несправедливой перебранки они остаются без места. Они долго просто стоят со своим младенцем, высматривая место на носу лодки, пока другие враждебно смотрят на них.

Я вижу, как трудно найти подходящее место, чтобы сесть внизу, на той части палубы. Так трусливо наорать на всех женщин – это совершенно неподобающее поведение. Любое свободное пространство здесь мокрое и неудобное, и неясно, какой смысл в победе во всей этой суете, криках и борьбе за места. Проигравшей из-за всех этих стычек и ссор в итоге оказалась семья из Шри-Ланки.

В разгар потасовки, когда женщины и дети пытаются усесться, лодка трогается с места, словно тяжелая беременная кобыла, осторожно пересекающая темную прерию воды. Мы на пути в Австралию. У меня не самое худшее место. Я кладу голову на рюкзак. Капитан всего в шаге от меня. Мне хорошо видно направление, в котором мы движемся, по его компасу – юг, и километры, которые мы оставляем позади. Это дает мне чувство ложной уверенности.

Лодка медленно и спокойно плывет по небольшим волнам и удаляется все дальше от берега. Гвалт стих, и на судне воцарилась тишина. Слышен только ритм волн, бьющихся о нос лодки. При слабом свете лампы, закрепленной над головой капитана, я вижу десятки измученных людей, спящих бок о бок друг с другом. Долгая поездка через джунгли и постоянная тряска грузовика измотали всех, и теперь они улеглись рядами. Калейдоскоп усталых лиц.

Мир сузился до размеров судна /

Незнакомые волны шепчут смутно /

В чужом океане мы в пути трудном.

* * *

Небо светлеет. Мало-помалу вдалеке на горизонте появляются золотые отблески солнца. Помощник капитана ходит в машинное отделение и обратно, а еще несколько человек стоят вокруг.

Я вижу Друга Голубоглазого, сидящего прямо на носу лодки. Он словно сошел с картины, образ гордой юности. Голова Азаде покоится у него на коленях, пока он оглядывает волны и измученные лица вокруг него. Молодой человек с волосами, собранными в конский хвост, сидит рядом с чем-то вроде оконной рамы в одном из уголков кают. Его жена спит рядом с ним. Он наблюдает за Другом Голубоглазого, вцепившегося обеими руками в край борта. Голубоглазый Парень стоит рядом с капитаном и деловито грызет красные яблоки из пакета. Еще один молодой мужчина – крепкий мускулистый парень – бодрствует на корме. Его жена и ребенок уложили головы на одну из его больших рук.

Но только эти мужчины сопротивляются сну. Сон, похоже, не овладевает их телами. Даже Беззубый Дурак, который постоянно выдает абсурдные фразы, молчит, уткнувшись головой в живот Пингвина. Утиные лапы Пингвина растопырены еще шире, чем обычно. Хорошо сложенные парни, которые были самыми шумными и наглыми, пока оскорбляли женщин и детей во время посадки, глубоко уснули. Курдская семья тоже отключилась. Даже их сын, мелкий засранец, полностью вымотался. Погруженный в глубокий сон, он похож на труп, хотя теперь его лицо выражает детскую невинность.

Этот сон глубже обычного сна /

На грани обморочного забытья /

Вокруг бледные лица /

С их губ слюна струится.

Мои глаза слипаются, но ничто так не мешает мне спать, как любопытство, приключения или страх. Я сохраняю бдительное напряжение и бодрость, не давая себе расслабиться и отдохнуть. Мне не сидится на одном месте. Я покидаю мостик и некоторое время блуждаю среди неподвижных тел, от одного конца лодки к другому. Повсюду царит беспорядок. Тела переплелись между собой. Даже обыденные физические границы между семьями стерлись. Мужчины лежат в объятьях чужих жен, дети лежат на груди и животах незнакомцев. Кажется, все они позабыли о недавних криках, и оскорблениях, и усилиях, потраченных на установление гендерного порядка, поскольку сейчас все это нарушено. Власть волн разрушила моральные рамки. Даже молодая семья из Шри-Ланки, чьи узы, возможно, самые крепкие из всех пар на борту, «распалась». Муж лежит в объятиях соседнего мужчины, голова жены покоится на бицепсе другого мужчины, а их ребенок оказался на бедрах другой женщины.

Уже рассвело, и я вижу, что лодка всего за несколько часов преодолела длинный участок вроде небольшого залива. Мы уже так далеко, что берег скрылся из виду. Лишь корабли и рыбацкие лодки разбросаны по морскому святилищу. Мы явно до сих пор находимся в индонезийских водах и все еще недалеко от берега. Но волны становятся все больше и неистовее, и лодку начинает раскачивать. Капитан умело лавирует между волнами. Его лицо смуглое и загорелое, и, даже когда он ведет лодку между крупными волнами, его сигарета всегда зажжена. Его помощник ходит туда-сюда между машинным отделением и мостиком. Его волосы уже седеют, но он с готовностью принимает приказы от своего молодого капитана и проворно выполняет их в машинном отделении.

По мере того как мы удаляемся все дальше и дальше от берега в океанские просторы, волны становятся все более враждебными. Маленький моторчик на краю левого борта лодки, тот самый, который откачивает воду из машинного отделения, замолкает. Это худшее, что могло случиться с одинокой лодкой, перевозящей толпу бессознательных людей. Помощник капитана тут же бросается к бездействующему мотору, снова и снова дергая пусковой трос со всей скоростью и мощью, на которые способны его мышцы. Но мотор лишь продолжает стонать и выключаться.

Все кончено. Я слышу, как капитан предлагает нам вернуться. Я не могу даже помыслить о возвращении на побережье – место, где царят бездомность и страх голодной смерти. Опасность быть арестованным коррумпированной индонезийской полицией и депортированным туда, откуда я бежал, повергает меня в панику. Голубоглазый Парень, стоящий рядом с капитаном, кричит, что у нас нет выбора, кроме как плыть дальше, – мы не можем вернуться.

Конский Хвостик кричит на капитана: «Есть только один вариант: продолжать идти тем же курсом любой ценой!» Капитан держит штурвал, но показывает жест перерезанного горла – символ гибели. Несмотря на молодость, у него есть опыт плавания по многим морям. Он пытается объяснить нам степень риска, на который мы хотим пойти. Но даже со всем своим опытом он никого не может переубедить.

Решение уже принято /

Продолжить опасный путь /

Мы сожгли наши мосты /

Остается лишь рискнуть /

Двигаться только вперед /

Плыть дальше, назло штормам /

Нас безысходность шлет /

Навстречу океанским просторам.

Те из нас, мужчин, кто не спит, должны взять на себя работу маленького водяного насоса: мы должны вычерпывать воду. Лодка протекает, нам приходится бороться с водой, поступающей через дыру в корпусе. Помощник капитана приносит два маленьких ведерка и направляется в машинное отделение. Голубоглазый Парень стоит на ступеньках, ведущих в машинное отделение, поэтому я встаю снаружи у планшира[58]58
  Пла́ншир – горизонтальный деревянный брус или стальной профиль (стальной профиль может быть обрамлен деревянным брусом) в верхней части фальшборта или борта шлюпок и беспалубных небольших судов. Прим. перев.


[Закрыть], образуя цепочку из трех человек. Помощник капитана наполняет ведро водой и передает его Голубоглазому Парню. Он передает ведро мне. Мы сохраняем бодрый темп даже среди ревущих волн, которые нас окружают.

Вода поступает через отверстие, мы зачерпываем полное ведро, передаем его друг другу и выливаем. Как только первое ведро пустеет, прибывает второе ведро. Помощник капитана настолько расторопен, что я быстро устаю. Я только и вижу, как мелькают ведра с водой, передающие их загорелые руки и юное испуганное лицо Голубоглазого Парня.

Горы волн вздымаются и опадают.

Наших усилий недостаточно. Вода заполняет машинное отделение – оно уже наполовину затоплено, – а мы не должны были позволить ей подняться так высоко. Друг Голубоглазого и Конский Хвостик на другой стороне лодки возятся со сломанным водяным насосом. Они пытаются запустить его при помощи масла и ремня, но насос не издает ни звука.

Мы ведем тяжелую битву за выживание, пока все остальные пассажиры глубоким сном спят на палубе. Мы вычерпываем ведрами воду и выплескиваем ее обратно в ревущие волны. С каждым опустевшим ведром наша надежда и воодушевление растут. Но наша сила духа зависит от уровня воды.

На другой стороне лодки Другу Голубоглазого пару раз удается запустить водяной насос, но каждый раз он снова выключается. Друг Голубоглазого и остальные несколько раз разбирают и снова собирают насос. Все их силы сейчас сосредоточены на деталях и винтиках этого маленького ужасающего творения. Каждый звук, издаваемый насосом, вселяет надежду. Каждый раз, когда он выключается, снова раздается отвратительный звук волн, безжалостно бьющихся о корпус нашей лодки.

Кульминацией всех их усилий становится оглушительный визг насоса, и он окончательно выходит из строя. Теперь мы уверены, что на этот дрянной насос надежды нет. Теперь фронт нашего неравного боя с океаном, наша борьба за жизнь сводится к одному месту: дыре в днище лодки, которая расширяется с каждой секундой.

Но когда смотрю вниз, я вижу, что уровень воды снижается с каждым полным ведром. Мы вычерпали ее почти до самого пола машинного отделения. Ситуация изменилась в нашу пользу, и я наполняюсь оптимизмом: мы можем вычерпать всю воду обратно в океан. Мы уверены, что доберемся до места назначения к полудню следующего дня. Теперь, когда воды в машинном отделении почти не осталось, у меня появилась возможность отдохнуть и пройтись по беспорядочно заваленной спящими людьми лодке. Я хочу разбудить остальных. Я хочу предупредить их, что мы на волосок от смерти.

* * *

По всей палубе люди навалились друг на друга в непробудном сне. Несколько коренастых молодых парней покинули свои каюты и перегибаются через борт судна. Их лица ярко-красные из-за палящего солнца, и когда я подхожу ближе, то вижу, что они перепачканы желтой рвотой и морской водой. Я трясу их за плечи и кричу на них, чтобы они осознали ситуацию с волнами и нашей борьбой со смертью. Но они реагируют только стонами, у них изо рта идет пена. Они настолько слабы и обессилены, что не могут связать и двух слов. Не осталось и следа от тех заносчивых, наглых юнцов, которые унижали женщин и детей в начале путешествия. Их мускулы нам никак не помогут.

Семьи сплелись вместе на корме лодки. Я замечаю, что шриланкийцы снова прижимают к себе своего малыша.

Я отрываю тяжелые руки матери и отца от груди ребенка, который уже практически задыхается, и перекладываю их на его еще слабые ножки. Я не желаю нарушать священные семейные узы, пока они спят глубоким сном, но и не хочу, чтобы ребенок задохнулся под тяжестью родительских тел. В этот момент я вижу связь ребенка с матерью и отцом, пока он покоится в святилище их рук. Я помещаю этот образ в уголок своего растревоженного сознания, чтобы время от времени возвращаться к нему.

На нашу лодку уже обрушилась трагедия, но судно по-прежнему движется с постоянной скоростью, как песня, созвучная взлетам и падениям волн.

Караван усталых тел /

Сгорбившихся в неподвижном сне /

Глубоко в океанские просторы /

Их уносят гигантские волны /

Несмотря на все наше усердие /

Я чувствую дыхание смерти.

Мое тощее тело и уставшие мышцы наполняет удивительное ощущение могущества пополам с ужасом. Я должен вернуться в машинное отделение.

Вода снова вторглась внутрь и опять поднимается все выше и выше. Помощник капитана в одиночестве наполняет ведра водой, взбирается по короткому лестничному пролету и изо всех сил выплескивает их обратно в океан. Часть вычерпанной воды выливается обратно на палубу и стекает под тех, кто там лежит. Друг Голубоглазого и остальные сидят на своих прежних местах – на их лицах абсолютная растерянность. Мы устали и перегорели, но я думаю, что нас всех объединяет чувство солидарности, общего дела. Мы должны найти в себе силы бодрствовать и бороться. Сон означает смерть. Я снова начинаю вычерпывать воду. Сейчас не время сидеть сложа руки.

Я в несколько укусов сгрызаю одно из яблок, которые вез с собой Голубоглазый Парень, и встаю на ступеньки. Я меняюсь с ним местами – незначительное изменение, не приносящее ни капли реального облегчения моим уставшим мышцам. Неважно, стою ли я на ступеньках или у борта лодки; важно то, что мы постоянно наполняем и опустошаем ведра, передавая их друг другу. Помощник капитана наполняет ведро и передает его мне. Я беру пустое ведро у Голубоглазого Парня и опускаю его в машинное отделение. Ритм и ускорение, контроль и скорость – мелькающие руки и ведра с тонкими ручками. Целый день борьбы с дырой, которая продолжает расширяться.

Теперь, независимо от количества сливаемой воды, ее уровень почти не снижается. Вода поднялась до пояса. Друг Голубоглазого и остальные возвращаются к насосу, хотя всем понятно, что он отключился навсегда. Мы подобны человеку, падающему с большой высоты и хватающемуся за соломинку. Жажда избежать смерти вызывает веру в чудеса. И эта вера приходит. И было бы настоящим чудом услышать рев этого водяного насоса.

Крепкий Мускулистый Парень изо всех сил пытается запустить механизм – ничего не происходит, совсем ничего. Водяной насос – труп, такой же неподвижный, как тела по всей палубе.

Ужасные волны с жутким грохотом обрушиваются на нас со всех сторон. Наша бедная лодка – теперь волны почти вдвое больше прежних – почти раскалывается надвое. Судно так качает, что помощник капитана теряет равновесие, – вода выливается нам на головы, а не за борт. Море набрасывается на нас отовсюду, а вода в машинном отделении поднимается все выше и выше.

Помощник капитана так проворен, что мы выдыхаемся и сбиваемся с ритма, роняем ведра, теряем концентрацию… и за эти краткие неловкие секунды безнадежно отстаем. Капитан без остановки вращает штурвал то влево, то вправо; он машет Другу Голубоглазого, чтобы тот позвал его помощника. Тот идет на мостик – похоже, поступила новая команда. Этот худощавый и опытный моряк без устали работал много часов подряд. Он оставляет в нашей цепочке огромный пробел и чувство нарастающей паники и невыразимого страха. Мгновения спустя вода словно обретает уверенность и взбирается на стены машинного отделения, волны с новым приступом ярости набрасываются на корпус лодки. Друг Голубоглазого замещает помощника капитана в машинном отделении, но он несравнимо слабее, к тому же его мутит от запаха перегоревшего бензина, такого резкого, что щиплет глаза. Затем в машинное отделение спускается Крепкий Мускулистый Парень; он сильнее и проворнее, чем Друг Голубоглазого. А юный Конский Хвостик занимает мое место на ступеньках. По мере того как мы меняемся местами, наша цепочка продолжает вычерпывать воду.